Первый в средних широтах мира

Куда бы, находясь в районном центре, ни обратить взор, всегда в ясный день увидишь снеговые вершины. Повернувшись лицом к низовьям реки, видишь горы Ку-и-бараси. Так называют ванчцы снеговые гребни Афганистана. Взглянув же на северо-восток, вдоль долины, туда, где верховья реки, над темнеющими вдали бесчисленными зубцами различишь в небесах бледные, призрачно-белеющие пятна. Они не похожи на облака, они скорее похожи на легкое бесцветное пламя. Местные жители называют их Ку-и-кашола-ях.

В 1952 году секретарь Ванчского райкома партии, местный житель Аскарбаев, перевел мне это название словами: «Горы Ледяная завеса». И добавил: «А еще точнее: «Горы нависающих льдов».

Но людьми, не знавшими местного языка, это название в старину было произнесено, как Кашал-аяк, в таком начертании перешло к географам и стало с тех пор общепринятым.

На листах десятиверстной карты, напечатанных в 1925 и 1927 годах, в верховьях Ванча значился кишлак Ванван, в десяти верстах выше — кишлак Пой-Мазар, и этим кишлаком кончался мир: на три стороны света отсюда начинались фантастика, белое пятно, много тысяч квадратных километров территории, никем не исследованной. Там, наугад поставленные на карте, значились слова: «Пик Гармо», «Ледник Гармо», «бывший перевал Кашал-аяк» и «бывший перевал Танымас». Верховья других больших рек, расходящихся во все стороны света, тянулись от этого пятна неопределенными пунктирными линиями. На севере из этого пятна выдвигалась надпись: «ледник Федченко (Сель-Дара)».

Эти овеянные легендами названия попали на карту с тех пор, как в 1878 году энтомолог В. Ф. Ошанин сделал неожиданно для себя свое замечательное открытие.

С группой казаков и местных киргизов он поднимался по реке Мук-су, впервые исследованной за два года перед тем участниками военной экспедиции Л. Ф. Костенко и топографом Жилиным и бегло описанной в 1877 году геологом И. В. Мушкетовым, видевшим ее с перевала Терс-Агар.

Ошанин продвинулся на юг дальше Жилина и на пути вдруг, как пишет он в своем сообщении «На верховьях Мук-су», «разглядел, что поперек долины проходит какой-то вал, который нигде не представлял значительного понижения, и я недоумевал, каким образом река не размыла этого, по-видимому, ничтожного препятствия. По мере того как мы подъезжали ближе, на темной поверхности этого вала стали выделяться белые блестящие пятна и в одном месте виднелось углубление, похожее на вход в пещеру. Я был сильно заинтересован этим странным образованием и долго не мог понять, что бы это могло быть. Наконец, когда мы приблизились на какие-нибудь полверсты, дело разъяснилось. Перед нами был конец громадного ледника».

Изучая окрестные горы, гигантские обломки скал, покрывавших язык ледника, шестидесятиметровые обрывы обнаженного зеленоватого льда, Ошанин решил, что судить об истинной длине ледника он не может, но думает, что этот ледник не короче пятнадцати-двадцати километров, а значит, по мощности один из первых в Средней Азии.

Никакая фантазия не подсказала осторожному в своих выводах исследователю, что в действительности он открыл величайший в средних широтах мира ледник, истинные размеры которого были определены только пятьдесят лет спустя!

После неудавшейся попытки продолжать дальше путь с караваном В. Ф. Ошанин двинулся обратно по реке к урочищу Алтын-Мазар, и здесь старик киргиз рассказал путешественнику, что знает этот ледник, потому что в юности ходил туда охотиться на козлов. Что ледник тянется вверх верст на тридцать-сорок и что где-то в его верховьях существует перевал Кашал-аяк, которым в далекие прошлые времена изредка пользовались люди, ходившие в долину Ванча.

Увлеченный этим рассказом, В. Ф. Ошанин, взяв с собою двух спутников, вернулся к леднику, с трудом поднялся на его язык, но, не имея опыта восхождений по ледникам, вернулся вниз, справедливо впоследствии приравняв стремление изучать ледник без такого опыта к попытке «отправиться на тигра без всякого оружия».

И все же через тридцать один год нашелся смельчак, рискнувший без всякого опыта восхождения на ледники подняться на ледник Федченко и изучать его в поисках легендарного перевала Кашал-аяк.

