Подводные камни постгуманизма

Через тысячу лет мы станем машинами или богами.

Брюс Стерлинг^¤196

Человек превратился в протезированного Бога. Когда он нацепляет на себя все свои запасные органы, он в самом деле выглядит внушительно. Но эти органы не нравятся ему и временами доставляют массу проблем.

Зигмунд Фрейд^¤197

Я не вижу ничего крутого в... преодолении тела... В этом есть свое слабое место. Думаю, даже если бы тебе удалось сделаться киборгом ради обретения интеллектуального экстаза, в один прекрасный день, выйдя на улицу, ты бы обнаружил, что в твоей искусственной руке завелись тараканы.

Брюс Стерлинг^¤198

Томас Хайн считает, что «будущая эволюция человечества является одним из самых важных вопросов будущего», и он в этом не одинок. Разговоры о судьбах тела и споры вокруг положительных и отрицательных сторон постгуманизма повсеместно звучат в киберкультуре^¤199.

Искусствовед Джефри Дейтч утверждает, что человеческая эволюция «может вступить в новую фазу, о которой Чарльз Дарвин и не предполагал»^¤200. В каталоге к художественной выставке «Постчеловек» на тему «"я" и наше тело» он пишет:

Социальные и научные тенденции сливаются воедино, формируя новую концепцию «я», новое устройство того, что подразумевает собой «быть человеком». На смену прозаичному принятию чьего-либо «нормального» вида и чьей-либо «нормальной» личности приходит растущее ощущение того, что нормальным является вновь создавать себя^¤201.

Как уже неоднократно говорилось в первой главе, посгу-манистическая тема поднимается в нью-эйджевской и ки-берделической субкультурах. В своей книге «Будущее тела: исследования в области дальнейшей эволюции человеческой природы» Майкл Мёрфи утверждает, что «метанормаль-ные способности» можно развить в себе с помощью многочисленных «трансформационных практик» — йогических, шаманских, атлетических, соматических, терапевтических и т. д. Мёрфи — сооснователь Эсаленского института, потенциального убежища для человечества в Биг-Суре (Калифорния), — уверен, что повсеместное практическое применение этих дисциплин создаст трамплин для качественного скачка в человеческой эволюции, который характеризуется телепатией, телекинезом, ясновидением, а также «изменениями в структуре тела, его состоянии и протекающих в нем процессах»^¤202. Точно так же Майкл Хатчисон в книге «Мегасила мозга: Измени свою жизнь с помощью машин по расширению сознания и стимуляторов для мозга» пишет, что «эволюция может привести к развитию новых ментальных способностей» благодаря «мозговым машинам», smart drugs и другим технологиям^¤203.

Ученые выдвигают свои, не менее поэтичные предположения о том, какими возможностями будут обладать постлюди. Программист Дэниел Хиллис предсказывает, что «машинная эволюция приведет к появлению таких вещей, какие сегодня мы даже и представить себе не можем. Сам я вряд ли обрету бессмертие, но мои дети, возможно, смогут. Не исключено, что они будут сделаны из другого материала, чем я», — говорит он^¤204. Нанотехнолог Эрик Дрекслер, со своей стороны, считает, что те же самые микроскопические механизмы, которые, по его мнению, будут заниматься восстановлением клеток (а следовательно, приближать наше бессмертие), «позволят людям менять свои тела, придавая им любые формы — от тривиальных до самых фантастических!

Одни захотят избавиться от человеческого облика, подобно гусенице, трансформирующейся для того, чтобы обрести крылья. Другие сохранят человеческую природу, но доведут ее до совершенства»^¤205. А компьютерщик Джеральд Джей Сассмен верит, что скоро человеческое сознание можно будет отцифровать и сохранить на диск. «Ждать осталось недолго, — говорит он писателю Гранту Фьермедалу в книге "Творцы завтрашнего дня: дивный новый мир живых мозговых машин". — Боюсь только, что я — представитель последнего поколения, которому суждено умереть»^¤206.

