На ледник Федченко через Кашал-аяк

3 октября 1932 года. Ночью над нами — звезды, глубокие и удивительно точные; под нами — неверный, трескучий и глубокий лед; вокруг — снег, и все это сковано тяжелым морозом. Отогревшись в мешке, перезаряжаю кассеты, курю трубку и — не сразу — засыпаю.

Перед темнотой я сосчитал окружающие нас ледники. Их со всех сторон около двадцати. Всю ночь трещит лед и где-то слышны обвалы. Проснулись рано, чтобы как можно раньше выйти. Мороз. Завхоз выдал по банке мясных консервов. Остатки дров ушли на кипячение чая, по полкружке на человека, на сей раз — строго. Двух носильщиков из шести, тех, кто по вине завхоза оказался без полушубков, мы отправляем назад. Перераспределение груза на четырех носильщиков и на каждого из нас, мужчин.

Оставляем здесь девятнадцать банок рыбных консервов в рюкзаке, соорудили над ним пирамиду из камней, запомнили место. Вышли в десятом часу. Погода хорошая, хотя с утра все небо было в тучах, на вершинах и на леднике Красной Армии выпал снег. К нашему выходу тучи рассеялись.

Идем медленно, все поднимаясь. Иногда забираемся в такой лабиринт трещин, ям и холмов, что приходится возвращаться и высылать разведку, обычно Коровина и переводчика Азиза.

Меня поражает рюкзак Коровина: он больше, чем у всех других. Как можно тащить на эту высоту такую тяжесть?

Выходим к левому борту ледника, но не к самому борту, а к морене, последней в этой стороне. По ней добираемся до ледопада, минуем первый его язык и под вторым останавливаемся, дожидаясь носильщиков. Один из них, увидев, куда ему придется лезть, до крайности испуганный ледопадом, намазал себе назом (подъязычным табаком) глаза и ноющим тоном заявил, что он больной и итти не может. При этом он снял подбитые триконями ботинки и, сев на камень, хотел уже сбросить с себя рюкзак.

Я осмотрел его глаза и убедился, что зрение его не пострадало, а кроме того, понимая, что одного оставить его здесь нельзя, сурово заявил, что обманывать нас не позволю. Он потребовал себе очки, но когда ему дали очки-консервы, он надел их на лоб, а не на глаза, ноя, что, мол, очки мешают ему смотреть, а без очков он итти не хочет. Только когда другие носильщики, также получив очки, высмеяли его, он снова надел ботинки и двинулся к ледопаду.

Пройдя по низу мимо второго языка, мы начали подъем слева (вдоль правого его борта), по стыку ледника со скалой. Пришлось лезть по скале. В одном месте — крутом, сыпучем, трудном — нужно было пролезать, прижимаясь животом к скале. Азиз, Коровин и завхоз вылезли вперед и наверх, а я застрял, зацепившись фотоаппаратом, съехавшим мне на живот. Сзади напирали все остальные, — им некуда было деться, они стояли на таком месте, где опасно было пошевелиться, поэтому я не мог отступить назад. Просил Азиза подать мне ледоруб, но он ушел вперед, сказав, что ему самому не на что опереться.

Точка опоры у меня была весьма относительная. Завхоз сверху спустил веревку, и мы все выбрались, держась за нее. Отказалась от веревки Ланина: смело и легко пролезла без посторонней помощи.

Взобравшись выше, я размотал свою веревку, спустил ее носильщикам; пользуясь моей поддержкой, они пробрались благополучно.

Мы поднимались по осыпи, перерезая ее чуть выше перегиба, где она обрывалась отвесом. И там, где нам пришлось огибать мыс скалы над отвесом, оказалось следующее скверное место, которое каждый из нас одолел с большой осторожностью.

