Необыкновенное строительство

С весны 1932 года началась напряженная организационная и подготовительная работа. Были заготовлены материалы, подобраны кадры строителей.

Обсерватория строилась в Ташкенте, с тем чтобы в разобранном виде перевезти ее по железной дороге в Ош, а оттуда вьюками и на руках доставить за четыреста девяносто километров на ледник. Поэтому каждая деталь обсерватории должна была весить не более тридцати двух — сорока килограммов.

Каждый гвоздь, каждый брусок, каждое крепление нужно было только по леднику протащить несколько десятков километров. Сама станция весила четыре тонны, а приборы, запасы топлива и продовольствия на год еще девяносто шесть тонн.

Это значит, что для перевозки грузов требовалось свыше трех тысяч вьюков. Часть грузов была доставлена по Алайской долине до Дараут-Кургана на пароконных бричках, — ими вдоль Алая впервые была проложена колесная дорога. В Алтын-Мазар грузы перебрасывались верблюдами и лошадными караванами. Они начали туда приходить с июля, и ранней осенью там была организована база. Все работы проводились в тесном содружестве с возглавляемым В. И. Поповым гляцио-метеорологическим отрядом Таджикской комплексной экспедиции.

Только 3 сентября этому отряду с группой включенных в него альпинистов удалось пробраться на ледник Федченко из Алтын-Мазара. Все попытки переправиться через реку Мук-су до этого были неудачны и едва не кончились гибелью людей.

Отряд дошел до ледника Бивачного, раскинул палатки на льду, а у ледника Малый Танымас устроил временную метеорологическую станцию.

Лагерь отряда сразу же стал «гостиницей для проходящих». Сюда, уже за три дня пути мечтая о кружке хорошего горячего чая, заходили те альпинисты, которые помогали топографам распутывать географические загадки в узле высочайших гор. Здесь, в лагере, кинематографисты с факелами лазили в трещины, чтобы снять кадры никогда не виданной хроники. Сюда же сваливались первые материалы для будущей станции, топливо и фураж. Альпинисты, работавшие в составе отряда, с утра до ночи прокладывали ледорубами во льду тропу для вьючных караванов. Эти караваны в Алтын-Мазаре ждали наступления осени, когда воды в реках поубавится, когда можно будет одолеть вброд Мук-су, Сель-Дару и подняться сюда, на ледник.

Руководить организацией всей метеорологической службы был назначен директор бюро высокогорных исследований Иван Емельянович Бойков. 7 сентября он вышел из Алтын-Мазара на ледник. Однако первое же путешествие с лошадьми по тропе, прорубленной во льду альпинистами, убедило И. Е. Бойкова и ехавших вместе с ним студента и проводников-караванщиков Ураза и Колыбая в том, что провести по такой тропе караван невозможно.

Ураз и Колыбай, расспросив жителей Алтын-Мазара и окрестных кочевок, установили, что когда-то ледник можно было пройти по створу. Отправив назад проводников, Бойков и его спутник двинулись к устью ледника Наливкина, где намечалось строительство.

Двенадцать суток И. Е. Бойков со своим спутником блуждали в лабиринте ледниковых трещин, отступая и все-таки шаг за шагом пробираясь вперед, Свой путь, чтобы не заблудиться, чтобы найти потом свои же следы, они отмечали каменными башенками. Ночевать приходилось на льду. Питались впроголодь. Только на пятые сутки добрались до «Чортова гроба» — убежища альпинистов, где предполагалось устроить промежуточную базу строительства. Место это недаром получило такое название. Над площадкой, приютившей людей и нескольких лошадей, высилась огромная скала. С нее беспрестанно сыпались камни, они пролетали над головами людей. Другого места, получше, здесь нельзя было выбрать. Бойков и его спутник заночевали в «Чортовом гробу» вместе с альпинистами, которые шутили, что до самой смерти они уж, наверное, доживут. Ночью палатка обрушилась на головы спящих. Люди выскочили на мороз в испуге и увидели хрипящих, навалившихся на палатки лошадей.

Утром на снегу обнаружились следы когтистых лап медведя, который тоже, по-видимому, собирался переночевать в «Чортовом гробу».

Продвигаясь вверх по леднику Федченко, И. Е. Бойков и его спутник обратили внимание на ригель, врезавшийся в ледник крутолобым мысом; этот мыс возвышался над ледником метров на двести, а у подножия был обведен каменистым «берегом». Мыс был единственным неподвижным местом, которому не угрожали лавины и камнепады, потому что он был расположен достаточно далеко от склона огромной вершины, возносящейся над левым бортом ледника.