Нынешние научные гипотезы когда-то были фантастикой. Извращенно гениальный научно-фантастический фильм ужасов Дэвида Кроненберга представляет собой не что иное, как развернутые размышления на тему раскола между телом и сознанием в информационную эру, где, как отмечает Скотт Букатман, «на смену дихотомии сознание / тело приходит трихотомия сознание / тело / машина»^¤207. Если верить Мартину Скорцезе, режиссеру, который ставит вопрос, действительно ли «мы только что вступили на крайне важный этап нашей эволюции», действительно ли переживаем своего рода противоестественную селекцию, катализированную техникой, он «всегда говорит о Мак-Люэне»^¤208. Иными словами, Кроненберг — темный двойник Мак-Люэна, считавшего электронные СМИ и механические устройства не "продолжением человека", а скорее факторами морфогенеза, которые не всегда приятно лицезреть».

В своем шедевре под названием «Видеодром» (1982) Кроненберг инсценирует аксиому Марка-Визуала: «сначала ты смотришь видео, потом поглощаешь видео и, наконец, сам становишься видео»^¤209. Как говорит «медиа-пророк» профессор Брайан О'Бливион герою картины Максу Ренну: «Твоя реальность уже и так наполовину видеогаллюцинация. Будь осторожнее, иначе она окончательно станет глюком. Тебе придется научиться жить в крайне странном новом мире».

Уверенный в том, что «общественная жизнь на экране телевизора более реальна, чем личная жизнь в собственном теле», О'Бливион придумал мутагенный телесигнал. Тайно транслируемый вместе с садомазохистской телепередачей-убийцей под названием «Видеодром», сигнал стимулировал образование у зрителя телевизионной опухоли — «нового нароста, вызывающего галлюцинации и управляющего ими до тех пор, пока не происходила полная трансформация человеческой реальности» (О'Бливион). Как метко замечает О'Бливион, «в конце концов, нет ничего реального за пределами нашего восприятия реальности, не правда ли?». В виртуальном мире «Видеодрома» мысли всесильны. Убеждение первобытных людей (в концепции Фрейда) в том, что они смогут «изменить внешний мир одним лишь усилием мысли», неожиданно находит поддержку в кибернетической культуре, где кинетические, тактильные ощущения в большинстве своем вытеснены неподвижным потреблением образов с экрана. «Телеэкран — это сетчатка мысленного глаза, — говорит О'Бливион. — Следовательно, телеэкран является частью физической структуры нашего мозга. А значит, что бы ни показывали по телевизору, это будет непосредственным переживанием для тех, кто его смотрит. Следовательно, телевидение — это реальность, а реальность — это телевидение».

Профессор верит в то, что опухоли мозга, вызываемые сигналом «Видеодрома», спровоцируют переход на следующую стадию совместной эволюции человечества и техники (совместная эволюция — это интерактивный процесс эволюционных изменений, в процессе которых вид А начинает превращаться в вид В, который, в свою очередь, создает необходимые условия для естественного отбора изменений в виде А, и т. д.). Однако О'Бливиона убивают агенты военного подрядчика Spectacular Optical, который хочет использовать «Видеодром» для контролирования ничем не пробиваемых, жадных до ощущений масс.

Между тем главный герой фильма Макс Ренн — владелец порноканала, пытающийся выследить источник загадочного сигнала, — претерпевает определенные мутации из-за «Видеодрома» и теперь страдает от странных механо-эроти-ческих галлюцинаций. То у него на животе образуется влагалище, хищно поджидающее, когда в него вставят видеокассету, то его рука становится пистолетом из плоти, то телевизор начинает вздыматься и стонать в сладострастном экстазе и жадно тянется экраном к его губам. Поддаваясь постмодернистскому безумию мира, в котором различия между этой и той стороной телеэкрана — между реальным и гиперреальным — больше не имеют значения, Ренн убивает заговорщиков и прячется на заброшенной барже.

Пустое полуразвалившееся ржавое судно — весьма точная метафора для обозначения положения тела в киберкуль-туре: ненужный сосуд, покинутый своим хозяином. Садома-зохистка Ники Брэнд, которая была любовницей Ренна до того, как окончательно ушла в параллельное измерение «Ви-деодрома», появляется на телеэкране, который выглядит крайне неуместно на дряхлой посудине, чтобы сказать: «Твое тело уже достаточно изменилось, но это только начало. Теперь ты должен пройти этот путь до конца. Тотальная трансформация». Перефразируя Новый Завет («должно вам родиться свыше», Иоанн, 3:7), она советует Ренну: «Чтобы обрести новую плоть, тебе нужно сначала убить старую. Не бойся позволить своему телу умереть». В кульминационный момент фильма Ренн приставляет руку, снова превратившуюся в органическую пушку, к виску и с восторженным криком: «Да здравствует новая плоть!» — спускает курок. Осуществив лоутечный, кровопролитный вариант перехода Марка-Визуала в киберпространство, Макс Ренн начнет новую жизнь в виде чистого симулякра — того, что дочь О'Бливиона называет «сделанным из плоти видеословом».