Мы вылезли на фирновую площадку между двумя ступенями ледопада; тут позволили себе краткий отдых: ледяной водой каждый из нас запил кусочек шоколада и несколько штук печенья. Занялись фотографированием, а потом, надев «кошки», двинулись к подножию верхней гряды ледопада. Коровин, Сауков и завхоз впереди рубили ступеньки, а я, Каргин и Голубев помогали носильщикам, соединили их всех и себя с ними веревками и медленно поднимались, страхуя друг друга, руководя каждым движением носильщиков, потому что никаких альпинистских приемов они, конечно, не знали.

Затем я один без веревки полез вперед, рубя ступени и расширяя для носильщиков сделанные тремя моими товарищами.

От ледопада я ждал больших трудностей, оказалось, что подъем с «кошками» вовсе не труден и прост. Главная опасность была в угрозе обвалов. Все нижнее поле фирна, далеко под нами, было сплошь завалено глыбами свежих лавин и ледяных обвалов, и каждую минуту мы могли оказаться сметены следующим.

Поднявшись по ледопаду, наперерез ему, к левому его борту, к скале, что высилась «островом» между двумя языками ледопадного потока и выдвигалась над ними острым черным балконом, все мы собрались вместе, сняли «кошки» и полезли вверх по каменной осыпи. Она была предельно крута, но не опасна, и если б не тяжесть подъема с рюкзаками, то мы утомились бы гораздо меньше.

Ушедшие вперед спустили вниз большой камень; он долго, большими скачками летел, направляясь на меня. Я стремительно отскочил в сторону, и он промчался, ударившись в то место, где я только что стоял.

Носильщики отстали опять. Пока мы поднимались по осыпи, солнце зашло за вершины гор. Выбравшись на голову скалы, после небольшого фирнового ската, мы оказались на превосходной, ровной, закрытой со всех сторон скалистой площадке. Она походила на ладонь, услужливо протянутую нам гигантской скалой, чтоб мы, пигмеи, могли все спокойно на этой ладони расположиться. Она состояла из черного, затейливо отполированного ледником, монолитного скального выступа. Мы решили на ней заночевать, потому что здесь были в безопасности от лавин и обвалов, — они обязательно прошли бы либо левее, либо правее нас.

Примерно через час сюда поднялись носильщики. Женщины (очень смело и хорошо поднимавшиеся весь день) расставили себе палатку, носильщики сделали то же, завхоз, как всегда, устроил себе ложе из продовольственных рюкзаков, я с Каргиным, Сауковым, Голубевым и Коровиным, положив на скалу палатку, развернули на ней спальные мешки, решив спать под открытым небом.

Не было ни воды, ни огня, поэтому я изобрел такой ужин: по полбанке сгущенного молока и по две ложки сухого, замешанного в это молоко какао.

Стемнело. Мороз усилился. Отогревшись в спальных мешках, я с Каргиным съели свои порции. Оказалось, очень сытно, но достаточно противно: женщины и завхоз возмущались такой едой. Я занялся перезарядкой пластинок, а потом созерцанием звездного неба, сопровождаемым подробными астрономическими объяснениями Каргина.

Высунув нос из спального мешка, я вижу и Кассиопею, и Пегаса, и Малую Медведицу, и Змею, и Полярную звезду, и какую-то, с правой стороны, звезду южного неба. Я уже давно не любовался столь удивительно чистыми звездами.

4 октября 1932 года. Ночью было холодно и сверху и снизу; гудели обвалы, внизу и вверху трещал лед, и сны были странными. Встали мы рано и вышли рано, ничего не съев и не выпив, решив отогреться подъемом. Сразу полезли по скале, без особых трудностей вылезли к верхнему фирну, где уже кончался ледопад.

Здесь, пробив ледорубами в трещине лед, обнаружили воду и пили ее из лунки в ожидании носильщиков. Вышли на фирн и двинулись по фирну, и тут появилось из-за гор солнце, осветив снег и лед, которые искрились вокруг, пленяя нас бесчисленными оттенками всех — и нежных и строгих — тонов.

