Часть третья Пути развития советской психологии

 

Раздел I
СТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ И НАЧАЛЬНЫЕ ЭТАПЫ
ЕЕ РАЗВИТИЯ

 

глава I Идейная борьба в советской психологической науке в первые годы ее развития

Советская психологическая наука, рожденная Великой Октябрьской социалистической революцией, опиралась и опирается в своем развитии на диалектико-материалистическую философию К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. Вместе с тем она прямая наследница передовых психологических взглядов русских мыслителей XVIII и XIX вв., передовой научной мысли И. М. Сеченова и И. П. Павлова, всей идейной борьбы за материалистическую психологическую науку в предоктябрьский период ее развития.

Октябрьская революция раскрепостила отечественную науку, открыла широкий простор развитию материалистических взглядов, распространение которых всячески тормозилось и преследовалось в царской России.

Одни из первых актов Советского правительства, направленных на содействие передовой материалистической науке молодого Советского государства, – решение о создании Государственного института мозга (под руководством В. М. Бехтерева – 1918 г.) и декрет Совета Народных Комиссаров от 21 января 1921 г. о помощи лаборатории, возглавлявшейся И. П. Павловым.

В первые годы Советской власти было положено начало также ряду новых психологических учреждений в стране (бюро психологических исследований при Народном комиссариате просвещения РСФСР, психологическая лаборатория Московского городского отдела народного образования, психологическая лаборатория Педологического института в Москве и многие другие учреждения, занимавшиеся так же, как и только что названные, главным образом вопросами прикладной психологии).

Характерно, что даже в Психологическом институте Московского университета, директор которого профессор Г. И. Челпанов (1862-1936) раньше решительно восставал против развертывания в этом институте работ по прикладным проблемам, было открыто новое отде

ление, занимавшееся вопросами психологии труда. Эти же проблемы изучались и психологической лабораторией Центрального института труда Всероссийского Совета Профессиональных Союзов.

Психологическая наука молодой советской России делала свои первые шаги по исследованию практических вопросов, которые ставило перед ней строительство новой жизни. И те возможности, которые открылись перед психологией уже в этот период в плане использования ее достижений с целью решения практических задач, свидетельствовали о необходимости ее дальнейшего широкого развития.

Основным и решающим в развитии зарождавшейся в то время советской психологии была, однако, идейная борьба, которая резко обострилась в психологической науке в годы, последовавшие за Октябрьской революцией, и которая, разгораясь все более и более и находя свое выражение в широких публичных дискуссиях и в научных спорах в печати, завершилась в конечном итоге полной победой психологов, стоявших на материалистических позициях.

Один из начальных моментов этой борьбы – выход в свет в 1920 г. работы П. П. Блонского (1884-1941) «Реформа науки». Автор ее, говоря о необходимости реформы психологии, решительно отвергает психологию как науку о душе или о душевных явлениях с ее методом самонаблюдения – этим, как иронически замечает Блонский, «потомком внутреннего зрения никогда не ошибающейся чистой души» [1920, стр. 28]. Психология, как ее представляет в этой своей работе Блонский, должна быть биологической наукой; она «изучает свой предмет – поведение живых существ – обычными методами естественнонаучного познания, т. е. наблюдением и экспериментом, стремясь, в конечном счете, дать наиболее точные, т. е. математические, формулы поведения» [там же].

Вместе с тем Блонский со всей категоричностью подчеркивает, что все виды деятельности человека глубоко социальны и научная психология может существовать лишь как социальная наука. Он считает «нелепым» деление психологии на индивидуальную и социальную. Именно в этом направлении и должна быть реформирована традиционная психология. А с этим связан еще один весьма важный «переворот» в «современной архаической психологии»: преодоление присущего ей интеллектуализма, при котором чувства и воля обычно, как указывает Блонский, фигурируют в психологии лишь в минимальных дозах. Традиционная психология, писал Блонский, изучает человека, «оторванного, насколько возможно, от социальной жизни и активной деятельности», человека, у которого атрофировалась большая часть его чувств и который превратился всецело в «теоретического» человека, «отдавшегося, в качестве такового, исключительно самоанализу» [1920, стр. 30]. Современную ему психологию Блонский квалифицировал как психологию «кабинетного ученого, ушедшего с головой в самоанализ» [там же].