Своей онтологической тошнотворностью «Видеодром» возвращает нас к работе Жана Бодрийяра «Прецессия симулякра», в которой философ утверждает, что реальность растворяется в «гиперреальности» механических репродукций и цифровых репрезентаций, «не имеющих вообще никакого отношения к какой бы то ни было реальности» и являющихся «ее собственным симулякром»^¤210. Вспоминается и утверждение Бодрийяра о том, что «мы живем в мире, где правят фикции самого разного рода» — измененные цифровым способом фотографии, хирургически восстановленные знаменитости, компьютерное моделирование, операции, результат которых можно предсказать по фотографиям, разевающие рот под фонограмму поп-звезды, синтетические продукты. Их сюрреалистичность создает полное ощущение того, что подсознательное ворвалось в нашу повседневную реальность и что бодрствующий мир внезапно накрыла сумеречная зона.

Мы, конечно, не в силах ничего сделать, но можем поразмыслить над ужасающим наблюдением Бодрийяра: утрата чувств и эмоций в таком мире «открывает двери для всех наших самых реальных и самых сильных наслаждений — боли и увечий, секса как идеального поля деятельности... для всех баз наших с вами извращений»^¤211. Верная своей фамилии (brand, англ. «головня», «раскаленный кусок железа», «уголья»), бесстрастная, бесчувственная Ники Брэнд получает садомазохистское удовольствие от того, что прижигает свою голую кожу горящей сигаретой. «Мы живем в перенасыщенное стимуляторами время», — считает она, и в этом она напоминает героя «Автокатастрофы», доверительно сообщающего, что автокатастрофа была «единственным реальным переживанием, которое он когда-либо испытал» («Впервые я находился в физической конфронтации со своим собственным телом»). Ники убивает безостановочная шоковая терапия постмодернистской культуры, создающая все новые и новые слои электронного посредничества между ее «я» и ее телесными ощущениями^¤212. Лишь острая боль была способна вернуть ее в собственное физическое тело; клетка за клеткой она обретала новую, телевизионную плоть (подобно всем нам) в кибер-культуре.

Если технология превращает кроненберговских персонажей в дегуманизированные автоматы или, что еще хуже, в нечеловеческих мутантов, герои Брюса Стерлинга используют ее для планирования своей собственной, постчеловеческой эволюции. В сборнике рассказов «Кристальный экспресс» и романе «Схизматрица» Стерлинг описывает «постчеловеческую солнечную систему», в которой шейперы (генные инженеры, «взявшие под контроль свою собственную генетику») и механисты (киборгеры, «заменившие плоть продвинутыми протезами») ведут борьбу за будущий облик человека^¤213. «Острое восприятие шейперов, вооруженных арсеналом растягивающих мозг биохимических препаратов» противостоит «передовой кибернетике механистов и неумолимой логике их искусственных разумов»^¤214. Принимая исходную предпосылку Стеларка («раз техника дает каждому человеку потенциал для индивидуального прогресса, связи между видами более не играют роли»), Стерлинг допускает, что конфликт между шейперами и механистами может остаться в прошлом:

Старые категории — все эти шейперы, механисты — сильно обветшали. Жизнь развивается через образование подвидов... потомков. Такое случалось в свое время с прочими успешно развившимися животными, а теперь настала очередь человечества. Группировки до сих пор борются друг с другом, однако упомянутые категории уже отжили свое. И ни одна из этих группировок не может более утверждать, что именно ее путь предпочтителен для человечества. Человечества больше нет^¤215.

Четкая бинарная оппозиция «механисты — шейперы» разродилась хаотической теорией нелинейной эволюции: среди многочисленных вариаций постчеловеческой темы имеются затянутые в черную броню борги из четвертой главы романа и разновидность «подводного постчеловека» — Ангела:

Кожа его была гладкой, глянцевито-черной. Ног и тазового пояса не было вовсе: спинной хребет заканчивался длинным мускулистым хвостовым плавником. От шеи тянулись ярко-алые жабры. Распахнутая черная грудная клетка демонстрировала белые крылоподобные сети, укомплектованные бактериями-симбионтами... Громадные глаза, лишенные век, определили форму перестроенного черепа^¤216.