Таким смельчаком оказался топограф Н.И.Косиненко. С группой казаков верхами, перевалив в июне 1908 года перевал Терс-Агар, он по крутым зигзагам тропы спустился к Мук-су у Алтын-Мазара. Он так описывает свой путь:

«С перевала долина Муук-Су представляется громадным провалом, глубиной около трех тысяч футов, по дну которого разбегаются многочисленные рукава Муук-Су. Впереди за нею возвышаются три пика высотою не менее двадцати тысяч футов, более чем наполовину покрытых снегом. Здесь, южнее подошвы перевала Терс-Агар, имеется обширный тугай из тала, облепихи и шиповника с разбросанными по нему ветхими зимовками Алтын-Мазара.

В нем находятся пятнадцать кибиток киргизов, на лето откочевывающих на северный склон Терс-Агара. Они занимаются скотоводством и земледелием, и поэтому необходимое в поездке продовольствие у них достать возможно.

Летом здесь жарко, но зимою (декабрь — март) снег до пояса, хотя сама река льдом никогда не покрывается. Киргизы заверили меня, что далее пройти летом невозможно: в Сель-Даре (верховья Муук-Су), благодаря сильному таянию ледников, так много воды, что переправиться нельзя ни под каким видом, — такая попытка допустима только позднею осенью, когда таяние прекращается и вода в реках спадает до минимума. «Дороги нет, вода глубока», — был один ответ киргизов на просьбу проводить хотя бы только до ледника Федченко. Пришлось до ледника произвести самому предварительную разведку, налегке, без вьюков, с трудом убедив одного престарелого киргиза, Махмет-куль-бая, сделать только попытку.

Широкая стремительная река действительно представляет серьезное препятствие. Она разбилась на множество рукавов на мелкокаменистом речном ложе шириною более двух верст. Прохождение, каждого рукава сопряжено с большою опасностью. Оступись лошадь, и спасения почти нет, а оступиться легко, потому что течение непрерывно ворочает по дну большие камни. Махмет-куль-бай останавливался перед каждым таким рукавом, со слезами на глазах упрашивая вернуться, тем более, что вода прибывала с каждой минутой.

Тем не менее рекогносцировка была удачна: хотя с большим трудом, но после полудня мы дошли до конечных морен ледника Федченко, из-под которых вырывается, обильная водою, мутная Сель-Дара; от русла ее конца моренному нагромождению не видать.

Обратный путь пришлось уже карабкаться по скалистой почти козьей тропе правого берега реки вследствие большой прибыли воды.

После дневки рано утром 1 июля выступили с вьюками и проводниками по усеянному щебнем и гальками дну долины. Двигались быстрее — путь был уже знаком. Но на одном из рукавов шедший отдельно начальник отряда неожиданно попал на такое глубокое место, что погрузился с лошадью в ледяную воду. Лошадь опрокинулась, и, отделившись от нее, разведчик был увлечен быстрым течением Сель-Дары.

Совершенно изнемогший и почти теряющий сознание, он был вытащен из воды казаками и киргизами другого разведочного отряда (капитана Романовского и кн. Трубецкого), случайно шедшего в полуверсте сзади в этот единственный совместный переход. Через час, под самым ледником Федченко, потерпевший аварию еще раз встретился со своими спасителями. Рукав Балянд-Киик, впадающий здесь в Сель-Дару, оказался вброд непроходимым и преградил дорогу к левому его берегу. Пришлось подниматься прямо вверх по отвратительной гальке и щебню конечной морены ледника Федченко.

Подъем на ледник крут и труден. Попытка пройти по левой боковой морене не удалась: «хаос» глыб и скал преградил нам дорогу. Пришлось заночевать под ледником.

На следующий день снова двинулись по моренному нагромождению оконечности ледника, но по середине его ложа. Лошади скользили по обнажавшемуся от мелкого щебня льду и падали, с трудом поднимаясь. От острого щебня кровавые следы их ног обозначали наш путь. Часа четыре мы шли, ведя в поводу своих лошадей и поднимаясь с одного гребня морены на другой. Верст через шесть с конечной морены ледника мы вступили на чистый лед, где можно было сесть на коней, хотя с ежеминутным риском кувыркнуться. Впереди расстилалась пустынная ледяная поверхность. Жутко было ступать по этой неведомой, никогда не знавшей человеческих следов области, где ожидало нас много опасностей, свойственных этому царству льда.

Все чаще и чаще наш путь преграждали ледяные трещины шириною от фута до сажени, но пока обходить их было легко.

Затем снова пришлось двигаться между грядами морен и колоссальными ледяными пирамидами. Количество трещин так увеличилось, что на 25-й версте от бивака мы попали в целую сеть их, преградивших нам путь на все стороны, и едва удалось найти обратный выход — следы копыт на льду были почти незаметны.

Тогда свернули в правый боковой ледник, весь загроможденный моренами, но по бокам ложа которого на скалах зеленела трава. С большим трудом мы пересекли несколько мощных морен, прежде чем попали на этот ледник, и только к вечеру, после невыносимо трудного перехода, мы расположились на бивак, верстах в шести от слияния ледников, и простояли на нем целую неделю, за что и самый ледник получил название «Бивачного».

