Серьезные разногласия в лагере республиканцев

 

Стремительный распад высших органов республиканского госу­дарства и коалиции Народного фронта и скрытое неповиновение многих военачальников в Цен­трально-южной зоне составляли единое, нерасторжимое целое, в ко­тором переплелись самые разно­плановые факторы.

Эти факторы, подспудное заро­ждение которых относится к двум большим кризисам, имевшим ме­сто весной и летом 1938 года, стали выкристаллизовываться во второй половине января 1939 года, накану­не падения Барселоны.

Так, в республиканском лагере начался кризис, стержневыми во­просами которого были: не являет­ся ли капитуляция,к которой при­зывали некоторые после пораже­ния Каталонии, единственным вы­ходом, или же, если идти от про­тивного, имеет ли дальнейшее со­противление сколько-нибудь дли­тельную реальную перспективу, или, наконец, не является ли целью сопротивления спасение огромного числа бойцов и политически ак­тивных кадров, находящихся в Центрально-южной зоне, от ре­прессий и массовых преследований франкизма, подобных тем, что бо­лее года тому назад имели место после падения Севера и оставили ужасающий след в памяти?

Чтобы составить себе ясное представление, о чем шла речь, надо проанализировать эти во­просы порознь, один за другим.

Если обратиться к первому, ка­сающемуся стремительного распа­да высших органов республикан­ского государства, его следует рас­сматривать на трех уровнях: на уровне высшего звена государ­ственного управления, то есть пре­зидента, на уровнях парламент­ском и исполнительной власти, то есть коалиционного правитель­ства.

Что касается президента респу­блики, то мы уже говорили выше, что Мануэль Асанья, занимавший этот пост с весны 1936 года (то есть еще до июльского военного мяте­жа), в течение всей войны выражал поначалу свое глубокое неверие в возможность военной победы над мятежниками, а затем желание до­говориться с Франко относительно «мира на почетных условиях» или же «гуманного мира», хотя при ка­ждой новой попытке такого рода тот неизменно бросал ему в ответ: безоговорочная капитуляция.

Перед тем как покинуть (4 февра­ля 1939 года) территорию Катало­нии, Мануэль Асанья, подав­ленный и отчаявшийся, заявил Негрину, с одной стороны, что он «ни в коем случае» не отправится в Центрально-южную зону, так как «это значило бы поддержать и одо­брить своим присутствием планы сопротивления и продолжения вой­ны, которые я не одобряю», а с другой стороны, что с того момен­та, как он перейдет французскую границу, на него могут рассчиты­вать лишь в одном деле: заключе­ние мира, «мира гуманного», без «предварительных условий, при­званного немедленно положить конец военным действиям». При этом Мануэлю Асанье не приходи­ло в голову, что подобная цель с таким партнером, как Франко, бы­ла опасной утопией, западней, жер­твами которой станут сотни тысяч его соотечественников, а финалом будут расстрелы и тюремные за­ключения.

Эта позиция президента была чревата далеко идущими послед­ствиями.

Перебравшись во Францию, Асанья направился в Париж и обо­сновался в посольстве Испании, где его принял посол Марселино Паскуа (социалист). Вскоре отно­шения между ними обострились. Мануэль Асанья, одержимый своей идеей «гуманного мира», старался убедить различных своих собесед­ников (членов кортесов, просто ви­зитеров и т. д.) в том, что «прекра­щение борьбы» — чтобы не употре­блять термина «капитуляция» Цен­трально-южной зоны — не должно было сопровождаться какими бы то ни было условиями.

Паскуа, не разделявший его взглядов, избегал встреч со своим гостем, но Асанья ни во что не ста­вил мнения посла.

Решив действовать, он созвал ге­нералов — Рохо, начальника ген­штаба Народной армии, Идальго де Сиснероса, командующего авиа­цией, и Хурадо, которому он, как мы помним, доверил в феврале трудную задачу отвести армию Эбро и Восточную армию к фран­цузской границе, — и попросил их высказать свое мнение о военной обстановке в Центрально-южной зоне.

Из многих источников, которы­ми мы располагаем, известно, что генерал Висенте Рохо нарисовал очень мрачную картину, не подоз­ревая, быть может, как употребит президент содержание его доклада.

Генералы Идальго де Сиснерос и Хурадо ограничились замечаниями относительно наличных сил и воен­ной техники.

К концу беседы Асанья попросил трех генералов представить ему в

250

возможно более короткий срок письменное сообщение. На этом их свидание закончилось.

