Правительство Негрина в Центрально-южной зоне

 

Что же Хуан Негрин, глава ис­панского правительства, собствен­но говоря, собирался делать в Цен­трально-южной зоне, когда в ночь с 9 на 10 февраля в сопровождении нескольких министров сел в само­лет и покинул Тулузу?

Заявить, несмотря на утрату Ка­талонии, о своей решимости про­должать войну?

Прикинуть, на какие возможно­сти можно было бы для этого рассчитывать?

Прощупать, насколько были рас­положены вести дальнейшую борь­бу наиболее видные военачальни­ки, командующие четырьмя армия­ми, располагавшими немалым ко­личеством вооружения, растянув­шимися на многие сотни киломе­тров — сотни километров окопов, укрепленных точек, тыловых рубе­жей на случай отхода?

Самому убедиться, каким было моральное состояние сотен тысяч бойцов, которых генерал Миаха, под чьим началом они служили, продержал почти в бездействии все лето 1938 и зиму 1938/39 годов, в то время как в излучине Эбро и в Ка­талонии одно за другим разверты­вались два самых крупных сраже­ния этой войны?

Уточнить условия, в которых в Центрально-южной зоне могла быть проведена эвакуация как можно большего числа людей из гражданского населения и военно­служащих, всех, кому грозили ре­прессии в том случае, если бы со­противление рухнуло?

Не так просто ответить со всей ясностью на эти вопросы, и по двум причинам.

С одной стороны, ни разу Хуан Негрин, скончавшийся в 1956 году, не высказался со всей определен­ностью на этот счет. С другой — расхождения в документах, какими мы располагаем, отражают те вер­сии, которым отдали предпочтение авторы.

Следует ли поэтому отбросить свидетельства и полупризнания со­временников этого особенно дра­матичного периода в истории вой­ны в Испании и удовлетвориться скрытой констатацией, что на нет и суда нет?

Но если разобраться, огромное количество текстов и воспомина­ний, относящихся к обстоятель­ствам возвращения Хуана Негрина в Центрально-южную зону тотчас же после поражения в Каталонии, дает достаточно богатый мате­риал, чтобы довольно четко про­следить в нем три основных напра­вления.

Первое охватывает свидетель­ства политических противников главы правительства внутри само­го лагеря республиканцев — от левых и правых социалистов (типа Ларго Кабальеро и Хулиана Бестейро) до анархо-синдикалистов из НКТ и ФАИ, включая и либера­лов из Левореспубликанской пар­тии, Республиканского союза, «Эскерры де Каталуньи» и Нацио­налистической партии басков.

В глазах одержимых своего рода навязчивой идеей, что война была бесповоротно проиграна и следует «вести переговоры на почетных ус­ловиях» с Франко, глава прави­тельства был либо «заложником» КПИ, либо попросту «орудием Москвы».

Когда читаешь или вспоми­наешь, что они писали и говорили, выходит, что Негрину, вернувше­муся в Центрально-южную зону, не удалось осуществить свой па­губный план «продолжения борьбы до конца», потому что хун­та полковника Касадо «заставила его обратиться в бегство».

То, что поражает в этих свиде­тельствах, — это чувство ненависти к главе правительства, способство­вавшему сенсационному перелому в военной обстановке весной 1938 года. Поскольку действовал он против их воли, они ему этого не прощали.

Второе включает свидетельства людей, близких председателю со­вета министров, в большинстве своем входивших в ИСРП и при­надлежавших либо к право­му, либо к левому крылу этой партии.

Они по-иному оценивают воз­вращение Негрина на испан­скую землю после утраты Катало­нии.

Для Хулиана Сугасагоитиа, на­пример, речь шла о своего рода «отчаянной миссии», призванной подготовить эвакуацию из Цен­трально-южной зоны возможно большего числа военнослужащих и гражданского населения, которым грозила смертельная опасность в случае победы Франко.

Как полагает Альварес дель Вайо, Негрин преследовал более сложную цель.

«Рассчитать силы, способные оказать сопротивление, пока не бу­дут гарантированы гуманные усло­вия мира, но также, — пишет он в своей книге «Битвы за свободу», — способные сопротивляться еще шесть месяцев».

Сопротивляться еще шесть меся­цев? С какой целью?

