Третья попытка найти перевал. Вверх по Тусиян-Даре

Утром семнадцатого все-таки бесконечное ожидание. Наконец приходит Шоик, словно рыцарь в боевых доспехах: на нем шугнанский охотничий пояс, обвешанный пороховницами из рога кийков, огнивом, мешочками для самодельных пуль. За плечами — цан, допотопное фитильное ружье с массивным стволом, оканчивающимся широким раструбом, с двумя кривыми ножками — подставками для прицеливания, с полочкой для насыпки пороха. Появляются носильщики — Назар-Мамат и Мамад-Кадам с двумя лошадьми. Значит, можно было бы ехать верхом? Да, сегодня полдороги можно, завтра — нельзя. Носильщики предлагают нам сесть на тюки. Что ж, не отказываемся: ехать приятнее, чем итти на подъем пешком. Выступаем в путь, солнце уже очень высоко. Река Тусиян в среднем и верхнем течении тоже не исследована никем, поэтому занимаюсь по пути глазомерной топографической съемкой. Идем весь день по узкой чудесной долине. Несколько летовок, на зеленых луговинах пасется скот кишлака Тусиян: много быков, коров, ослов, коз, овец. За скотом бегают тусиянские ребятишки. Долина все уже, переходит в скалистое ущелье, вокруг нет ничего живого, кончилась и трава, льды нависли над нами, холодно, дико. Мы спешиваемся, ведем лошадей в поводу.

Я иду, часто останавливаясь, беру по компасу азимуты, заношу в пикетажную книжку кроки маршрута, время, показания анероида, записываю все особенности пути.

Иду дальше, проверяя показания шагомера счетом своих шагов. Шаги я считаю тройками, чтоб не сбиться, и стараюсь ступать как можно ровнее и равномернее.

Мешков устал. У него нет такой тренировки, как у меня: я брожу по горам уже четыре месяца и привык. Чтобы ободрить Мешкова, объясняю ему:

— Наша задача — провести глазомерную съемку маршрута. Карту сделать.

При слове «карта» Мешков оживляется.

— Это правильно, — говорит он, — карта в горах — первое дело. У нас на заставе в картах даже очень большой недостаток. В степи едешь — гладко, все окруженье видать, а вот здесь без этого шагу ступить невозможно... Упрешься в гору лбом, ни обойти, ни объехать, а там, может, басмач, нарушитель или контрабандист. Дадут тебе карту, а в ней набрехано столько, что и не разберешь, то ли горы с места на место ходят, то ли нарочно вредил, кто ее делал...

— Не ходят и не вредил, — улыбаюсь я, — а просто эта местность еще мало исследована. Тот, кто составлял карту, не мог сразу разобраться во всем. Сами видите — путаница какая в этих горах! Мешков охотно соглашается, что «путаница», и предлагает помочь мне в моей работе. Я прошу помочь в счете шагов. Он покорно начинает отсчитывать шаги тройками.

— Двести пятьдесят, — говорю я останавливаясь.

— А у меня двести тридцать семь, — сконфуженно отвечает Мешков. — Неужели ошибся? Кажись, считал правильно.

— Не ошибся, просто шаги у вас подлиннее моих. Буду записывать свой счет и ваш.

К вечеру ущелье сузилось в тесный проход. Я останавливаюсь.

— Товарищ Мешков, теперь прямо туда полезем. Как скажете?

— Куда? Туда, что ли?

Над нами темнеет крутая каменистая осыпь. Она уходит высоко вверх, под нависшие черные скалы. Кажется, и козлу туда ввек не добраться.

— Крутенько! — с сомнением произносит Мешков. — А только раз надо... — и умолкает, примеряясь к осыпи глазом.

Оставляю лошадей мальчику, который шел с нами от последней летовки. Нагрузившись вещами, лезем по осыпи вверх. Целый час, пересиливая себя, карабкаемся к скалам. Разреженный воздух дает себя чувствовать.

Осыпь кончилась. Начались нагромождения морен. Целый мир открылся внизу: долина, ущелья с серебристыми лентами речек, а вокруг — ряд за рядом — цепи остроконечных гор, со снежными пиками и крутыми сверкающими скатами фирна. Только в одном направлении — куда надо итти — виднеется длинный ледник, из которого по бокам торчат огромные острые черные скалы, соединенные между собой заснеженными перепадами седловин.

Холодно, очень холодно, потому что солнце уже скрылось, и нас бьет ветер, рвущийся от ледников. Впереди над нами вырастает острым концом пик — Шоик сказал, что его называют «Бобило». Из-за пика плывут рыжие, мрачные тучи.