Первоначально обсерваторию было предположено строить километров на восемнадцать выше этого места — у впадения в ледник Федченко ледника Наливкина. Но, выяснив, что путь туда для вьючных животных невозможен из-за бесчисленных огромных трещин, образующихся там, где ледник делает крутой поворот, И. Е. Бойков решил строить обсерваторию именно на выступе ригеля, на высоте 4 300 метров над уровнем моря. Ригель находился в тридцати двух километрах от конца ледника Федченко, и этот путь, хоть с большим трудом, можно было преодолевать караванами лошадей.

Возвратившись от ледника Наливкина к ригелю, произведя съемку, И. Е. Бойков и его спутник, у которых на три дня пути оставалась одна лепешка и банка консервов, поспешили к Бивачному леднику. Двигаясь вниз по моренам, оборванные, голодные, предельно измученные, они все же значительно быстрей, чем рассчитывали, вернулись в лагерь гляцио-метеорологического отряда. Гостеприимные и радушные научные работники, не видевшие их четырнадцать дней, сказали, что, беспокоясь о них, собрались было уже посылать за ними спасательный отряд.

Тем временем 14 сентября — через десять дней после установки первой временной метеорологической станции у Малого Танымаса — начала работать вторая полевая станция, у ледника №5. До этого станция непрерывно работала в Алтын-Мазаре.

Всеми станциями производились наблюдения: метеорологические (давление, температура и влажность воздуха, направление и скорость ветра, облачность, осадки и пр.), актинометрические (изучение солнечной радиации), гидрологические (скорости течения в реках и межледниковых потоках, расход воды, определения взвешенных наносов, наблюдения над радиоактивностью воды, условиями формирования русла, уклонами, образованием донного льда и др.), гляциологические (изучение ледника как продукта гидрометеорологического комплекса, изучение структуры ледникового льда, его образования и особенностей и пр.).

Считалось, что уже в конце сентября жить в палатках на леднике Федченко невозможно. Начинались осенние бураны, закрывались перевалы. Опасность для жизни всех, кто рисковал в эту пору оставаться на ледниках, с каждым днем увеличивалась.

И, однако, все прежние представления об опасностях были опровергнуты героизмом работавших на ледниках советских людей.

Только 17 октября, когда вода в Мук-су значительно спала, на ледник из Алтын-Мазара вышел первый большой караван — сто восемьдесят восемь верблюдов и шестьдесят лошадей. Через день с величайшими усилиями караван поднялся на ледник. Но оказалось, что верблюды двигаться дальше по льду не могут. Они скользили и падали, калечили себе ноги на острых камнях морены. Груз пришлось сложить на конечной морене, а верблюдов отправить назад.

Люди энергично взялись за прокладку тропинки через камни морены, ямы, бугры и трещины ледника.

Отряд строителей и научных работников, возглавляемый В. Р. Блезе, с частью самых необходимых грузов 20 октября достиг ригеля, выбранного как место строительства обсерватории. Люди и лошади были совершенно изнурены. У людей едва хватило сил, чтобы поставить палатки. Без еды и питья все повалились спать.

С 23 октября В. Р. Блезе приступил к строительству обсерватории. Научные работники расчистили площадку для метеорологических приборов, установили их, и через день систематические наблюдения начались...

Над бортом ледника, на каменном мысу, стояли палатки. Невиданными чудищами на метеорологической площадке высились будки с термографами, гидрографами-испарителями, флюгеры, дождемеры, барографы, актинометры, снегомеры, гелиографы...

Рядом строилась обсерватория. Люди жили не только на каменном ригеле, но и на льду, а лед двигался, таял, трещал. По ночам, тогда мороз, доходивший до 30 градусов, сжимал ледяные массы, ледник растрескивался по всем направлениям. Трещины раскрывались мгновенно и неожиданно, иногда разделяя ночующих на льду работников экспедиции. Провалиться в такую трещину значило навеки исчезнуть. По утрам из-за гор всходило великолепное солнце, лучи его жгли сквозь мороз, подтапливали снега. Гигантские лавины с угрожающим шипеньем летели вниз, сметая все, что лежало на их пути. Камнепады рвали жутким грохотом горную тишину. Днем подтаявшие глыбы льда кувыркались и, разбиваясь вдребезги, с мелодическим звоном летели в трещины. Солнце обжигало лица и руки. Без желтых очков человек ослеп бы наверняка. Кожа на губах и на щеках трескалась, а сухие ветры шершавили ее, и она сходила с лица целыми лоскутами. Теплой воды не было или было ровно столько, чтобы дважды в сутки обогреться строго отмеренной порцией чая; топливо вымерялось на вес золота — его доставляли снизу, издалека.

