Юбилей А. И. Сумбатова-Южина

24 января 1908 года в Малом театре торжественно отмечался 25‑летний юбилей сценической деятельности Сумбатова-Южина.

К семи часам вечера зал Малого театра заполнила многочисленная {268} празднично настроенная публика. Не осталось ни одного свободного места.

Вечер начался с первого акта «Отелло», была представлена сцена в сенате. Выход Южина и почти каждая его фраза сопровождались бурей аплодисментов.

Затем началась торжественная часть. На сцену вместе с юбиляром вышли актеры Малого театра. Директор императорских театров Теляковский наградил Южина значком заслуженного артиста. Главный режиссер театра А. П. Ленский прочел адрес от коллектива театра: «На этом светлом празднике, перед лицом Москвы, с радостным единодушием публики, собравшейся сегодня в старых стенах нашего театра, чтобы благодарить художника, уже четверть века щедро расточающего перед нею дары своего разностороннего духовного богатства, мы, ближайшие Ваши товарищи, счастливы выразить Вам, дорогой Александр Иванович, чувства нашего общего уважения и горячей любви.

… вот уже 25 лет все силы своего ума, своей благородной души и прекрасного таланта Вы посвящаете исключительно заботам о благе нашего дорогого театра и стойкой борьбе за художественную независимость актера.

Как же нам не любить Вас, как нам не гордиться Вами, верный рыцарь и неутомимый защитник нашей общей святыни?»[329]

Труппа Малого театра вручила Южину свой коллективный подарок — значок, изображающий римскую цифру двадцать пять, украшенную бриллиантами, после чего Ермолова прочитала теплое послание Федотовой, в котором великая актриса признается, что лучшие годы ее жизни — это годы творческого сотрудничества с таким замечательным актером, как Южин.

Начались поздравления с адресами и подарками театров и общественных организаций. Ф. П. Горев после горячего приветствия поднес Южину от актеров Александринского театра золотой венок. Большой театр одарил юбиляра от оперной труппы лирой, от балета — венком.

Торжественным и трогательным было приветствие Художественного театра. На сцену поднялась большая группа актеров, среди них — Станиславский, Немирович-Данченко, Москвин, Вишневский, Балиев и Самарова. К Южину обратился Немирович-Данченко: «Двадцать пять лет назад Вы вступили на эти подмостки Чацким. Спустя три года сыграли графа Дюнуа и Мортимера и этим помогли Малому театру, имевшему уже свою большую славную историю, найти обновление в репертуаре сильных, красивых произведений романтизма, отмеченных громадным вдохновением и свободной, возвышенной мыслью.

{269} … Ваше имя стоит рядом с именами М. Н. Ермоловой и А. П. Ленского. Вы составили блестящее артистическое трио, которое с энтузиазмом благородной мысли и увлекательной убежденности, наперекор враждебным условиям эпохи, призывало к героизму и самоотверженности…»[330]

Станиславский поднес юбиляру жетон с изображением эмблемы Художественного театра — чайки.

В приветственном адресе театра Корша говорилось о замечательных заслугах Южина перед русским театральным искусством, о том, что им, актерам, трудно оценить по достоинству его высокий талант и все то, что он совершил на протяжении этих двадцати пяти лет. Это сделает народ, на суд которого актеры отдают свое искусство, все свои деяния. Они уверены, что приговор народа преисполнит его сердце гордостью. Театр Корша отметил еще и большую заботу Южина о русском актере: «… мы видим в Вас неутомимого борца… за возвышение в глазах общества положения русского актера… Вы, сами глубоко уважая сцену, учили уважать ее других…»[331]

Прекрасно выступил, одетый в национальный костюм, грузинский актер Котэ Месхи. От театральной общественности Грузии он произнес теплую речь, взволновавшую всех присутствующих на юбилее.

«Не для признания заслуг твоих, не для оценки твоей деятельности прислала меня далекая родная Грузия, — сказал Котэ Месхи. — Тысячи лучших русских людей, собравшихся здесь, в умственном центре Руси, это сделают лучше меня! Я же от высоких вершин и громад Кавказа, от братьев и сестер твоих, от малых артистов маленькой Грузии принес тебе, большому артисту Малого театра, восторженный привет и кладу его к твоим ногам! Родина твоя гордится тем, что отдала твои дарования, твои силы, твой талант сердцу России Москве, как достойную лепту в сокровищницу русской мысли, русского творчества, русского искусства! Мы же, артисты, младшие твои братья, бесконечно счастливы тем, что ты самое великое творение своего таланта посвятил Грузии. Так пусть же никто не скажет, пусть никто не посмеет сказать, что ты изменил родной сцене, ибо твоя “Измена” исключает всякую измену!»[332]

От Грузинского драматического общества К. Месхи подарил Сумбатову книгу Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

От Русского театрального общества приветствовал юбиляра А. А. Бахрушин.

