Въезжая в «субмолекулярный шаманский поиск откровения»: киберия

Мечтания Mondo о скорости освобождения прижились среди рейверов, техноязычников, хиппи-хакеров и других киберделических субкультур, которые исследует Дуглас Рашкофф в его «Киберии». На самом деле Рашкофф не исследует, он «въезжает» — словечко из жаргона шестидесятых, обозначающее присущий северокалифорнийской тусовке околокомпыотерной культуры, о которой он пишет и которая является более чем просто вызывающе антирациональной. В ней крайне некритические прото-нью-эйджев-ские аспекты контркультуры шестидесятых избавлены от оков романтического возвращения к природе и устремлены к радужным перспективам освобождения, которые сулит техника (smart drugs, акселераторы сознания, BBS, виртуальная реальность).

Добрая часть «Киберии» посвящена размышлениям об эсхатологическом «часе икс», который ожидается где-то на рубеже тысячелетий. В ходе этих рассуждений рашкоффс-кие киберийцы выражают мнения, распространенные практически среди всех киберделических культур, и, прежде всего, аксиому техноязычников о том, что рационализм и интуиция, материализм и мистицизм, наука и магия имеют точки пересечения. Например, «городской неоязычник» по прозвищу Green Fire свято верит в то, что «магия древних времен и техника будущего» являются синонимами. Рашкофф утверждает, что западный склад ума с его стремлением к линейному, рациональному мышлению неспособен решить «всеобщее фрактальное уравнение постмодернистского опыта», где «правила линейной реальности больше не действуют». Во фракталах он видит объект хипповского поклонения, описанный П.-Дж. О'Рурком в его незабвенном эссе «Запоздалые размышления о шестидесятых» в виде некой «пульсирующей паутины душевной слизи, частью которой мы все так или иначе являемся». Сегодня, пишет Рашкофф, разного рода несуразности от случайного подключения к чужим телефонным разговорам до научно-исследовательских

вычислительных центров, кишащих поклонниками Grateful Dead, начинают приобретать особый смысл... Широкая компьютерно-коммуникационная сеть представляет собой фрактальный поход к человеческому сознанию... На пике эйфории [психоделического] трипа все люди, частицы, индивиды и планеты воспринимаются частями единой великой сущности или реальности — одного гигантского фрактала^¤68.

Уставшие и разочаровавшиеся в политических стратегиях, рашкоффские киберийцы принимают на веру неопределенную программу персональных и общественных изменений, которая отдаленно напоминает фрейдовское «всесилие мыслей», примитивный образ мышления, который предполагает некое магическое соответствие между психической жизнью и внешним, физическим миром. «Первобытные люди верят в то, что они могут изменить внешний мир при помощи одной лишь работы мысли»^¤69, — писал Фрейд.

По-видимому, так же поступают и неоархаичные ки-берхиппи «Киберии», которые, по мнению Рашкоффа, индивидуально и коллективно вовлечены в создание «спроектированных реальностей». Рашкофф по этому поводу пишет:

Мы можем подвести итог и сказать, что самый главный вклад шестидесятых в поп-культуру — это идея о том, что мы можем произвольно выбирать нашу реальность. Миссия кибер-контркультуры девяностых, вооруженной новыми технологиями, хорошо ориентирующейся в киберпространстве и достаточно смелой, чтобы исследовать неосвоенные области сознания, в том, чтобы перевыбрать реальность сознательно и целенаправленно^¤70.

По словам Рашкоффа, хакеры-киберийцы видят в компьютере «совершенно новую реальность, которую они могут для себя открыть и даже изменить». В какой-то степени их погружение в цифровые медиа — мультяшный мир виртуальной реальности с низким разрешением — порождает «еще большие сомнения в существовании какой-либо объективной физической реальности».

Психоделический опыт («психофармакологическая виртуальная реальность») также ведет к тому, что киберийцы начинают верить в «способность придать новую форму

переживанию реальности и тем самым, если наблюдатель и наблюдаемое суть одно и то же, самой реальности». Химики-подпольщики, создающие в подпольных лабораториях запрещенные «дизайнерские» вещества, «решают, какой бы им хотелось видеть реальность, а затем — в субмолекулярном шаманском поиске откровения — синтезируют препарат, изменяющий их восприятие реальности данным конкретным образом... Мир меняется, потому что его видят по-разному»^¤71.