На биваке днем, благодаря таянию льда, — непрерывный треск и грохот от скатывающихся галек и щебня в ледниковые трещины и озера.

У ледников не видно и следа древесной растительности, но, к счастью, предвидя отсутствие топлива, мы захватили с собой небольшие запасы его, дней на пять, при условии, что чай можно себе допустить только раз в день — во время варки пищи.

Отсюда был предпринят ряд разведок без проводника, для отыскания пути в долину Ванча. На другой день возобновили попытку пройти без вьюков к пер. Кашал-аяк левою стороною ледника Федченко, но верстах в десяти от Бивачного ледника опять целый лабиринт трещин преградил нам дорогу, причем одна лошадь едва не погибла, попав в трещину, — с трудом вытащив ее, вернулись на ночлег.

На следующий день отправились втроем налегке вверх по Бивачному леднику. Движение было очень трудным. Сначала двигались крутым щебнистым косогором правого берега ледника, прошли несколько грязных оползней, на которых люди и лошади сползали вниз вместе со щебнем...»

Косиненко описывает дальнейшие поиски перевала, страшную одышку и сердцебиение от высоты, падения лошадей в глубоком снегу, незатихающий гул и грохот от массовых каменистых и снежных обвалов, снежную пургу, ночевку на камне и рассвет, при котором он увидел под собою пропасть: «отвесные скалистые и снежные обрывы в глубочайшую котловину, а впереди, кроме гор, ничего не было видно. О спуске не могло быть и речи... Был ли это перевал Кашал-аяк? — трудно сказать... Он не вполне соответствует положению своему на существующей карте. Солдаты назвали его перевалом Разведчиков. Итак, все возможные попытки найти путь в долину Ванча через этот «Ледовитый океан» потерпели неудачу. В общей сложности здесь по ледникам было сделано свыше полутораста верст...»

Косиненко вернулся обратно, к Балянд-Киику, затем другим путем проник на ледник Танымас, по которому продвигаться оказалось еще трудней, чем по леднику Федченко. Попытка пройти через Танымас в Язгулем также окончилась неудачей, и Косиненко спустился вниз по реке Танымас в Кудару, а отсюда прошел в верховья реки Бартанг.

И все-таки слова В. Ф. Ошанина об «охоте на тигра без всякого оружия» оказались во многом справедливыми. Если бы Н. И. Косиненко обладал не только огромной смелостью, но и опытом высокогорных исследований, то он, безусловно, не повернул бы назад от того гребня, за которым открылись ему отвесные обрывы в глубочайшую котловину. Он, конечно, рискнул бы оторваться от своего каравана, но он не был альпинистом и лазать по отвесным ледяным кручам не умел.

Почти нет сомнений, что перед Н. И. Косиненко и был перевал Кашал-аяк. Но у путешественника не хватило данных, чтобы утверждать и доказать это.

С тех пор стало известно только, что ледник Федченко имеет не меньше тридцати километров в длину, что среди его притоков есть другой мощный ледник — Бивачный и что легендарный перевал, должно быть, «где-то там» действительно существует.

Но еще девятнадцать лет никто не вступал на этот ледник.

И только в 1928 году оправдалось удивительное по своей научной проницательности предположение, высказанное русским ученым еще в 1885 году, на которое, к сожалению, никто в свое время не обратил внимания и которое было забыто позже.

Ученым, высказавшим это предположение, был Г. Е. Грумм-Гржимайло, который пытался, но не мог проникнуть в загадочную область с западной стороны. В своем докладе в общем собрании Русского географического общества 4 декабря 1885 года * замечательный ученый говорил:

* Опубликован в 1886 году под названием «Очерк припамирских стран» (оттиск из т. XXII «Известий Русского географического общества»).

«...В особенности любопытна северная часть этих нагорий, любопытна потому, что здесь мы должны предполагать громаднейшее поднятие, узел, от которого, как от центра, во все стороны разбегаются громадные кряжи неравной длины.

Этот узел у туземцев носит название Сель-тау, что значит «Ледяная гора». С нее то к северу, то к югу и к западу спускаются ледники, о грандиозных размерах которых мы можем судить только приблизительно. Северный из них назван В. Ф. Ошаниным ледником Федченко, повидимому, самый длинныйиз них и находится в полной связи с другим ледником, идущим на запад (выделено мной. — П. Л.) и, по-видимому, замкнутым между упомянутой выше Сель-тау и горой Узтерги, что значит в переводе «болит голова», «кружит голова», название, которое прямо указывает на замечательную высоту этой горы. И действительно, туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой... влезть на нее невозможно...»