Сходные взгляды Блонский высказывает и в своей следующей работе «Очерк научной психологии» [1921]. И здесь он характеризует психологию как науку о поведении живых существ, но тут же с полной определенностью указывает, что психология – социальная наука, поскольку «поведение индивидуума есть функция поведения окружающего его общества» и его нельзя рассматривать вне социальной жизни людей. «Человеческий индивидуум есть социальный продукт; он не абстрактная общественная единица и не столь же абстрактная внеобщественная индивидуальность, но именно вполне конкретный продукт действующей на него активной и изменчивой человеческой среды, на которую он реагирует приспособлением и уподоблением (подражательностью) то себя к ней, то ее к себе» [1921, стр. 54].

Выдвигая эти положения, Блонский вместе с тем подчеркивает, что общественное поведение людей должно изучаться в его историческом развитии, а это последнее мыслится им в полном соответствии с пониманием исторического процесса с позиций исторического материализма. С этих позиций Блонский характеризует поведение человека как производную поведения того класса, к которому принадлежит данный индивидуум. Понятие «человек вообще», указывает он, есть пустое отвлеченное понятие; каждый человек непременно есть человек того или другого класса. Поэтому необходимо быть «глубоко историчным» и «приводить поведение

человека в связь с классовой ситуацией в данный момент». Это, по мнению Блонского, должно быть основным методологическим приемом для всякого общественного психолога [1921, стр. 73]. Никаких неизменных и общеобязательных законов человеческого поведения в обществе, пригодных для «человека вообще»,  существует.

В соответствии со сказанным Блонский дает краткую характеристику «поведения классов в капиталистическом обществе» [1921, стр. 74-75].

Подчеркивая необходимость изучать поведение людей в его историческом развитии, Блонский связывает этот тезис с более широким требованием – изучать поведение генетически, динамически, в плане развития, изменения. Научная психология, говорит он, есть прежде всего генетическая психология.

При этом история поведения человечества, указывает Блонский, есть только часть истории поведения всех живых существ [1921, стр. 13]. Поэтому психологию человека и психологию животных нельзя рассматривать как не зависящие друг от друга науки. Подобно детской психологии, психология животных является также исходной для общей психологии [там же]. Изучать психику надо в сравнительно-генетическом плане. Научная психология есть сравнительно-генетическая психология [1921, стр. 28].

Взгляды Блонского, выраженные в названных выше книгах, были первым боевым призывом к коренной, революционной перестройке традиционной психологии, исходившим от философа, психолога, педагога, впервые в своих взглядах опиравшегося на философию марксизма.

Правда, это была лишь первая и не вполне еще удачная попытка в этом направлении, поскольку к тому времени марксистской философией, как диалектическим, а не механистическим материализмом, Блонский, так же как и другие его современники-психологи, в достаточной мере еще не овладел. Ошибочно было понимание им поведения как предмета психологии, что он рассматривал как якобы отвечающее идее марксистской психологии. Поведение в первых работах Блонского отрывалось от сознания, которое оказывалось вне предмета психологической науки. Неправомерно было отрицание социальной психологии как особой отрасли психологического изучения, полное слияние ее с «индивидуальной» (общей) психологией. Однако начало построению психологии на марксистской основе, хотя бы и в самом еще скромном, незначительном масштабе, все же было

положено. Во всяком случае, впервые некоторые из положений марксизма получили отражение в качестве руководящих и основополагающих в психологических работах, посвященных самому основному вопросу: какой

должна быть подлинно научная психология.

И это было тем более знаменательно, что указанные выше мысли высказывались ученым, предшествующие труды которого (хотя он сам и участвовал в революционной борьбе в России в период революции 1905 г.) строились на основе идеалистической методологии и который был учеником одного из самых «благонамеренных» психологов царского времени – руководителя Психологического института при Московском университете Г. И. Челпанова.