«Мы мечтали, — поясняет он, — об испанском бастионе, каким бы ма­леньким он ни был, где бы мы дер­жались до тех пор пока не пробил бы час отвоевания [Испании]. Во­споминание об испанских либера­лах начала XIX века, которые на своем островке, осажденном вой­сками. Наполеона (Кадис в 1812

258

году) *, в течение шести месяцев со­противлялись натиску реак­ционных сил, казалось особенно воодушевляющим в эпоху, когда вся европейская политика претер­певала стремительные изменения. Хотя мы никогда не рассматрива­ли мировую войну как выход, было очевидным, что, если бы в Испании остался республиканский опорный пункт в тот момент, когда вспых­нул бы неизбежный конфликт ме­жду «западными демократиями» и тоталитарными государствами, ужасные жертвы, принесенные ис­панским народом, не были бы напрасными».

Третье направление было пред­ставлено преимущественно поли­тическими и военными деятелями, входившими в Коммунистическую партию Испании, и несколькими левыми республиканцами ради­кального толка.

Их свидетельства различаются больше по форме, чем по сути. Ес­ли они и отличны по «тону», это скорее дело темперамента.

Объединяет же их двустороннее определение, о котором Долорес Ибаррури, председатель КПИ, пи­шет в своей книге «Единственный путь» и в соответствии с которым позиция Негрина после его воз­вращения в Центрально-южную зону характеризовалась «колеба­ниями» и «известным макиавеллиз­мом».

Колебаниями, потому что в раз­ные дни и при разных обстоятель­ствах глава правительства вы­сказывал противоречивые точки зрения. То он говорил о необходи­мости сопротивления «за отсут­ствием иного выхода», то он «в глубине души жаждал катастрофы, которая освободила бы его от вся­кой ответственности за судьбу го­сударства» **. Известным макиавел­лизмом, потому что «Негрин, в глубине души мечтавший освобо­диться от лежавшего на нем груза — руководства страной — и найти предлог для прекращения борьбы, на первом заседании правитель­ства в Мадриде говорил о комму­нистах в столь язвительном и угро­жающем тоне, что наш министр Висенте Урибе счел необходимым поставить точки над "i" и образу­мить его».

Прежде чем рассказать о том, как разворачивались события, не­сколько слов о «климате», превали­ровавшем в Мадриде, где государ­ственный переворот (5 марта) впрямую поставил вопрос — капи­туляция или продолжение войны.

В эту первую половину февраля 1939 года, когда на людей, исто­щенных более чем 900 днями со­противления, обрушились известия о каталонском разгроме и о кон­фликте между правительством Не­грина и президентом республики, испанская столица представляла необычное зрелище.

Мадридские бойцы, стоявшие в Университетском городке, в Каса дель Кампо, в Карабанчеле, где шла жестокая окопная война с пу­леметным огнем, ружейной паль­бой и ставшим привычным мета­нием гранат, были еще под впечатлением тяжелого поражения в брунетской операции (7 января 1939 года), возглавлявшейся полковни­ком Барсело. Операция осущест­влялась теми скудными средства­ми — имея в виду и военный мате­риал, и личный состав, — которые были выделены полковником Касадо, командующим армией Цен­тра.

Среди гражданского населения провал этой попытки наступления, свернувшегося за несколько дней, не воспринимался как бедствие, но, несомненно, он усилил ощущение, что военный путь, являясь вре­менным решением вопроса, не мо­жет положить конец военным дей­ствиям в будущем.

Для жителей Мадрида настал чуть ли не самый тяжелый период осадного положения, длившегося с ноября 1936 года. Они были обре­чены на жесткое пайковое распре­деление продовольствия из-за не­хватки его и из-за состояния транспорта (который, будь он лучше организован, мог бы доставить из богатых районов Леванта и портов Валенсии и Аликанте запасы про­довольствия, мертвым грузом ле­жавшие на складах).

Ежедневное снабжение города продовольствием составляло 1000 тонн продуктов, из которых 600 до­ставлялись поездами и 400 грузо­виками. И это в городе с населе­нием в 850 тысяч человек!

Перед магазинами, где жестоко сказывалась нехватка товаров, вы­страивались бесконечные очереди. Жертвами серьезного недоедания становились преимущественно ста­рики и дети.

