Глава IV Вклад И. М. Сеченова в развитие научной психологии в России

Под большим влиянием психологических взглядов революционных демократов, и особенно Чернышевского, находился и крупнейший русский физиолог того времени – Иван Михайлович Сеченов (1829-1905), внесший неоценимый вклад в развитие физиологии и психологической науки в России, хорошо известный и за рубежом, избранный одним из почетных председателей I Международного психологического конгресса в 1889 г. в Париже.

Еще будучи студентом медицинского факультета Московского университета, Сеченов, предполагавший при поступлении в университет стать врачом, с тем чтобы на этом поприще служить народу, на третьем курсе, разочаровавшись в медицине, увлекся психологией, одновременно обнаружив интерес и к ряду других гуманитарных предметов – философии, литературе, истории (период «московской страсти к философии», как Сеченов сам называл это свое увлечение). С психологией он познакомился по трудам широкоизвестного в то время немецкого психолога Бенеке, стоявшего на идеалистических позициях. Как бы то ни было, но, «начитавшись Бенеке, где вся картина психологической жизни выводилась из первичных сил души, и не зная отпора этой крайности со стороны физиологии, явившегося для меня лишь много позднее, – писал впоследствии Сеченов в своих «Автобиографических записках», – я не мог не сделаться крайним идеалистом и оставался таковым вплоть до выхода из университета» [1952, стр. 89].

Увлечение идеалистической психологией, как видно из только что приведенных слов, продолжалось, однако, у Сеченова недолго, и основное место в его научных интересах заняли проблемы физиологии. Движимый этими интересами, он вскоре же по окончании университета едет за границу для работы именно в данной области и занимается сначала в Берлине у крупнейших физиологов того времени – Иоганна Мюллера и Э. Дюбуа-Реймона, затем в Лейпциге – у О. Функе, в Вене – у К. Людвига и вскоре же в Гейдельберге – у Г. Гельмгольца.

В итоге этих занятий он пишет ряд работ по физиологии, посвященных вопросам физиологии нервно-мышечного аппарата. В первой из этих работ («Электричество в физиологии») дается исторический очерк развития электрофизиологии, начиная с Гальвани, впервые экспериментально показавшего наличие электрических явлений в животных тканях, и кончая Дюбуа-Реймоном (автором капитального труда «Исследования по животному электричеству»), во время работы у которого Сеченов имел возможность основательно ознакомиться с его электрофизиологическими исследованиями. Важному принципиальному вопросу – о влиянии нервов на питание – посвящена вторая зарубежная работа Сеченова, шедшая в русле зарождавшейся в то время идеи нервизма. К этому же периоду жизни Сеченова относится и его первая работа о газах крови, изучению которых он в последующие годы уделял большое внимание (посвятил, как он сам писал, «значительную часть жизни») и в исследовании которых активное участие в первый год работы Сеченова в этой области принял Людвиг.

Все сказанное уже дает полное основание говорить о широком знакомстве Сеченова с мировой физиологической наукой. Справедливость этого вывода подтверждается его последующей деятельностью, и прежде всего работой Сеченова в парижской лаборатории знаменитого физиолога того времени – Клода Бернара. Здесь Сеченовым как раз и было проведено его первое, получившее затем широкую известность исследование, посвященное проблеме центрального торможения, впервые доказавшее возможность тормозящего влияния нервных центров на двигательную активность организма, что послужило в дальнейшем основанием для физиологического, строго детерминистического объяснения Сеченовым механизма произвольных движений, возможности произвольной задержки двигательного акта. Это открытое Сеченовым явление сыграло в его последующих трудах видную роль в естественнонаучном толковании так называемой сво-

боды воли – той проблемы, которая во времена Сеченова и в дальнейшие годы была предметом широких дискуссий между двумя основными направлениями русской научной и общественной мысли – материалистическим и идеалистическим.

Работы Сеченова свидетельствуют об основательном знании им работ Пфлюгера, Броун-Секара и многих других зарубежных физиологов того времени. О широком знакомстве Сеченова с современной ему физиологией и биологией говорят и такие факты, как переводы им самим или под его редакцией некоторых крупных работ в области естествознания. Таков редактированный им перевод эпохального труда Дарвина «Происхождение видов», перевод и некоторая переработка им самим немецкого учебника физиологии Л. Германа, а также учебника физиологической химии В. Кюне.