В адресе Общества любителей российской словесности говорилось о прочном контакте общества с Малым театром, о заслугах А. И. Южина-Сумбатова, связывающего эти два {270} старейших творческих союза… Он писатель и актер, его сила, его талант равно распределяются между драматургией и сценой. А. И. Южин-Сумбатов обогатил и ту и другую сферу.

Приветственный адрес от членов Литературно-художественного кружка читал один из его руководителей С. А. Иванов. Под адресом первым подписался Л. Н. Толстой. И это был первый случай, когда Толстой поставил подпись под коллективным обращением. Они же подарили своему председателю бюст Виктора Гюго, специально выполненный для этого случая французским скульптором Роденом.

Дирекция кружка поднесла Южину Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. На первом томе стояла дарственная надпись, сделанная рукой самого Льва Николаевича. Этот том был вложен в деревянную коробку, крышка которой была инкрустирована серебром.

Этот подарок взволновал Южина. Узнав о дарственной надписи, он закрыл лицо руками; а когда ему вручили первый том, он взял книгу и поцеловал ее.

Затем юбиляра поздравляли представители Общества старейших актеров, Московской консерватории, филармонии и музыкального училища, театров Москвы, Петербурга и других городов.

Газета «Новости сезона» писала: «Как и следовало ожидать, юбилей талантливого артиста, неизменного любимца московской публики, вырос за пределы обычного театрального юбилея и принял размеры грандиозного общественного праздника… Бесчисленное количество депутаций, адресов, подношений венков, телеграмм… Вся Москва, все ее общественные учреждения приветствовали юбиляра»[333].

В конце на сцену вышла группа грузинских студентов в национальных костюмах. Их приветствие было написано в стихотворной форме. В нем говорилось о том, что снежные вершины и суровые скалы родной Грузии шлют привет своему славному и любимому сыну, посвятившему всю жизнь свою делу упрочения дружбы между двумя братскими народами. Грузинские студенты вынесли на сцену огромный портрет великого грузинского поэта Ильи Чавчавадзе, тридцать лет назад предсказавшего А. И. Сумбатову большое творческое будущее. Горячо поблагодарив студентов, Южин направился к авансцене. В зале воцарилась тишина.

Юбиляр говорил, что этот день — счастливейший в его жизни, хотя он отлично понимает, что получил в сто раз больше тепла и благодарности, чем заслужил. Повернувшись к актерам Малого театра, Южин сказал, что всем этим он обязан своим товарищам, под руководством и с помощью которых {271} прошел свой сценический путь: «Я делал, что мог, — заключил Южин, — и даю в этот незабываемый день слово, буду делать, что могу». Он склонил голову перед залом, перед Москвой, перед Россией.

Все поднялись с мест. Аплодисменты присутствующих долго не отпускали актера.

На следующий день, 25 января, празднование продолжалось в московском Литературно-художественном кружке, где состоялся большой банкет.

Здесь собралась «вся Москва» — актеры, художники, писатели, журналисты, музыканты и общественные деятели. Для банкета был подготовлен концертный зал. У стены, на которой висел огромный портрет Ермоловой работы Серова, стоял почетный стол. Ровно в 11 часов через центральный вход в сопровождении Ермоловой вошел Южин вместе с супругой и сестрой. Под общее рукоплескание грузинские студенты забросали юбиляра цветами. За почетный стол кроме Южина и его близких сели Ермолова, Ленский, Станиславский, Немирович-Данченко, Ипполитов-Иванов, Никулина, О. О. Садовская, Яблочкина, Книппер-Чехова и другие.

Представитель Литературно-художественного кружка первым поздравил Южина и вручил ему лавровый венок. Затем от труппы Малого театра выступил А. Ф. Федотов. Он говорил о неукротимой энергии, высокой культуре, образованности Южина, о его прогрессивных взглядах и о благородном и постоянном стремлении обогатить репертуар самыми достойными произведениями мировой и русской драматургии.