«Схизматрица» заканчивается тем, что подвиды совершают «пригожинский скачок на пятый, высший уровень сложности», названный так в честь физика Ильи Пригожина. Согласно теории Пригожина, порядок спонтанно возникает из хаоса, когда «динамические системы» слишком сильно удаляются от энтропийных точек равновесия, приближаясь к критическим «точкам бифуркации» (от лат. bifurcus — двузубый, раздвоенный), так называемым «син-гулярностям» (примером таких сингулярностей служат аттракторы). В «Схизматрице» Стерлинг подводит под гипотезу Пригожина все человечество, рассматривая его как «динамическую систему», двигающуюся от пригожинской «точки равновесия» к постчеловеческим подвидам, достигшим мистической «сингулярности» — некой «окончательной трансцендентности», сродни кульминационному апофеозу космонавта из «Космической одиссеи 2001» Стэнли Кубрика в виде «Младенца-звезды». Этот пятый уровень «так же далек от жизни, как жизнь от инертной материи, — поясняет загадочное Присутствие в конце романа. — Это — Божественная

Сущность. Или же нечто настолько похожее, что нам с тобой разницы не просечь»"²¹⁷. Постчеловеческий герой Стерлинга Абеляр Линдслей преобразуется в нечто совершенно невыразимое словами («серебряную волну, плавящий жар, освобождение»), оставляя позади свое тело: «Пустой череп, венчающий лесенку позвонков, ухмыляясь, провалился в ворот пальто»^¤218.

Вернор Виндж, математик и автор научно-фантастических произведений, убежден, что нечто, подобное стерлин-говскому «окончательному преодолению», произойдет совсем скоро. Изобразив в своем рассказе «Истинные имена» (1981) киберпространство в техномистических терминах, Виндж верит в то, что технологическая сингулярность нависла над самым ближайшим будущим человечества. По его убеждению, она наступит в результате «неизбежного создания посредством технологий сущностей с более чем человеческим интеллектом»: чувствующих и сверхразумных компьютеров; генетически измененных сверхмозгов; настолько плотных интерфейсов человек—компьютер, что их пользователи будут практически неотделимы от умных машин, к которым они подсоединены; электронных сетей, которые вдруг станут осознавать себя, подобно «Скайнет»^¤219.

Искусственная эволюция, осуществляемая уже не руками человека, а в силу дарвиновского отбора, приведет, как предрекает Виндж, к появлению «более мощного, чем человеческий, интеллекта» в период с 2003 по 2050 год, после чего технологический прогресс значительно ускорится и умные механизмы, воспроизводящие еще более умное потомство, станут развиваться увеличивающимися темпами. Человечество будет сметено сингулярностью — «отбрасывающей все человеческие правила, возможно, в мгновение ока»^¤220. Морфологию сверхчеловеческих созданий Виндж описывает скупо, но в любом случае она подразумевает создание киборгов и генную инженерию.

Хотя Уильяма Берроуза нельзя назвать таким уж человеком науки, он пленил воображение как хакеров, так и любителей фантастики своими постгуманистическими образами, сотканными на основе последних достижений науки, концепции естественного отбора и научно-фантастических произведений. Как давний приверженец сознательно направляемых мутаций, он предполагает, что «политический и социальный

хаос, который мы наблюдаем со всех сторон, отражает лежащий в его основе биологический кризис — конец человеческой линии»^¤221. Если мы намерены выжить, то нам нужно собрать все свое мужество и осуществить эволюционный скачок, который — и в этом Берроуз согласен со Стелар-ком — будет ускорен переселением в космос. «У нас есть технология, позволяющая... создавать разнообразные улучшенные модели тела, приспособленного для космических условий», — утверждает Берроуз; при этом он добавляет, что потеря костных тканей и атрофия мышц астронавтов подсказывают дальнейшее направление искусственной эволюции^¤222. «Астронавты теряют кости и зубы, — замечает он. — У скелета нет никаких функций в невесомости»^¤223. Он предполагает, что переделанное для нулевой гравитации тело человека будет напоминать осьминога.