Ссылаясь на основы теории хаоса и говоря о том, что порядок может рождаться из внешне случайных явлений, Рашкофф утверждает, что «каждая хаотическая система, похоже, следует некоему скрытому порядку». После чего он устремляется туда, куда боятся ступать даже ангелы (и теоретики хаоса):

Это означает, что наш мир куда более взаимозависим, чем мы раньше считали. То, что происходит в голове каждого из нас, отражается тем или иным образом на других уровнях реальности. Так что любое индивидуальное существование при помощи «обратной связи» и итерации может реконструировать реальность во всем ее объеме^¤72.

Следуя этой логике, мы приходим к невероятной ки-берреальности, торжеству «всесилия мыслей». Рашкофф использует «гипотезу Геи» в качестве трамплина для своей идеи о том, что планета может стать мыслящей, когда пройдет через «галактическую временную волну истории» (чем бы это ни было). Сформулированная британским ученым Джеймсом Лавлоком в 1974 году, «гипотеза Геи», названная так по имени греческой богини Геи, считает Землю гомеостатической системой^#39. По Лавлоку, попытки мировой экосистемы сохранить свое равновесие могут привести ее в состояние, опасное для жизни человека, поскольку человечество начинает представлять все большую и большую угрозу жизни на этой планете. Одним из примеров этому

39# Джеймс Эфраим Лавлок (р. 1919) — британский биохимик. Автор «гипотезы Геи» (или Гайи, как почему-то пишут в некоторых книгах на русском языке), согласно которой Земля является живым организмом. Лавлок считает, что между живыми существами, сушей, морем и воздухом существует многосторонняя связь, которая удерживает нашу планету в стабильном состоянии.

может служить глобальное потепление. В нью-эйджевских кругах вариации на тему теории Лавлока используются для того, чтобы оправдать призывы к планетарному сознанию.

Вера Рашкоффа в то, что планета может обладать сознанием, берет свое начало у футуриста Джерома Клейтона Глена, который считал, что, когда на Земле будет жить столько же людей, сколько имеется нейронов в человеческом мозге, человечество превратится в своего рода коллективный мозг и «разбудит» планету. Скрестив эту идею с нью-эйджевским мак-люэнизмом, Рашкофф видит в телекоммуникации мира посредством цифровых коммуникационных сетей «финальную стадию развития Геи»^¤73.

Каким именно образом оптоволоконная связь между людьми, число которых равно числу нейронов в человеческом мозге, может дать жизнь планетарному сознанию, Рашкофф оставляет домыслить читателю. Возможно, этот процесс имеет отношение к теории хаоса, которую Рашкофф часто использует в качестве опорного пункта для других, более эфемерных идей. Философ-постмодернист Мануэль Де Ланда, представитель крайнего крыла теоретиков хаоса и вычислительной техники, считал, что то, что у теоретиков хаоса называется «сингулярностью», переходной точкой, «где из хаоса спонтанно рождается порядок», катализирует удивительным образом жизнеподобное поведение неживой материи: так называемые «химические часы», в которых миллиарды молекул колеблются синхронным образом, или колонии амеб, в которых клетки «кооперируются», чтобы образовать единый организм^¤74.

Отталкиваясь от этих природных процессов, в которых «изначально несвязанные элементы» достигают критической точки и внезапно начинают «взаимодействовать друг с другом, чтобы образовать более высокоразвитый организм», Де Ланда делает предположение о том, что неконтролируемый рост децентрализированного, нелинейного Интернета может привести к появлению глобального искусственного разума^¤75: «За определенным порогом связности мембрана, образуемая компьютерными сетями над поверхностью Земли, "начинает оживать". Независимое программное обеспечение вскоре создаст еще более сложные вычислительные сообщества, в которых программы

будут обмениваться друг с другом данными, торговаться и соревноваться за ресурсы, спонтанно порождать процессы и так далее»^¤76. Раз «сингулярности» дали жизнь процессам самоорганизации в биосфере, почему бы им не сделать то же самое в компьютерных экосистемах Интернета? — задается он вопросом. Цитируя специалистов по вычислительной технике М. Миллера и Эрика Дрекслера, Де Ланда приходит к следующему выводу: «Эти системы могут способствовать развитию умных программ, но в каком-то смысле и сами становятся разумными»^¤77.

