С пространным объяснением ЧЕРНЫХ ПЯТЕН, некоторых событий в степи и разговора Ганса-Амалии Кюрре

 

Ганс Кюрре ехал верхом рядом со своей женой-монголкой Кызымиль Хохтаевой. Выжженная на огромное пространство степь простиралась перед ними. Столбы отживающего свою жизнь телеграфа торчали еще кое-где. Они были из бетона, и потому никто их не стащил на топливо.

Ганс многого не понимал, и киргизке, по-видимому, не хотелось объяснять ему тайну похищения. Ночью, когда она приходила к нему, переводчики не требовались, а днем Ганс презирал и ее, и себя. Себя — за связь с монголкой.

Он, качаясь в седле, негодовал вслух:

— А еще коммунисты, — не могли в горах контроль над производством ввести: сколько скота у ней. Что хочет, то и делает.

Больше всего его возмущало — пришлось нарядиться в халат из дешевой московской материи и брюки носить из ситца.

Но, с другой стороны, его радовало — здесь в степях нет ни милиции, ничего не слышно о войне, и даже лень было думать, что в папке лежит секрет целлюлозы Ши.

Вдруг вдали на холме они увидали облако пыли.

Оно желтело и пухло, и вскоре далеко по пустыне Ганс услышал характерный звук бегущего автомобиля.

Тракт натягивался, как жила.

Наконец можно было разглядеть не один, а добрый десяток автомобилей.

Они мчались нестройно, перегоняя друг друга и словно понукая друг друга раздраженными гудками. Какие-то желтые цветы блестели внутри машин.

Вот один из них поравнялся со всадниками, и Ганс увидал там несколько людей, вооруженных автоматическими ружьями. Люди густо обросли волосом, настолько, что Ганс невольно пощупал себя. Женщины держали в руках хоругви и раскрашенные доски, которые русские называют «иконами».

И все мчащиеся автомобили плотно забиты такими волосатыми людьми и иконами, на которых святые еще больше обросли волосом.

Золото риз блестело, их хоругви походили на золотые паруса. Автомобили все прибывали и прибывали и все направлялись к горам.

Вспух тракт высоко у вершин гор — вспух от пыли.

Никто ничего не мог объяснить.

Но вот, наконец, новое облако пыли вдали, и новый, болезненно раздраженный треск мотора.

Ганс скорее сердцем, чем глазами, разглядел красные шапки милиционеров. Здесь-то он порадовался своему монгольскому костюму и что у него так отросла бородка, делавшая его неузнаваемым.

Сворачивать было поздно, и автомобили погони приблизились.

Ганс первый, дабы они не задержались подле него, указал им на пыль умчавшихся в горы.

Но автомобиль остановился, и человек в красной шапке окрикнул Кызымиль.

— Гражданка, подойдите сюда!

Гансу стало жалко свою новую подругу. Он вдруг понял, что привык к ее миловидному, бодрому лицу, а его возмущало, что она носит гребенки самые дешевые, из бумаги.

Но из автомобиля показался человек в белом халате с бритвой. Другой белый халат подставил стул монголке. В мгновение ока белые халаты густо намылили голову монголке и, не обращая внимания на ее вопли, обрили ее.

— Следующий, — проговорил белый халат.

Ганс закричал, указывая на свою давно, на монгольский вкус, обритую голову.

— Не хочу.

— Борода, — указал ему белый халат.

Ганс вспомнил свой шрам и понял, что таким способом, обривая все население, ищут его, Ганса Кюрре.

— Видно, ничего не поделаешь, — проговорил он, садясь в складной стул. — Хотелось бы мне только посмотреть, какой фирмы употребляете вы гребенки.

И, к радости, он увидал мелькнувшую в руках парикмахера гребенку знакомых очертаний.

— Следующий, — крикнул парикмахер, протерев голый подбородок Ганса дешевым одеколоном.

Ганс пощупал свой шрам.

Смелость возвратилась к нему.

— Простите, не откажете ли вы сообщить мне, что за люди, за которыми вы гонитесь?

— Раскольники.

— Чем же они провинились?

— Отказываются бриться.

— Странная манера бороться с религиозными взглядами. Не объясните ли мне?

— А разве вы не знаете, что иприт остается на волосах, — возразил цирюльник.

Выдав каждому по универсальной гребенке и по наставлению, как ими бриться, милиция погналась дальше за раскольниками. Кызымиль тихо плакала, ее черные волосы лежали в пыли тракта, как темное пятно, как засохшая кровь.

Но скоро и Гансу пришлось чуть ли не плакать.

Выданные гребенки имели все свойства универсальных гребенок великого Эдгарда — и брили, и чесали, но на них не было его фирмы, а еще — они были из целлюлозы Ши.

Рядом с гербом Ипатьевска: пустыня и на ней тень огромной красной звезды — был непонятный лозунг: «Брейся каждый день, но не чеши».

