Подле человека всегда бес вертится

 

Из Москвы Богдан Лучков прихватил с собой двух преданных людей — Гаврилу Демичева да Фомку Ступина. Одному ехать опасно: после войны развелось много лихих людей, охочих до чужих денег. Да и в Холмогорах под рукой свои люди нужны. К тому же Демичев был природный холмогорец, десять зим ходил на звериные промыслы в Студеное море и считался бывалым мореходом.

Два года назад Лучков познакомился с Демичевым в Холмогорах и сманил его в Москву, посулив спокойную жизнь и хорошие заработки. Фомка Ступин родился под Москвой, в селе Коломенском, был отчаянно смел и сноровист в драке.

Знакомцы ехали весело и вольготно. На ямских дворах угощались за счет английских купцов пивом, ели до отвала, лошадей брали самых лучших.

По дороге встречались пустые, брошенные людьми деревни. Там не горланили петухи, не лаяли собаки. В городках стояли заколоченными купеческие лавки, некому было покупать. Сказывалась опричнина царя Ивана Грозного и Ливонская война.

За три дня Богдан Лучков насчитал семьдесят восемь пустых деревень.

На четвертый день они прискакали в город Вологду, остановились в посадском гостином дворе, стоявшем на Московской дороге, и сняли на троих одну горницу.

Обширный гостиный двор находился неподалеку от Вологодской крепости. В нем мог разместиться не один десяток купцов вместе со своими товарами. Он представлял собою квадрат, каждая его сторона простиралась на восемьдесят саженей. Две стороны включали по сорок двухэтажных амбаров, рубленных под одну крышу. По другим сторонам — крепкие бревенчатые стены с дубовыми воротами.

По верхним амбарам шла галерея с резными перилами. Внутри двора стояли деревянная церковь Петра и Павла и шесть гостиных изб с горницами для приезжающих, парная баня, поварня и несколько погребов для мясных и рыбных товаров.

Утром Богдан Лучков послал Гаврилу Демичева с Фомкой Ступиным на берег реки Вологды поискать попутное судно, а сам пошел на торг поглядеть на товары и послушать, о чем люди толкуют.

На набережной, ниже речки Золотухи, куда пришли московские дружки, стояли торговые дворы монастырей и богатых купцов. Дворы тесно жались друг к другу, выступая к берегу узкой частью, воротами, и сильно вытягивались в длину.

Гаврила и Фомка были молодые мужики, веселые, жизнерадостные. С их красных, упитанных лиц не сходила довольная улыбка. Оба белобрысые, с курчавыми, едва видными бородками и золотистыми усиками.

Дружки посидели в харчевне, выпили пиво, послушали песню слепого гудошника про новгородских богатырей, перекинулись словом с хозяйскими дочками, синеглазыми веселыми толстушками. Несмотря на раннее утро, в харчевне толпились судовщики с барок и дощаников, приплывших в город. Гаврила встретил знакомых холмогорцев с большой лодьи, стоявшей напротив харчевни.

— Аглицкие купцы на Холмогоры лес отборный грузят, — рассказывали знакомцы. — Говорят, аглицкая королева войну против ишпанского Карла готовит, корабли строит, оттого им лес потребен.

— А заработки как?

— Грех жаловаться, поболе наших купцов дают.

В Вологде сходились торговые пути Поморья и Замосковского края. После неудачной Ливонской войны у России остался один выход к морю — на Севере, и значение Вологды еще больше возросло.

К набережной реки подходили судовые караваны с товарами из Двинской земли, из Сольвычегодска. Отсюда отправлялись на Холмогоры и новый Архангельский город. К набережной подходила Московская ямская дорога, по которой и зимой и летом шло движение на санях и на колесах.

На Вологодских верфях строилось много всяких судов, и больших и малых. Построенные здесь барки и дощаники обходились дешевле, чем в Поморье. При Иване Грозном Вологда строила и морские корабли.

Гаврила Демичев и Фомка Ступин расплатились с хозяином харчевни и вышли на набережную.

Пустого места у причалов не было, все заставлено судами. Вокруг суетились люди, нагружая и выгружая товары.

Вдоль набережной громыхали телеги, запряженные низкорослыми лошадками. На телегах — самые разные товары. Из амбаров на суда ярыжки носили мешки с солью, хлебом, бочки с рыбой, поташом, икрой.

У лодьи с петушиной головой, заваленной бочками, собралась толпа. Яростные крики и отборная ругань были слышны далеко.