По размышлении Идальго де Сиснерос и Хурадо ответили пре­зиденту, что в соответствии с не­укоснительными правилами, свя­занными с выполняемыми ими функциями, они не могут предста­вить ему такое сообщение, не имея на то согласия главы правитель­ства и министра обороны, то есть сделано это может быть только с соблюдением служебной иерар­хии.

Что касается Рохо, он то ли по оплошности, то ли преднамеренно написал его и вручил Асанье.

Опираясь на этот документ, ко­торый в его руках внезапно превра­тился в идеальное оправдание ре­шения, в глубине души им уже принятого, он покинул испанское посольство и направился в Колонж-су-Салев. Там 27 февраля он написал письмо, предназначавшее­ся председателю кортесов Диего Мартинесу Баррио, в котором за­являл, что с этого дня отказывает­ся от своих функций.

В этом письме президент Ма­нуэль Асанья, обосновывая свой уход с поста, приводил три при­чины, вызвавшие этот шаг.

Первая касалась самой войны, которую он уже давно считал «бес­поворотно проигранной» — «мне­ние, разделяемое генералом Ро­хо», — написал он.

Вторая — того факта, что, при­знав де-юре бургосский режим, Франция и Англия лишили его ка­ких бы то ни было полномочий, дабы довести до сведения прави­тельств, что его собственным стре­млением и «желанием» испанского народа было заключить «мир, ко­торому сопутствовали бы гу­манные условия».

И наконец, третья сводилась к тому, что «с исчезновением госу­дарственного политического аппа­рата, парламента и представитель­ства партий на самом высоком уровне и т. д.» он вынужден отка­заться от обязанностей, связанных с его постом.

Но что бы ни говорить о том, как себя повел Асанья в эти дни — а от­нести это следует за счет полного отсутствия воли к сопротивлению и «физического страха» перед воз­вращением в пекло Центрально-южной зоны, — несомненно одно: его уход с поста нанес тяжелейший удар не только делу республикан­ской Испании на международной арене, но и правительству Негрина, вернувшемуся воздушным путем в Центрально-южную зону.

С другой стороны, выход Асаньи в отставку ставил проблему, требо­вавшую немедленного решения. В соответствии с конституцией Ис­панская республика, лишившись своего высшего государственного должностного лица, должна была в течение восьми последующих дней после отставки главы государства назначить его преемника.

Это конституционное требова­ние вызвало необыкновенную юри­дическую путаницу в республикан­ской коалиции.

По мнению одних (и их было большинство), толкование 74-й статьи конституции не оставляло сомнений в том, что в случае от­ставки президента республики выс­ший государственный пост должен был по праву занять в качестве вре­менно исполняющего председатель кортесов.

Автоматизм временного испол­нения обязанностей, говорили они, сработал, когда был снят со своего поста президент республики Нисе — то Алькала Самора в 1936 году, и тот же Мартинес Баррио в период, предшествующий избранию Ма­нуэля Асаньи, временно занял самый высокий пост в государстве. По мнению других (составлявших меньшинство), автоматическое за­мещение должности могло быть соблюдено лишь в том случае, если бы существовала возможность провести всеобщие выборы выбор­щиков (так называемых сотрготі sarios), которые дополняли первич­ную избирательную ступень, со­стоящую из депутатов *.

Но если было просто созвать в самом Париже постоянную депута­цию кортесов **, то возможно ли было за срок в восемь дней прове­сти в Испании избрание выборщи­ков? И следовало ли, за невозмож­ностью осуществить это, поло­житься на голосование постоянной депутации кортесов?

Действующий председатель кор­тесов Диего Мартинес Баррио, ко­торому Асанья направил свое про­шение об отставке, пригласив на обед в ресторан «Лаперуз» в Пари­же членов постоянного депутатско­го представительства кортесов (за исключением его вице-председате­ля Долорес Ибаррури), поставил перед ними вопрос.

На деле, кроме указанных сомне­ний юридического толка, были и другие трудности.

Во-первых, отказ Мартинеса Баррио отправиться, если его на­значат временно исполняющим обязанности президента, в Цен­трально-южную зону. Он ставил свои условия, а свой отказ он объяснил во время делового обеда следующим образом:

«Я отказываюсь, — сказал он, — вернуться в Испанию, ибо не же­лаю либо стать знаменем в новой распре, либо подорвать свой авто­ритет. Я поеду лишь в том случае, если мне будет гарантирована сво­бода действий».

___________

* Президент республики избирался осо­бой коллегией, состоящей из всего состава кортесов и специальных выборщиков в коли­честве, равном числу депутатов. Выборщики избирались всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием. — Прим. перев.