В телеграмме от 16 февраля 1939 года корреспондент лондонской «Таймс» в Мадриде сообщал, что, по его данным «как минимум 400 человек в неделю становились жер­твами лишений и трагической не­хватки лекарств». Процветал чер­ный рынок. Им могли пользо­ваться благодаря своим тщательно припрятанным с начала войны цен­ностям и царившей неупорядочен­ности представители зажиточных слоев, которым таким образом удавалось избежать нужды в ее самых жестоких проявлениях.

Сердце сжималось при виде Ма­дрида с его обрубленными деревья­ми, скамьями, распиленными на чурки, с помощью которых разжи­гались домашние «брасеро» — ман­галы, единственное спасение от рез­ких утренних холодов на Кастильском

__________

* Островок существовал и в буквальном смысле. Кортесы, позже получившие назва­ние кадисских, были созданы в сентябре 1810 года на острове Леон близ Кадиса. — Прим. перев.

** Здесь и далее цитируется по книге: Долорес Ибаррури. Единственный путь. М., 1962, с. 434-435.

259

плато. К ночи станции метро превращались в огромные общие спальни, куда, спасаясь от артилле­рийских обстрелов, перемещались из своих заледеневших квартир ты­сячи людей, располагавшихся на импровизированных матрацах. По­скольку свет часто гас, те, кто ос­тавался у себя дома, были выну­ждены сидеть при неверном свете свечей или же красноватых отбле­сках тлеющих в брасеро углей

Газеты из-за недостатка бумаги выходили нерегулярно. И тем не менее Мадрид жил своей военной жизнью. Все мужчины в возрасте от 17 до 45 лет находились на дей­ствительной службе. Бездумно проведенная всеобщая мобилиза­ция обернулась сокращением про­изводства и возросшей дезоргани­зацией в административных орга­нах, призванных решать тысячи проблем осажденного города.

23 января 1939 года генерал Миаха ввел «военное положение» в Центрально-южной зоне. Мадридцев это в известной степени ошело­мило. А что же они делали с ноя­бря 1936 года, как не отбивали бесконечные атаки на столицу и бо­ролись с последствиями осадной войны?

8 февраля 1939 года, то есть на­кануне того дня, когда правитель­ство Негрина перешло границу с Францией, чтобы возвратиться в Центрально-южную зону, генерал Миаха, будучи «представителем министра обороны», был назначен Негрином главнокомандующим сухопутной армией, военно-воз­душными силами и военно-мор­ским флотом. В этом качестве он располагал верховной властью не только во всех военных делах, но и в делах гражданских.

Внезапно вознесенный и обле­ченный самыми высокими полно­мочиями в Центрально-южной зо­не, Миаха не соответствовал воз­ложенным на него обязанностям. Он даже временно не мог взять на себя столь непомерную ответственность.

Действительным командующим четырех армий, занимавших не­сколько сот километров фронта, был, по сути дела генерал Матальяна.

Эти четыре армии находились соответственно под командова­нием полковника Касадо (Центр), генерала Менендеса (Левант), гене­рала Эскобара (Эстремадура) и полковника Морионеса (Андалу­сия).

Что касается авиации, командо­вание ею было поручено полковни­ку Камачо, а во главе военно-мор­ской базы в Картахене был поста­влен генерал Бернал, в то вре­мя как военно-морским флотом в целом командовал адмирал Буиса.

В этом созвездии военачальни­ков высшего ранга выделялись двое: генерал Матальяна, ка­дровый офицер, который в течение длительного времени был заме­стителем Висенте Рохо, и полков­ник Касадо, состоявший в воен­ном эскорте президента республи­ки, а затем выполнявший — без осо­бого блеска — различные команд­ные функции во время республиканских наступлений 1937 года.

Заняв пост командующего ар­мией Центра, полковник Касадо разместил свой штаб в романтиче­ском дворце с символическим на­именованием «Каприз», стоявшем в центре огромного крупнопомест­ного владения с примыкающим к нему великолепным парком с ал­леями, украшенными статуями и цветочными клумбами. Касадо переименовал его в «Позицию Хака», а ныне он именуется «Аламеда де Осуна». К этой-то «Позиции Хака» и вели все нити государствен­ного переворота, совершенного в Мадриде спустя меньше месяца по­сле возвращения правительства Негрина в Центрально-южную зо­ну.