Несмотря на то что рашкоффские киберийцы многое взяли у современной науки — например, теорию хаоса или же гипотезу Геи, — своим технотрансцендентализмом они все же обязаны контркультуре шестидесятых и в первую очередь научному гуманизму, мифологизированному писателями-фантастами типа Артура Кларка.

«Конец детства» Кларка, хотя и был опубликован еще в 1953 году, стал культовым романом для контркультуры шестидесятых, о чем свидетельствует «Электропрохладительный кислотный тест». Заметив роман Кларка среди «странных, пророческих книг с полки Кизи», Том Вулф связывает идеи Кизи и его «Веселых Проказников» о том, что они несутся к «этой жуткой пустоте по ту сторону катастроф, где якобы все возможно», с кларковским «поколением Тотального Прорыва», которое становится «частью Сверхразума... избавляясь от последних остатков материи»^¤78.

«Космическая одиссея 2001 года» (1968), сценарий к которой был написан Кларком и режиссером картины Стэнли Кубриком, поднимает тему постчеловеческого апофеоза. Будучи одновременно и психоделическим и техническим прозрением, фильм призывает совершить путешествие в центр разума вместе с реализацией космической мечты, которая заключалась в обещании Джона Кеннеди об освоении Америкой «нового фронтира» — космоса. Пройдя через галлюциногенный светящийся «звездный коридор» в своем «странствии за пределы бесконечности» в финале фильма, главный герой, космонавт, попадает туда, где его одиссея во внутреннем и внешнем мире заканчивается. Он оказывается в царстве сверхчувственного, преодолевая все человеческое и превращаясь в богоподобного «звездного ребенка».

«Конец детства» и последовавшая за ним «Космическая одиссея» являются провозвестниками киберделического постгуманизма «Киберии», в которой «грибной» философ Теренс Маккена провозглашает готовность «эволюции вылупиться из куколки материи... и устремиться к более высоким измерениям, бросив прощальный взгляд на уже ненужный способ существования»^¤79.

Если копнуть еще глубже, то истоки киберийской идеи скорости освобождения можно обнаружить в теологии двух мыслителей, чьи идеи пользовались популярностью в контркультуре шестидесятых, — Маршалла Мак-Люэна и Пьера Тейяра де Шардена. Вклад Мак-Люэна и Тейяра де Шардена в рождение мифов о технотрансцендентализме поразительно схож. Концепция «глобальной деревни» Мак-Люэна, порождаемой коммуникационными технологиями, со временем эволюционировала в идею «психического объединения» всего человечества, которое «стало наконец возможным благодаря электронным медиа»^¤80. Это всеобщее космическое сознание не так уж сильно отличается от концепции эволюционного богоявления Тейяра де Шардена. Он предрекал пришествие «сверхчеловечества», которому предстоит слиться в одной точке — «точке Омега», «космическом Христе», который является «итогом эволюционного процесса»^¤81. Мак-Люэн, благочестивый католик, как-то заметил, что психическая конвергенция, обеспеченная электронными медиа,

способна привести к появлению универсального сознания, которое предвидел Данте, когда говорил о том, что люди так и останутся не более чем разрозненными частицами до тех пор, пока не объединятся в единое сознание. В христианском смысле это всего лишь еще одна интерпретация идеи мистического тела Христова; и Христос в конечном счете является последним пределом человека... Я надеюсь увидеть в грядущие десятилетия, как наша планета превратится в форму искусства; и новый человек, включенный в космическую гармонию, выходящую за пределы времени и пространства, сам... станет... органической формой искусства. Перед нами лежит долгий путь, и звезды — лишь промежуточные станции на нем, но мы отправились в это путешествие^¤82.

Точно так же теолог и палеонтолог Тейяр де Шарден, предсказавший новое объединение науки и религии, утверждал, что

сегодня мы являемся свидетелями поистине взрывного роста науки и техники, которые ведут к мастерству — как теоретическому, так и практическому — тайн и источников космической энергии на любом уровне и в любой форме. И в связи с этим к быстрому повышению того, что я называю психической температурой Земли... Мы видим человеческую волну, которая несет нас ввысь с силой сжимающейся звезды, — волну, которая не распространяется вширь, как можно было бы предположить, но устремляется вверх: неминуемый рост на нашем горизонте истинного государства «сверхчеловечества»^¤83.