Завхоз один ушел далеко вперед. Мы кричали ему, требуя, чтоб он остановился, подчинился альпинистской дисциплине.

Шли, лавируя между трещинами и прыгая через них. Без труда добрались до перевала, почти неощутимого, здесь расселись на снегу отдохнуть. Я дрожал от холода, потому что, перед тем, выйдя на фирн, когда из-за гор показалось солнце, решил было, что будет тепло, снял ватник и свитер, шел в одной рубашке. Теперь же, сидя на снегу, одетый во все теплое, никак не мог отогреться.

Сидели мы с полчаса, делясь имуществом и продуктами: путь Саукоба, Каргина, Голубева и двух носильщиков лежал к Танымасу, а мы, остальные, направлялись отсюда по направлению к Бивачному леднику, чтобы встретиться у места, выбранного для строительства обсерватории, с группой, движущейся по леднику Федченко с севера; Коровин и Азиз спешат: они завтра должны быть в Алтын-Мазаре, где из Алайской долины ожидается караван со строительными материалами для обсерватории.

Разделившись на две группы, в каждой связавшись веревками, мы пошли в разные стороны.

Я со своими пустился вниз, по фирну, сразу же пришлось прыгать через бесчисленные трещины. Многие из них были прикрыты снегом, поэтому приходилось прощупывать путь ледорубом и проваливать вниз карнизы обнаруженных под снегом трещин. Дойдя до левого скалистого мыса — ригеля, на котором должна быть сооружена обсерватория, и не найдя здесь никого и ничего, мы сняли с себя веревку, немного отдохнули и, пройдя чуть дальше, увидели каменный тур. Под ним в консервной банке оказались записки двух незадолго до нашего прихода ночевавших здесь групп, в их числе Птенчика и Гора — двух молодых альпинистов, которым я в Ванване дал лошадей в Хорог.

Оставили свою записку и мы. Ледник Федченко, грандиозный, величайший в средних широтах мира ледник, лежал перед нами, не видно было только его верховьев за поворотом.

Группа, с которой мы должны были встретиться, еще не пришла сюда. Поэтому мы спустились на ледник Федченко и, выйдя на его середину, быстро пошли вниз, сначала по одной из моренных «дорожек», а когда ее стали беспрестанно перерезать непроходимые, глубочайшие трещины, по самому леднику, лавируя между трещинами и прыгая через те из них, ширина которых не превышала полутора метров. Шли очень быстро, торопясь сегодня дойти до Бивачного ледника, где, как мы знали, располагался большой альпинистский лагерь и где мы предвкушали горячую пищу и новости.

Раза два мы останавливались для короткого отдыха, а на третий раз, едва я остановился, кто-то громко крикнул, и я увидел идущую по морене к нам, снизу, цепочку людей. Я выхватил наган, дал в воздух три выстрела. Меня увидели. Мы быстро сошлись, и я сфотографировал момент встречи.

А Коровин (и тут только я понял, почему его рюкзак был так непосильно тяжел!) вынул из своего рюкзака огромную сочную ванчскую дыню, груду яблок и торжественно, со счастливой улыбкой положил их на лед перед своими товарищами, которые уже с месяц находились на ледниках.

И простецкое, добродушное, веселое лицо Коровина было таким хорошим, что я невольно залюбовался им!..

 

ГЛАВА XV

ВЫСОЧАЙШАЯ В МИРЕ

МПГ

«...И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная; издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».

Так говорит русское сказание начала XVII века о мореходе из Колы по имени Афанасий, семнадцать раз плававшем по Северному Ледовитому океану, побывавшем на Шпицбергене или на Новой Земле.