К ноябрю уже никаких «посторонних» людей не было ни на леднике Федченко, ни в Алтын-Мазаре. Уже закончила почти все свой полевые работы Таджикская комплексная экспедиция. Ее отряды вернулись с Памира в Москву, в Ленинград, в Ташкент и в Сталинабад. Сквозь ветер, и снег, и мглу все по тем же моренам и ледяным зубьям пробивались караваны Петра Кузьмича Жерденко, — попросту Пети Жерденко, сына ошского агронома, ведавшего транспортировкой грузов к месту строительства.

Чувство товарищества и дружбы, дисциплина, энтузиазм, бодрое, веселое настроение были характерными чертами строителей.

Но с каждым днем все усиливались страшные снежные ураганы, свирепствовавшие на леднике Федченко, отрезанном от всего на свете живого. Скорость ветра достигала тридцати пяти — сорока метров в секунду. Пробиваться сквозь такие ураганы ни люди, ни лошади больше не могли. Дальнейшее пребывание на леднике было бы безумием, — дело могло кончиться гибелью всех строителей. Работы решено было прекратить до весны.

3 декабря произведены были последние наблюдения. На рассвете следующего дня метеорологи и строители двинулись в путь вниз по леднику, оставив на ригеле поставленный за полтора месяца каркас здания.

Новый год все праздновали в Ташкенте.

Дом на нелюдимых высотах

В 1933 году строительный отряд выступил в горы 15 июня и на десятый день прибыл в Алтын-Мазар. Но реки в том году отличались исключительной многоводностью. Все бесчисленные попытки переправить караван через бешеную Сель-Дару оказывались напрасными. Дорог был каждый день, но только через два месяца, 17 августа, строителям удалось, наконец, одолеть все рукава Сель-Дары. Через два дня отряд достиг места строительства и после суточного отдыха приступил к работам.

Еще через несколько дней к строящемуся зданию обсерватории прибыл и отряд № 21, руководимый В. И. Поповым, гляциологический отряд Таджикско-Памирской экспедиции, сделавший путь по Алайской долине до Дараут-Кургана, на двух грузовых автомашинах. В Алтын-Мазаре художник Н. Г. Котов и все научные работники отряда похоронили молодого художника А. А. Зеленского; вместе с конем он утонул при переправе через свирепую Сель-Дару. В том обильном паводками году это был в экспедиции не единственный случай на переправах через памирские реки.

Окруженные снегами и льдами, строители несколько месяцев жили в палатках и киргизских юртах. Ветры достигали такой силы, что сбивали с ног человека и разбрасывали по леднику тяжелые строительные материалы. Разреженный воздух, в котором не хватало кислорода, сказывался на работоспособности людей. После двух-трех ударов лопатой или киркой человек начинал задыхаться и должен был прерывать работу, чтоб наглотать в свои легкие побольше воздуха. Передохнув, он трудился дальше, снова тяжело дышал и снова брался за инструмент. Рабочий день на постройке начинался до света и кончался при фонарях, когда люди валились с ног от усталости. Все оказавшиеся слабыми телом или духом были отправлены вниз, остались только те, кто задался целью не покидать работ до их окончания. Коллектив строителей дал торжественное обещание закончить основные работы к годовщине Октября.

По-прежнему не было воды, а чтобы растапливать лед, приходилось расходовать топливо, доставленное снизу. Строители экономили воду даже для питья. Из-за отсутствия воды долгое время стояли бетонные работы. Тот самый ледяной поток, который внизу рождал бешено бурлящие реки, здесь, в верховьях, не мог бы напоить даже птицу. Штукатуры и каменщики искали глину, — но где здесь можно было б ее найти?

Ветер сбивал палатки, ломал стойки, рвал боковины, разрушал сделанную работу. Несясь от Кашал-аяка, он переходил в ураган, вынуждая строителей прятаться в обледенелые палатки и юрты. Однажды утром строители не нашли своего «ресторана» — той юрты, в которой помещалась лагерная кухня. Ее разыскали, только услышав отчаянные крики повара, погребенного под огромным сугробом вместе со всеми своими орудиями производства.

Морозы доходили до сорока градусов при ураганном ветре. Люди не могли мыться и только мазали лица салом и вазелином. В. Р. Блезе первое время стоически растирал свое тело снегом, но скоро и он бросил эту «спартанскую» затею. Несмотря ни на что, все были здоровы и веселы.

Заведующий промежуточной базой Константин Карабастов громким голосом орал стихи, которые сам сочинял. Стихи были из рук вон плохие, но они развлекали всех: пробиравшиеся наверх караваны привозили эти стихи строителям, и они их повторяли поодиночке и хором. На шутки и юмор всегда оставалось время, а здесь они были очень нужны.

