Возникновение психики и ее развитие в животном мире

Выше уже были отмечены те исследования психики животных, которые проводились Н. Н. Ладыгиной-Котс, В. М. Боровским с сотрудниками и другими. Однако эти работы не касались самой начальной ступени развития психики – ее возникновения. Не прослеживали они и развития психики в животном мире в целом, не характеризовали все основные ступени этого развития – начиная от зарождения психики и кончая ее наиболее развитыми формами, вплоть до возникновения сознания человека.

Попытка осветить эти вопросы и прежде всего объяснить возникновение психики была предпринята в советской психологии А. Н. Леонтьевым. Им была выдвинута гипотеза, согласно которой чувствительность, представляющая со

бой первое проявление психики и критерий ее возникновения, «генетически есть не что иное, как раздражимость по отношению к такого рода воздействиям среды, которые соотносят организм к другим воздействиям, т. е. которые ориентируют организм в среде, выполняя сигнальную функцию» [1959, стр. 42]. Именно этим чувствительность отличается от того, что, как говорит Леонтьев, «можно было бы назвать простой раздражимостью, выражающейся в способности организма отвечать специфическими процессами на то или другое жизненно значимое действие» [1959, стр. 40], «на такие воздействия, которые способны сами по себе определить (положительно или отрицательно) процесс поддержания жизни» [там же]. Функция процессов, опосредствующих деятельность организма по поддержанию жизни, и есть функция чувствительности [1959, стр. 42].

Необходимость возникновения этой новой, более высокой формы раздражимости – чувствительности организма к воздействиям, имеющим только сигнальное значение, – вызывается более сложными условиями среды, в которой живут организмы более высокого уровня развития, и соответственно большей сложностью ориентировки их в этих условиях.

Возможность же действовать в ответ на такие раздражения, которые сами по себе жизненно необходимые процессы еще не определяют, обусловлена сигнальным значением, объективно присущим этим раздражителям, их объективной связью с такими свойствами среды, которые непосредственно биологически значимы для организма.

Существуют, следовательно, две основные, качественно различные формы жизни: простейшая, которую можно назвать допсихической жизнью, и другая, связанная с отражением свойств действительности в их объективных связях и отношениях.

Переход к этой новой форме жизни есть переход от деятельности, не опосредствованной отражением предметной действительности, к деятельности, опосредствованной психическим отражением.

Первоначально, указывает Леонтьев, чувствительность в животном мире малодифферен- цированна. Однако постепенно одни воздействия все более отдифференцировываются от других, выступают для организма во все более точном соответствии с их подлинным качественным своеобразием, с присущей им спецификой, и на этой основе возникают уже все более дифференцированные ощущения.

Эта дифференциация, или специализация,

ощущений, являющаяся результатом воздействия все более разнообразных свойств окружающей организм среды, опосредствуется деятельностью организма, представляющей собой, согласно Леонтьеву, основную «единицу» жизненного процесса. В органическом мире отражение любого воздействия никогда не бывает пассивным. А вместе с тем «различные деятельности, осуществляющие многообразные жизненные отношения организма к окружающей действительности, существенно определяются их предметом» и различаются «по различию их предметов» [1959, стр. 38]. Сама организация живого тела и его деятельность являются отражением объективных свойств окружающей среды [1959, стр. 49]. В противоположность «принципу специфических энергий органов чувств» (И. Мюллер) должен быть выдвинут «принцип развития органов специфических энергий», «согласно которому, – пишет Леонтьев, – само развитие и специализация органов чувствительности определяются необходимостью правильного отражения той предметной действительности, с которой организм вступает во все более и более сложные соотношения» [1959, стр. 51].

Прослеживая все как начальные, так и последующие стадии развития психики в животном мире, Леонтьев в качестве основных выделяет три этапа этого развития.

На самой ранней, первой стадии животное реагирует только на отдельные воздействующие на него свойства предметов внешнего мира, имеющие для него определенный биологический смысл, т. е. существенно связанные с теми воздействиями, от которых зависит реализация основных биологических функций животного. Отражение действительности на этом этапе представлено в форме элементарных ощущений – стадия элементарной сенсорной психики [1959, стр. 162-163].