** Кортесы избирали из своей среды постоянную депутацию из 21 члена по пред­ставлению разных фракций пропорцио­нально их численности в палате. — Прим. перев.

251

К этому следует добавить, что председатель кортесов опасался, как бы французское правительство не применило тех мер, которые бы­ли по поручению правительства оглашены в сенате Жоржем Бонне, министром иностранных дел, и Альбером Сарро, министром вну­тренних дел, когда отставка Ма­нуэля Асаньи стала известна (на­помним, что отставка эта совпала с признанием 27 февраля бургосского режима Францией и Великобри­танией).

Глава французского дипломати­ческого ведомства, главный вдох­новитель переговоров между Бераром и Хорданой с 4 по 6 февраля и тех, что имели место с 14 по 26 фе­враля, произнес речь перед высо­кой Ассамблеей, в которой, ссы­лаясь на «французский суверени­тет», высказался против «суще­ствования на французской террито­рии испанского правительства в изгнании».

Альбер Сарро, министр внутрен­них дел, вторя ему, заявил:

«Мы не можем позволить испан­скому правительству, почившему в бозе или живому, водвориться на французской территории с тем, чтобы продолжать свою политиче­скую деятельность. Мы принимаем у себя испанских министров в качестве изгнанников, а не правите­лей».

Исходя из этих требований, ко­торые в том случае, если бы он был избран на пост президента, заста­вили бы его тотчас же переехать из Парижа в Мадрид, председатель кортесов заявил своим пригла­шенным, чтобы выйти из положе­ния, что он возьмет на себя такую ответственность лишь в том слу­чае, если будет располагать необ­ходимой властью, чтобы осуще­ствить единственно возможную в данной ситуации задачу: «поло­жить конец войне с как можно меньшим уроном».

Это заявленное намерение (его можно найти в различных свиде­тельствах, относящихся к этому достопамятному обеду), передан­ное по телеграфу главе правитель­ства, находившемуся в Централь­но-южной зоне, являлось вторым звеном маневра, позволившего Мартинесу Баррио отсрочить взя­тие на себя функций временно ис­полняющего обязанности президента республики, которые по­стоянное депутатское представи­тельство готово было возложить на него.

Председатель кортесов, хи­троумно используя в своей игре разные регистры — юридический, политический, дипломатический, — находил все новые предлоги для отсрочки решения вплоть до мо­мента окончательного развала Центрально-южной зоны.

И только когда это случилось, он согласился взять на себя функции президента, что теперь уже не пред­ставляло для него ни малейшей опасности.

Если такова была обстановка в верхах, как же реагировала на по­ражение в Каталонии исполнитель­ная власть?

Вечером 9 февраля Хуан Негрин, глава республиканского правитель­ства, перешел пешком границу в Пертюсе, и минуя Перпиньян, ки­шевший франкистскими агентами, присоединился в Тулузе к своим министрам, находившимся там в полном составе.

Главным вопросом, стоявшим на повестке дня, был немедленный отъезд правительства в Мадрид. Решение было поддержано мини­страми, представлявшими ИСРП, КПИ, НКТ и Баскское националь­ное действие.

Но ведущие деятели республи­канского левого крыла и Республи­канского союза, таких партий, как «Эскерра де Каталунья» и Нацио­налистическая партия басков, не поддались на увещевания.

Это можно было предвидеть, ис­ходя из позиции политических «па­тронов» этих партий, таких, как Асанья, Мартинес Баррио, Луис Компанис, Хосе Агирре, в предста­влении которых война была беспо­воротно проиграна. Немедленные же последствия оказались чрез­вычайно серьезными. Они оберну­лись публичным расколом коали­ции Народного фронта, благодаря которой народное единство ху­до-бедно, но смогло выстоять перед лицом различных кризисов, подрывавших его в течение всей войны.

Тем самым позиция тех партий, о которых шла речь, нанесла удар по авторитету центрального прави­тельства и его главы в момент, ког­да возникла настоятельная необ­ходимость объединить все силы и энергию в Центрально-южной зоне.

Вечером 9 февраля Хуан Негрин в сопровождении Хулио Альвареса дель Вайо занял место в самолете

Генерал Антонио Кордон, кадровый офицер, оставшийся до конца преданным правительству Негрина, в котором он занимал пост заместителя военного министра.

252

«Эр-Франс», совершавшем регу­лярные рейсы по маршруту Тулу­за-Касабланка с посадкой в Испа­нии.