Теренс Маккена, который также полагает, что «человечество находится на пороге очередного эволюционного скачка», тоже приветствует парадигму осьминога, хотя для него это скорее не морфогенез, а метафора, способная воплотиться скорее в киберпространстве, а не во внешнем мире^¤224. Он фантазирует, как в виртуальной реальности «мужчины и женщины

сбрасывают обезьяньи тела и становятся виртуальными осьминогами, плавающими в кремниевом море»; под этим он подразумевает, что сгенерированные при помощи компьютера тела осьминогов идеально подходят для рая пост-Логоса, каким Маккена воображает себе виртуальную реальность^п225. Осьминог, рассуждает он, «не передает свое лингвистическое содержание, он сам становится своим лингвистическим содержанием», общаясь с другими осьминогами посредством языка тела и цвета ^и22ь. «Подобно осьминогу, нам суждено превратиться в то, что мы думаем, суждено позволить мыслям проникнуть в наши тела и позволить нашим телам стать мыслью, — пишет Маккена. — Ив этом нам поможет виртуальная реальность, поскольку электроника может преобразовать голосовые высказывания в визуальные цветовые образы... Наконец-то мы на самом деле увидим свои мысли»"²²⁷. Так в фантазии Маккены наконец-то преодолевается разрыв между сознанием и телом, между обозначающим и обозначаемым.

Конечно, в таких рассуждениях заметно одно явное ограничение: допустим, сознание весело резвится в «кремниевом море», как осьминог из мультфильма, и осуществляет постлингвистическую коммуникацию с другими виртуальными образами, но ведь тело остается где-то во внешнем мире, подключенное к виртуальной реальности посредством машин, преобразующих образы в визуальные, слуховые, осязательные, обонятельные и вкусовые ощущения. Иногда оно может совершать движения, но принципы безопасности требуют ограничить его свободу. Разрыв между внешним миром и искусственными ощущениями, которые сознание получает из виртуальной реальности, далеко не окончателен.

Следующий шаг очевиден: довести разрыв до конца и совершенно отделиться от тела. Несмотря на всю свою ки-берпанковость, сверхлюди Винджа, биоинженерные осьминоги Берроуза и виртуальные осьминоги Маккены все еще цепляются за тело. Окончательное решение проблемы «сознание — тело», согласно доминирующей логике киберкультуры, требует сведения сознания до чистой квинтэссенции.

Концепция «загрузки» (download) Ганса Моравека — составления карты уникальной нейронной сети вашего мозга и ее перекачки в компьютерную память, делающих ненужным

ваше тело, — предлагает в высшей степени теоретическое, но основательно разработанное решение непростой проблемы того, как отделить сознание от тела.

Моравек, директор Лаборатории мобильных роботов при Центре полевой робототехники Карнеги-Меллон, проводит большую часть своей сознательной жизни в размышлениях о далеком будущем. Первые главы его книги «Посмотрите на детей: будущее интеллекта робота и человека» начинаются с намеренно шокирующего утверждения, способного вызвать апоплексический удар в рядах гуманистов: «Я верю, что роботы с человеческим интеллектом станут обычным явлением через пятьдесят лет»"²²⁸. Будучи убежденным механистом, Моравек, как и Марвин Мински, полагает, что человеческий мозг — это всего лишь машина из плоти. Следовательно, создание эквивалента человеческой машины сводится к достижению нужной скорости обработки информации.

Для этого должно хватить десяти триллионов операций в секунду, что по современным меркам представляется заоблачной высотой, ведь даже один из самых мощных процессоров Intel Pentium выполняет около 112 миллионов операций в секунду^#132. Но, исходя из расчетов Моравека, человечество было свидетелем триллионократного увеличения вычислительной мощности, какую можно приобрести за доллар, начиная с внедрения перфокарт в конце XIX столетия. Он предполагает, что необходимых скоростей вычислительные машины достигнут к 2010 году.

И вот тогда нужно будет как следует усесться в кресле и пристегнуть ремни, потому что эволюция рывком наберет

132# По результатам рейтинга суперкомпьютеров Тор500 на ноябрь 2003 года пиковая мощность стоящего первым в этом рейтинге японского суперкомпьютера Earth Simulator составляет почти 41 триллион операций в секунду.