На следующей – второй – стадии деятельность животного, носящая уже более сложный характер, обусловленный более сложной средой обитания и соответственно изменившимся образом жизни, определяется воздействием уже не отдельных свойств предметов, а вещами в целом. Отражение действительности осуществляется сейчас уже не в форме элементарных ощущений, а как более сложное отражение вещей, или предметов, в виде их более или менее расчлененных образов. Это стадия перцептивной психики, для которой, так же как и для других стадий, характерно особое строение деятельности животных, неразрывно связанное с разделением воздействующих на животное свойств предметов на две группы: на свойства,

характеризующие объект, на который направлена деятельность, и на свойства, определяющие способ действия, или операции [1959, стр. 176-177]. Выделение последних дает начало развитию новой формы закрепления опыта животных – формированию навыков [1959, стр. 179]. На этой же стадии возникают и чувственные представления [1959, стр. 180].

Наиболее организованные животные поднимаются еще на одну ступень развития – на стадию интеллекта, характеризующуюся весьма сложной деятельностью и сложными формами отражения действительности.

Существенной для этой стадии развития психики является способность решать двухфазные задачи. Осуществление последних включает в себя сначала фазу подготовления, когда животное побуждается к деятельности не самим тем предметом, на который она направлена, не самой целью деятельности, а тем, что является лишь средством, или способом достижения данной цели действия. Вторая же фаза деятельности – это фаза собственно осуществления данной деятельности, когда она направлена уже на тот предмет, который служит непосредственным ее побудителем. Такая двухфазность деятельности, выделение в ней первой – подготовительной, не ведущей еще непосредственно к достижению цели, фазы, включающей в себя вызванные новыми – более сложными – условиями деятельности пробы разного рода операций, или способов действия (выработанных ранее для других условий деятельности), составляют характерную черту интеллектуального поведения. На этой стадии развития одна и та же задача может решаться уже различными способами с использованием различных операций.

Для психического отражения действительности на этой стадии развития характерно, что объектом его являются не только вещи, предметы действительности сами по себе, но и отношения между ними, различные ситуации.

Богатый фактический материал для характеристики самой высшей ступени развития психики в животном мире – у обезьян, особенно у антропоидов (шимпанзе), получен в советской психологической науке в итоге большого цикла исследований, проведенных Н. Н. Ладыгиной-Котс (ее более ранние работы уже были указаны), Н. Ю. Войтонисом, Н. А. Тих, Г. З. Рогинским, Э. Г. Вацуро.

В своем первом труде из числа опубликованных в послевоенное время («Развитие психики в процессе эволюции организмов» [1958]) Ладыгина-Котс дает общий очерк развития поведения животных, начиная с одноклеточных

организмов и прослеживая затем особенности поведения как многоклеточных беспозвоночных, так и позвоночных, включая млекопитающих. Однако особое внимание она уделяет характеристике поведения приматов – низших и высших обезьян, служивших непосредственным объектом ее изучения. Полностью посвящен поведению высших обезьян и другой труд Ладыгиной-Котс – «Конструктивная и орудийная деятельность высших обезьян» [1959].

В нем в отличие от первого фундаментального труда Ладыгиной-Котс («Дитя шимпанзе и дитя человека» [1935]), посвященного сравнению психического развития шимпанзе и человека в самые ранние годы их жизни, анализируется поведение взрослого животного с целью выявить специфику его интеллекта, проявляющуюся в его конструктивной и орудийной деятельности.

В первом из этих видов деятельности, как указывает автор работы, наглядно прослеживаются практический анализ и практический синтез, осуществляемые животным при выполнении действий, стимулируемых естественной, инстинктивной потребностью, в частности (что и служило объектом исследования) в процессе гнездостроения. Опыты и наблюдения, проведенные над этим видом деятельности шимпанзе, позволили установить, «чем отличается предметная предтрудовая деятельность антропоида от трудовой деятельности человека» [1959,

стр. 7]. Весьма значимые материалы для решения того же самого вопроса были получены и в другом цикле опытов Ладыгиной-Котс, в которых изучалась орудийная деятельность шимпанзе, т. е. использование им различных предметов в качестве орудий.