Шоик указывает мне камень — «охотничий» камень с расщелиной, к которой самим Шоиком прилажена стенка из мелких камней, чтоб было где спать на киичьей охоте. Коиура — щель под камнем — для одного. Впрочем, очень потеснившись, можно забраться в нее вдвоем.

— Вы здесь гости, — торжественно говорит Шоик мне и Мешкову, — вы будете спать здесь.

Забираюсь под камень с Мешковым. Отлично! Похоже на каменный гроб, в котором даже не растянуться, но отлично! Уместимся!

До полной темноты делаю зарисовки и занимаюсь съемкой. Высота камня над уровнем моря — 4 280 метров по моему анероиду. Горит костер из кизяков, набранных носильщиками по пути сюда. Едим мясные консервы. Изумительный ландшафт: пики, зубцы, хребты, отвесы, скалы, и всюду — снег и лед, при луне таинственная синь, кажущийся неземным холод. Тяжелые тучи в лунном сиянии стоят над пиком Бобило. Этот пик, как и многие другие, я нанес на карту.

Забравшись с Мешковым в нору, тратим не менее получаса, чтоб, не поднимая головы, не садясь (ибо это невозможно), разостлать одеяла, раздеться и улечься на ночь. Здесь тепло. Шугнанцы спят снаружи, соорудив себе загородку из камней, свернувшись в клубок, укрывшись шерстяными халатами и всем теплым.

Перевал найден!

Восемнадцатого утром — холод. Пока кипятился, чай, я занимался зарисовками окружающего рельефа. Шоик сегодня, не в пример вчерашнему, торопит всех. Быстро собравшись, выходим к перевалу.

Крутой подъем, пересекаем речку, в которой валуны оледенели. Громадные камни. Шугнанцы останавливаются, часто отдыхают.Пользуюсь этим, чтоб рисовать и делать съемку. Иду с палкой. Мешков палки не признает и шагает себе в высоких сапогах.

Перед нами — язык ледника. Грязный, засыпанный моренной трухой лед вздыбился над нами огромными, веющими холодом буграми. Только в одном месте зияет ослепительно чистыми гранями высокий ледяной, грот, из которого, бурля, выбиваются струи прозрачнейшей, чистейшей воды. Извиваясь и журча, они соединяются в веселый ручей, сразу убегающий под камни морены.

— Это исток той речки, по которой мы шли с утра, — объясняю Мешкову, тыча палкой в ледяную поверхность грота, — Только мы сократили путь, взяв по осыпи, напрямик. Вот так, товарищ Мешков, рождаются реки.

— А ведь сколько воды в ней внизу! — вдумчиво замечает Мешков.

— Ну, пошли дальше, что ли?

— Пошли, теперь ничего, будто легче стало! Самое скверное дело, это когда под тобой птицы, а ты прямо вверх лезешь!

Однако путь по леднику оказался не легче. Его рассекают поперечные трещины, извилистые, кажется — бездонные: дневной свет, если заглянуть в них, сгущается в зеленый, страшноватый мрак. Через узкие трещины надо перепрыгивать, а широкие приходится обходить, подолгу шагая вдоль ледяных кромок, путаясь в ледяных лабиринтах, иногда спускаясь в расщелины, по дну которых бежит вода, иногда карабкаясь на острые зубья.

Шугнанцы по леднику идут неуверенно. Они совершенно бесстрашны на любых скалах, но лед их пугает. Вступаем на фирн, поднимаемся к снежному цирку. Ледник покрыт фирном. Озерки и ручьи в снегу и во льду. Последняя упрямая снежная крутизна — гребень водораздела. Врубаемся в снег, поминутно отдыхаем, но лезем уверенно. Наконец высота 4 880 метров — перевал.

Огромная видимость! Я не скрываю восторга от окружающих. Видны сотни хребтов вокруг: хребты Индии, Афганистана, Памира. Это водораздел. Внизу видна Гарм-Чашма — именно она, теперь уж нет сомнения. Ее верховья теряются где-то среди гигантских пиков, их — самых больших, приближающихся к б 000 метров — не менее полудюжины. Они не открыты исследователями, не названы до сих пор. Среди них смутно виднеется еще более высокий, весь белый пик. Облака мешают мне точно разглядеть его очертания. Он дразнит мое воображение, но оставаться дольше на перевале в надежде, что дальние те облака рассеются, конечно, нельзя.

Час двадцать минут пробыли мы на перевале. Я торопливо брал азимуты, делал съемку, рисовал, записывал геологию: гнейсы, гнейсо-сланцы, пропластки мраморов, голубовато-зеленые пегматитовые жилы, с роговой обманкой, биотитом и другими цветными слюдами.