Одновременно с Блонским боевое наступление на старую, идеалистическую психологию велось и другим учеником и сотрудником Г. И. Челпанова – К. Н. Корниловым (1879-1957). В 1921 г. он опубликовал книгу «Учение о реакциях человека», уже известную до этого в рукописи многим психологам того времени и вскоре вышедшую вторым изданием. В этой работе, излагая результаты своих многолетних исследований скорости и силы реакции, проведенных в Институте психологии, Корнилов высказал и свои взгляды по ряду основных, принципиальных вопросов психологии, в частности о необходимости ее категорического отделения от философии, говоря о которой Корнилов имел в виду идеалистические философские концепции, только тормозившие, как он подчеркивал, развитие научной психологии, делавшей ее умозрительной.

Наиболее широкий общественный резонанс получил доклад Корнилова «Психология и марксизм»[1], сделанный на I Всероссийском съезде по психоневрологии, состоявшемся в Москве в январе 1923 г. Именно в этом докладе впервые в присутствии широких кругов психологов и представителей смежных наук был дан бой старой, идеалистической психологии с позиций марксистской философии. И именно на этом съезде разгорелась страстная борьба вокруг вопросов, поднятых в докладе.

Какой, спрашивал Корнилов, должна стать психология под влиянием марксизма? Прежде всего, отвечал он, должно измениться коренным образом понимание самого предмета психологии. Марксизм, указывал докладчик, в корне порывает с дуализмом духа и материи, сводя

 

духовное, психическое к материальному [1925, стр. 6]. Это сведение нельзя мыслить, однако, аналогичным тому, как понимали взаимоотношение психического и материального вульгарные материалисты XIX в., трактовавшие мысль как выделение мозга, подобное выделению желчи из печени. Психика не есть выделение мозга, а свойство высокоорганизованной материи. Такое ее понимание не уничтожает психических процессов, а считает их столь же реальными, как и любое другое свойство материи.

Но если психика есть свойство высокоорганизованной материи, то к ее изучению естественно применить в первую очередь и раньше всего «методы объективного и экспериментального наблюдения».

Выдвигая этот тезис, Корнилов не отрицал, однако, полностью самонаблюдения. Требуется, по его мнению, не элиминировать последнее, а лишь регулировать и контролировать его при помощи объективного и экспериментального метода [1925, стр. 10].

Исходя из указанных положений, Корнилов, естественно, решительно возражал как против широко распространенной в то время теории психофизического параллелизма, так и против теории психофизического взаимодействия.

Останавливаясь на проблеме так называемой самопроизвольности человеческой психики, он отвергал необходимость допущения какого-то особого стимулирующего начала вроде, например, апперцепции Вундта, будто бы создающей единство нашей психики и являющейся источником ее активности. И вместе с тем он указывал на то, что марксизм вовсе не предполагает механистическое понимание мира, а требует лишь признания материи как объективной реальности, существующей независимо от человеческого сознания. Возникновение психики на определенной ступени развития материи, ее организации ничуть не загадочнее, по мнению Корнилова, чем возникновение каких-либо других явлений, кажущихся самопроизвольными, в неорганической природе [1925, стр. 13].

Так же как и Блонский, Корнилов подчеркивал значение для психологической науки и другой стороны марксизма – социологической, теории исторического материализма. Психология личности, индивидуальная психология, становится понятной лишь на фоне классовой психологии, которая, в свою очередь, определяется экономическими и социально-политическими факторами [1925, стр. 15]. Полная система современной психологии, говорил Корнилов, «должна включать в себя прежде всего социальную психологию» [1925, стр. 15-16].

Перед марксистской психологией, отмечал Корнилов, заканчивая свой доклад, стоят и чисто практические, прикладные задачи. Подобно мысли Маркса о том, что «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 3, стр. 4], задача психологии не только в том, чтобы объяснить психику людей, но и овладеть ею [1925, стр. 16].

Все эти положения развиваются Корниловым и в дальнейших его работах, опубликованных в 1923 и в 1924 годах, в том числе и в докладе «Диалектический метод в психологии» на II Всероссийском психоневрологическом съезде (1924 г.). Съезд решительно отвергнул тезис

А. П. Нечаева: «ни идеализма, ни материализма» – и тем самым еще более укрепил позиции первых психологов-марксистов.