Унылые, отягощенные непонятным происшествием, возвращались всадники в аул.

Монголы, огорченные бритьем женщин, решили откочевать в глубь гор. Уже из юрты в юрту ходили слухи о тяжелом, несущем смерть дыме, тумане.

Туманы гор понятнее были их сердцу.

А Гансу казалось, что эти горные туманы совсем поглотят его европейскую душу.

И тогда он в отчаянии, что киргизы в точности исполняют предписание лозунга — бреются, а не чешутся, — изобрел универсальный гребень для лошадей.

Обрадованная Кызымиль схватила гребень и побежала чесать кобылиц. Скоро гривы и хвосты коней были шелковые, и Ганс сразу приобрел уважение среди монголов, и ему показалось, что можно надеяться на объяснение причин его похищения. И ему сказали — любовь. Монголы, тесно прижавшись друг к другу, рассматривали хитрый механизм универсального гребня. Туда вошли и пружинки от стенных часов, и ненужные части — атавизм — универсаля великого Эдгарда.

Ганс разъяснял.

Набежавшая облачная тень затруднила рассматривание механизма.

Ганс раздосадованно поднял глаза к небу.

Облако потертое и изношенное, но все-таки на нем можно было рассмотреть остатки фраз декрета Реввоенсовета СССР.

Там кратко говорилось, что последние изобретенные французами газы имеют невыясненную еще способность приставать к волосам, по ним заражая кожу, — приказывается всем гражданам бриться каждый день и бесплатно каждому гражданину СССР выдается по универсаль Ши.

Россия, главный покупатель гребенок, была уничтожена.

Это обстоятельство заслоняло от Ганса новую мировую войну, новые газы и смерть, ставшую вновь, как в доисторические времена, непонятной. Человек мог умереть и от газов, и от эпидемий. И что от разума человека?

Ганс установил приемник радио и стал давать радиоконцерты для лошадей. Полюбил он животных за то, что лошадям разрешено не бриться.

А кочевье подымалось все выше и выше. Альпийские луга открылись пред глазами путешественников. Люди уходили глубже и глубже в меха. Животные по утрам покрывались снежным инеем и дрожали.

Однажды утром Ганс увидал, что огромные альпийские луга в некоторых местах свою зеленую окраску внезапно сменили на черную. Приглядевшись, он заметил, что черные пятна в степи расположены довольно правильно и даже как будто напоминали какую-то фигуру. Так портные выводят на материи отдаленный силуэт человека.

А вечером он понял, почему так странно была размечена степь.

Примчавшиеся монголы из других аулов сообщили: горы и пастбища разделены на равные площади — прилетают аэропланы и заливают их жидкостью — вонючей и грязной.

И в политых местностях не растет трава, сохнут деревья, подыхают животные и земля превращается в пыль.

А немного спустя голубые полупрозрачные аэропланы снизились над равниной, где паслись стада аула Кызымили и Ганса.

Неведомый сеятель выкинул стальные зерна.

Скот заревел, забился и помчался в скалы. Там, в неприступных ледниках, пещерах и пропастях, раздробляя от непереносимой боли черепа, пытался он скрыться.

Но арсины проникали везде. Так же, как листья на деревьях, свертывались сердца у животных.

Птицы подымались высоко над отравленной землей.

Долго парили в недосягаемой высоте и, устав, снижались наконец на землю, дабы по формулам европейских химиков умереть в намеченный срок.

Ганса из отравленной пустыни увезли завернутого в мокрую кошму. Монголы и лошади их были в противогазах.

Но черные пятна медленно и неустанно двигались вслед за кочевниками. Земля была как шашечная доска, и газ был в дамках.

Земля сужалась.

Как черной оспой — земля покрылась пятнами.

Где-то высоко, в облаках, в ледяном глетчере, только что покрытом черными пятнами, Ганс нашел брошенный аппарат радио. Несколько трупов в красноармейских шинелях валялись подле скал и аппарата. Их, наверное, уничтожил неприятельский аэроплан. Был ли это сторожевой пост или наблюдатели — Гансу не хотелось знать.

Он сел за аппарат и со слезами на глазах стал вызывать Европу и бога Река. Долго он настраивал аппарат.

Ему долго не отвечали, и когда голос двоюродного брата зазвучал в приемнике, Ганс не заметил в нем большой радости. Брат даже не спросил: откуда Ганс говорит. Бог прочитал ему шаблонную молитву и дал благословение на спасение.

— Ты спасешься через три дня, — сказал он. — Я благословляю тебя на истребление большевиков. Скажи, куда и сколько тебе переслать баллонов с газом. У нас есть новый иш, и теперь в моде быть бритым…

— Увезите меня в Гамбург, — сказал Ганс. — Мне надоело воевать.

— Через три дня.

И Гансу показалось, что всему миру бог обещает спасение через три дня. Но все же он прочел эти слова с завистью и радостью.

 

ГЛАВА 23