Г. Е. Грумм-Гржимайло приводил слышанные им от горных таджиков утверждения, что от верховий долины Ванча существует трудный, но доступный человеку перевал, после которого, пройдя десять «ташей» по ледникам, можно достигнуть реки Сель-су.

«Таш» («камень») — это примерно восемь километров — мера длины, а река Сель-су (иначе Сель-Дара) есть верхний приток Мук-су.

И только почти через полвека, в 1928 году, стало ясно, какая огромная научная ценность заключалась в высказывании Г. Е. Грумм-Гржимайло.

Участник Памирской экспедиции Академии наук 1928 года топограф И. Г. Дорофеев первый, вступив в верховья огромного неизвестного ледника и пройдя его до середины, установил, что находится на леднике Федченко и что, следовательно, этот ледник громаден.

И когда И. Г. Дорофеев исходил его во всех направлениях и первый прошел его весь — сверху донизу, то оказалось, что длина ледника превышает семьдесят километров.

«По-видимому, самый длинный» ледник, по точным измерениям Р. Д. Забирова (1951 г.) имеющий 71,2 километра длины, оказался величайшим в средних широтах мира, которому уступают в длине даже все ледники Гималаев и Гиндукуша и за которым на втором месте стоит тянь-шаньский ледник Инылчек.

В период же древнего оледенения, по исследованиям Н. Л. Корженевского, изучавшего Мук-су еще в 1904 и в 1910 годах, а затем и в следующих годах, ледник Федченко достигал длины в сто семьдесят пять километров. Мощность его ледового тела, достигающего в наши дни семьсот метров (три четверти километра толщины!), в древние времена была не меньше километра.

Вспомним и сообщение Г. Е. Грумм-Гржимайло: «туземцы уверяли меня, что выше этой горы нет в мире другой... влезть на нее невозможно...»

Пик Сталина, открытый в этом районе, оказался высочайшим в СССР, и только утверждение, что влезть на него невозможно, было опровергнуто советским альпинистом Евгением Абалаковым, взявшим эту вершину 3 сентября 1933 года, и группой других советских альпинистов, повторивших восхождение на пик Сталина в 1937 году.

В Ванване и Пой-Мазаре

Хлопотливое поручение — провести по всем пянджским оврингам, от Хорога до Ванча, основной караван ТКЭ — мне удалось выполнить. 26 сентября 1932 года на двенадцатый день мучительного пути все шестьдесят две лошади каравана с десятью караванщиками, все научные работники, ехавшие с караваном, художник Н. Г. Котов, фотограф В. Лебедев, завхоз экспедиции и несколько русских рабочих были благодари помощи, оказанной местным населением в пути на пянджских оврингах, благополучно приведены мною в Кала-и-Ванч.

В караване было много образцов горных пород, гербарий, зоологические коллекции, собранные в разных местах Памира, сотни непроявленных фотонегативов. Кроме того, была большая этнографическая коллекция, больше трехсот предметов материальной культуры горных таджиков, собранная мною в Вахане, Шугнане, Рушане; эту коллекцию позже, в Ленинграде, я сдал в Совет по изучению производительных сил Академии наук.

Словом, в большинстве вьюков каравана были результаты многомесячных работ центральной группы экспедиции.

В труднейшем — для такого огромного каравана — пути по оврингам ни одна из лошадей не погибла, ни один вьюк не разбился, не утонул, не пропал. Только я один знал, каких сил и нервного напряжения это мне стоило!

В Кала-и-Ванче (Рохарве) я не задержался и на полдня: на своей усталой лошади выехал в верховья Ванча. Мне предстояло через ледопад Кашал-аяк подняться на ледник Федченко.

В августе — сентябре 1932 года перевал Кашал-аяк (после открытия его в 1928 году снова не посещавшийся никем) стал вдруг «торной дорогой» Таджикской комплексной экспедиции. Этой «дорогою» должен был пройти и я для того, чтобы на леднике Федченко сомкнуть свой маршрут с маршрутом группы Н. П. Горбунова, которая, поднявшись на ледник с севера, искала подступы к высочайшему в Советском Союзе пику, в том году позже названному пиком Сталина. Было условлено, что вместе с группой, которой я шел навстречу, мне, как ученому секретарю экспедиции, нужно будет участвовать в осмотре места, выбранного у борта ледника Федченко, для строительства высочайшей в мире гидро-гляцио-метеорологической обсерватории.

Перехожу к записям в моем путевом дневнике:

...27 сентября. Еще при солнце, проехав узкую осыпь, я достиг Ванвана — второго, верхнего Ванвана, ибо их, маленьких одноименных кишлачков, на Ванче два.