В этих работах Корнилов решительно восстает против наивного «естественнонаучного» вульгарного материализма, отрицающего психику как особое свойство материи, возникающее на определенной ступени ее развития, и сводящего ее к движению материи. Возражения Корнилова в этом вопросе направлены как против французских и немецких материалистов XVIII и XIX вв., так и против того, как пишет Корнилов, «чересчур-материализма», выразителем которого в советской научной литературе того времени был Э. Енчмен, противопоставлявший основной формуле марксизма: «сначала материя, затем сознание» – свою формулу: «сначала материя и никогда сознание» [1923, стр. 56] – и утверждавший непознаваемость чужой душевной жизни.

Совсем иное отношение было у Корнилова к работам И. П. Павлова и В. М. Бехтерева. Характеризуя их «непреклонную борьбу» с умозрением в психологии как бессмертную заслугу [«Психология и марксизм». Под ред. К. Н. Корнилова. Л., Госиздат, 1925, стр. 69], он подчеркивает необходимость тесного сближения психологии с «рефлексологией» (называя так не только действительную рефлексологию Бехтерева, но и физиологию высшей нервной деятельности Павлова). И такое сближение обеих наук он считал возможным именно на почве материалистического понимания психических процессов, не отрицающего существования последних как «своеобразных явлений природы» [там же, стр. 32]. Корнилов широко цитирует многочисленные высказывания Павлова о психологии, особенно отмечая свое согласие с положением о том, что физиологи строят «фундамент нервной деятельности», а психологи – «высшую надстройку».

Вместе с тем он выделял в воззрениях Павлова и Бехтерева положения, с которыми, как он писал, «никак нельзя согласиться». Сюда он относил «переоценку» роли естествознания вообще и объективного изучения высшей нервной деятельности в частности. Такую переоценку он усматривал в отдельных высказываниях Павлова, касающихся роли естествознания в решении некоторых общественных вопросов. Критику этих положений Корнилов обосновывал высказываниями Энгельса о том, что «нас окружает не одна природа, но и человеческое общество, которое, подобно природе, имеет свою историю развития и свою науку» [1925, стр. 28].

Рассматривая принципы рефлексологии, установленные Бехтеревым, Корнилов отмечает, что многие из них заимствованы из традиционной психологии. Мало того, иногда материал, даваемый рефлексологией, оказывается, по оценке Корнилова, даже «более легковесным», чем то, что добыто экспериментальной психологией [1925, стр. 31].

Говоря об отношении Корнилова к работам Павлова и Бехтерева, необходимо отметить, что им нигде не упоминается имя И. М. Сеченова. И это было вообще характерно для советских психологов того времени. Сеченовское наследство еще никем не использовалось, и его труды даже почти не издавались. Их огромное значение для развития материалистической психологии должным образом еще не было оценено, и обычно позиция Сеченова ошибочно рассматривалась как механистическая.

Что касается начавшего широко распространяться в то время в США бихевиоризма, то это течение Корнилов расценивал как теоретически более конкретное, а практически более необходимое по сравнению с так называемой эмпирической психологией, господствовавшей раньше. Однако и бихевиоризм, указывал он, опять- таки неправомерно ставит перед психологией такие задачи, относящиеся к явлениям общественной жизни, которые не входят в компетенцию психологической науки.

«Грядущую систему марксистской психологии» Корнилов в то время представлял себе как синтез двух «борющихся течений»: уже «одряхлевшей», но еще находящей «своих адептов» эмпирической, или субъективной, психологии (этого, как считал Корнилов, «тезиса» современной ему психологии) и более позднего «антитезиса» этой психологии – психологии поведения, рефлексологии, объективной психологии [1925, стр. 76].

То, что Корнилов включил в состав этого синтеза психологию поведения, понятно из сказан

ного выше. Объект психологии, как он сам писал, есть поведение людей [1925, стр. 89]. Из эмпирической же психологии он считал необходимым взять (хотя, как он говорил, в трансформированном виде) «признание не только реальности, но и значимости психических процессов», а также «признание значимости метода самонаблюдения», в возможности применения которого под объективным контролем он не сомневался.