Гаврила и Фомка подошли ближе.

— Ты посмотри, кого грабишь! — кричал кормщик с расписной лодьи. — Купцов именитых грабишь, Строгановых. Вот пожалуются царю-батюшке хозяева, и будут тебя на торгу батогами бить.

— Чего раскричался! — отвечал таможенный подьячий. — Все по закону делано.

— По закону?! А какой ты саженью суда мерил? Своей малой, а не государевой. И нетоварные места, порожние — нос и корму и лояло мерил. Тамги посчитал вдвое против правил, — ярился кормщик.

— Заплатишь, что сказано, — не повысил голоса подьячий, — а тянуть будешь, тебе же хуже: обмелеют реки — и не пройдешь сей год в Холмогоры.

Кормщик бросил шапку наземь и заплакал.

— Душегубец, вор, чтоб ни тебе, ни детям твоим радости в жизни не было! — крикнул он таможенному подьячему и побрел на свою лодью.

— А что, Гаврила, пойдем к кормщику, авось довезет нас в Холмогоры. Деньги-то ему, видать, во как нужны.

Приятели забрались в обширную камору кормщика на высокой корме лодьи и быстро столковались с хозяином.

Кормщик Савелий отдал половину своей каморы московитам и обещал кормить вместе с судовщиками. И взял за проезд до Холмогор и даже до Архангельского города пять рублей с троих. Уходить он собрался завтрашним днем рано утром. Терять время нельзя. Вологодские старожилы предсказывали засушливое лето и большие обмеления на реках.

Закончив дела, Демичев и Ступин прошлись по вологодскому торжищу. Купцов и лавок много. Торговали всем, что произрастало и выделывалось на русской земле. Как и в Москве, торговали иноземные купцы из южных стран: персы, армяне, турки. И англичан было много. Одним словом, посмотреть было на что. Но Вот Фомка Ступин заметил небольшую лавку, в которой торговали товаром, ранее ему неведомым. В лавке лежали белые длинные костяные предметы. Некоторые небольшие, в пол-аршина длиной, а иные в аршин и больше.

— Это рыбий зуб, — пояснил Гаврила Демичев. Он был родом из Холмогор и знал, чем торгует купец. — В море зверь водится, и у него из пасти клыки торчат.

— Ну и зубы! — удивился Фомка. — Дядя, ну-ка скажи, сколь за этот просишь? — Он показал на большой тяжелый клык.

— За полсотни отдам, — лениво ответил купец, седой старик с длинным лицом.

— Чего полсотни?

— Рублев.

— Рублев! Эй, дядя, да ты вздору не толкуй.

— Проходи, проходи, нечего тебе людей смущать. Иди подобру…

— Не сердись, дядя, — сказал Гаврила Демичев. — Парень-то впервые твой товар увидел. А я знаю что почем, не раз в Холмогорах видывал.

— Хорошо, раз знаешь, — смягчился купец. — Моржовая кость всякая бывает: и «четвертная»— четыре зуба в пуде, «пятерная»— пять зубов, и «шестерная»… Чем меньше ее на пуд идет, тем она дороже. Вот ежели три клыка на пуд — восемьдесят рублев прямая им цена. А вот ентих двенадцать зубьев за пятнадцать рублев отдам.

— А почему за большие дороже?

— Порошок лекарский из кости делают. Ежели отравит тебя ворог — порошком спасешься. Чем больше клыки, тем силы в порошке больше. Понял теперь?

— Понял… А еще что делают?

— Смотри. — Купец вынул костяные четки. — Продаю по три рубля за штуку. А не хочешь — покупай деревянные, алтын всего стоит. Зато с этими, костяными, молитвы способнее к богу достигают. Из большого клыка и четки красивее, разводов больше. Самый дорогой зуб — заморный. Он в холоде многие годы лежит, гладкий, и трещинки малой не найдешь.

— А сколько, дядя, за порошок от отравы просишь? — полюбопытствовал Фомка.

Купец достал с полки маленькую берестяную коробочку:

— Пять рублев, изрядный порошок. Зуб-то полпуда весил, сила в нем большая.

Приятели весело рассмеялись. Им казалось глупостью платить за две щепотки костяного порошка пять рублей, когда пуд пшеницы стоит одну копейку.