Предтрудовая деятельность антропоида, исследованная Ладыгиной-Котс, выражалась в самостоятельном, активном оперировании шимпанзе с различными предметами (как с такими, которые могли бы быть использованы при гнездостроении), а также в установлении связей между ними. Одна из характерных особенностей действий шимпанзе в этой ситуации – особо повышенное внимание к новым предметам, «сочетающееся, – пишет автор, – с чрезвычайно ярко выраженной ориентировочно- обследовательской, ознакомительной формой деятельности», в большинстве случаев направленной при этом на обследование несъедобных предметов. Этот последний факт придает данной деятельности, как указывает Ладыгина- Котс, «в известной степени значение самодовлеющей познавательной деятельности», что редко встречается у неприматов [1959, стр. 299]. Замечательны при этом факты опосредствован

ного ознакомления шимпанзе с предметами, осуществляемого при участии вспомогательного предмета-орудия (в частности, палки), а также проявление избирательного отношения к предметам, обладающим определенными свойствами («присвоение» одних и длительное манипулирование ими и, наоборот, отклонение других в зависимости от различной значимости тех или других для успешного осуществления выполняемой деятельности).

Широкая ознакомительная деятельность шимпанзе с предметами вела к тонкой дифференциации свойств этих предметов, существенно совершенствовавшейся по мере упражнения в оперировании одними и теми же объектами [1959, стр. 300]. Налицо имелся многосторонний практический анализ, с которым тесно был связан столь же многосторонний практический синтез, заключавшийся в соединении предметов, обладавших определенными свойствами, необходимыми для постройки гнезда (или для доставания приманки). В этой практической аналитико-синтетической деятельности шимпанзе, как указывает Ладыгина-Котс, уже усматривается наличие мышления [там же].

Наряду с опознавательной деятельностью шимпанзе обнаружил и разнообразную «обрабатывающую» деятельность, состоявшую в разъединении, расчленении, деформации предметов, вычленении их отдельных частей. Эта обработка иногда носила беспорядочный, но нередко и упорядоченный характер. В этих последних случаях стадия обработки предмета отделялась от стадии его употребления небольшим периодом времени, в течение которого шимпанзе как бы проверял «степень завершенности» своей обработки путем опробования предмета в плане его соответствия тому, что должно было достигаться с его помощью.

Особый интерес представляла обработка целого предмета, направленная на вычленение из него части, пригодной в качестве орудия. В этих случаях обработка производилась не на основе восприятия, поскольку требовавшаяся часть еще как отдельный предмет не была выделена, а на основании, как указывает Ладыгина-Котс, генерализованного, возникшего в результате прошлого опыта зрительного образа пригодного орудия. В данном случае анализ ситуации из плана практического действия перемещался в план действия умственного, мысленного [1959, стр. 302].

Подобно опосредствованному ознакомлению с предметами, у антропоида наблюдалась и опосредствованная обработка предметов, когда шимпанзе использовал некоторое орудие как промежуточное звено в своей связи с предметом,

что делало практический синтез более сложным. В плане обрабатывающей деятельности этот акт знаменует, как пишет Ладыгина-Котс, появление «приемов орудийного воздействия предметом на предмет», что в дальнейшем – у более развившихся приматов – привело к изготовлению предметом-орудием другого орудия [там же].

В конструктивной деятельности шимпанзе, как уже было сказано, обнаруживалось установление им различных видов связи между предметами. Но все эти связи, как отмечает Ладыгина-Котс, осуществлялись на основе лишь непосредственных восприятий и заключались в практическом соединении, комбинировании предметов в соответствии с их наглядно воспринимаемыми свойствами [1959, стр. 304]. Все такие соединения носили временный, непрочный характер, сохранялись лишь на время пользования ими. Они не были изготовлением вещи, сохраняющей определенное постоянное назначение, что характерно для продуктов человеческой трудовой деятельности [1959, стр. 304-305].