Отстаивая, таким образом, необходимость изучения обеих сторон поведения – как объективной, так и субъективной, Корнилов полагал наиболее подходящим для характеристики предмета психологии понятие реакции, поскольку в каждой реакции живого организма обе эти стороны, по его словам, неотделимы друг от друга, что и отличает якобы реакцию от рефлекса. В соответствии с этим такое двустороннее, неразрывно воедино слитное изучение поведения он называл реактологическим [т а м ж е]. Психология становилась в его понимании реактологией, подобно тому как объективная психология Бехтерева к этому времени уже превратилась в рефлексологию.

В последующее время, как будет показано ниже, советским психологам стали ясны ошибки, которые были сделаны Корниловым в начальный период создания марксистской психологии в России. Ясны стали также и некоторые противоречия в выдвигавшихся им положениях, и недостаточная четкость некоторых из них. Но историческая заслуга Корнилова, так же как и Блонского, – этих двух первых психологов-марксистов – в создании новой, советской психологии не подлежит никакому сомнению.

На них легла и вся тяжесть борьбы с теми идеалистическими концепциями, которые еще не только продолжали существовать, но даже самым активным и, более того, агрессивным образом отстаивались их представителями, и прежде всего Челпановым, обнаружившим наибольшую активность.

Борьба, которую Челпанов вел против идеи построения марксистской психологии, против первых попыток разработать ее основы, нашла свое выражение в пяти брошюрах, опубликованных им в 1925-1927 гг. Эта борьба носила своеобразный характер. Челпанов решил «защитить» марксизм от якобы не понявших марксистскую философию инициаторов строительства марксистской психологии. Не решаясь вести открытую борьбу с марксизмом, он выражал стремление «установить (конечно, по- своему. – А. С.) смысл марксизма»; фактически же он искажал его, делая вид, что желает

«спасти» научную психологию в России от «огромной опасности», якобы грозившей ей вследствие неправильного толкования марксистской философии и отношения к ней психологии.

Осуществляя это «спасение», Челпанов прежде всего утверждал, что «психология есть наука эмпирическая и ее область нужно строго отграничивать от области философии» [1926а, стр. 8]. Дооктябрьской революции он утверждал обратное, отстаивая связь психологии с философией. Однако его «новая» позиция в этом вопросе по существу ничем не отличалась от старой. В основу научной психологии он предложил положить «эмпирический параллелизм», т. е. в действительности совершенно определенно дуалистическое, а следовательно, в конечном счете идеалистическое, решение основного вопроса философии о взаимоотношении материи и сознания.

Мало того, самого К. Маркса Челпанов трактовал также как «эмпирического дуалиста» и утверждал, что имеется якобы полное совпадение марксизма с позицией эмпирической психологии.

В соответствии с этим решался Челпановым и вопрос о методе психологии. «Так как материализм Маркса, – писал Челпанов, – относится отрицательно к вульгарному материализму и представляет собой точку зрения психофизического параллелизма (вряд ли можно допустить большее искажение марксизма. – А. С.), то интроспективная психология имеет право на существование, и именно в том виде, в каком она до сих пор существовала (а следовательно, и в самом рафинированном виде, какой она приняла в вюрцбургской школе. – А. С.), так как она тоже стоит на точке зрения психофизического параллелизма» [1926 а, стр. 35]. И наоборот: никакая объективная психология, согласно Челпанову, существовать якобы не может [1925 б, стр. 78].

Марксистская психология, заявлял также Челпанов, не имеет никакого отношения и к физиологии. И он считал «величайшим абсурдом» утверждение, что изучение условных рефлексов по методу Павлова есть подлинная марксистская психология [1925 а, стр. 29].

Конечно, учение об условных рефлексах не составляет еще марксистской психологии, хотя, вскрывая физиологические механизмы психической деятельности, оно является безусловно весьма важной составной частью естественнонаучного фундамента научной психологии. Но суть тезиса Челпанова не в этом. Выдвинутое им положение направлено на дискредитацию учения Павлова как определенно материалистического учения, которое Челпанов стремился

устранить как препятствие на пути к усердно подготовлявшейся им эмпирической, по сути идеалистической, психологии.