Тысячи таких же русских полярных мореходов с незапамятных времен пересекали во всех направлениях полярные страны. История сохранила имена пинежанина Левки Шубина, и двинянина Кондрашко Курочкина. и пинежанина Фомки Борисова, и многих-многих других российских людей, проникавших в неведомые до них полярные области. Еще задолго до А. Э. Норденшельда, обогнувшего в 1878 году мыс Челюскин на судне «Вега», древнерусские полярные мореходы обошли тот же мыс, — об этом свидетельствует найденная в 1941 году на восточном берегу Таймыра зимовка русских моряков XVII века.

Поводов для плавания в полярных морях становилось все больше: разрастался китобойный промысел; человечество искало кратчайший морской путь из Европы в Китай и в Индию. Эти поиски стоили больших денег и потребовали многих человеческих жертв. Огромные белые пространства начали покрываться сеткой географических карт. Открывались новые земли. Но все больше людей гналось только за богатством, за славой. Экспедиции стремились побить рекорд северной широты. Сама по себе научная работа очень мало кого интересовала, и потому в общем полярные экспедиции не могли похвалиться обилием собранных ими научных материалов.

Так обстояло дело до 1875 года, когда лейтенант австрийского флота Карл Вейпрехт, один из руководителей экспедиции, открывшей Землю Франца Иосифа, в своем докладе «Основные принципы арктических исследований» выдвинул идею организации «Международного полярного года». Вейпрехт доказывал, что необходимо окружать северную полярную область кольцом станций, на которых проводились бы одновременно в течение одного года при помощи одинаковых приборов и одинаковыми методами различные наблюдения, главным образом по геофизике, ботанике, зоологии и геологии.

Международный полярный год был проведен с августа 1882 года по август 1883 года; в нем приняли участие двенадцать стран, построивших тринадцать станций в Арктике и две в Антарктике. Он принес обильный цифровой материал, однако не дал всех ожидавшихся от него научных знаний, главным образом потому, что семьдесят лет назад общее развитие геофизики и, в частности, метеорологии находилось еще на крайне низком уровне.

За время, протекшее после первого Международного полярного года, исследование полярных стран, особенно к тридцатым годам, благодаря советским экспедициям значительно подвинулось вперед. С развитием метеорологии выявилась та большая «роль, какую играют Арктика и Антарктика в общей циркуляции атмосферы. Влияние этих областей на климат всего земного шара уже не вызывало никаких сомнений. Потоки холодного воздуха, рожденные в полярных областях, продвигались иногда до самых тропиков. Было произведено много научных наблюдений, исключительно важных, в частности, для сельского хозяйства. Удалось, например, установить зависимость между состоянием атмосферы в приатлантической части Арктики зимой и количеством осадков в последующую весну в центральном и юго-восточном районах Европейской части Советского Союза. Эта связь позволила довольно надежно предвидеть весенние засухи, которые так гибельно действуют на урожаи хлебов.

Приняв во внимание все возможные результаты детального изучения Арктики, правительство СССР уже к тридцатым годам значительно увеличило сеть полярных станций в советском секторе Арктики. Правительства других стран по разным причинам, в числе которых важную роль играл мировой кризис капиталистической системы, обращали мало внимания на увеличение сети своих полярных станций. Больше других государств сделали к тому времени, пожалуй, только скандинавские государства.

Но, как говорится, нужда заставит!.. Всем было ясно: исследования полярных стран следует углубить и расширить, а этого нельзя сделать без нового международного соглашения. Поэтому, весьма естественно, возникла мысль о повторении Международного полярного года. Его приурочили к пятидесятилетней годовщине первого полярного года, то-есть к 1932— 1933 годам. В Копенгагене была образована Международная комиссия по Второму полярному году в составе представителей десяти стран, в том числе и СССР. Председателем был избран датский геофизик профессор Ла-Кур.