Немирович-Данченко на этот раз в своем выступлении вспоминал о годах их творческой юности, проведенной в параллельных классах первой тбилисской гимназии; говорил и о своем восхищении сценической и литературной деятельностью Южина.

Потом читались телеграммы: поздравления ректора Московского университета, председателей Государственной думы первого и второго созыва, министров, депутатов.

Группа певцов Большого театра исполнила кантату, посвященную А. И. Сумбатову.

Выступили заместитель председателя Московского грузинского общества полковник И. Н. Тулаев и председатель Грузинского драматического кружка, вручивший юбиляру тисненый золотом томик стихотворений лучших грузинских поэтов. Были выслушаны телеграммы из Тбилиси, Баку, Кутаиси и других кавказских городов. Когда читалась телеграмма преподавателей и учеников I тбилисской гимназии, к юбиляру подошел Немирович-Данченко и обнял его. Были также телеграммы от общин грузинских студентов, из других городов России.

Опять живо и эффектно выступил грузинский актер Котэ {272} Месхи. Его блестящая речь накануне в Малом театре произвела на публику сильное впечатление; когда и здесь он попросил слова, мгновенно наступила тишина. Котэ Месхи подошел к главному столу, почтительно склонился перед Ермоловой, проникновенно и тихо произнес: «Когда я уезжал из Грузии, мне дано было поручение: если я увижу великую Ермолову, поклониться ей от Грузии… Несравненная Мария Николаевна, струны моего сердца задрожали. Я понял ваше любящее сердце. Когда вы проявили столько любви к Грузии, изобразив на сцене ее царицу, вы сами пережили те страдания, какие изображали. Будьте же светом и впредь зажигайте сердца»[334]. Слова Месхи прозвучали с пленительной искренностью. Взволнованная Ермолова вышла из-за стола и поклонилась актеру низким поклоном. Это было выражением дружбы, любви, глубокой благодарности и знаком несокрушимой духовной связи между грузинским и русским народами. Аплодисменты не смолкали. Южин встал, поднял руку и после небольшой паузы обратился к Котэ Месхи: «Передай Грузии, что если вчера, когда ты привез мне ее привет, я готов был поцеловать ее дорогую мне землю, то сегодня, когда ты принес сюда ее слова благодарности и любви… я был бы готов даже напоить эту землю своей кровью»[335]. И снова грянули аплодисменты. Гости из грузинской колонии запели грузинское «Мравалжамиэр».

Выступал известный антрепренер Никулин. После поздравления юбиляра от имени провинциальных актеров Никулин коснулся трудных условий их работы и жизни. «На тяжелом поприще творческого труда в провинции, — заключил он, — … неугасимым маяком светит всем Малый театр, и в нем — Южин»[336].

В ответном слове Южин просил передать театральной провинции России глубочайшую благодарность и уважение их честному труду.

К четырем часам утра настал черед заключительному слову юбиляра.

Южин заговорил о том, что все это время он пытался объяснить себе, за что ему устроили такой восхитительный праздник, чем заслужил он столь высокую награду. И вот сейчас, — сказал юбиляр, — он нашел объяснение. Московская общественность приветствовала не Сумбатова, она объяснялась в любви не Южину, а актеру вообще, театральному искусству как высшему синтезу жизни, как отражению жизни, как искусству, которое приносит в жизнь прекраснейшие чувства, благороднейшие мысли. После этого он говорил о назначении {273} человека как члена общества, о его высоких обязательствах перед народом. Каждый человек, сказал он, должен петь гимн во славу жизни, «любовь к жизни есть источник всех успехов, всего того, что сделал лично я». Южин отметил, что «актер есть не развлекатель», а «общественный деятель», он гордится тем, что народ награждает венками театр — этот истинный очаг культуры и искусства. «И высшая моя гордость, — заключил юбиляр, — что я актер».

В конце банкета по его просьбе были посланы приветственные телеграммы Г. Н. Федотовой и Е. К. Лешковской, которые не присутствовали на торжестве из-за болезни.

Во главе Малого театра

Еще при жизни Ленского, в сентябре 1908 года, Теляковский предложил Южину пост главного режиссера Малого театра. Южин решительно отказался. Но позднее он дал согласие заменить так досадившего актерам управляющего труппой Нелидова. «Я долго мучился и согласился с тем, чтобы вступить в должность с 1 апреля, с окончания этого сезона, чтобы иметь время приготовиться к этому огромному делу…»[337], писал он П. П. Гнедичу 4‑го октября 1908 года.