Весьма характерен также и другой тезис, выдвинутый Челпановым: эмпирическая и экспериментальная психология «марксистской стать не может, – заявлял он, – как не может стать марксистской минералогия, химия, физика и т. п.» [1925а, стр. 26-27]. Зачем Челпанову нужно было выдвигать это положение? Опять-таки лишь затем, чтобы как-нибудь спасти эмпирическую психологию. Пытаясь опереться на марксистский тезис: «Сущность человека есть совокупность всех общественных отношений», Челпанов уверял, что марксистская психология – это только социальная психология, которая отнюдь не должна идти на смену старой, индивидуальной психологии, а должна работать наряду с ней. Поэтому и реформа психологии, по его мнению, должна свестись будто бы только к «организации изучения социальной психологии» [1926 б, стр. 6 и 10].

Нельзя возражать против того, что социальная психология является лишь одной из отраслей психологической науки и не покрывает собой всю ее целиком. Однако отсюда никак не следует, что марксизм должен быть основой только социальной психологии, а не всей психологической науки, причем общей психологии в первую очередь. Между тем именно ее Челпанов имел в виду «оградить» от марксизма. «Уступая» марксизму социальную психологию, он ценой этого старался сохранить за идеализмом всю прежнюю, индивидуальную (т. е. фактически всю общую) психологию. Такая позиция не получила общественной поддержки, и Челпанов вынужден был сложить оружие, прекратить борьбу. Советская психология начала успешный путь своего развития.

Трудно переоценить то выдающееся значение, которое для успеха всей борьбы с идеалистической психологией и становления молодой советской психологической науки имело развитие диалектико-материалистической философской мысли в рассматриваемый период, непосредственно следовавший за Октябрьской революцией. Величайшая заслуга в борьбе против идеалистической философии и других антимарксистских взглядов того времени, в борьбе, которая со всей остротой велась в первые годы Советской власти, принадлежит, конечно, В. И. Ленину. Особенно важное значение для завершившей эту борьбу победы материалистической философии, равно как и материалистической психологии, имел выход в свет в 1920 г. второго издания гениального труда В. И. Ленина «Материализм и вмпириокрити-

цизм». Выдающимся событием была публикация в № 3 журнала «Под Знаменем Марксизма» в 1922 г. его статьи «О значении воинствующего материализма». Исключительное богатство философских идей, имевших весьма важное значение и для психологии, содержат многие другие труды В. И. Ленина, в особенности «Философские тетради», внесшие неоценимый вклад в решение многих проблем психологии. Все эти работы наносили сокрушительные удары по упорно сопротивлявшейся философии идеализма и оказали исключительную помощь в ее окончательном идейном разгроме. Именно они были тем оружием, которое обеспечило победу над идеализмом и в области психологий.

Весьма важную роль в победоносном завершении борьбы с идеализмом в отечественной психологии, открывшем путь к созданию советской психологической науки, сыграли также получившие в то время широкое общественное признание труды И. П. Павлова (1849-1936), его учеников и сотрудников. Именно в это время – в 1923 г. – вышло в свет первое издание книги И. П. Павлова, в которой были собраны опубликованные до этого в разных местах и в разное время его статьи и доклады по изучению условных рефлексов – «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности животных» [И. П. Павлов. Полн. собр. соч., т. 3. М., 1951].

Этот труд во многом способствовал распространению материалистического понимания психики (не только животных, но и человека), в особенности среди молодого поколения советских ученых. Вполне закономерным было и появление в трудах психологов того времени изложения основных идей Павлова об условных рефлексах. С этими идеями, как уже указывалось выше, солидаризируется К. Н. Корнилов. На них как на дающих «ключ к пониманию высших форм поведения животных» указывает в «Очерке научной психологии» П. П. Блонский [1921]. Об учении Павлова говорится в «Очерках психологии» [1925] С. В. Кра- вкова (1893-1951). Еще более видное место итогам изучения условных рефлексов в школе Павлова отводит в «Педагогической психологии» [1926] Л. С. Выготский (1896-1934), а также (уже несколько позднее) в «Введении в психологию» Н. Ф. Добрынин [1929].