Здесь, под громадным деревом, грецким орехом, наши: геолог А. А. Сауков со своими сотрудниками Голубевым и Каргиным; альпинист Коровин и переводчик Азиз, только что пришедшие за мною с ледника Федченко; художник П. Староносов, с которым я расстался в Вахане, и другие.

Я подъехал как раз в момент, когда дружно опустошался огромный котел супа.

Прежде всего — взаимное фотографирование, потом сумбурные расспросы, а после супа я с Сауковым пошел через мост в самый верхний кишлак Ванча — Пой-Мазар, до которого отсюда километра полтора.

Сегодня в Пой-Мазар, в одно время со мной, с разных сторон явились: геолог Д. И. Щербаков с молодым геохимиком Н. В. Тагеевой и топограф-геодезист И. Г. Дорофеев со своим юным помощником, которого зовут Леней.

Встреча замечательная, сошлись, словно не на краю земли, а в городе, на одной квартире. Кстати, «квартиры» местных жителей здесь тоже замечательные: буквально избушки на курьих ножках, — свайные постройки, шалаши на высоких столбах, как в фильме «Чанг». Высоко от земли, между деревьями и на деревьях живут люди. Не хватает только кремневых топоров, даже луки есть, из которых дети охотятся на птиц. Есть тут, конечно, и каменные жилища — это зимние обиталища людей, а шалаши на столбах — это, так сказать, летние «дачи». Это одно из самых далеких от культуры селений в Советском Союзе.

Усталость незаметна, хоть я и проехал сегодня километров шестьдесят пять. До полуночи — разговоры и чаепитие. Узнал все новости о последних открытиях на ледниках, об отрядах экспедиции там работающих. Сообщил все, что знаю сам.

Решили: для подъема на ледник Федченко я объединяюсь в одну группу с А. А. Сауковым и его помощниками, с Н. В. Тагеевой, а из своей группы приглашаю ботаника Л. Б. Ланину и завхоза (к которым завтра посылаю гонца с письмом в Рохарв). Поведут нас Коровин и Азиз. Выходим 30 сентября.

Ночью я с Сауковым вернулся в Ванван.

28 сентября. День — в Ванване. У нас Д. И. Щербаков. Вечером отправился с ним «в гости» в Пой-Мазар. Карабкались в темноте на береговой откос, сквозь кустарник. У костра разговоры до ночи. Возвращался ночью, один, и чуть не утонул в реке, выйдя по ошибке на старый, разрушенный мост и провалившись в воду... А потом «дома» сушился у костра и, пока все спали, делал долгие записи...

29 сентября. В Ванване, сборы. Скверное самочувствие, воспалены гланды, сильно простужен. Спать было очень холодно. Тучи, днем холодно даже в свитерах. Сегодня Щербаков, Дорофеев, весь пой-мазарский лагерь ушли вниз по Ванчу, «сдав» нам Надежду Викторовну Тагееву.

30 сентября. Ванван. Около полудня — всадники: Ланина, Каргин, завхоз и другие с двумя лошадьми, навьюченными продовольствием и снаряжением. Завхоз «забыл» привезти карту ледника Федченко, запас сухого спирта; кроме того, на последней ночевке, в Сетарге, забыл мешок с веревками и рюкзаками. Поразительная небрежность! Пришлось за этим мешком сейчас же послать караванщика. Без сухого спирта как-нибудь обойдемся: у Саукова есть немного бензина. По всем этим причинам выступление пришлось отложить до завтра.

Неожиданно с ледника Федченко явились два молодых альпиниста Гог и Птенчик, бодрые и веселые, — они посланы в Хорог и дальше — на месторождение ляпис-лазури. Дал им денег, двух лошадей с седлами, кучу советов, записку в Рохарв о продовольствии из моего каравана — и через два часа они отправились вниз по Ванчу.

Завтра выходим на ледник Географического общества и дальше — к легендарному ледопаду Кашал-аяк. О хорошем, настоящем исследователе. Но сначала я хочу рассказать, как легенда о Кашал-аяке рухнула.

Ледник Федченко был открыт с северного конца. Все позднейшие исследователи ледника направлялись к нему также либо с севера (от реки Мук-су), либо с востока (от реки Танымас). Кажется, никто из исследователей, кроме астронома Я. И. Беляева и сопровождавшего его геоморфолога П. И. Беседина, поднимавшихся по Ванчу в 1916 году и установивших в Пой-Мазаре астрономический пункт, не пытался искать подступы к леднику с юго-запада из ванчской долины. Горцы Ванча привыкли считать, что существующая над верховьями их реки таинственная область закрыта от них недоступною «Ледяною завесой». Они, были твердо убеждены, что человеку в наши времена пути сквозь эту «завесу» нет.