Слова Мак-Люэна приведены из его интервью журналу Playboy за 1969 год. Цитата Тейяра де Шардена — из статьи 1950 года. Но их суждения можно встретить на всем протяжении киберделии. Если верить New York Times Magazine,

Луи Росетто, издатель и редактор Wired, верит в то, что «общество организует "консенсус роя умов", который позволяет человечеству эволюционировать в еще более высокие формы и, возможно, даже воплотить пророчество Мак-Люэна о "превращении всей планеты и человеческого рода в единое сознание"»^¤84. Главный редактор Wired Кевин Кел-ли, который свой первый выход в Интернет назвал «религиозным опытом», считает Сеть и подобные ей системы «экзонервными системами, то есть такими, которые объединяют нас за пределами — в буквальном, физическом смысле — наших тел»^¤85.По его мнению, «когда достаточное число людей соединится таким вот образом, мы создадим новую форму жизни. Это эволюция; это то, что суждено свершить человеческому разуму»^¤86.

Аналогичным образом Джоди Радцик, которого Rolling Stone в статье о smart drugs и рейв-культуре назвал «одним из гуру рейв-тусовки», верит в то, что «планета просыпается... Люди — это клетки мозга. Аксоны клеток — телефонные линии»^¤87. Р.-Ю. Сириус связывает идеи Радцика с риторикой «трансцендентального подъема» Мак-Люэна и Тейяра де Шардена. «Я думаю, мы переживаем процесс информационного соединения с целью создания всеобщей нервной системы, глобального мозга, в котором многие видят первый и неизбежный шаг к отрыву от Земли», — пишет он.

Особое место в этом ряду занимает Джон Перри Бар-лоу. В киберделической культуре он стоит как раз на точке пересечения 1960-х и 1990-х годов: «бывший поэт и возмутитель спокойствия в SDS^#40», который, по свидетельству New York Times, «помогал нести психоделическую революцию в университет Уэсли». Он писал тексты для группы Greatful Dead, сотрудничал с Mondo 2000 и стал основателем Electronic Frontier Foundation — группы, боровшейся за гражданские права компьютерных пользователей^¤88. По собственному выражению, он «техноманьяк» и, подобно Рашкоффу, Сириусу, Радцику и иже с ними, является упертым технотрансценденталистом.

40# Students for Democratic Society — «Студенты за демократическое общество» — одна из самых крупных «новых левых» организаций молодежи в США шестидесятых годов.

В интервью, которое он дал мне по телефону, Барлоу сказал: «Я думаю, что мы, люди, вовлечены в великую работу по созданию коллективного сознания, которая ведется с того момента, как мы начали абстрагировать реальность в информацию и создали первые наскальные рисунки в Ласко^#41. И речь идет не о коллективном бессознательном, которое, возможно, и так уже скоммутировано, но о создании

коллективного органа мышления в виде единого, взаимосвязанного и синхронно действующего разума. Я не знаю, зачем мы к этому стремимся, но мне кажется, что все, что мы делаем, указывает в этом направлении. Я много думаю о Тейяре де Шардене, который говорил о ноосфере, представляющей собой совместное поле деятельности сознания всего человечества, и о том, как оно становится все сильнее и сильнее по мере развития цивилизации, и как Бог хочет появления кого-то, с кем он мог бы разговаривать на его

41 # Пещеры Ласко (Франция) обнаружены в 1940 году. В них сохранились наскальная живопись и гравюры эпохи палеолита, относящиеся к началу Мадленской культуры, существовавшей 17 тысяч лет назад.

собственном уровне, и именно созданием этого "кого-то" человечество и занимается. Вот что, как мне думается, в настоящее время происходит.

Вы когда-нибудь читали [антрополога и философа нью-эйджа] Грегори Бейтсона? Понять этот процесс поможет его модель мышления, которая утверждает: ты не можешь сказать, где кончается мой разум и начинается твой. Иными словами, никаких граничных условий нет и никогда не было. Прежде всего, человеческие разумы смежны, это способ сделать внутренние связи явными».