поистине громадную скорость. Роботы с астрономически развитым интеллектом, «не похожие на современные машины, какими мы их знаем, — пишет Моравек, — расселятся по Вселенной, оставив нас позади в клубах пыли»^¤229. Роботы, способные планировать свое собственное развитие, быстро обгонят человечество по всем параметрам и вскоре разовьются до того, что оценить их уровень развития интеллекта человек уже будет не в состоянии. Сверхразумное потомство Homo sapiens, скорее всего, не будет населять человекообразные тела и даже не будет напоминать известные нам формы. Среди самых разнообразных предполагаемых видов роботов Моравек описывает похожие на кусты машины с триллионами конечностей, стволы которых расщепляются на более многочисленные и тонко устроенные ветки, переходящие в путаницу мельчайших ресничек. Обладая «огромным интеллектом, превосходной координацией, астрономической скоростью и необычайной чувствительностью к внешним воздействиям», робот-куст сможет «смотреть фильм, пробегая своими пальцами по пленке с бешеной скоростью», а также забираться в сложные механизмы или даже живые организмы, чтобы производить манипуляции на молекулярном уровне. «Робот-куст будет достойным восхищения чудом сюрреализма», — пишет Моравек^¤230.

Загрузку человеческого сознания в компьютеры Моравек называет одним из средств остаться наравне с нашими эволюционировавшими созданиями. С каким-то сомнительным удовольствием он описывает робота-хирурга, который удаляет верхнюю часть черепа человека и при помощи маг-ниторезонансных инструментов с высоким разрешением делает компьютерное подобие нейронной системы пациента.

Слой за слоем он сканирует и стимулирует мозг; в процессе операции ненужные ткани отсекаются и удаляются. И вот череп пуст; робот отсоединяет системы жизнеобеспечения, тело немного бьется в конвульсиях и замирает.

Сознание пациента тем временем ничего этого не замечает и, подобно призраку, блуждает в киберпространстве. «Можно будет переместить ваше сознание из одного компьютера в другой, технологически более совершенный или более приспособленный к новым условиям», — услужливо предлагает Моравек^¤231. Лишенный плоти мозг, естественно, станет бессмертным, поскольку можно будет создавать резервные копии на случай механических повреждений, вирусов и ошибок. Кроме того, как замечает Моравек, бесплотное сознание вовсе не обязано целую вечность проводить в стационарном компьютере, населяя виртуальные миры. «В виде компьютерной программы ваше сознание может перемещаться по информационным каналам, например в виде сигналов, посылаемых лазерным лучом с одной планеты на другую, — размышляет он. — Если на нейтронной звезде вы обнаружите жизнь и захотите ее исследовать лично, то можно будет сконструировать робота из нейронного вещества и переписать в него ваше сознание... Вы все исследуете, приобретете новый опыт и воспоминания, а затем отправите по лучу ваше сознание обратно»^¤232.

Идея «загрузки» приобрела популярность среди сторонников постэволюции, в первую очередь среди экстропиан-цев из Лос-Анджелеса. В одной статье журнала Extropy (тираж которого, как утверждают, достигает трех тысяч пятисот экземпляров) экстропианец Дэвид Росс пишет, что поскольку «функционирование сознания на каждом уровне определяется структурой мозга», то каждый нейрон и синапс мозга можно заменить компьютерной программой и таким образом перенести индивидуальное сознание из органического тела в цифровую память^¤233. Согласно его биокибернетической теории, в которой «подключение и есть программа», для осуществления подобной операции мы не обязаны понимать, что такое человеческое сознание; достаточно получить полные сведения о синаптических связях в мозге; при этом индивидуальное сознание воспринимается как уникальная нейронная карта отдельного мозга.

Росс иллюстрирует свои теории образцом полета фантазии Моравека, в котором он описывает, как человек сбрасывает свое тело и загружает свое сознание во «всемирную ки-берпространственную паутину»; наномашины активно осуществляют хирургию мозга, «систематически заменяя каждый нейрон функционально эквивалентной искусственной структурой» компьютерной памяти.

Постепенно каждый синапс его мозга поглощается программной структурой эмуляционной программы, функции остаются, но физическая структура исчезает... Через некоторое время руки доктора предлагают ему выключатель, который, как он уже знает, выключает его старое тело... Все нервные и мышечные связки отсекаются мгновенно, и тело сразу же отмирает. Волнение, которое он при этом испытывает, кажется не таким сильным, каким оно, по его мнению, должно было быть. Он знает, что, если ему не понравится в киберпространстве, он всегда при желании может взять себе другое физическое тело, выращенное на основе его изначальной ДНК^¤234.