Широко был знаком Сеченов и с трудами современных ему крупнейших психологов: Бэна, Спенсера, которому он уделил особенное внимание в своих работах, Вундта, с которым еще в 1859 г. работал у Гельмгольца, а также с предшествовавшими им по времени работами Гер- барта. (Последние трое – Спенсер, Вундт, Гер- барт – были вместе с тем и философами.)

Будучи хорошо знаком с трудами крупнейших физиологов и психологов своего времени, Сеченов высоко оценивал многое в их работах, те большие достижения, которые в них имелись, большой вклад, сделанный ими в развитие той или другой из названных наук. С Людвигом его связывало, как уже было указано выше_а совместное исследование газов крови. К Клоду Бернару, как он сам пишет, он ехал учиться (но работал Сеченов в бернаровской лаборатории самостоятельно). Очень высоко оценивает Сеченов труды Гельмгольца, которого он называл «великим немецким физиологом», «великим физиологом-физиком» и которому посвятил свою речь на собрании Общества любителей естествознания, астрономии и этнографии, происходившем в 1894 г. Исследование Гельмгольцем скорости распространения возбуждения по нерву он считал, учитывая «смелость замысла и точность выполнения», «положительным подвигом» [т. I, стр. 498] ¹². Сеченов говорит о «блеске и значении этой работы», а самого исследователя характеризует как «сильного молодого таланта». Положительно оценивается им новаторство Гельмгольца в решении проблем пространственного видения, за

12 Все ссылки на труды И. М. Сеченова, кроме особо отмеченных, даются по Избранным произведениям в 2-х томах. М., Изд-во АН СССР, 1952-1956.

ключавшееся в том, что, «оставаясь на почве физиологического опыта», Гельмгольц переносит решение вопроса в область психологии [т. I, стр. 502]. «Слава Гельмгольцу, – говорит Сеченов в конце своей речи, – за его шаг в психологическую область, из него выросла наиболее разработанная часть современной физиологической психологии» [т. I, стр. 509].

Этот переход Гельмгольца в область психологии Сеченов усматривает в обращении Гельмгольца с целью объяснения пространственного видения к памяти, к ассоциациям, образующимся (при пространственном видении) «между чисто зрительными эффектами и соответствующими видоизменениями мышечного чувства», в итоге чего устанавливается «определенное соответствие между следующими постоянными факторами пространственного видения: положением собственного тела смотрящего человека, положением точек в поле зрения, положением соответствующих образов на сетчатке и, наконец, мышечным чувством как выразителем направления и величины передвижения глаз, которое производится с целью ясного видения точек поля» [т. I, стр. 507]. Эта идея о «воспитании сетчатки к пространственному видению», осуществляемом «при посредстве мышечного чувства», плодотворно разрабатывалась и в трудах самого Сеченова. Она была близка ему, возникла у него без влияния Гельмгольца, и вполне понятно, что он особенно подчеркивает ее, говоря о научных достижениях Гельмгольца, и сочувственно относится к тому, как Гельмгольц отводит адресованный ему некоторыми его современниками упрек в том, что «он пускался в темную область психологии» [т. I, стр. 508].

Разделяя ряд взглядов Гельмгольца в области физиологии, Сеченов вместе с тем расходился с ним по некоторым вопросам. Таков был вопрос о так называемых иннервационных ощущениях, якобы предваряющих выполнение двигательного акта, о роли их в произвольной регуляции поведения, в произвольной деятельности человека. У Гельмгольца эти ощущения выступали как механизм волевого усилия, что создавало видимость научного объяснения последнего. Фактически же оно рассматривалось как не подлежащее дальнейшему анализу проявление особой силы воли, трактуемой как специфический первоисточник произвольных действий – первоначало произвольного поведения. В отличие от Гельмгольца Сеченов полагал, что произвольные действия, в частности произвольные движения глаз, определяются не степенью волевого усилия к сокращению мышц, а мышечным чувством и «свойством пси-

хических актов воспроизводиться в сознании при малейшем намеке на какой-нибудь из элементов, входящих в состав данного акта»¹³.