— Чего ржете, жеребцы? — с досадой сказал купец. — Когда жизнь потребуется спасать, пять рублев не жалко… Ваша жизнь и правда того не стоит. Вот ежели б я за пятак порошком торговал… Нож купи, тоже моржовой костью рукоять отделана. Однако здесь кость похуже, всего-навсего двугривенный нож стоит.

— Кто видел, из какого зуба ты делаешь. Может, из энтого, по три копейки штука?

— Не веришь, купи себе, какой нравится, да и натирай муки сколько хочешь, — огрызнулся купец.

— Да уж, мы обойдемся!

Приятели отошли от купца моржовой костью.

— Скажи, Гаврила, — спросил Фома, — кто по моржовый зуб в море ходит, видать, большие деньги в кубышку кладет?

— Кому как повезет. Другой сразу на всю жизнь разбогатеет. А больше гибнут люди. От болезней зимой помирают либо ошкуй задерет. А других льды изотрут… Да и зверя добыть не просто, это тебе не песец либо соболь. Страшон — рыжий, с усищами и весит сто пудов. В море опасен и карбас перевернет, людей потопит.

Приятели задумались. Плохо жить на земле, нигде деньги легко не даются в руки. Пойдешь за рублем в море, а заработаешь крест. Молча шли они через торжище, не обращая внимания на зазывные крики купцов, расхваливающих свой товар.

И вдруг раздались пронзительные, отчаянные вопли.

— Наверно, правеж близко, должников бьют, — вздрогнув, сказал Фома.

— Поглядим.

У приказной избы на небольшой площадке, посыпанной песком, стояли десятка два людей, обвиненных по суду. Пристава усердно колотили палками должников по икрам. Люди вопили на разные голоса и корчились от боли.

— Каждое утро по три часа бьют на правеже несчастных, пока не заплатят деньги, — вздохнув, сказал Фомка. — А пройдет год, не заплатит — жену его да детишек продадут. Жестокое дело, однако, в торговле иначе нельзя.

Приятели кинули по деньге в деревянную чашку, стоявшую возле худого старика, кричавшего особенно громко и чувствительно, и зашагали к гостиному двору.

Вернувшись с набережной, Демичев и Ступин не могли пробиться в гостиный двор. Толпа любопытных осаждала закрытые на засовы ворота. Так бы и простояли приятели у ворот до вечера, если бы не московский купец, давнишний постоялец, показавший им маленькую калитку с другой стороны двора.

Богдан Лучков, вернувшийся раньше, рассказал, что произошло.

Рябая девка Аксинья, убиравшая по утрам горницы постояльцев, увидела поморского купца Ивашку Юдина повесившимся на сыромятном ремне. Девка Аксинья подняла крик, прибежали разные люди. Дворник послал в приказную избу за подьячим.

— И раскрылись дела чудесные, — рассказывал Богдан. — Вышло, что купца Ивашку Юдина кто-то ударил обухом по затылку, а потом повесил. И у дворника Семиглазова приказные нашли меховой товар убитого купца и колдовские заговоры, переписанные на бумаге.

В заговорных словах будто призывалась нечистая сила и сам диавол. Когда Семиглазова обвинили в колдовстве, он признал, что наговоры ему надобны, чтобы приворожить пригожую жонку Федорку. И купца Ивашку Юдина убил тоже он и товар украл для продажи, а с вырученными деньгами дворник намеревался бежать вместе с Федоркой за Каменный пояс, в дальние Сибирские земли, и там открыть харчевню.

Приказные и жонку Федорку посадили в тюрьму и подвергли допросу.

Приятели долго не могли уснуть, вспоминая страшные подробности. Молились на икону пресвятые богородицы, что чернела в углу, усердно клали поклоны.

— Лишь бы с нами в дороге никакого лиха не случилось, — сказал Богдан Лучков, укрываясь овчинным одеялом. — Народ все хуже становится, никому веры нет.

Лучков еще долго думал, ворочаясь с боку на бок. Да можно ли верить мужикам, что спят рядом с ним на одних полатях? И выходило, что верить нельзя… И хорошее ли дело английские купцы затеяли?

Видать, хорошего мало, коли по-тайному все идет. Он вспомнил свой разговор с Джеромом Горсеем, его посулы. Сто рублей обещал купец Лучкову, если все хорошо обернется.