Как наиболее ярые поборники отправления тела на свалку двадцатого века, экстропианцы заслуживают особого внимания. Росс, директор-распорядитель Макс Мор и другие члены движения собрались вместе под знаменем «трансгуманизма». Трансгуманизм — это изменение биологической природы человека в ногу со временем и технологиями, в духе идей о свободной экономике, стремительная трансформация себя и вида любыми доступными средствами. Ими могут быть загрузка сознания (экстропианцы предпочитают более модное словечко «закачка» — uploading — или даже «трансбиоморфоз»); «наномедицина» («использование устройств молекулярного размера для устранения повреждений и укрепления иммунной системы»); нанокомпьютерные имплантанты («молекулярные компьютеры, интегрированные в мозг и предоставляющие дополнительный объем памяти, повышающие скорость обработки информации и включающие программы для принятия решений»); генная инженерия; smart drugs; крионика и «самотрансформационная психология»^¤235.

Трансгуманизм экстропианцев, каким он предстает на страницах Extropy, похож на смесь постулатов Айн Рэнд и Фридриха Ницше: убеждений Рэнд в том, что все зло коренится

в контроле государства над экономикой и коллективизме, дополненных идеями Ницше о конце морали, «воли к власти» и «сверхчеловеке». «Оптимальная» личность экстропий-цев, как пишет Мор в десятом выпуске Extropy, — «это сверхчеловек Ницше, высшее существо внутри нас в виде потенциала, ждущего своей реализации». Экстропианцы ратуют за абсолютно свободный капитализм («Вас привлекают новаторские, ориентированные на рынок решения социальных проблем?» — говорится в рекламном проспекте) и буквально излучают технофилию.

Трансгуманизм экстропианцев отвечает коллективным чаяниям, оформившимся в образах общества L-5 и внеми-ровой утопии. Согласно Норману Спинраду, колония L-5 обладает мистическим резонансом для «писателей-фантастов либеральной экономической направленности», в сочинениях которых космическая станция, продукт фантазии общества, переместилась с орбиты Земли в Пояс астероидов^¤236. «Там, в Поясе, с его безграничными минеральными ресурсами, низкой гравитацией и открытым пространством, находится будущее вида, — пишет Спинрад, — а что до старой, загрязненной, перенаселенной и вконец испорченной Земли, ну что ж — не повезло!»^¤237

Экстропианцы, демонстрирующие живой интерес к колонизации космоса (один из основателей общества L-5 Кейт Хенсон является и членом редколлегии Extropy), в то же время демонстрируют полнейшее безразличие к социальным вопросам. Отделяя себя от человечества, отрицая свойственную гуманизму преданность виду и настороженность по поводу автономных технологий, экстропианцы еще дальше удаляют индивида от социума. Свобода определяется ими не в терминах гражданского общества, а в терминах «бихевиоризма, морфологии, неврологии и генетики», то есть с точки зрения самонаправляемой личной эволюции, роднящей идеологию группы с идеями Стеларка, который утверждает: В этот век информационной перегрузки важна уже не свобода идей, а скорее свобода формы — свобода видоизменять и трансформировать свое тело. Вопрос не в том, предоставит ли вам общество такую свободу, а в том, позволит ли вам человеческий вид разорвать генетические связи, предоставит ли он вам фундаментальную свободу определять судьбу своей ДНК^¤238.

В либертарианском футуризме Экстропии общество — это динамическая система постоянно развивающихся субъектов; правительство — децентрализованный «механизм социальной организации», единственная реальная функция которого состоит в том, чтобы обеспечивать «контекст, необходимый нам для осуществления длительного личного прогресса, предоставлять энергию, пространство и основу для разнообразия, присущего индивидуальной самотрансформации»^¤239. Конечно, вряд ли найдется много сторонников жесткого вмешательства со стороны государства, запрещающего «индивидуальную самотрансформацию», ратующих за то, чтобы обязательно приносить себя в жертву некоей высшей цели и общему благу. Но в философии экстропианцев совершенно отсутствует какое бы то ни было представление об обществе, представление о том, что, благодаря умеренной вовлеченности в общественное или политическое дело, можно ускорить и усилить «самотрансформацию». Именно из-за этого обстоятельства при более глубоком взгляде на эту философию возникает чувство пустоты. Как пишет Эндрю Кимбрелл на форуме Harper's, посвященном «Ценности жизни»:

Этот светский миф — миф о том, что мы автономные индивиды, подобные отдельным островам, и о том, что наши права не уравновешены обязанностями, — абсурден. Каждое решение, которое вы принимаете, будь то решение продать себя в рабство или заняться проституцией, создает и усиливает телос — то есть конечную цель общества, членом которого вы являетесь. Вы не существуете как острова^¤240.