Назначение Южина руководителем Малого театра поддержали ведущие актеры. Так, например, Ермолова в письме к М. Г. Савиной прямо говорит о том, что «… в будущем только надежда на А. И. Южина, если он сумеет удержать колеблющееся здание, готовое рухнуть, ему нужны для этого силы Самсона, дай бог»![338] Так же благожелательно откликнулась Федотова, которая в ту пору болела и по существу была оторвана от жизни театра. «Дорогой друг мой, Александр Иванович! — писала она. — Разумом я совершенно понимаю, что Вы принесете много пользы Малому театру Вашей энергией, Вашей общительностью, которая поможет Вам привлечь русских и иностранных драматургов… Удастся ли Вам побороть все трудности, накопившиеся вследствие отсутствия настоящих сценических сил и, как слышно, общей распущенности, конечно, молодых членов труппы. Только бы бог сохранил Ваши силы и избавил от посторонних вмешательств, и тогда, надеюсь, все пойдет хорошо.

… Верьте, мой дорогой друг, Ваш старый товарищ, убогая старушка, никогда не переставала любить Вас и видеть в Вас надежду и оплот нашего родного театра»[339].

31 марта 1909 года Южин приступил к исполнению своих {274} новых обязанностей. Летом он несколько недель отдыхал во Франции, где составил репертуар и план работы театра на будущий сезон; затем неделю провел в Покровском и вернулся в Москву.

9 августа состоялось общее собрание труппы Малого театра. Южин произнес свою программную речь, известную под названием «Речь Южина труппе». В этой речи он сформулировал задачи не только Малого театра, но и русского реалистического театрального искусства в целом. Эта речь имела особое значение в тот период, ибо необходимо было, с одной стороны, преодолеть творческий кризис Малого театра и, с другой стороны, защитить театр вообще от засилия формалистического и абстрактного реакционного искусства.

Первое, с чем обратился Южин к труппе, был призыв к единению всех творческих сил театра, «объединению всей труппы». Южин говорил, что необходима реорганизация театрального дела, что коллективу придется провести большую творческую работу, и его не должно пугать, если на пути к восстановлению авторитета театра встретятся неудачи и даже провалы.

Южин понимал, что преодоление творческого кризиса Малого театра означало в то же время победу и над беспредметным реакционным искусством. Однако успешному решению этой задачи мешало то обстоятельство, что формалистическое искусство входило в моду, что большая часть актеров была заражена модернизмом. Отлично понимая, что формализм неприемлем для русского театра, Южин в то же время был не против новаторства в театре и не исключал то позитивное, что могло оно дать прогрессу театральной культуры. Прекрасное должно быть величаво, — часто повторял Южин, — искусство должно вечно светить ровным, лучезарным светом… «Если вы внимательно вглядитесь в характер света после пронесшегося урагана, вы непременно заметите, что свет как будто ярче, богаче, сильнее, чем был перед ураганом…»[340]. Так и театр, — продолжал он, — загорится ярким светом, если нам удастся преодолеть современные болезни, нововведения и формалистическое экспериментаторство.

Сегодняшние театры, — обращался Южин к труппе, — «… делятся на два рода. К первой группе относятся академические театры, которые развиваются на основе реалистических традиций. Ко второй — “театры исканий”, старающиеся “оторвать пламя от старого факела”, с которым многие века театр прокладывает себе дорогу.

В борьбе друг с другом обе стороны порой допускают ошибки. Представители первой группы защищают то, что защищать не следовало бы (грубый натурализм, гнусное фотографирование), {275} вторые же стремятся туда, где не остается вообще ничего от искусства (к формализму). Дело доходит до того, что в руках бездарностей великие произведения Грибоедова, Гоголя, Островского и др. превращаются в бесцветный и безвкусный материал, который подается нашему многотерпеливому зрителю не только с провинциальных подмостков, но и со святой для нас сцены Малого театра». Возможность преодоления критической ситуации в творческой жизни Малого театра Южин видел, с одной стороны, в развитии современного реалистического искусства, а с другой, — в восстановлении классического репертуара на сцене театра. «Наш театр, — говорил Южин, — русский театр. Русский писатель, как русский актер, — цари этого театра. Русская жизнь — главный, если не единственный предмет его художественного воспроизведения…»[341] Что касается классики, то репертуар театра должен быть обновлен лучшими шедеврами как русской, так и западной драматургии. По мнению Южина, подбор пьес из западноевропейской драматургии и сложен и прост одновременно. Прост, потому что западноевропейская драматургия чрезвычайно богата. Сложен ввиду того, что пригодное для западной сцены не всегда подходит для русской.