Различались между собой позиции Гельмгольца и Сеченова и в вопросе о нервном субстрате ассоциации ощущений, возникающих непосредственно под действием раздражителей и сочетающихся с ними представлений, берущих свое начало в предшествующем опыте субъекта. Позиция Гельмгольца в этом вопросе хорошо характеризуется его же словами: «Если бы кто-либо захотел отнести эти процессы ассоциации и естественного течения представлений не к душевным деятельностям, а к проявлениям нервного вещества, я не стал бы спорить из-за названия» [Н. Helmholtz. Hand- buch der physiologischen Optik, 1867, S. 804]. О том, что для Сеченова этот вопрос не был проблемой только названия, можно судить по всей его концепции в целом, по тому значению, какое он придавал изучению нервных механизмов высших психических процессов – мыслительных операций и волевых действий.

О самостоятельности позиции Сеченова в решении многих проблем физиологии по сравнению с его современниками свидетельствуют и те достаточно многочисленные изменения, которые он вносил в переводимые им указанные выше книги и целью которых было дать предлагаемое им собственное решение рассматриваемых в них вопросов.

Аналогичное должно быть сказано и об отношениях Сеченова к решению зарубежными учеными психологических проблем. Выше уже говорилось об отходе его от первоначально принимавшихся им психологических взглядов Бенеке. Отношение к Гербарту ясно характеризуется следующими словами Сеченова: «Над ним (имеются в виду труды Гербарта. – А. С.) я и сижу... с величайшим удовольствием, потому что нахожу в его учении чрезвычайно много светлого и здорового; но вместе с тем не могу не удивляться, встречая рядом с здравыми сторонами наивное убеждение, что метафизическим развитием понятий о душе можно создать теорию психической деятельности, т. е. придать науке о психической жизни закругленность и законченность» [Научное наследство, т. III, 1956, стр. 239].

В известной мере сходная оценка дается Сеченовым и Бэну (хотя позиция последнего, конечно, сильно разнится от психологических взглядов Гербарта). В его трудах, по характе

¹⁸ И. М. Сеченов. Физиология органов чувств. Спб., 1867, стр. 250,

ристике Сеченова, «хорошего – гибель, но зато и водищи тьма» [там же, стр. 240].

В «Основах психологии» Спенсера, к которым Сеченов обратился, проектируя содержание намечавшейся им медицинской психологии, его привлекала прежде всего эволюционная точка зрения, которой он сам придерживался. Положительно относился он и к выдвинутому Спенсером «закону» дифференциации и интеграции как основному и универсальному закону эволюции. Вместе с тем стремление Сеченова к объективным методам исследования расходилось с положением Спенсера о том, что психология «познает свой предмет посредством заглядывающего внутрь себя сознания». Решительно не разделялась Сеченовым и фаталистичная концепция Спенсера о предопределенности психики устройством мозга, из которой Спенсер делал реакционный вывод о существующем якобы умственном превосходстве европейцев над колониальными народами.

Творческий вклад Сеченова в развитие физиологической и психологической мысли не исчерпывается, однако, решением им ряда отдельных проблем, расходящимся с тем, как они трактовались теми или иными более или менее видными учеными его времени. Выдающееся место Сеченова в истории науки определяется всей системой выдвинутых им идей, далеко опередившей концепции его современников. Основным стержнем своим эта система имеет учение о рефлексе, поднятое Сеченовым на совершенно новую ступень по сравнению с тем, как оно было представлено в науке до его выдающихся трудов, посвященных этому центральному вопросу. Органически сочетается это учение с концепцией центрального торможения, открытие которого, как уже было сказано, в самом начале деятельности Сеченова было названо И. П. Павловым «первым вкладом русского ума в важную отрасль естествознания», «первой победой русской мысли в физиологии». Тесно связано учение Сеченова о рефлексе и с его общими идеями о деятельности высших нервных центров и органов чувств, высказанными им в его дальнейших, специально этим проблемам посвященных работах. Особенно значительный вклад в развитие русской материалистической психологической мысли сделан трудами Сеченова «Рефлексы головного мозга», «Кому и как pa3pa6qTbiBaTb психологию» и «Элементы мысли».