В первом заседании комиссии в Ленинграде, в августе 1930 года, выяснилось, что вследствие общего кризиса и недостатка средств в капиталистических странах основную роль в проведении этого года будет играть Советский Союз, выступивший с огромной программой исследований. Кроме основных работ в советском секторе Арктики, программа Второго Международного полярного года (сокращенно именуемого 2МПГ) предусматривала постановку исследований белых полярных пятен, находившихся далеко от полярных стран. Такие пятна существовали и под тропиками и в средних широтах. Это области высокогорных оледенений. У нас в Советском Союзе к таким областям относятся ледники Памира, Тянь-Шаня, Кавказа, Алтая, Северного Урала.

Во все эти области решено было отправить экспедиции 2 МПГ.

Смелое решение

Совершенно естественно было памирские работы по 2МПГ объединить с работами Таджикской комплексной экспедиции и осуществлять их под общим руководством. Выполняя полученные задания, отряды экспедиции проводили разнообразные походные наблюдения по гляциологии, гидрологии и метеорологии на Памире, основали в разных пунктах его несколько высокогорных метеорологических станций. Но главной работой было строительство высочайшей в мире гидро-гляцио-метеорологической обсерватории на леднике Федченко, на высоте 4 300 метров над уровнем моря.

Зачем была нужна эта обсерватория?

Расположенные на окраине памирского нагорья, между пустынями Туркмении и сухой резко континентальной областью высокогорья, ледники поражают своим громадным развитием и разнообразием типов. По выражению Д. И. Щербакова, «области питания ледников Федченко... производят сильное впечатление своей мощностью, позволяющей сравнивать их с фирновыми полями внутри материковых льдов полярных стран...».

Миллиарды тонн льда находятся на огромных высотах, взнесенных над всем Таджикистаном. Один только ледник Федченко (считая его ширину в среднем три километра, длину — семьдесят девять километров и глубину ледового тела — полкилометра) составляет сто восемнадцать кубических километров льда. А если сосчитать все другие ледники этого бассейна, то общий объем их окажется не меньше чем пятьсот кубических километров.

Эта исполинская масса льда находится на высоте в один километр над всеми окружающими высокогорную область долинами.

Это поистине ледяная крыша Средней Азии!

Почти весь Вахш, реки Ванч, Язгулем, Бартанг и другие, полностью или частично берущие начало в этом ледниковом бассейне, впадают в Аму-Дарью (точнее — в Пяндж, как называется великая река Азии в своих верховьях).

Иначе говоря, все верхние притоки Аму-Дарьи, находящиеся в Советской стране, начинаются на Памире, в его ледниках. Аму-Дарья питается их водой, зависит от таянья этих массивов льда. Нужно ли говорить о значении Аму-Дарьи для всего народного хозяйства среднеазиатских республик? И можно ли допустить, чтобы родина этой воды не была детально исследована? Бассейн ледника Федченко — это огромный аккумулятор водной энергии. Можно ли развивать энергетику Таджикистана, не зная, как будет вести себя этот аккумулятор? Можно ли строить гидростанции, заниматься ирригацией, развивать хлопок и другие сельскохозяйственные культуры?

Кроме того, ледниковые области Памира — это «кухня погоды» для всей Средней Азии. Здесь, на ледниках, образуются тучи, возникают ветры, и снежные бури, и дожди. Именно отсюда расходятся в разные стороны «волны погоды». Если ранний мороз губит посевы хлопчатника в жарких среднеазиатских долинах, если в реках перестает течь вода и пересыхают русла, если яростный ветер срывает листья с шелковичных деревьев, если вызванные дождями мутные сили заливают рыжей тягучей жижей посевы пшеницы, если происходит тысяча других неожиданностей, — кто прежде всего в этом виновен?