Воздушные линии правительства находились в состоянии такого развала, что невозможно было тут же найти республиканский транс­портный самолет для доставки в Центрально-южную зону других готовых к отъезду министров, сторонников Негрина.

В последующие дни благодаря энергичным действиям командующего военной авиацией несколько «Дугласов», этих не поддающихся износу гражданских самолетов, сослуживших великую службу в течение войны, было обнаружено на французских аэродромах, и их удалось получить обратно. С их помощью оказалось возмож­ным переправить последовательно, группами, чему не воспротивились французские власти, тех, кто, по меткому определению Сугасагоитиа, не был заражен «эпидемией страха».

Среди уезжавших первыми были Паулино Гомес (социалист), ми­нистр внутренних дел, Сегундо Бланко (анархо-синдикалист), ми­нистр народного просвещения, Висенте Урибе (коммунист), министр сельского хозяйства, министры Хинер де лос Риос и Хосе Хираль, представлявшие Республиканский союз и Левореспубликанскую пар­тию. Их сопровождал ряд руково­дящих деятелей КПИ. В эту группу входил также Пальмиро Тольятти, итальянский коммунистический деятель, являвшийся представите­лем Коминтерна при испанской компартии.

Обеденное время во французском концлагере. Интернированные бойцы республиканской армии, сидя на земле с мисками в руках, ждут своей очереди.

253

По прибытии в Центрально-южную зону Хуан Негрин в ши­фрованной телеграмме, направлен­ной через Париж, потребовал, чтобы заместители министров, на­чальники и генеральные инспекто­ра служб министерства обороны, генеральный штаб армии и гене­ралы, находящиеся во Франции, присоединились бы к нему, и как можно скорее.

Тотчас же отправились в Цен­трально-южную зону лишь генерал Идальго де Сиснерос, командую­щий республиканской авиацией, Модесто, дотоле занимавший пост командующего армией Эбро, и ко­мандующие армейскими корпуса­ми — Листер, Тагуэнья, Этельвино Вега и Франсиско Галан.

Генералу Кордону, на которого было возложено проведение этих «воздушных экспедиций» над об­ширными территориями, отныне контролировавшимися франкист­ской армией, стоило огромного труда убедить большинство, что­бы они выполнили приказ главы правительства, чей авторитет от­ныне открыто ставился под сом­нение.

В этой связи Кордон в своих во­енных мемуарах рассказывает, очень сдержанно, избегая неблаго­видных эпитетов, о поведении упорствовавших, которые, встав в боевые ряды с первых же дней вой­ны, увенчанные славой, «под самыми различными предлогами отказывались вернуться в Ис­панию».

В те дни распространение «эпи­демии страха» шло с необычайной быстротой и косило ряды.

Сколь грустным оно ни было, но «эпидемия страха» по-своему сви­детельствовала о серьезности травмы, нанесенной людям, боль­шинство которых в течение всей войны мужественно вели себя и во многих критических ситуациях показали себя с наилучшей сто­роны.

В этой связи Сугасагоитиа рас­сказывает об инциденте, который произошел у него с генералом Рохо. Поскольку тот не проявлял осо­бого желания выехать в Централь­но-южную зону, генеральный се­кретарь министерства обороны на­помнил ему, что Альфред де Виньи * в своих замечательных но­веллах, которые он объединил под названием «Неволя и величие сол­дата», отметил эти две особенно­сти военной профессии.

Задетый за живое этим прямым намеком, Рохо запальчиво отве­тил:

«Действительно, в военной про­фессии есть и свое величие, и своя неволя, но величие требует, чтобы в определенных условиях, когда ва­ша совесть приказывает вам это, были нарушены приказы других». И добавил: «Мы живем уже не в те времена, когда начальнику было достаточно приказать выброситься из окна и этот приказ тут же вы­полнялся». Генерал Кордон указы­вает, что не один Рохо отказался отправиться в Центрально-южную зону.

Что касается позиции генералов, находившихся во главе четырех ар­мий Центрально-южной зоны и во­енно-морского флота, то, как мы увидим, за немногими исключения­ми, она определялась если не «эпи­демией страха», то по меньшей ме­ре ослеплением, толкавшим на бег­ство из Центрально-южной зоны или заставлявшим их верить, что, несмотря на капитуляцию, Франко пойдет на то, чтобы обращаться и с генералами, и с бойцами в соответ­ствии с традиционными правилами ведения войны, и что он не пере­даст их, как это случилось, чрез­вычайным трибуналам, которые после подобия суда поставят их к стенке и расстреляют или от­дадут в руки стражникам бесчис­ленных тюрем и концентрацион­ных лагерей победившего фран­кизма.