Правда, русский путешественник Кузнецов в своем труде «Дарвоз» передает рассказ ванчцев о том, что «лет сто пятьдесят назад управитель Ванча Шабос-Хан ходил через единственный здесь доступный перевал Кашал-аяк грабить киргизов, но с тех пор ледники значительно увеличились и теперь доступ к перевалу преграждается совершенно отвесным ледником».

Правда также, Н. И. Косиненко передает сообщенную ему в 1908 году алтын-мазарским киргизом, семидесятилетним стариком Махмет-Куль-баем легенду, которую тот, «не допускавший и мысли о возможном когда бы то ни было прохождении этого ледника», слышал однажды в детстве. Легенда гласила, что «когда-то этими ледниками пытались вернуться в Дарваз таджики, пришедшие через Каратегин, но о них больше никто не слышал — все они погибли».

Это и все, что можно было услышать у ванчских таджиков и у восточнопамирских киргизов о Кашал-аяке. Но однажды в 1928 году случилось невероятное. Дело происходило так.

Пастухи из последнего ванчского кишлака Пой-Мазар пасли скот у летовки на верхнем пастбище; в конце августа ночью здесь, было холодно, пастухи в джангале — в зарослях колючек набрали сухих ветвей, разожгли костер. Вскипятили воду, согрелись, поели лепешек, пощелкали камнем грецких орехов, которых в верхних кишлаках Ванча растет так много. Один из пастухов отошел от костра, чтобы согнать с кручи овец. Зорко всматриваясь в кромешную тьму, обратив свой взор в сторону «Ледяной завесы», он неожиданно увидел высоко и далеко во тьме маленький огонек. Он долго всматривался, тер себе глаза, не веря недопустимому... Но сомнений не было: там, где начинаются льды, мерцал небольшой костер. Испуганный пастух закричал, подбежал к своим, все вместе, суеверные, неграмотные пой-мазарские пастухи, стали вглядываться в таинственный огонек.

Но... Ведь никто, ни один человек с Ванча, не проходил мимо них туда; а все свои были налицо... А ведь и духи гор — дэвы не разжигают костров. Что это могло бы значить? Может быть, оттуда на Ванч надвигается какая-то непонятная опасность? Надо было что-то решить, что-то предпринимать. Но что решили и что предприняли ванчцы, я скажу позже.

А сейчас расскажу о том, что в такую же ночь, 28 сентября 1932 года, расположившись у костра, в кишлаке Пой-Мазар, я впервые во всех подробностях услышал от Ивана Георгиевича Дорофеева.

За полтора месяца перед тем я расстался с ним в Вахане, у подъема на перевал Шитхарв, куда я двинулся, чтоб закончить исследования района пика Маяковского. Он тогда со своим фототеодолитным отрядом ушел по Пянджу вниз, к Ишкашиму.

Теперь мы сошлись в Пой-Мазаре, двигаясь с разных сторон: я с низовьев Ванча, а он откуда-то с ледников, кажется от Язгулема. Здесь же, у костра, расположился, пришедший в этот день с третьей стороны, Дмитрий Иванович Щербаков, с ним была его помощница геохимик Н. В. Тагеева.

Я хорошо знал о замечательных исследованиях Дорофеева, произведенных им за четыре года перед тем в области ледника Федченко и продолжавшихся во все последующие годы.

Простодушный, всегда удивительно скромный, даже застенчивый человек, рослый, сильный, выносливый и очень спокойный, он в тяжелых памирских странствиях был искренним тружеником, непритязательным, не считающимся ни с какими лишениями. Он мог чуть не по нескольку суток не спать и не есть. Когда другие, больше заботившиеся о себе участники экспедиции питались специально приготовленными для высокогорных восхождений продуктами, он, не любя терять время, скажем, на ожидание их доставки, уходил в свой всегда опасный и трудный маршрут с двумя-тремя глубоко преданными ему красноармейцами, сунув в рюкзаки по куску вареной баранины и по две сухие лепешки... Когда «завзятые» альпинисты спали в пуховых спальных мешках, в специальных шелковых «шустеровских» палатках, Иван Георгиевич Дорофеев и его верные помощники ночевали на льду в овчинных полушубках и при этом — удивительное дело! — не простужались, оставались полными сил, всегда энергичными, способными отказывать себе в самом необходимом отдыхе.

Впервые нанесший на карту несколько тысяч квадратных километров территории высочайших ледников, И. Г. Дорофеев только через двадцать три года — в 1951 году — решился опубликовать предельно сжатую и предельно содержательную статью; она называется: «По белому пятну Западного Памира». В предисловии к ней академик Д.И. Щербаков, сам один из наиболее смелых исследователей Памира, так характеризует сделанные И. Г. Дорофеевым (только в 1928 году!) замечательные географические открытия:

«...Его съемкой по р. Кара-Джилга, впадающей в оз. Каракуль, и по ее притокам был добыт новый картографический материал, изменяющий прежние представления об этом районе. Было открыто много ущелий и 23 ледника, определено много новых высот. Выполнена съемка по долине р. Карачим, где открыто три ледника, и нивелировка от р. Кокуй-бель до р. Джир-уй на протяжении 16 километров.