Это лед горных высот, который борется с солнцем... В воздухе Памира мы наблюдаем удивительные и загадочные явления. В восточнопамирской пустыне Маркансу внезапно взвиваются смерчи, похожие на те, что бывают в Сахаре. На реке Мук-су нежданно-негаданно возникают пыльные вихри, переходящие в сплошные стены пыли, которые поднимаются на один-два километра над долиной. Ураганы на ледниках, достигая бешеной скорости — сорока метров в секунду, вздымают неизмеримые массы сыпучего, похожего на манную крупу горного снега, нагромождают сугробы высотою с башню Кремля. С ребра пика Сталина и других пиков соскальзывают лавины шириною в несколько километров. С Алтын-Мазарских Альп рушатся «обвалы ветров», такие, будто падает вниз само небо. Из «окон» Сауксайского и других каньонов вырываются столь мощные потоки вихрей, что нет, кажется, силы в мире, способной противостоять им.

Вся эта область — средоточие исключительных климатических явлений, находящихся в вечной схватке между собой.

В этом бешеном круговороте стихий человек представляется силой так ничтожно малой, что ему даже и пытаться проникнуть сюда кажется невозможным.

Но советский человек всегда отличался бесстрашием и умением справляться с любой стихией. И решение наших ученых было дерзким: следует в этой безжизненной, суровой, холодной, похожей на мертвый лик луны области поселить людей, таких людей, которые не побоятся ни разреженного воздуха, ни диких полярных морозов, ни физического одиночества, которые ничего не боятся и готовы самоотверженно отдать жизнь за каждое драгоценное показание прибора. Надо разгадать капризный характер льдов; надо узнать законы их таяния в различных природных условиях; измерить скорость движения ледяных потоков; выяснить, сколько влаги они отдают в атмосферу; надо день за днем, час за часом, придирчиво наблюдать, измерять и выведывать, разгадывать тайну за тайной.

На леднике Федченко надо построить постоянную научную станцию, какие бы трудности ни пришлось для этого преодолеть!

На той высоте, где будет поставлена станция, барометрическое давление снижается до четырехсот миллиметров, почти вдвое ниже обычного; поэтому пульс человека там равен ста двадцати — ста тридцати ударам в минуту; в разреженном воздухе трудно ходить и дышать. Станция должна находиться там, где ураганные ветры давят на каждый квадратный метр с силой до трехсот шестидесяти килограммов, нетерпимой для человека!

Предполагалось, что метеорологическая станция будет совсем небольшая. О капитальном строительстве ледниковой обсерватории никто вначале не думал. Существовало твердое убеждение, созданное исследователями-высокогорниками, что пробраться к верховьям этого гигантского ледяного потока можно только пешком, с небольшим грузом за плечами, рискуя на каждом шагу сломать себе шею. Тащить же на ледник кирпичи, цемент, кровельное железо и доски казалось безумием. В период, когда Таджикская комплексная экспедиция организовывалась в Москве и Ленинграде, большинство специалистов сходилось на том, что строить станцию невозможно, но следует поставить на леднике киргизскую юрту, втащив ее сюда по частям с помощью таджиков-носильщиков, отеплить ее, занести в нее приборы, доставить на спинах людей запас топлива и продуктов и поселить здесь одного-двух зимовщиков. Эту идею поддерживал и Средне-Азиатский гидрометеорологический комитет. Но руководство экспедиции, несколько наиболее смелых специалистов из Бюро высокогорных исследований (имевших опыт постройки Тянь-Шаньской высокогорной станции, незадолго перед тем оконченной), утверждало, что нельзя ограничиваться полумерами, следует решать проблему по-большевистски: если уж надо оставлять на такой высоте зимовщиков, то необходимо и создать наилучшие условия для их жизни.

Решено было: станцию строить капитально, с отдельными комнатами-каютами для каждого из зимовщиков, с настоящей лабораторией, с хорошей радиостанцией, со всем тем необходимым, что способствовало бы как успеху научных работ, так и хорошему физическому и моральному состоянию зимовщиков.

Проект станции был составлен инженером Владимиром Рихардовичем Блезе. Ему же было поручено и руководить на месте строительством. Все годы первой пятилетки он занимался строительством высокогорных научных станций на Тянь-Шане и по всей Средней Азии. Он был известен как едва ли не единственный знаток в своей редкой специальности.