Таким образом, Южин в своем выступлении придал особое значение выработке репертуарной политики театра. Он представил образцовый репертуарный план, в котором большую часть занимали русские пьесы. Что касается соотношения «старых» и «новых» пьес, то предпочтение было отдано «новым».

Южин в своей речи поставил вопрос и об ансамбле, как определенной школе. Он видел, что эпоха талантливых единиц миновала, что театр — ансамбль, театр — труппа. Отсюда идет известная формула: «Если Людовик XIV мог сказать, что государство — это он, то с гораздо большим правом труппа всякого театра может повторить это затрепанное выражение. Действительно: театр — это актер, это актеры, это труппа»[342].

Исходя из сказанного, Южин требовал от актера не только таланта, но и стремления к творческому коллективному труду. По его мнению, свободу актеру в театре мог дать лишь совершенный творческий труд. В то же время он требовал, чтобы театр создавал все условия актеру для этого свободного творческого труда. Для того, чтобы в театре постоянно царила напряженная творческая атмосфера, чтобы молодые актеры имели возможность набираться опыта и расти, в театре, по предложению Южина, была введена система дублеров.

В своей речи Южин сформулировал целый ряд мероприятий, направленных на упрочение дисциплины в театре. Эти мероприятия в некоторых случаях касались второстепенных, {276} на первый взгляд, вопросов. Однако без них невозможно было продолжить и развить те традиции Малого театра, которые шли от Щепкина, Мочалова и П. М. Садовского.

Южин твердо взялся за дело. Умный и тактичный, он как руководитель театра оставил в истории русского театрального искусства такой же неизгладимый след, как актер и драматург.

«А. Южин… в театре поддерживал строгую дисциплину, был добр, общителен и искренне любил Малый театр, — вспоминал В. А. Теляковский. — За работу Южин принялся энергично и с самого начала стал подробно разрабатывать репертуар, не только в смысле выбора пьес и распределения ролей, но и в смысле сроков новых постановок, до репетиций простых и генеральных включительно… Малый театр, по правде сказать, был благодаря стараниям Южина действительно в стройном порядке»[343].

А. А. Яблочкина писала: «Малый театр был за ним как за каменной стеной. Чтобы ни случилось, в какое бы тяжелое положение мы ни попадали, мы знали, что поможет Южин, его ум, такт, умение обойтись с людьми, знание театра и вера в его значение. С Южиным мы обходили все мели и рифы, он выводил нас на широкое русло. Актеры других театров всегда нам говорили: “Хорошо вам — у вас есть Южин”»[344].

Интересно, что в 1912 году на страницах «Петербургской газеты» М. Г. Савина сетовала, что руководитель Александринского театра Котляревский не заботится обеспечить свой театр хорошими пьесами, перепоручая это важное дело второстепенным лицам. «Почему Котляревский сам лично не занимается обогащением репертуара, тогда как у Южина-Сумбатова новый и “хорошо составленный репертуар” готов еще в апреле каждого года, задолго до начала сезона», — спрашивает актриса.

Южин был одновременно и ведущим актером Малого театра и руководителем его. Как актер он был связан со своими коллегами крепкими дружескими взаимоотношениями, как руководитель — поддерживал в театре железную дисциплину, умея при этом оставаться добрым, искренним человеком и пользоваться в театре безграничной любовью. По словам Яблочкиной, «… Южин был и прекрасным товарищем, чутким, отзывчивым человеком. Александр Иванович, несмотря на свой суровый и несколько холодный вид, был необыкновенно добрым человеком. На меня очень часто возлагали обязанность ходить с подпиской для наших бывших товарищей — провинциальных актеров, оказавшихся в трудном положении, {277} и я не помню ни одного случая отказа Александра Ивановича, Иногда и у самого-то в кармане пусто, но он отдаст последнее, только извинится, что больше нет… Исполняя должность управляющего труппой, волей-неволей он должен был порой принимать официальный тон, а иногда и “распечь” кого-нибудь из провинившихся, но в поездке он совершенно преображался: там он был только товарищем, всех нас объединял, всегда был в духе. Вместе мы все обедали, ужинали, при нем всегда загорались принципиальные споры, сыпались воспоминания, он добродушно подсмеивался, шутил. Нельзя без радости вспомнить его улыбку: от глаз и по всему лицу шли мелкие-мелкие морщинки, и оно делалось каким-то детским, светлым. Такую же улыбку, которая освещает все лицо, я знала еще у К. С. Станиславского.