Впервые произведено обследование и съемка верховья долины р. Танымас с ее ледниками, установлена возможность прохода от Танымаса по леднику Федченко в долину р. Мук-су. Открыто свыше 20 новых ледников в бассейне ледника Федченко.

Впервые были пройдены перевалы Кашал-аяк, Танымас и новые, ведущие из Абдукагора на ледники Федченко и Академии; произведена полуинструментальная съемка верховьев рек Ванч, Язгулем, Абдукагор. В низовьях ледника Федченко открыто, кроме заснятых мензулой, два новых больших ледника: один, стекающий со склонов пика Сталина длиной около 20 км, другой — с восточного хребта длиной также около 20 км.

Свыше 40 дней пробыл на ледниках И. Г. Дорофеев. На высотах, превышающих 4 км, он работал более 50 дней.

Особая ценность работы И. Г. Дорофеева заключается в том, что им были пройдены «мертвые» пространства, которые не покрывались еще фототеодолитною съемкой, и, что еще важнее, результаты его съемки были готовы непосредственно после ее выполнения на месте и могли быть использованы для нужд других сотрудников экспедиции.

...Таким образом, И. Г. Дорофееву принадлежит часть существенных географических открытий, его работа является примером самоотверженной деятельности исследователя-топографа в высокогорном районе...»

Так вот... В тот памятный сентябрьский вечер 1932 года, когда перед восхождением через Кашал-аяк на ледник Федченко я особенно жадно расспрашивал о них людей, уже побывавших там, И. Г. Дорофеев рассказал мне много интересного и поучительного о своем путешествии 1928 года.

В подробностях узнал я тогда, как искал он легендарный Кашал-аяк, как разведывал гребень хребта Академии наук, через который, словно через край чаши, ледник Федченко переливается и круто, со страшной высоты, на полтора километра вниз, «дочерними» ледниками низвергается в долины Западного Памира.

Любуясь звездами, я слушал рассказ о восхождении по леднику № 8 (так обозначил его И. Г. Дорофеев на своей карте) и о том, как 20 августа 1928 года вместе с О. Ю. Шмидтом И. Г. Дорофеев впервые обнаружил перевал.

Это был Кашал-аяк!

Я узнал, как связанные обещанием вернуться с результатами географической разведки к основному лагерю, исследователи удержались от соблазна немедленно пойти вниз. И как, только выполнив обещание, И. Г. Дорофеев вновь направился к найденному им перевалу Кашал-аяк.

Первыми, кто 25 августа спустился с перевала в бассейн реки Ванч на другой неизвестный ледник, были два красноармейца из трех, сопровождавших исследователя. И вот причина того, почему этот ледник И. Г. Дорофеевым назван был Красноармейским.

Я смотрел на освещенное затухающим костром простое, русское лицо человека, который первым из всех людей земного шара ступал совсем недавно вот там..в ту минуту я сам находился в тех горах, которые вот там, чуть подальше, в нескольких километрах от меня, вставали высоко-высоко огромной, иззубренной тенью, отсекая собою все нижние звезды безмерно глубокого неба.

Я следил за короткими, не замечаемыми самим рассказчиком жестами, какими указывал он мне туда, где все для него было ясно и где я пока, уже хорошо изучив составленную им же, И. Г. Дорофеевым, карту, представлял себе только замысловатые линии горизонталей, только ветвистую схему топографических обозначений.

Вот где-то там, по леднику Красноармейскому, Иван Георгиевич со своими спутниками в тот же день дошел до третьего, большого неведомого ледника; ниже из него вытекала уходящая на запад река, та шумливая, быстрая река, на высоком берегу которой, в глухих верховьях долины, совсем близко от ледника, мы полулежали на траве у костра.

Но тогда И. Г. Дорофеев не знал, что это за река.

Язгулем или Ванч?

Как просто сейчас, найдя на карте ледник Географического общества, сказать, что из него вытекает Ванч! Но как невероятно трудно было разгадать тайну сплетения гор, ледников и хребтов, когда эту карту еще только нужно было составить, когда все названия еще только нужно было придумать!

Вокруг были льды, уже нависшие сверху; скалистые стены ущелья, нагромождение морен, и — под ледником — маленькая травянистая зеленая площадка, нежданная, благоуханная, густая трава, и цветы, и воздух, впервые за долгое время нежащий, теплый...