Весьма показательно для предтрудовой деятельности шимпанзе то, что, решая практически задачу на соединение предметов, он «не переходит к усвоению внутренних смысловых связей соединения», не доходит «до понимания сущности этого соединения» [1959, стр. 305-306]. Он не улавливает причинно-следственных связей [1959, стр. 306]. Образующиеся у шимпанзе даже сложные пространственно-временные связи не переходят в причинно-следственные [1959, стр. 307]. «Поэтому, – пишет Ладыгина-Котс, хотя в орудийной деятельности шимпанзе, особенно при обработке им орудия, мы усматриваем участие мышления, но конкретного, элементарного мышления, оперирующего непосредственными восприятиями предметов, опирающегося на следы, генерализованные зрительные образы, представления, но овладения понятием... у шимпанзе не происходит. И эта особенность качественно отличает интеллект шимпанзе от интеллекта человека» [1959, стр. 306].

Своеобразие мышления шимпанзе и особенности его предтрудовой деятельности объясняются, как указывает Ладыгина-Котс, биологическими условиями его существования [1959, стр. 307]. На воле шимпанзе живет, не нуждаясь в употреблении и изготовлении орудий для получения пищи и ее обработки: острота зрения, высокая наблюдательность, быстрота реакций, точная координация деятельности глаз и руки, точность различения формы, величины, цвета предметов – все это

в высокой мере облегчает ему добывание пищи. В естественной жизни шимпанзе не требуется употребление вещей, закрепление за вещами их назначения [1959, стр. 308]. Поэтому для шимпанзе не существует устойчивых взаимоотношений между вещами, и это заставляет его в случае нарушения каких-либо выявленных в определенной ситуации взаимоотношений вещей прибегать в новой ситуации к новым поисковым пробам решения. Именно такое конкретное мышление, возникающее в результате чувственно-двигательного опыта, И. П. Павлов, как отмечает Ладыгина-Котс, и назвал элементарным, ручным мышлением [1959, стр. 309].

Ограниченность интеллекта антропоидов вскрывается и в исследованиях одного из учеников И. П. Павлова – Э. Г. Вацуро, полемизировавшего с Келером, который сблизил интеллектуальную деятельность антропоидов и человека до такой степени, что по существу отверг специфическое различие между поведением человека и антропоида. Вацуро характеризует концепцию Келера как абсолютно неприемлемую. Мы, пишет он, «отнюдь не отрицаем наличия у антропоида способности к разумному поведению». Но для нас «бесспорно только одно, что разумное поведение шимпанзе не является поведением «того же самого рода», что и человека» [1948, стр. 300-301].

Качественное различие между поведением антропоидов и человека проводится и в работах Г. З. Рогинского. «Шимпанзе, – пишет он на основании своих опытов и наблюдений, – решают более сложные задачи, чем в опытах Келера и Иеркса, но все же их интеллектуальные способности вовсе не такого же рода, как человеческие способности. Шимпанзе быстро решают сложные задачи, требующие действий, обычных для этих обезьян в их природной обстановке. Вместе с тем они вовсе не справляются или справляются после многих «проб и ошибок» с легкими задачами, но не адекватными их природным условиям» [1948, стр. 188]. «Психика шимпанзе отличается от человеческой психики, так как шимпанзе и человек прошли длительный путь эволюции в разных условиях» [1948, стр. 191]. «Наше исследование, – пишет Рогинский, заключая свой труд, – выявляет качественные особенности психики шимпанзе по сравнению с другими животными и одновременно показывает, в соответствии с учением Ф. Энгельса, что биологически обусловленная психика обезьян по своей сущности отличается от психики человека, происхождение и развитие которого обусловлены трудовой деятельностью, недоступ

ной для обезьян. В трудовой деятельности развилась социальная жизнь людей, возникли речь и сознание – высшая форма психики, свойственная только человеку и открывшая ему безграничные возможности интеллектуального совершенствования творческого воздействия на мир» [там же].

Обширный цикл исследований, посвященных предыстории интеллекта, был проведен Н. Ю. Войтонисом (1887-1946). Объектом его изучения были не высшие, а низшие обезьяны (павианы-гамадрилы, макаки-резусы и макаки-лапундеры). Изучался ряд проблем: ориентировочно-исследовательская деятельность обезьян, отсроченные реакции, пользование предметами как орудиями, стадные взаимоотношения у обезьян.