• С природою на битву человек
• Выходит на арену...—

этих строк не напечатал бы ни один журнал, но здесь каждый с гордостью их повторял, сознавая, что именно он-то и есть тот человек. И плотник Шлыков, о котором говорили, что он никогда не предаст и не подведет, и мастер на все руки Дюдяев, и бывший беспризорник Ванька Старухин, завидев возникающих из снежной пурги лошадей, в один голос кричали:

• Сквозь бурю, мглу, непроницаемый туман
• На помощь человеку приходит караван...

Ванька Старухин, который за свою беспризорную жизнь узнал и голодовки под Илецком, и скитанья под вагонами по Украине, Кавказу и Средней Азии, и драки с самой черной шпаной, и ядовитый дым анаши, и бегства из детских домов и из участков милиции, — этот самый Ванька Старухин говорил, что первым днем его «настоящей» жизни был день зачисления его кладовщиком отряда. Он вел себя великолепно, ничем не подрывал доверия к себе и даже находил время учиться грамоте.

Другой примечательной фигурой на строительстве был казах Колыбай, которого все считали киргизом. Он участвовал в экспедиции с 1932 года. В далеком прошлом — до революции он был крупным конокрадом, пользовавшимся печальной славой у сородичей. Здесь о своей бесшабашной молодости он даже не любил вспоминать. Рослый, высокий старик атлетического сложения, кажется, насквозь прожженный солнцем, обветренный, с множеством глубоких складок на здоровом и мужественном лице, Колыбай был человеком изумительной находчивости и самообладания. Много раз он спасал при переправах людей и коней, вытаскивал их из трещин, уберегал от падающих камней. Постоянно пешком пробивался в опасном, закрывающем провалы снегу, чтоб разыскать дорогу для лошадей каравана. Однажды он один вытащил лошадь из глубокой трещины, и в это можно было поверить, взглянув на него. Встретив голодного, он развязывал поясной платок и, вынув из-под халата грязный кусок лепешки — последний кусок на несколько дней, — отдавал его встречному. Он делал это просто и даже грубо, но с таким видом, словно за пазухой у него хранился запас продуктов самое малое на неделю.

Он был караванщиком экспедиции, но все звали его только «ака», потому что действительно он был братом и другом каждого из строителей.

С ним вместе работали два других, таких же энергичных и сильных духом киргиза-караванщика — Ураз и Каримбай.

К 7 ноября строительство станции было закончено. Над ледником, на скале возникло приземистое, сплошь покрытое оцинкованным железом, здание. Полукруглого сечения крыша, рассчитанная на сопротивление ужасным господствующим здесь зимою ветрам, делала его похожим на здание ангара или пакгауза. Из больших застекленных в восемь слоев окон, часть которых приходится над самым краем скалы, открывался вид на все стороны: вниз и вверх по леднику Федченко змеились морены главного его русла, его глубочайшие трещины, исчезающие в дымке боковые притоки; на западе высились пики Кагановича и Коммунистической академии; на юго-западе, за приборами метеоплощадки, белели фирны перевала Кашал-дяк; на востоке, за руслом ледника, чернели, прорывая снега, скалистые громады правобережного хребта.

Юрты и палатки еще стояли вокруг. Нужно было заняться сборкой мебели и деталями оборудования внутренних помещений. В каждой кабинке, похожей на увеличенное купе вагона, была откидная кровать, которая днем превращалась в диван; другая, запасная, кровать «для гостей»; письменный стол, шифоньерка, полка для книг. Все кабины имели выход в центральное помещение — кают-компанию с полукруглыми креслами и круглым столом, с библиотечкой, патефоном, гимнастическими приборами, шахматами и шашками. Из кают-компании — проход в метеорологический кабинет, радиокабинет, фотолабораторию; а с другой стороны — выход в сени и переднюю, и сквозь них — в машинное отделение, электростанцию, кладовую керосина, теплую уборную. К жилым кабинам примыкала ванная, а снаружи эти кабины были обведены кладовыми и коридором. Общая полезная площадь всех двадцати шести внутренних помещений этой удивительной обсерватории равнялась ста тридцати шести квадратным метрам.

20 ноября 1933 года все главные доделки были закончены, и строители стали готовиться к спуску. Накануне, девятнадцатого, начался буран, сквозь него едва пробился сотрудник строительства, приведший с собой последний караван из шести лошадей. Если б ему не удалось пробиться на ледник, строители обсерватории были бы обречены на голодовку, так как расходовать запасы продовольствия, предназначенные для зимовщиков, никто, конечно, не согласился бы...

Строители ежедневно собирались уходить вниз, но буран все усиливался, достиг жесточайшей силы и совершенно прервал всякое сообщение с внешним миром. Ураганный ветер стих только в ночь с 7 на 8 декабря. Тучи рассеялись, в черно-синем небе зажглись незыбкие, точные звезды.