И, глядя на мерцание звезд, вот тех же, какие теперь видел и я, можно было забыть о всех нечеловеческих трудностях, о всех опасностях, оставшихся позади, даже о том, что все продукты уже на исходе, а людей, людей, никаких обитателей, вот все еще нет! Последние местные жители, каких видел И. Г. Дорофеев, были киргизы у озера Каракуль, — это было, кажется, месяц назад и, кажется, безмерно далеко отсюда!..

И все-таки Дорофеев не поспешил двинуться вниз... Он считал своим долгом прежде всего исследовать тот большой ледник, к которому они вышли. И на следующий день он отправился вверх по этому леднику, по его остро-каменистым моренным буграм, каждый из которых был высотою в полсотню метров. И, только найдя в верховьях огромный ледопад, который, несомненно, был вторым перевалом Кашал-аяк (Дорофеев обозначил его на карте № 1, а пройденный накануне— № 2), Дорофеев к вечеру, при луне вернулся вниз, пройдя пятнадцать километров по отвратительным буграм и ямам морен, по снежным мостикам через тысячи трещин, к той травянистой площадке, где его дожидались красноармейцы.

Продукты кончились. Если здесь был Ванч, то до ближайшего кишлака Пой-Мазара оставалось итти недолго. Если здесь был Язгулем, положение могло оказаться катастрофическим, — кишлаки Язгулема, по всем сведениям, начинались очень далеко от истоков реки.

И вдруг красноармеец Гизятов, справедливо гордившийся своим зрением, увидел далеко внизу огонь. И закричал: — Огонь!

Но, кажется, ему это только привиделось. Никто другой не мог во тьме разглядеть огня. И. Г. Дорофеев не обнаружил его даже в бинокль.

На следующий день исследователь со своими спутниками двинулся вниз по долине. Вся группа едва не погибла на переправе через неведомую реку, о которой позже стало известно, что у горцев верховьев Ванча она называется Абдукагор. И еще ночь — у неодоленной реки.

Теперь Дорофеев жег большой костер в надежде, что люди, которые — надо же думать! — есть где-то внизу, заметят огонь. И теперь уже все увидели: внизу сверкнул огонек. Кто-то, какие-то люди внизу зажгли ответный костер!.. Можно было не сомневаться: внизу, недалеко, есть люди!

Впрочем... В числе слышанных И. Г. Дорофеевым легенд была и легенда о существовании где-то среди этих гор дикого, враждебного цивилизованным людям племени.

Утром 28 августа группа И. Г. Дорофеева, не в силах одолеть реку, вернулась к языку ледника, поднялась на него, обогнула сверху исток главной реки и вдоль другого — правого — берега, карабкаясь по отвесным скалам, двинулась вниз.

Когда путники огибали один из скалистых мысов, уходивших отвесно в воду и, как во льду, выламывали в нем ледорубом ступеньки, они вдруг увидели...

Однако я расскажу об этом словами самого И. Г. Дорофеева:

«— И вдруг кто-то закричал: «Смотрите, люди!» По левому берегу на двух лошадях ехали люди по двое на каждой лошади, один шел пешком. В бинокль мы разглядели, что это таджики. Мы сигнализировали им, кричали, хотя и знали, что из-за шума реки они нас не услышат. Когда мы спустились со скалы, незнакомые люди подъехали к берегу и один из них что-то кинул в нас. Камни? Нет, яблоки! «Ура нашим спасителям!» — закричали мы».

И в ответ на вопрос, что это за река, люди ответили им: Ванч! И один из них переправился через реку на турсуке. Путешественники обнимали его, трясли ему руки.

«— Это был председатель сельсовета кишлака Пой-Мазар в долине Ванч. Со своими товарищами он приехал узнать, что за огонь видели пастухи, пасущие стада в горах. Когда я рассказал, что мы спустились сюда именно через эти горы и льды, он был сильно поражен и не сразу поверил, что я говорю правду.

Узнав, что мы голодны, он знаками распорядился, чтоб, его товарищи ехали вперед в Пой-Мазар и сварили барана, а пока угощал нас яблоками и лепешками...»

К этому рассказу надо добавить, что, узнав от ванчцев о существовании перевала, ведущего в соседнее ущелье Язгулем, И. Г. Дорофеев на следующее же утро, не дав себе отдыха, отправился в путь и уже вечером того дня снова был на новом, дотоле науке неведомом, леднике, на водораздельном гребне. А затем спустился в Язгулем, начал поиски перевала из Язгулема на ледник Федченко и через несколько дней труднейшего и опаснейшего пути оказался на высотах в пять с лишним километров, на неведомых фирновых полях исполинского ледникового цирка, который, — к счастью для исследователя и для его спутников, измученных и уже голодающих, — оказался верховьями ледника Федченко. От<