Спуск перед нами — необычайно крутой гребень, скалы выветрены и обесснежены. Начали спускаться прямо по отвесу, вися на руках над пропастью, — отвратительное место. Ниже — крутая осыпь мокрого мелкого щебня, плывущая вниз под ногами. Осторожно катимся вместе с камнями. Один из сзади идущих нечаянно обрушил большой камень, увлекший за собой грохочущую лавину камней. Она ураганом промчалась мимо меня и Шоика, — едва-едва успели мы отскочить. В несколько минут стремительно мы окатились по осыпи на снег, на маленький ледничок и по снегу побежали дальше, управляя палками. Ущелье закрыло от нас окружающий мир. Так мчались, пока не добежали до первой травянистой лужайки. Бросились на нее отдыхать вповалку. Я взглянул на мой анероид: за час такого сумасшедшего бега мы спустились на семьсот метров по вертикали.

Шоик где-то высоко на скалах заметил кийков. Указывает мне пальцем — с трудом различаю две черные точки на дальнем снегу. Просит дать винтовку. Стрелять бессмысленно: кийки не ближе чем в километре, но я даю Шоику винтовку, пусть побалуется. Шоик стреляет дважды, конечно, безрезультатно, но все же доволен. Ниже — ущелье, похожее на все узкие ущелья здешних мест. Никакой тропы. Признаки тропы появились через несколько километров. Видим: маленькая летовка, перед ней две женщины, боязливые и любопытствующие. Они что-то крикнули, из летовки выбежали люди, окружили нас с восклицаниями удивления, — отсюда никогда не приходили люди!

Это горанская летовка Хэвдж, а река, по которой мы спустились сюда, называется Хэвдж-Дара. Никогда не посещалась русскими и, конечно, ни на каких картах не показана.

Излуками, вдоль самого русла, мимо лесочка, через маленький из ветвей мостик, перекинутый на левый берег, мы спускаемся все ниже и ниже — и неожиданно: лес, тень, узкая долина и проносящаяся мимо тяжелыми волнами река Гарм-Чашма. Но в каком ее месте, недалеко ли от устья, у самых ли верховьев находимся мы — не знаем.

Носильщики мои — Назар-Мамат и Мамад-Кадам устали, но всех больше жалуется на усталость Шоик. Мешков хладнокровен и невозмутим, как всегда, а мне обнаруживать усталость уж просто по положению не приходится: надо всех ободрять. И хотя тропа вниз по Гарм-Чашме хороша, и хоть в ближайшем же оросительном канале мы с Мешковым выкупались, и хоть деревья закрывают нас благодатной тенью, путь кажется длинным и утомительным. По пути — посевы: ячмень, пшеница, горох, просо, рожь, бобы, а среди них — маленькие, безлюдные сейчас летовки. Кишлачок Хосгунэ, за ним тропа — обрывиста и крута и, наконец, кишлак Гарм-Чашма. Всего этого нет на десятиверстке, и я продолжаю съемку.

У источника Гарм-Чашма

В кишлаке Гарм-Чашма (в нем всего восемь домов) мы остановились на ночь, и я услышал от жителей странные вещи: что серный источник, показанный на десятиверстке километрах в тридцати от устья, находится в действительности здесь, у кишлака; что до кишлака Андероб на Пяндже отсюда всего восемь километров; что перевал Зимбардор не выше нас, как можно судить по карте, а ниже; что ведет этот перевал не в Шугнан, а в горанскую же, параллельную Гарм-Чашме реку Биджунт; и, наконец, самое главное, что отсюда до верховьев реки Гарм-Чашма пути не два-три дня, а всего один день, то-есть что река эта вдвое или втрое короче показанной на десятиверстке. Все это невероятно, но я верю старику, который мне это рассказывает, а потому меняю все мои планы: завтра — дневка и осмотр серных источников, работа над картой; послезавтра — путь вверх, к истокам Гарм-Чашмы, двадцать первого — путь обратно, двадцать второго — путь через перевал Девлох (оказывается, есть и такой) в кишлак Куги-Ляль, на Пяндже, к старинному месторождению рубинов, вернее — благородной шпинели. А затем — по Пянджу наверх, в Ишкашим, где до сих пор мне еще не пришлось побывать. Говорю об этом Мешкову. Он согласен на все, хотя сапоги его окончательно изорвались.

Укладываемся на одном из далицев (веранда). Но ночью, несмотря на усталость, спать невозможно. Нас загрызают какие-то насекомые.

Жжем костер всю ночь. Засыпаем под утро, совершенно измученные.