До рассвета строители торопливо занимались последними сборами. Они соорудили из листового железа сани, на которых предстояло тащить вниз личные вещи, палатки, остаток продовольствия, документы и фотонегативы. Ближайшая конная база — «Чортов гроб» — находилась в пятнадцати километрах ниже по леднику.

Утром, простившись с зимовщиками, строители начали спуск по фирну. Инженер В. Р. Блезе описывает первые дни пути следующими словами:

«С обсерватории уходили последние пятнадцать строителей: бригадир т. Дюдяев, столяры — тт. Ткачев, Еракин, Касьянов, Велашвили, печник Зубрелян, каменщик Журавлев, слесарь Никитин, повар Жерехов, подручный рабочий Емельянов, бухгалтер Мельников, агент снабжения и обойщик т. Зайдентрегер и я — начальник отряда и строительства.

Было тяжело и в то же время отрадно уходить вниз к культурной жизни. Ведь шесть месяцев строители работали не покладая рук, не пользуясь ни днями отдыха, ни правом уменьшенного рабочего дня.

В это утро и горы и ледник представляли чарующую панораму. Все бело кругом, все сверкает мириадами ослепительных точек. Теперь ледник представляет собою ловушку на каждом шагу. Под белым снеговым покровом — сотни и тысячи больших и малых трещин. Идем по колено в снегу. Чем ближе к фирну, к спуску, тем глубже вязнем в снегу.

...Сани начинают обгонять людей. Наконец сдерживать их становится невозможно. Решаемся на отчаянный шаг: ложимся на сани и с нарастающей быстротой летим вниз по фирну — туда, где под снегом — глыбы камня и трещины. Только бы не потерять управление ногами, не свалиться с саней, не наскочить на камень. Не дать саням пойти направо, по естественному уклону — прямо в пропасть...

Начался буран, а до дров еще километр. Быстро сползают сумерки. Через час из-за тьмы бурана ничего не видно. Тащимся наугад, напрягая последние силы. Более ослабевшие в изнеможении падают на снег, настаивают на ночевке.

— Товарищи! Еще немного... триста метров... Там, впереди, два больших камня, там дрова!

Я совершенно выбился из сил. Отстаю. Бросаю сани и, поминутно падая от усталости, доползаю до товарищей. Людей засыпает снегом. Приказываю ставить палатки.

...Дров нет. Придется жечь сухой спирт, а его у нас всего пять банок.. Укрывшись от ветра, заметили, что многие отморозили ноги. Спиртом, снегом, упорством удалось всем, исключая т. Никитина, вернуть отмороженные конечности к жизни».

На третий день, когда изнуренный, вышедший на разведку пути В. Р. Блезе провалился в трещину, он был вытащен пробивавшимся навстречу вместе с караванщиками старшим техником Розовым. Внизу обессиленных людей ждали лошади и продовольствие.

За три дня, при тридцатиградусном морозе и непрерывном буране, строители прошли пятнадцать километров. Только благодаря Розову и караванщикам, вышедшим пешком на помощь строителям, их удалось спасти вместе со всем грузом.

Спуск с величайшего в средних широтах мира ледника в декабре — факт сам по себе исключительный и необычайный. Выйти в такой путь решился бы не каждый многоопытный альпинист. А этот «ледниковый поход» совершали обремененные тяжелым грузом люди, не претендовавшие ни на какие спортивные рекорды!

Зимовщики

Строители ушли. Но в горах осталась — привожу стихотворение Константина Карабастова:

• Гидрометстанция средь скал и льдов —
• Жизнью пылающий костер.
• Он много лет будет светить
• На окружающий простор.

Остались зимовщики — трое мужчин и одна женщина: начальник В. М. Бодрвцкий, наблюдатели-вычислители П. А. Бладыко и Л. Ф. Шарова, повар П. А. Пройдохин. Людмиле Федоровне Шаровой было двадцать лет, а самому старшему из зимовщиков — тридцать три года.

Условия, в которых находились зимовщики, были (даже если забыть о разреженности воздуха!) более суровыми, чем на арктических станциях: средняя годовая температура в районе обсерватории равна семи градусам мороза. Но первая зимовка была особенно трудной: радиостанцию в том году не удалось наладить, потому что присланный для организации станции радист оказался неопытным. До весны зимовщики были полностью изолированы от внешнего мира. Только 16 мая к ним пробрался из Алтын-Мазара рабочий строительства Мансур. Он доставил письма и унес записи наблюдений. И снова долго никто на ледник проникнуть не мог.