Мировоззрение Кимбрелла противоположно мировоззрению экстропианцев, которые унаследовали пренебрежительный взгляд Айн Рэнд на «общество, со всем его лицемерным хаосом эгоизма, компромисса, услужливости и лжи»^¤241. Лишенный чувства милосердия, трансгуманизм экстропианцев не предоставляет льгот для малообеспеченных социальных маргиналов или «психологически слабых»^¤242.

К счастью, НЕГи («негативные типы», которым недостает «динамического оптимизма», этой экстропианской добродетели) полностью исчезнут, когда наука придет к «пониманию основы депрессии и недостатка энтузиазма и позволит нам сделать выбор в пользу непрерывного состояния

повышенной бодрости»^¤243. Технологическое развитие может дойти до создания «выделяющих химические вещества имплантатов, контролируемых подключенным к нашему мозгу компьютером, которые позволят нам быстро изменять наше душевное состояние»^¤244. (Всякое сходство со стимулирующим мозг «органом настроения» из рассказа Филипа К. Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?», который можно было настроить на динамически оптимистическое «осознание множественных возможностей, открытых передо мной в будущем», исключительно случайно.)

Ближе к концу своего эссе «Технологическая самотрансформация: Расширение личной экстропии» Мор пытается уравновесить неоницшеанскую риторику образом более доброго и мягкого Сверхчеловека. «В противоположность общепринятому представлению, Сверхчеловек не белокурый варвар, завоеватель и грабитель, — пишет он. — Развитая благодаря собственному выбору личность будет распространять вокруг себя благожелательность, избыток здоровья и уверенности в своих силах»^¤245. Заканчивает Мор тем, что напоминает своим собратьям-экстропианцам о том, что «не нужно быть изолированным и полностью сосредоточиваться на своих достижениях. Поддержка и ободрение со стороны других экстропически настроенных личностей представляет большую ценность»^¤246.

И все же на страницах Extropy экстропианский трансгуманизм предстает как культовое движение со своими словечками и футуристическим жаргоном, для которого прежде всего характерно стремление к внутреннему самосовершенствованию, поглощающему все силы, и для которого социальная ответственность находится где-то почти за пределами индивидуального эго. В самом деле, есть что-то от фундаментализма в этом кажущемся рациональным движении, в этой некритической вере в технологию, в непоколебимой преданности идее ничем не контролируемого развития и в отрицании экологической угрозы, называемой «ложными опасениями апокалиптически настроенных защитников окружающей среды» — и это в то время, когда только самые близорукие не признают необходимости противопоставить экономическим крайностям требования экологии^¤247. Кроме того, есть нечто неистребимо американское

в этой философии Безграничного развития, Самотрансформации, Интеллектуальной технологии, Спонтанного порядка и Динамического оптимизма, примиряющей редукционизм теории искусственного интеллекта с евангелическим пылом и беспощадным стремлением показать, до каких пределов способен дойти человек.

Самые безрассудные из заявлений трансгуманистов звучат так, как будто их высказал ученый Сет Брандл, персонаж фильма Дэвида Кроненберга «Муха» (1986). Он разлагает свое тело на молекулы и телепортирует его из одного управляемого компьютером телепода в другой. «Я начинаю думать, что сам процесс разложения на атомы и их обратной сборки в какой-то степени доставляет чувство... очищения, — говорит Брандл своей немного испуганной подруге Ронни, стуча кулаком по столу и глотая кофе. — Мне кажется, он позволяет осознать личные возможности, о которых я не задумывался все эти годы... Сейчас я готов заявить, хотя это и субъективная точка зрения, что телепор-тация человека — распыление на молекулы, разрушение и преобразование — это, по сути своей, процесс очищения. Он превращает человека в царя! Ведь я только и сделал, что сказал миру: "Шевелитесь! Двигайтесь! Догоните меня, если можете!"». Позже он пытается силой затолкать Ронни в те-лепод, говоря ей, что после того, как ее тело будет расщеплено и воссоздано — то есть, выражаясь терминами Ницше, очищено от всего «слишком чел