В «Киберии» идеям, близким Барлоу, сопутствуют эсхатологические представления о том, что человечество неумолимо движется к «хаотическому аттрактору в конце времен»^#42 — телеологической конечной точке, которая станет катализатором «гиперпространственного сдвига во вневременную, безличную реальность». Многое в этом финальном падении космического занавеса Рашкофф заимствовал у Теренса Маккены и из его размышлений, связанных с наступлением миллениума, но вариации на эту тему можно встретить и в многочисленных научно-фантастических фильмах и песнях о явлении технически более совершенных инопланетян-спасителей (вспомним хотя бы «День, когда Земля остановилась», «Близкие контакты третьей степени», «Mr. Spaceman» группы Byrds или «Starman» Дэвида Боуи). Как полагает критик Хью Рупперсберг, многие из этих фантазий в качестве отправной точки исходят из того, что «современные технологии порождают не только восхищение перед чудом, но и моральное освобождение»"⁸⁹.

Подобным же образом Рашкофф помещает Духовное в область технического. Он принимает на веру идею о том,

42# Аттрактор — геометрическая структура, описывающая обычное поведение системы в фазовом пространстве. Для большого количества систем аттрактор выглядит как точка (так выглядит аттрактор для маятника с трением, любое колебание которого заканчивается остановкой), предельный цикл (для простой колебательной системы) или тор (для сложной колебательной системы). Хаотический (или странный) аттрактор, представляющий собой неровную складчатую поверхность, описывает поведение сложных систем, предсказать которое можно только в очень ограниченном масштабе, поскольку оно чувствительно зависит от начальных условий. Обычный пример такой системы — климат на планете.

что технические достижения, такие как психоделические наркотики, являются «частью продолжающейся эволюции человеческого рода в сторону улучшения его интеллекта, эмпатии и информированности»^¤90. Признавая «неспособность нового, цифрового мистицизма прекратить ежедневные раздоры в нашем реальном мире», Рашкофф тем не менее уверен в том, что «этот апгрейд идей шестидесятых подготавливает дорогу для величайшего скачка человечества в гиперпространство»^¤91.

Это не что иное, как технотрансцендентальная версия Экстаза христиан-евангелистов — буквально понятого вознесения избранных праведников живыми на небеса. Как и многие другие милленаристские пророчества, кибердели-ческая идея техномистического апофеоза «там» и «потом» отвлекает общественное мнение от проблем политического и общественно-экономического неравенства «здесь» и «сейчас».

В «Киберии» мы находим много тому подтверждений. Рашкоффские сенсационные заявления о том, что киберий-ский видеоарт, в котором бомбардировки во время войны в Персидском заливе воспринимаются лишь как еще один спецэффект, комбинируются с «виртуальными сценками и даже старомодными комедиями положений». Одной из поклонниц Mondo, съевшей кислоту перед тем, как сделать аборт, рукоплескали за ее «решимость пережить и понять ее путешествие во времени». Бездомные «люди-кроты», которые якобы обитают в «заброшенных туннелях нью-йоркского метро», идеализируются и превращаются в «кибе-рийский идеал» повстанческой субкультуры, укрывающейся в трещинах правящего режима. А бомж, волокущий картонную коробку, делает это не ради того, чтобы найти укрытие, но чтобы бросить вызов обществу и стать «социальным хакером»^¤92.

Наивные, своекорыстные заявления вроде перечисленных выше — общее место для киберийцев. Их сладкоголосое воспевание технофилии 1990-х и трансцендентализма 1960-х соблазняет общественное сознание мечтой о некоем deus ex machina, который явится в конце века, когда срочно потребуются практические решения. Киберийский люк в другой мир примеряет разные личины. В том числе мечты

об объединении человечества в единое коллективное сознание, техноязыческой способности выдумывать «спроектированную реальность» с помощью разумного применения знания о том, что «мы избрали нашу реальность сами», или идеи «хаотического аттрактора в конце времен».

На самом деле киберделическая риторика представляет собой то, что литературный критик Уолтер Кирн называл «извержением хайтечного милленаризма — эдаким шизоидным прорывом на исходе века, вызванным слишком долгим сидением перед экраном»^¤93. По иронии судьбы Кирн является своего рода учителем Рашкоффа, который говорит ему «спасибо» в специальном разделе своей «Киберии». Рашкофф и его собратья-киберийцы поступили бы верно, если бы прислушались к предостережению Кирна, который писал,

что киберийцам действительно было суждено вынести из их рискованного увлечения чисто электронным сознанием — так это понимание того, что последний отрыв не означает свободы, бегство не заменяет освобождения, а исступление не равнозначно счастью. Светозвуковое шоу на исходе времени, о котором так мечтали эти «включившиеся, загрузившиеся и отъехавшие» компьютерные фанаты, как видно, граничит с разочарованием^¤94.