Всю зиму обсерваторию заметало буранами. Ее откапывали из-под снега при жестоких ветрах и морозах. Извлеченные из-под сугробов приборы не раз приходилось перемещать с места на место. Топлива ушло гораздо больше, чем можно было рассчитывать, его не хватало, им пользовались только для приготовления пищи. Пришлось отказаться от отопления, температура в кабинах приближалась к нулю. Несмотря ни на что, срочные наблюдения производились регулярно семь раз в сутки. Больше половины наблюдений — в ночное время.

Лучше всего характеризует жизнь зимовщиков дневник начальника обсерватории В. М. Бодрицкого. Вот несколько отрывков из этого дневника:

«9 декабря 1933 г.

Эллингообразное здание обсерватории готово. Чередующиеся слои кошмы, фанеры, дерева и воздушных пространств заключены в сплошной непроницаемый железный панцырь... Наша «тихая обитель» может противостоять ураганным шквалам ветра, полярной температуре и с успехом выдерживать массы снега. Через восьмислойные стекла проникает к нам свет. Удобообтекаемая форма обсерватории смягчает порывы ветра, мчащегося здесь с быстротой до 40 метров в секунду...

Началась ультраполярная жизнь под облаками.

27 декабря 1933 г.

Громадные сугробы завалили здание совершенно. Всю ночь откапываем верхний люк — единственный выход наружу. С 6 часов утра начался жестокий шторм. Снежинки мчатся со скоростью 35 метров в секунду. Штормовой трос, при помощи которого мы ориентировались, идя к приборам, занесен. Но наблюдения ведутся, ведь «нет таких крепостей...»

Наблюдатели пробиваются, уцепившись друг за друга. Ветер валит с ног, забивает глаза, дышать трудно.

6 января 1934 г.

Петр Алексеевич Пройдохин забрал в плен солнце. Сегодня ясный день. В прозрачной атмосфере почти полное отсутствие пылинок дает громадное напряжение солнечной радиации. Петр Алексеевич обрадовался этому напряжению.

«Фабрику-кухню» он раскинул на воздухе. Наложив котел снега, он, используя солнечную радиацию, получал кипяченую воду. Мы с аппетитом уничтожали чай, приготовленный гелио-кухней.

8 января 1934 г.

Буран. Метелица. Страшное беспокойство. Уже вечер, а Бладыко и Пройдохина нет. Они ушли к леднику на гляциологическую съемку. Что- делать? Неужели потеряли товарищей? Ведь так много опасностей! Собрали тряпки, облили их керосином и бензином. Людмила Федоровна поддерживает костер. Я сигналю выстрелами и ракетами. Но что наша сигнализация по сравнению с той канонадой и шумом, которые принес буран?..

9 января 1934 г.

Вечером Бладыко рассказывал:

— Я упал в трещину. Пройдохин пошел за помощью в обсерваторию, но вернулся. Мешал буран. Была опасность не попасть на зимовку и потерять трещину, куда я провалился.

Пройдохин решил спасать меня. Он связал все ремешки от приборов, скинул одежду и применил ее как веревку. Вырубив во льду ступеньки, он спустился ко мне. Чтобы вызволить погибающего товарища, было потрачено 4 часа. А тут — буран. Без спальных мешков зарылись в снег. Крепко прижались друг к другу. Щипали и толкали друг друга всю ночь, чтобы не уснуть навечно. Мороз был 25 градусов. Спички отсырели и разжечь банку сухого спирта не удалось.

6 мая 1934 г.

В ночь с 5 на 6-е во время снежной бури наблюдали Сент-Эльмские огни. Голубоватые свечки, иногда достигающие полуметра в высоту, горели на выступах скал, они вспыхивали над головами, на поднятых пальцах...

Все светилось. Какая замечательная картина!

15 июня 1934 г.

...Продукты иссякают. Остались мука, рис, соль, сахар. Кислоты кончены, овощей и жиров нет. Бладыко, Шарова, а затем и я заболели цынгой.

Неприятная вещь. Ощущение такое, что будто бы каждый зуб можно вытащить без труда. Десны распухли. Кровотечение. Опухоль ног и ломота в суставах — признаки скорбута.

Стараюсь, насколько могу, ободрять товарищей.

2 июля 1934 г.

Вчера пришла смена.

Мы везем в Ташкент полный материал наблюдений, который даст возможность осветить климатический режим района оледенения, разрешить вопросы существования оледенения и зависимости его от метеорологических факторов. Мы везем материал, при помощи которого есть возможность дать прогноз водоносности рек, питающих Аму-Дарью. А она дает жизнь миллиардам коробочек хлопка...»