Утром идем к источнику. В 1928 году он исследован минералогом А. Н. Лабунцовым и его помощником Н. И. Березкиным, которые поднимались сюда снизу — от кишлака Андероб на Пяндже, а потом тщетно пытались взять перевал Зимбардор, чтобы выйти на Шах-Дару. Они вынуждены были вернуться к Пянджу у кишлака Хас-Хараг.

Источник — отдельная известковая горка посередине долины, и а правом берегу реки, метрах в двухстах ниже кишлака. «Горка, совершенно белая, вся состоит из серии «ванн», одна над другой, — маленьких водоемов, над которыми фонтанчиками бьет горячая сернистая вода. Вся горка — продукт отложения извести. Там, где фонтанчики бьют особенно сильно, — желтые набухания серы. Вода в «ваннах» разной температуры — от двадцати до шестидесяти градусов. Тут же, на горке, в пещерах, образованных старым, давно иссякшим источником, — ибодатгох (молельня, «святое место») с шестом и белой тряпкой на шесте.

Замечательное купанье: вымылись исключительно, как не вымоешься ни в какой бане. Выстирали все, что есть, до кепки и пиджака включительно. После этого купались в ледяной воде Гарм-Чашмы. Возвратились в кишлак обновленными, бодрыми и веселыми...

К истокам реки Гарм-Чашма

На следующий день, рано утром, мы вышли в верховья реки Гарм-Чашма, дошли только к вечеру. По пути, выше Хэвдж-Дары, попались нам две летовки, в верхней (Истыдойдж-айляк) около пятнадцати женщин и четверо мужчин пасли большое стадо скота, принадлежащего нижним кишлакам.

Здесь ко мне принесли страшного ребенка — все лицо черное, как уголь. Я думал, он обгорел, нет, оказывается, упал в реку, изранен камнями и для излечения вымазан сажей с жиром. Я попробовал отмыть сажу, чтоб смазать лицо вазелином, но это оказалось большой работой. Решил заняться ребенком на обратном пути, тем более, что ребенок уже дней пять ходит в таком виде.

Мы дошли до истоков и заночевали, вдвоем с Мешковым, под «охотничьим» камнем.

Гарм-Чашма вытекает из больших ледников, спадающих с грандиозной стены массива, увенчанного двумя характерными пиками, абсолютная высота которых не менее 6 000 метров, по самым осторожным глазомерным расчетам. Этот массив назван мною массивом Шатер.

Мне удалось узнать вверху, на востоке, над Гарм-Чашмой тот самый водораздел, с которого две недели тому назад я впервые увидел неизвестную реку, принятую мною тогда за Гарм-Чашму. Значит, все мои предположения оправдались, и составленная мною карта, к великой моей радости, превосходно замкнулась. Неясным оставался только центр этой области — территория между Биджуар-Дарой и пройденным мною перевалом. Она оставалась белым пятном, разгадать которое мне удалось только на следующий год.

Продукты у нас все без исключения кончились. Поэтому на следующий день мы двинулись вниз. Я был доволен, мне все было ясно. Что же касается реки Гарм-Чашма, то. она оказалась длиной всего в тридцать километров, я нанес на карту около тридцати мелких и крупных; ее притоков... Только значительно позднее я узнал, что до меня на реке Гарм-Чашма побывал ботаник Б. А. Федченко, в 1904 году. К верховьям Гарм-Чашмы он проник с другой стороны, чем я, а именно: с юго-запада, от Пянджа, от кишлака Казы-Деу, через перевал Богуш-Дара. Борису Алексеевичу Федченко и принадлежит честь первого исследования течения реки Гарм-Чашма, вниз до Андероба. Но данные Б. А. Федченко (он сам сообщил мне их в 1932 году), к сожалению, не были отражены на десятиверстной карте, хотя она печаталась в 1925 году.

Мне были приятны результаты, которые дали мне маршруты этого месяца: сплетение горных хребтов к северу и востоку от Гарм-Чашмы было расшифровано, открыто четыре больших и несколько маленьких ледников, несколько крупных рек исследовано от устья до истоков, несколько кишлаков нанесено на карту и открыт ряд высочайших пиков, из которых не меньше шести приближались к 6 000 метров или достигали их. Мешков, разделявший со мной все трудности странствий и вместе со мной сделавший все открытия, по справедливости заслужил, чтоб его именем назван был взятый нами перевал. Этот перевал я обозначил на карте перевалом Мешкова.

На обратном пути я занялся лечением ребенка в Истыдойдж-айляке.

22 августа я пересек верхом нетрудный перевал Девлох, спустился в кишлак Куги-Ляль и, обследовав древние копи шпинели, выехал на одну из пограничных застав. Здесь я засел на целую неделю за вычерчивание составленной мною карты.