«А вдруг приказные узнают — и меня на правеж, кости из суставов вывернут, тело батогами изорвут…» Лучкову стало страшно. Купцам аглицким горя мало, их не тронут, деньгами откупятся… Понемногу надвинулся сон. Он стал подремывать, всхрапывая и просыпаясь. И ему приснилось страшное лицо Ивашки Юдина с высунутым набухшим языком.

Солнце еще не встало, а Богдан Лучков вместе с товарищами пришли на лодью с петушиной головой. Строгановский кормщик, узнав о воровстве на гостиничном дворе, долго охал и ахал. Потом стал рассказывать про свои дела.

— Кто там горланит? — Кормщик замолк и стал прислушиваться. — Эх, голопузые опять шумят! Дубины на них хорошей нет… Пойду узнаю, что затеяли. — И он, торопясь, вышел из каморы.

Судовщики, хлебнувшие вчера хмельного, собрались на пристани подле лодьи.

— Давай еще по гривне в задаток, иначе мужики на твоей лодье не пойдут, — увидев кормщика, сказал артельный, небольшой человечек в лаптях и сермяжном латаном армяке.

— Бражка вам в голову ударила? — сердито засопел кормщик. — Нет у меня таких денег. Вас-то, гляди, под сотню наберется. Вот в Устюге будем…

— Айда, ребята, — махнул артельный, — пойдем к другому хозяину. Получим задаток, со Строгановыми разочтемся. Работы здеся навалом.

— Экая забота припала! — запричитал кормщик. — Нешто прежнее пропили? Зачем вам деньги, братцы? Ведь по пять алтын хозяин выдал. Харчи я припас, кормиться с одного котла будем.

— Знаем твои харчи, — сказал кто-то, — хлеб да соль, да чеснок в придачу. Воды в реке сколь хошь.

Видя, что судовщики не шутят, кормщик решил пойти на уступки. Набирать иную артель времени не было.

— Ладно, братцы, скажу Мефодию Саввичу, приказчику, авось смилуется… Вы здесь обождите.

И он быстрым шагом подошел к воротам строгановского двора, крикнул дворника. Калитка приоткрылась, и кормщик юркнул во двор.

Судовщики стояли молча. Все они были в рваных, грязных одеждах, босые — только у немногих на ногах были лапти или сапоги. Артель состояла из крепких мужиков среднего возраста, но были и седые старики и безбородые парни.

Ждали недолго. Кормщик появился с полотняным мешочком серебряных денег и, пересчитав судовщиков, отсыпал что пришлось в ладонь артельщика.

— Вот, братцы, — сказал кормщик, — для вас я сделал. Таперича и вы будьте послушны, не пьянствуйте, не крадите товара и убытка никакого не учините. И боже сохрани, если кто убегет, тогда все за него в ответе.

— За нами не постоит! — откликнулся артельный и весело посмотрел на мужиков.

Когда началась служба в церквах, все судовщики собрались на лодью. Два гребных карбаса развернули судно носом по течению, и оно медленно двинулось вперед. Кормщик приказал поставить паруса на две мачты и встал на руль.

На берегу, прощаясь, замахали шапками.

В тот же день вечером вошли в реку Сухону, протекавшую по дремучим вологодским лесам и топким болотам. В иных местах, когда стихал ветер, судовщики надевали лямки и помогали парусам, волоча лодью бечевой.

Богдан Лучков и товарищи томились от безделья, много спали, не обращая внимания на комаров. Днем точили сабли и ножи, чистили и смазывали маслом пищали, играли в зернь и еще в другие игры. С нетерпением ждали древнего города Великий Устюг, стоявшего при впадении в Сухону реки Юга.

Город стоял на большой речной дороге. Еще при царе Иване Васильевиче были построены высокие стены и выкопан глубокий ров.

На четвертый день лодья стала у набережной Великого Устюга. И здесь весь берег Сухоны заставлен купеческими дворами. Был и двор Строгановых, дворы московских купцов и поморских. И у англичан здесь были свои дома и склады. В городе виднелось несколько деревянных церквей.

Многие лодьи и барки в этом городе догружались. Кормщики надеялись, что ниже по течению Сухона сделается полноводнее и недалеко Двина, великая северная река.

И на толстопузую лодью купцов Строгановых судовщики навалили еще немало сосновых бочонков с поташом.

Проснулись Богдан Лучков с товарищами на следующий день уже на могучей спине Северной Двины. Дохнуло холодом. Кормщик затопил печь.

Лодья с петушиной головой шла ходко, набрав полные паруса ветра.

 

Глава седьмая