Опыт первой зимовки помог исправить те недостатки, которые так тяжело сказывались на жизни высокогорников. Следующие смены зимовщиков располагали бесперебойно работающей радиостанцией. Установленная на ригеле ветросиловая станция избавила зимовщиков от забот о топливе, от экономии электроэнергии. Специальные продукты забрасывались уже в таком количестве, что случаев заболевания цынгой больше не было.

Само представление следующих зимовщиков о трудностях изменилось: никто уже не считал, что больше одной зимы на леднике нельзя выдержать. Нашлись охотники зимовать по несколько лет подряд. Два года подряд, с 1938 по 1940-й, прожил на леднике начальник обсерватории С. П. Чертанов. Он настолько сроднился со своей особенной, высокогорной жизнью, что захотел, снова вернуться на ледник Федченко, и еще три года подряд (с 1941 по 1944 г.) пробыл начальником обсерватории. Его товарищ Н. Н. Аршинов, зимовавший с 1943 года, став начальником обсерватории после него, бессменно прожил на леднике Федченко пять лет.

Жизнь зимовщиков полна и интересна.

Метеорологи-наблюдатели несут по очереди суточные дежурства. Радист пять раз в сутки ведет разговоры с соседними высокогорными станциями и с радиометеорологическим центром. Программа ежесуточных наблюдений, производимых на обсерватории, столь велика, что в деловой, требующей непрестанной энергии обстановке скучать никому не приходится. Работа на леднике дает хорошую физическую закалку, настроение у всех создается бодрое и веселое. По вечерам, собираясь в кают-компании, зимовщики слушают по радио последние известия, концерты из Москвы, Ташкента, Сталинабада и других городов страны.

Незаметно приходит весна, а за ней и лето. Гремят обвалы, звенит вода. Днем температура воздуха повышается до 15 градусов, — только ночи всегда морозны. Между камнями на склонах ригеля развивается растительность: мхи, лишайники; появляются даже тонко пахнущие цветы. Через перевал Кашал-аяк изредка залетают птицы.

Ранней осенью на ледник поднимается новый большой караван...

 

 

ГЛАВА XVI

ТРОПА ПО ПЯНДЖУ

В Шугнане

В этой главе я расскажу о пути от Хорога до районного центра (а в прошлом — феодальной столицы Дарваза) Кала-и-Хумба; о тропинке вдоль Пянджа, по которой трижды довелось мне проехать верхом с караванными, вьючными лошадьми; тропинка теперь превратилась в Большой Памирский тракт имени Сталина, — я проехал и по этому тракту, но уже в автомобиле.

Река Пяндж здесь совершает большую дугу, направляясь сначала на север, потом от устья Ванча, на северо-запад, а дальше, от реки Висхарви — на запад, чтобы за Кала-и-Хумбом отклониться к югу, забирая все круче и круче, пока не расступятся теснины сжимающих ее гор.

На этом пути река Пяндж пропиливает высочайшие, островерхие горные хребты, то растекаясь перед ними по ложу спокойной долины, что когда-то была дном подпертого гранитною перемычкою озера, то бунтуя в узких ущельях, в которые вода прорывается с удесятеренною силой сжатая, швыряемая с перепада на перепад, превращенная в пену и водяную пыль.

Реке Пяндж людьми «вменено в обязанность» быть границей двух государств. На правом берегу Пянджа люди строят коммунизм, на левом — в древних крепостях сегодня живут феодалы, покорные богу и своему эмиру.

Пяндж подобен экрану уэллсовской «машины времени»: людям, смотрящим с правого берега на левый, видно все то, что происходило у них самих сто и тысячу лет назад. Людям, которые смотрят с левого берега на правый, видно все, что когда-нибудь их потомкам, детям ли, внукам ли, принесет грядущее.

Через реку Пяндж нет ни одного моста, и на левом берегу от Хорога до Кала-и-Хумба нет ни одной электрической лампочки, ни одной автомашины.

Река Пяндж — древняя авестийская Ардвисура, древний Окc, о которой уже Птолемею было известно, что она одна из величайших рек Азии и впадает в Каспийское море; река Пяндж — верховья Аму-Дарьи; она вырезала себе ложе в таких диких, таких недоступных горах, что люди еще совсем недавно не везде могли пробираться вдоль ее берегов, потому что эти ее берега встают высочайшими отвесными, скалистыми стенами.

Такова река и выше Хорога, там, где она проходит Горан и Ишкашим, сбегая с высот Вахана; такова она и ниже Хорога, на том пути, где она пересекает Шугнан, Рушан, Язгулем и Ванч, уходя с Памира, из Горного Бадахшана, вступая в пределы Дарваза, сжимающего ее столь же узкими теснинами.