Помню, как в Одессе Южин и Рыбаков проходили курс лечения от полноты, брали ванны и должны были потом идти пешком большой конец. Рыбаков приходит однажды обедать возмущенный, мрачный, не глядит на Южина. Что такое?

— Нет, вы представьте себе! — вдруг взрывается Рыбаков. — Я пру пешком, обливаюсь потом, а этот франт обгоняет меня на извозчике да еще помахивает шляпой в знак приветствия и хохочет. Это называется лечением!»[345]

Здесь кстати вспомнить одну известную всей труппе опасную привычку Южина: ложиться спать с горящей папиросой в руке. Он часто прожигал постельное белье и даже рубашку: Если папироса потухала, Южин в полусонном состоянии зажигал ее снова. Эта его привычка послужила причиной многих неприятностей.

Однажды после окончания сезона труппа выехала на гастроли в Саратов. Поезд был вечерний, и Южин с Марией Николаевной сразу легли спать. Как всегда, он приготовился закурить, чиркнул спичкой, но внезапно вспыхнул весь коробок, огонь сильно опалил его ладонь и пальцы. Аптечка, которую нашли в поезде, оказалась без лекарств; к счастью, у Южина была с собой питьевая сода, ею присыпали ожоги. Боль Южин переносил стоически, но волновался, что это происшествие может оттянуть начало гастролей.

Другой раз на гастролях в Ростове привычка Южина послужила причиной пожара в гостинице, который с трудом потушили к утру. Дошло до того, что хозяин гостиницы чуть ли не судился с Южиным, добиваясь возмещения убытков.

Творческий рост Малого театра был возможен только на основе дальнейшего развития реалистических традиций. Этот процесс был в первую очередь связан с развитием современной драматургии. Еще в 1897 году, излагая свои эстетические принципы, Южин писал, что вне современной драматургии не существует {278} театра, так как театр должен отображать характерные черты своей эпохи, ее людей, мысли, стремления. Став руководителем театра, Южин должен был претворить в дело свои творческие воззрения, однако часто это было связано с непреодолимыми трудностями. Дирекция императорских театров запрещала ставить пьесы Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, М. Горького, с другой стороны, сам Малый театр строго-настрого закрыл двери перед модернистской драматургией.

Таким образом, в распоряжении театра оставались пьесы, в которых не находили отображения большие и сложные проблемы современной русской жизни. В большинстве своем это были доведенные до натурализма произведения. Надо было обладать железной волей, чтобы в таких условиях сдвинуть дело с мертвой точки. Но Южин решил эту задачу. Н. Е. Эфрос писал, что под руководством А. И. Южина в сезон 1909/1910 г. Малый театр проделал колоссальную работу и достиг больших успехов. «Дом Щепкина», обреченный, по предсказаниям злопыхателей, на гибель, не только твердо держался своих позиций, но и подавал большие надежды. В сезон 1909/1910 г. были успешно поставлены «Фигаро», «Нора», «Мария Стюарт», «Горе от ума». Южин выполнял обещание, данное актерам: в двенадцати новых спектаклях сезона были заняты все актеры труппы.

Творческий успех вернул театру зрителя. Если доход предыдущего года едва достиг 100 тыс. рублей, то в новом году он составил 270 тыс. рублей.

Ермолова, которая еще несколько лет назад намеревалась оставить театр, теперь снова включилась в творческую жизнь труппы. Т. Л. Щепкина-Куперник, вспоминая этот эпизод, писала: «А сколько лишних побед насчитал бы Малый театр, если бы прежняя дирекция так же относилась к молодой Ермоловой, как к стареющей относился Южин»[346]. Южин, приглашая Ермолову в театр после ее годового отсутствия, писал ей: «Раз и навсегда: никогда ни о чем меня не просите, а только всегда приказывайте»[347].