Если говорить о том, какие на­строения царили среди бойцов, ис­кавших убежища во Франции и тут же брошенных в концентра­ционные лагеря Алого берега, или же среди сотен тысяч солдат, вхо­дивших в армии Центра, Эстремадуры, Андалусии и Леванта, и об их отношении к проблеме продол­жения войны или же «почетного мира», то здесь имеются соответ­ствующие оттенки.

Вероятно, если бы они могли представить себе ужасающие физи­ческие и моральные условия, в ко­торых оказались сотни тысяч солдат, заключенные вместе с гражданскими беженцами в этих адских кругах «курортных радо­стей», именуемых Сен-Сиприен, Аржелес-сюр-Мем, Ле-Булу, то большинство вернулось бы в Испа­нию.

Скученные, подобно скоту в за­гонах, подвергаясь чаще всего гру­бому насилию со стороны жандар­мов и африканских войск **, страдая от песчаных бурь и не имея воз­можности укрыться, испытывая муки жажды, голода, подстере­гаемые болезнями, смертью, безу­мием, они предпочли бы что угод­но аду своей повседневной жизни на земле Франции, где, как они ду­мали, они обретут свободу и их примут по-человечески.

Другое дело, насколько по­лезным было бы после всего, что

___________

* Альфред де Виньи (1799-1863) фран­цузский писатель-романтик. «Неволя и вели­чие солдата» — книга, основанная на воспо­минаниях писателя, была последней вышед­шей при его жизни и имела шумный успех. Сугасагоитиа, очевидно, имел в виду сле­дующее высказывание де Виньи: «Некогда армия была большой семьей, проникнутой чувством долга и чести, стоицизмом беспре­кословной покорности во имя долга и че­сти». — Прим. перев.

** Границу с Испанией совместно с жан­дармерией охраняли французские коло­ниальные войска (сенегальцы). Они же составляли охрану концентрационных лаге­рей. — Прим. перев.

254

им пришлось испытать, их участие в продолжении войны.

Что до нас, то, отказываясь от умозрительных построений, мы воздержимся от ответа.

Ну а если говорить о тех 750 ты­сячах, что находились под ружьем в Центрально-южной зоне, можно ли о них сказать что-либо опреде­ленное, будь это в пессимистиче­ском или же оптимистическом смысле?

Утверждать, что после падения Каталонии их моральный дух, их воля, по расхожему определению, оставалась «железной», было бы смешно. Но и утверждать обрат­ное, как это делают некоторые ав­торы, что все им казалось потерянным и что их единственным желанием было вернуться к себе домой, означало бы неправду, по­тому что до самого государствен­ного переворота, совершенного полковником Касадо в начале мар­та 1939 года, не отмечалось роста числа дезертиров и не было ни ма­лейшей попытки взбунтоваться и отказом сражаться положить ко­нец войне. Статистические исследо­вания в этом плане помогут уста­новить со всей точностью, что никаких происшествий подобного рода не было.

Можно повторить вслед за Ху­лио Альваресом дель Вайо, что на этих людях «последствия капиту­лянтской кампании сказывались гораздо более серьезно, чем есте­ственная усталость, вызванная за­тянувшейся войной». «Но, — при­совокупляет дель Вайо, — народ был готов бороться до конца, по-

255

тому что он инстинктивно знал, что ничего другого ему не оста­ется».

Конечно же, все это лишь под­ходы к ответу на решающий вопрос о действительном военном потенциале сил Народной армии, все еще сосредоточенных в Цен­трально-южной зоне для продол­жения войны.

Этот вопрос наряду с проблемой развала высших органов власти ре­спубликанского государства и гене­рального штаба Народной армии был составной частью того, что мы назовем «риском отважных».

На риск небольшая группа

Концлагерь испанских беженцев в Амели -ле-Бэн. Чтобы не спать на голой земле, они роют землянки. Бараки будут построены много позже.

людей пошла, чтобы отвести страш­ную угрозу, неминуемый разгул насилия, ужаса и порабощения, ко­торые имманентно сопутствовали безоговорочной капитуляции, тре­буемой Франко, сопутствовали не как нечто иллюзорное, а как кон­кретная реальность, которую на Севере (с осени 1937 года) и в Бар­селоне вслед за ее падением при­шлось пережить тем, кто думал, что противник после всего того, что было выстрадано в войну, не допускавшую примирения, не при­бегнет к таким крайностям.