Однажды, в 1932 году, мне пришлось спуститься и ниже Кала-и-Хумба вдоль Пянджа. Там перед кишлаками Сангоу, Дурвак, Паткан-об и Иогид тропинка на выступах отвесных скал оказалась такой же узкой, неверною и опасной, как в самых труднодоступных ущельях Памира, и усталому от многомесячных странствий по кручам путешественнику казалось, что век ему не выбраться из душных ущелий к равнинам, где и небу просторно над головой, где и взор есть куда устремить вдаль...

Большой западный путь с Памира доходит по Пянджу только до Кала-и-Хумба. Оттуда, покинув Пяндж, он резко поворачивает на север, круто поднимаясь на перевал Хобу-рабат — последнее препятствие, грозящее не пропустить к Сталинабаду человека с Памира. В зимние месяцы это препятствие и поныне может одолеть только очень смелый пешеход, не боящийся глубоких снегов, лавин, воющих буранов. Всякое иное сообщение Кала-и-Хумба с внешним миром в зимние месяцы прекращается...

Но летом и осенью в колхозных кишлаках в тех местах благодать, и о них я тоже расскажу в этой главе.

Тридцатые годы!..

Кончены дни в Хороге — дни отдыха и общения с живущими обычной жизнью людьми. В эти дни мы не седлали и не вьючили лошадей, не ставили палаток, не разжигали костров, не намечали по утрам маршрут на неверной карте. Вся амуниция висела на гвоздиках на стене, мы (единственный период за все путешествие по Памиру!) разгуливали в белых парусиновых брюках и без полевых сумок; обедали за столом в столовой, ходили по вечерам в гости; иногда смотрели кинокартины. Но такой отдых скоро подходил к концу. Это было переломное время: до него, где бы мы ни блуждали по Памиру, считалось, что мы идем вперед. После Хорога мы знали: мы возвращаемся с Памира, наш туть — на Сталинабад, и, значит, все ближе к дому!..

Наступало, наконец, то утро, когда ставший родным запах конского пота снова бил в нос, когда мы в истрепанных брезентовых сапогах, обвешанные с плеча на плечо амуницией, вновь топтались вокруг завьючиваемых, заседлываемых, кряхтящих, нетерпеливых и — с отвычки — капризничающих лошадей. Вокруг нас, уже ничем не похожих на горожан походных людей, толпились обретенные в Хороге друзья, их жены, их дети, насовавшие нам в полевые сумки толстые пачки писем... Нас провожали с грустью, и мы расставались с хорогцами с той же грустью, — пожить бы еще в Хороге! Но... в путь! Резким движением я переносил правую ногу через круп коня, садился в седло, пробовал стремена, и мой застоявшийся конь выносился вперед.

— Счастливый путь!..

— Осторожней на оврингах!..

— Ни пуха ни пера до самого Дюшамбе!

В тридцатом году старое название таджикской столицы еще не исчезло из обращения. В тридцать первом году никто в Хороге, кроме дряхлых стариков дехкан, уже не говорил Дюшамбе.

Караван вытягивался да длинной хорогской улице, знакомый звон подков по камням мелодично отдавался в ушах, еще долго-долго за уходящей из Хорога экспедицией бежали мальчишки, — кто из них тянул двумя ручонками к седлу спелую дыню, кто, суя мятую абрикосину, выпрашивал карандаш; щебет, гомон шугнанских мальчишек оставался последним впечатлением от Хорога, город отсекался надвинувшимся с правой стороны скалистым мысом, хаосом битых, острых, нагроможденных под мысом скал; тропинка, вырубленная в каменном массиве, извивалась у самой гунтской воды, Гунт отступал, начиналась широкая песчаная и мелкокаменистая отмель устья. Слева уже широко и свободно лился спокойный мутновато-серый Пяндж, за ним высоким горным склоном надвигался афганский берег, мы проезжали через маленький кишлачок Тым.

Теперь в этом кишлачке новый плодовый сад колхоза имени Сталина; тогда сада не было, росли только высокие тополи, но уже и тогда слева от Тыма плоский берег реки назывался аэродромом: именно сюда дважды в истории Памира опускался самолет летчика Баранова, первый раз в 1929 году, второй раз 18 августа 1930 года.

Есть у меня рассказ о том, как жители афганских кишлаков Шив и Крондиз, расположенных над берегом Пянджа, приняли первый советский самолет, показавшийся в небесах, за «живого бога» своей исмаилитской религии, и была паника в кишлаках, по призыву местного халифа все попадали лицом вниз и молили о милости, — ведь бог мог явиться самолично только за тем, чтоб карать отступников, не уплативших вовремя зякет (религиозную подать) главе местных религиозных сил — пиру.

Но нашл<