Изучение ориентировочно-исследовательской деятельности показало широкий диапазон ее проявлений у низших обезьян. Наряду с такими проявлениями, которые тесно связаны с поисками пищи, во многих случаях наблюдалось и не связанное с удовлетворением пищевой потребности ориентировочно-исследовательское поведение. Нередко оно имело совершенно самостоятельный характер. Отмечалось далее стремление просто манипулировать вещами, возникающее из потребности в движении, что позволяло лучше знакомиться с этими предметами. Особенно такое стремление обнаруживалось по отношению к новым, незнакомым вещам. В отличие от других животных, стоящих на более низших ступенях развития (например, от медвежат, также манипулирующих вещами), обезьяны не ограничиваются только подвижной игрой с предметами в целом, а активно и многообразно обследуют предмет, «деконструируют» его, осуществляя «практический анализ» предмета. Этот процесс, как указывает Войтонис, развит у низших обезьян лучше, чем практический синтез, наблюдавшийся лишь в единичных случаях. «Как правило, – пишет автор работы, – мы находим у обезьян ярко выраженный практический анализ, но не синтез, реакцию на отдельный предмет, на деталь предмета, но не на соотношение деталей или предметов» [1949, стр. 39]. А между тем, как полагает Войтонис, именно способность синтеза является совершенно необходимой предпосылкой интеллекта [там же]. В частности, способность реагировать на соотношение предметов – необходимая предпосылка пользования орудием [1949, стр. 43]. Возникая раньше синтеза, практический анализ служит основой развития синтетической деятельности. От стремления манипулировать предметом, замечает Войтонис, «один шаг к реакции на его отношение к другим предметам, к его применению в качестве орудия» [там ж е].

Изучение отсроченной реакции, проведенное Войтонисом, включавшее в себя постепенное приучение животных к более длительным отсрочкам, дало возможность, как он сам говорит, выявить различные формы «установки», мобилизованности, готовности организма к определенной форме деятельности, оказывавшие значительное влияние на успешность отсроченных реакций и длительность отсрочек. «Организм – это не механизм, – писал Войтонис. – Он непрерывно перестраивается в процессе взаимодействия со средой, накапливая в себе результаты этого взаимодействия. Направление и форма действий организма определяются не только характером окружения, воздействий среды, но и всей его прошлой историей, начиная с древней филогении, определяющей его исходную структуру, продолжая онтогенией, оформляющей эту структуру в соответствии с условиями развития, и кончая перестройкой в последнем этапе развития, делающей организм не только готовым и способным к определенной новой форме деятельности, но и осуществляющим его. Всякий акт деятельности организма мотивирован этой настроенностью. Объяснение поведения должно включать в себя биологический смысл поступка, физиологический анализ механизма и историческое толкование его возникновения и формы протекания» [1949, стр. 124-125].

В связи с этим Войтонис подчеркивает избирательное отношение организма к среде. «Организм в любой момент подвергается самым разнообразным воздействиям среды. Однако далеко не все воздействия он воспринимает» [1949, стр. 125]. Каждое восприятие, по замечанию Войтониса, «лежит в русле той или иной действенной устремленности» [там же]. Восприятие лишь отдельных объектов из всего многообразия окружающего мира и внимание лишь к некоторым из них служат проявлением качественно весьма различных установок (Войтонис называет их иногда мотивационными установками), имеющих разное содержание, неодинаковый биологический смысл [там же]. Процессы же воспроизведения – это не что иное, как восстановление или завершение установки [1949, стр. 126].

Резюмируя свои исследования отсроченных реакций, выявившие особо важное значение установок («мотивационных установок», «установок направленности»), различая прирожденные и приобретенные установки и отмечая пластичность установок, Войтонис пишет: «Так как каждый момент поведения, каждый акт

психической деятельности лежит в русле определенной, исторически сформировавшейся мотивационной «установки направленности», то все области поведения и психической деятельности – восприятие, запечатление, воспроизведение, представление, воображение, обобщение, отвлечение, все формы волевых переживаний, включая сложные человеческие мотивы с осознанием целей и человеческое мышление с его различными областями, – все они в своих биологических основах подлежат рассмотрению с этой точки зрения» [1949, стр. 129].