Сезон 1909/1910 г. открылся пьесой Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». По просьбе Южина, Ермолова исполнила роль царицы Марфы. Это была небольшая роль, но участие Ермоловой в спектакле, да еще в день открытия сезона вызвало большой интерес зрителя.

Вторым спектаклем, в котором приняла участие Ермолова, были «Привидения» Ибсена. И постановка спектакля, и прекрасное исполнение Ермоловой роли фру Альвинг принесли большую победу Малому театру, свидетельствующую о его {279} неистощимой творческой потенции. Достойным партнером Ермоловой в этом спектакле был молодой талантливый А. А. Остужев.

В Александринском театре «Привидения» выдержали всего три представления, в Художественном — тринадцать, в Малом театре спектакль занял прочное место на много лет. В одном только ноябре 1910 г. театр показал его семь раз.

Несмотря на слабое здоровье, Ермолова в течение 1909 – 1917 гг. создала 16 сценических образов. За эти годы она оставалась верной соратницей Южина. Как и во времена блестящей деятельности «великолепного трио», их объединяло стремление повысить художественный уровень театра, оживить и расширить классический репертуар. Приведем одно из писем Ермоловой, свидетельствующее о неразрывности их творческого союза в те годы.

«Дорогой мой Александр Иванович,… Вы для меня были не только товарищем-артистом, художником, но и другом. Во все трудные и серьезные минуты моей жизни Вы всегда были моей опорой и поддержкой, и с Вами всегда тяжелое бремя сценического искусства казалось легче. Как благодарить за такое отношение? Слов не найдешь… Ваше значение для театра не меньше моего, и если от меня остался только кусочек старого изорванного знамени, но когда-то дорогого, то Вы еще неизменно идете вперед, дальше и дальше… Какое богатое разнообразие таланта обнаружили Вы в последние годы, как Вам удаются эти роли комедии с драмой!»[348]

Лишь в одном вопросе их мнения разошлись. Это было в театральный сезон 1913/1914 г. Южин наметил восстановить «Макбета», убежденный, что Ермолова ответит на его просьбу и согласится сыграть роль леди Макбет. Он уверял ее, что возраст не помеха, что исполненная ею роль леди Макбет впишется золотой строкой в историю мирового театра. В доказательство приводил как пример долголетия сценической жизни Сару Бернар и Томмазо Сальвини, которые в 60 – 70 лет играли роли молодых героев. Но Ермолова отказалась категорически. «Помните, что в нынешнем году мне минуло 60 лет… — писала она Южину. — Что нам вспоминать о Саре Бернар, о Сальвини. Мы отдали уж все, что имели, театру, и больше ничего нет. У меня по крайней мере, т. е. для такой роли. Итак, дорогой мой товарищ, не обращайтесь со мной, как с институткой… Несмотря на все огорчения, которые я Вам причиняю, поверьте, что мне очень больно, я не могу ответить Вам иначе»[349].

Борьба против модернистов за сохранение и развитие реалистического театрального искусства проходила в сложных условиях, от руководителя нужны были большой такт, принципиальность {280} и выдержка. Дело осложнялось тем, что в труппе театра нашлись сторонники новых веяний, которые требовали включения в репертуар модернистских опусов. При поддержке Теляковского Южин твердо стоял на своем и закрыл двери Малого театра для пьес подобного рода.

Только один раз Южину пришлось уступить: на сцене театра был показан формалистический спектакль — и об этом он с сожалением вспоминал до конца своих дней. А было так. По настоянию противников, для постановки пьесы Мольера «Лекарь поневоле» был приглашен режиссер Ф. Ф. Комиссаржевский. Приглашению предшествовало письмо Комиссаржевского к Южину, в котором тот заверял руководителя Малого театра, что ни на йоту не отойдет от великих традиций Щепкина.

Но обещание осталось лишь обещанием. Комиссаржевский спектакль «Лекарь поневоле» решил явно в формалистическом плане. К этому добавилось и то, что Теляковский поручил ему составить план юбилейного вечера, посвященного 50‑летию со дня смерти М. С. Щепкина. Комиссаржевский, составив план, включил в него спектакль «Лекарь поневоле» и, минуя Южина, представил на утверждение Теляковскому. Программа Комиссаржевского предусматривала не показ творчества Щепкина как зачинателя русского реалистического театрального искусства, а показ эволюции Малого театра от реализма к символизму. Ознакомившись с этой программой, Южин отверг ее и сам взялся за постановку юбилейного вечера.