В том же направлении шло и влияние на психологию трудов В. М. Бехтерева (1857- 1927), первоначально, еще до Октябрьской революции, посвященных выдвигавшейся им (в противовес старым, господствовавшим в то время субъективистским концепциям) объективной психологии. Уже тогда далеко пе все

предлагавшееся Бехтеревым было правильно и приемлемо. В дальнейшем же теоретические взгляды Бехтерева все более развивались в сторону энергетизма и механицизма. Его более поздние – рефлексологические – труды, в особенности «Коллективная рефлексология», являющаяся своего рода вершиной развития его взглядов в указанном направлении, в конце 20-х – начале 30-х годов подверглись справедливой и основательной критике. Однако материалистическая направленность трудов Бехтерева была все же четко выражена, и это в большой мере способствовало распространению материалистических идей среди передовых кругов советского общества того времени и оказало огромную помощь советским психологам в их борьбе с идеалистическими концепциями.

Велика была роль в борьбе с идеалистической психологией и трудов А. А. Ухтомского (1875-1942), в особенности тех из них, которые посвящены учению о доминанте и публиковались именно в начальный период становления советской психологии (его знаменитая статья «Доминанта как рабочий принцип нервных центров», равно как и другие статьи, посвященные той же проблеме, вышли в свет в самый разгар борьбы с идеализмом в психологии – в 1923 г. и в ближайшие, следовавшие за этим годы).

Нельзя не указать как на имевшие немаловажное значение в борьбе с субъективной психологией и на работы крупнейших русских биологов-материалистов того времени: на посвященные пропаганде, защите и творческому развитию идей Дарвина труды К. А. Тимирязева (1843-1920), на его богатую общими передовыми идеями о развитии науки книгу «Наука и демократия», опубликованную в 1922 г.; на работу А. Н. Северцова (1866-1936)

«Эволюция и психика» [1922], а равным образом на фундаментальные труди основателя русской эволюционной психологии В. А. Вагнера (1849-1934), посвященные изучению биологических оснований сравнительной психологии – эволюции психики в животном мире. Серия книг этого крупного биолога-дарвиниста, в которых проблема возникновения и развития психических способностей трактовалась в широком генетическом плане, была начата публикацией опять-таки в период наиболее острой дискуссии с защитниками идеалистической психологии (в 1924 г.).

Нельзя, наконец, не отметить и несомненно положительное влияние, которое оказал на развитие научной психологии того времени труд одного из передовых психологов дореволюционной России – Н. Н. Ланге (1858- 1921). Его книга «Психология» получила распространение также в начальный период становления советской психологии.

Борьба, начатая передовыми советскими психологами с защитниками старой, идеалистической психологии, велась в условиях общего развития материалистических взглядов во всей советской науке, поддерживалась замечательными успехами отечественной физиологии высшей нервной деятельности, развитием идей дарвинизма в трудах крупнейших русских биологов того времени. Все это оказывало сильнейшее влияние на общественное мнение в вопросах, касавшихся психической жизни людей, с особенной силой воздействовало на формирование материалистических взглядов у молодых советских ученых, только что вступавших в сферу психологической науки, делавших еще только первые шаги в ней. Но именно эта научная молодежь и сыграла затем видную роль в развитии советской психологии.

 

Глава II
Вопросы теории в советской психологии в 20-х – начале 30-х годов

Говоря о разработке теоретических проблем психологии в 20-х – начале 30-х годов текущего столетия, естественно прежде всего назвать имена И. П. Павлова и В. М. Бехтерева, научная деятельность которых после Октябрьской революции получила широкие возможности развития.

Именно в это время Павловым была выдвинута идея второй сигнальной системы, присущей только людям, и в соответствии с этим намечены чисто человеческие типы высшей нервной деятельности, характеризующиеся различным соотношением обеих сигнальных систем. Это был большой шаг вперед в развитии теории высшей нервной деятельности, и хотя Павловым еще не были вскрыты конкретные закономерности второй сигнальной системы, однако сама идея, выдвинутая Павловым, указывала важнейшее направление дальнейших исследований, позволяла перейти от изучения условных рефлексов у животных к исследованию специфики высшей нервной деятельности людей.