Весьма велика роль установок и в пользовании предметами как орудиями, а следовательно, и в формировании трудовой деятельности. Касаясь на основе своих опытов использования обезьянами вещей как орудий, Войтонис указывает в качестве первой предпосылки этой стороны деятельности уже отмеченную выше высокоразвитую ориентировочно-исследовательскую деятельность (высокую «приметливость» к вещам и их элементам, стремление манипулировать вещами), далее – направленность этой деятельности не на изолированные вещи, а на их пространственные соотношения и изменения и, наконец, наличие соответствующих этой деятельности устойчивых и в то же время пластичных «установок направленности» (мотивационных установок). Последние трактуются Войтонисом как предпосылки зарождения и развития целенаправленной трудовой деятельности [1949, стр. 191].

Наряду с изучением «истоков интеллекта», его предыстории, Войтонис дает характеристику и зачатков «общественности» у обезьян, описывая разнообразные формы общения у этих животных, избирательное тяготение их друг к другу (в зависимости от возраста, пола_л «родственных связей»), выполнение совместных действий, отношения соподчинения, конфликтные ситуации, «заражение» эмоциональными состояниями, определенными устремлениями, проявления взаимопомощи, зачатки речи – жесты, мимика, звуки как сигналы к определенным действиям. В эту широкую сферу взаимоотношений, как пишет Войтонис, попадает возникающее пользование «орудиями», влияющее на эти взаимоотношения, оформляющее их, порождающее в дальнейшем «новые формы начальных трудовых взаимоотношений у древнейших людей» [1949, стр. 222]. Зачатки «общественности» и труда оказываются уже на ранних стадиях развития приматов тесно связанными друг с другом.

Качественному различию человека и обезьяны, а вместе с тем и выявлению известного сходства между ними в некоторых отношениях

посвящена и опубликованная в недавнее время работа Н. А. Тих («Ранний онтогенез поведения приматов» [1966]), представляющая собой итог многолетних исследований ее автора.

Как пишет автор работы, целью ее исследований было «прямое сопоставление развития детенышей обезьян с развитием ребенка со дня рождения и в основном до конца первого года, чтобы обнаружить черты сходства и различия в их поведении» [1966, стр. 12]. Прослеживалось начало развития трех основных форм жизнедеятельности младенцев приматов: движения, чувствительности и начального накопления опыта. В основном, за исключением лишь одного детеныша шимпанзе, изучались детеныши низших обезьян (несколько десятков). Значительная часть из них была отлучена от матерей и жила в особо организованных яслях, что давало возможность изучать влияние этих особых условий на своеобразие развития детенышей.

В итоге своих исследований Тих приходит к выводу, что организм приматов, особенно человека, является продуктом своеобразного филогенетического развития. И особенно своеобразным оказался филогенез человека, в результате чего как физический облик, так и психика существовавшей некогда древней человекообразной обезьяны перестроились так значительно и за относительно короткий срок, что родство человека с тем отрядом животных, из которого он выделился, науке пришлось доказывать в течение нескольких сот лет [1966, стр. 180]. «Можно утверждать, – пишет Тих, – что, родившись в один день, человек и обезьяна начинают свой жизненный путь с разных стартов и чем старше они становятся, тем дальше расходятся их дороги» [1966, стр. 181]. Обезьяна заканчивает свой первый онтогенетический цикл развития в основном к первому полугодию, и по существу развитие обезьяны на этом заканчивается. У человека же его первый цикл развития заканчивается позднее, и по настоящему только с этого времени развитие ребенка лишь начинается. Для завершения своего развития (если, как добавляет автор, это завершение вообще когда-нибудь наступает) человек должен «встать на уровень своей эпохи», овладеть историческим опытом [1966, стр. 183].

Нетрудно видеть общность основных, принципиальных позиций в вопросе о различиях в развитии психики животных и человека, занимаемых всеми касавшимися этого вопроса названными выше советскими психологами. И эти общие теоретические позиции прочно опираются на богатый фактический материал,

полученный ими в итоге широкого круга многообразных и тщательно проводившихся научных исследований. Совершенно ясно также полное совпадение выводов из их исследований со всеми основными положениями диалектико-материалистического учения о развитии.