Из программы Комиссаржевского осталась лишь пьеса «Лекарь поневоле». Однако, увидев генеральную репетицию, Южин изъял спектакль из программы юбилейного вечера, как полностью несовместимый с реалистическими принципами театра и с традициями Щепкина.

Юбилейный вечер Щепкина прошел с большим успехом как праздник реалистического театра. Ермолова в знак благодарности направила Южину телеграмму: «Да поможет господь нашему театру сохранить навсегда славные традиции и заветы родного нам великого Щепкина — веру, любовь правду и работу в искусстве. Шлю сердечный привет. М. Ермолова»[350].

Пьесу «Лекарь поневоле» показали после юбилейного вечера. Спектакль прошел несколько раз и был снят Южиным с репертуара. Этим воспользовались реакционная пресса и модернисты всех мастей, начав ничем не прикрытую травлю руководства Малого театра, Это была борьба принципов. Однако, хотя численное превосходство было на стороне противников, победила линия Южина.

Южин не изменял раз взятому курсу. Правящие реакционные {281} круги в его поведении усматривали демократическую направленность. Правые газеты обвиняли Южина в «антигосударственных» настроениях, указывая, что южинский «демократизм» наносит вред «интересам русской общественности».

Незадолго до начала первой мировой войны Южин поехал во Францию, где собирался отдохнуть на побережье Средиземного моря. Но в июне 1914 года, почувствовав приближение войны, он срочно выехал в Россию.

Новый театральный сезон начался уже в условиях войны. Официальные круги требовали от Южина спектаклей на военную тему. 9 сентября 1914 года он писал Гнедичу: «… я решительно не представляю себе, во что выльется предстоящий сезон, т. е. явится ли театр связанным с жизнью и ее грозою…

Внутренняя сторона переживаний слишком сложна, глубока, болезненна, и ее теперь на сцену драмы выносить еще не время: слишком точится сердечной кровью. Обществу хочется не прямого воспроизведения своих страданий, хотя бы пьесами, только аналогичными с современностью…»[351]

Как видно из этого письма, Южин с первых же дней мировой войны определил свое отношение к ней. Репертуар Малого театра в годы войны пополнялся главным образом классикой и возобновлением прежних патриотических пьес. На тему войны были поставлены только две пьесы: одноактная «Ветеран и новобранец», драматический случай из 1854 года А. Ф. Писемского и «Светлый путь» С. Д. Разумовского.

30 января 1915 года исполнилось 45 лет сценической деятельности Ермоловой. Южин просил ее согласия отметить эту дату юбилейным вечером. Ермолова категорически отказалась, мотивируя тем, что она не имеет морального права устраивать свои празднества в пору всеобщего народного бедствия.

 

Шли годы. Из театра — да и не только из театра — уходили в небытие соратники и друзья, люди, с которыми Южин служил большому делу русского театра и русской культуры. Так совершенно неожиданно ушел из жизни его театральный друг К. Н. Рыбаков. В связи с его кончиной было напечатано в «Русском слове» интервью с Южиным: «… Малый театр, — сказал Южин, — потерял в Рыбакове исключительную силу…, а я, может быть, больше, чем кто-нибудь, потерял в нем дорогого и близкого друга…»[352] Он считал Рыбакова твердой основой старого театра. Новое театральное искусство, говорил он, может развиваться и расцветать, если только будет опираться на титанический труд, будет верным делу и борьбе за истинно прекрасное таких гигантов, каким был Рыбаков.

{282} Южин свято хранил память о тех, кто воздвиг невиданной красоты здание русского искусства. Отдавая дань им, великим зодчим, он писал, что Щепкин служил «идее русского театра не одним гением своим, но и всей силой своего убеждения в его значении, всей мощью его духа»[353]. Он писал и о мочаловском гении, первая сторона которого «… и самая важная с точки зрения общественного значения всякого художника — это необычайная близость ко всем важнейшим течениям современного ему общества, творческое воплощение идеалов и стремлений своего времени в конкретные и живые образы»[354].

Южин чтил и тех, кто продолжил святое служение, и с глубокой скорбью переживал каждую утрату.

Но жизнь не останавливалась, театр требовал от него творческих сил, ума, таланта, и он щедро отдавал себя служению искусству. Как справедливо отмечала Е. Д. Турчанинова, то, что говорил Южин о Щепкине и Мочалове, перед гением которых он преклонялся, можно смело сказать о самом Южине[355].