Характерно, что одновременно с этим Павлов обратился к изучению патологических отклонений в психической жизни человека – к анализу клинического психиатрического материала. На основе уже найденных ранее общих законов высшей нервной деятельности им давались объяснения различных нарушений психики, конкретных патологических фактов. И это обращение к психической деятельности человека, вскрывавшее значимость для понимания ее физиологических механизмов тех законов, которые уже были выявлены Павловым в опытах над животными, имело огромное теоретическое значение. Оно указывало и на то общее, что имеется в этих механизмах у человека и животных, и на то специфическое, что отличает человека от животного, будучи присущим только ему. Тем самым осуществлялся значительный вклад в решение проблемы развития высшей нервной деятельности и, следовательно, в понимание развития физиологических механизмов психики.

Важные теоретические проблемы явились

предметом рассмотрения и в трудах В. М. Бехтерева. Однако в их решении Бехтерев во все большей степени отступал от правильных позиций. Если идея объективной психологии, выдвигавшаяся им ранее, заключала в себе много верного и безусловно прогрессивного, то попытка заменить психологию рефлексологией, осуществлявшаяся в 20-е годы, носила явно механистический характер, представляла собой шаг назад и была подвергнута в последующие годы решительной и справедливой критике. Сознание как предмет психологии при замене ее рефлексологией вовсе исчезало, а поведение объяснялось законами, непосредственно взятыми из физики или аналогичными им. Особенно ложной была попытка трактовать в физикалистском аспекте явления социальной жизни людей, наиболее полно осуществленная в одном из последних трудов Бехтерева – в «Коллективной рефлексологии» [1921]. Физикализм, игнорирование специфики общественных явлений, непонимание подлинных закономерностей общественной психики и развития общества – все это выступило в этой работе особенно ярко. И хотя в своем первоначальном, несравненно менее развитом виде механистические идеи Бехтерева были представлены и в его более ранних трудах, однако сейчас, будучи проведены с большей последовательностью, они лишали прогрессивного значения общую психологическую концепцию Бехтерева.

Общественные явления, согласно взглядам Бехтерева, выраженным в этом труде, объясняются теми же законами, какие действуют и в неорганическом мире. Таков, например, закон тяготения, согласно которому в общественной жизни имеются будто бы различные центры тяготения (промышленные, научные и др.) и сила их тяготения находится в определенной зависимости от размеров этих центров, подобно тяготеющим друг к другу небесным телам [1921, стр. 243]. Таков и закон сохранения энергии, якобы лежащий в основе преемственности культуры, наследования последующими поколениями тех духовных богатств, которые выра

ботаны их предшественниками. Всего Бехтеревым указывается более 20 таких законов, действующих в области физических явлений, но целиком распространяемых им и на общественные явления. Подобно тому как рефлексология отдельной личности основывается на энергетическом учении (а такова именно была позиция Бехтерева), так и «коллективная рефлексология, – утверждает Бехтерев, – только тогда может сделаться наукой, способной устанавливать законы общественной жизни, когда она встанет на энергетическую точку зрения» [1921, стр. 224-225].

После проведенной в конце 20-х – начале 30-х годов с подлинно марксистских позиций аргументированной критики рефлексологии ее сторонники пересмотрели свои взгляды, и рефлексология, претендовавшая стать новой наукой, идущей на смену старой, идеалистической психологии, вовсе прекратила свое существование. Советские психологи, все более основательно овладевая марксистско-ленинской философией, пошли совершенно иными – не механистическими, а диалектико-материалистическими – путями.

Однако выйти на эти пути советской психологии удалось не сразу. Механистические ошибки были допущены не только Бехтеревым, но и другими советскими учеными, хотя они и стремились со всей искренностью строить новую, марксистскую психологию. Таковы были ошибки и зачинателя борьбы с идеалистической психологией – К. Н. Корнилова, взгляды которого также в дальнейшем стали предметом широкой дискуссии и были