Первая из этих работ, опубликованная более 100 лет тому назад – в 1863 г., еще до своего появления в печати привлекла к себе особенное внимание царской цензуры того времени, не соглашавшейся с первоначальными, более

открыто в материалистическом духе звучавшими названиями статьи («Попытка ввести физиологические основы в психические процессы» и «Попытка свести способ происхождения психических явлений на физиологические основы») и предложившей внести в нее некоторые изменения, а также публиковать ее только в специальном, медицинском журнале, имевшем, естественно, сравнительно ограниченный круг читателей. Тем не менее эта ставшая для нас подлинно исторической работа Сеченова сразу же получила широкую известность, особенно среди передовых слоев русского общества того времени, и явилась краеугольным камнем, положенным в основу строительства русской научной, материалистической психологии, тесно сомкнувшейся с физиологической наукой.

Свое дальнейшее развитие идеи, выдвинутые Сеченовым в «Рефлексах головного мозга», получили в его последующих, в том числе в двух уже названных выше, работах («Кому и как разработывать психологию» и «Элементы мысли»), представляющих собой развернутое изложение его психологических взглядов – структурную и генетическую характеристику различных видов психической деятельности с позиции развивавшегося им учения о рефлексе.

Как известно, принцип рефлекса (без употребления самого термина «рефлекс») был впервые сформулирован еще в XVII в. Декартом. Лишь позднее (в работах физиологов) впервые появился и самый термин «рефлекс».

Еще до Сеченова делались попытки распространить действие законов рефлекса, ранее рассматривавшееся как регулирующее деятельность только спинного мозга, на работу головного мозга.

И при всем этом рефлекс не трактовался еще так, как он был впервые понят Сеченовым: как сложный акт взаимодействия организма со средой. Психическая деятельность, в том числе и вся сознательная деятельность человека, трактовалась как рефлекторная по типу, т. е. не отделимая ни от воздействий внешнего мира на организм, ни от центральной части рефлекса – нервных процессов, совершающихся в головном мозгу, ни от ответных движений организма, его реакций на действие внешних раздражителей. «Все без исключения психические акты, – пишет Сеченов, – не осложненные страстным элементом,...развиваются путем рефлекса» [т. I, стр. 94].

Это значит прежде всего, что все они своим источником имеют внешние воздействия. Всякий психический процесс вызывается действием извне на «чувствующие снаряды» – органы чувств. Внешним воздействием является

и всякое действие человека, его поведение. «Первоначальная причина всякого поступка, – писал Сеченов, – лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна» [т. I, стр. 104].

«Первая причина всякого человеческого действия, – повторяет Сеченов ту же мысль в другом месте, – лежит вне его» [т. I, стр. 123].

Будучи вызваны внешними причинами, психические процессы, и прежде всего восприятия предметов окружающего человека мира, отнюдь не представляют собой какие-либо лишь сопутствующие действию этих причин явления. Они ориентируют человека в том, что воздействует или даже еще только будет воздействовать на него, выполняют, следовательно, сигнальную функцию. И Сеченов с полной определенностью говорит о «сигнальной части снаряда, дающей разные степени и формы чувствования» [т. II, стр. 666], а «воспринимающую поверхность» предлагает называть сигнальной [т. И, стр. 685]. Именно от Сеченова и берет начало концепция сигнальной функции психического – ощущений прежде всего и восприятий.

Являясь рефлекторными по типу, психические процессы тесно связаны не только с началом, но и с концом рефлекторного акта – с действиями, поступками, поведением человека, все разнообразие которых сводится, согласно Сеченову, в конечном итоге к мышечному движению. «Смеется ли ребенок при виде игрушки, – писал Сеченов, – улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге – везде окончательным фактом является мышечное движение» [т. I, стр. 9].

Движения неизменно наличествуют во всех процессах восприятия, во всех случаях деятельности органов чувств – этих «чувствующих снарядов», как их называет Сеченов. Акт смотрения, в частности, Сеченовым уподобляется «выпусканию из тела щупал (зрительных осей глаза. – Л. С.), могущих очень сильно удлиняться и укорачиваться с тем, чтобы свободные концы их, сходясь друг с другом, прикасались к рассматриваемому в данное мгновение предмету» [т. I, стр. 521]. О движениях этих щупал сигнализирует мышечное чувство, оказывающееся тем самым в тесной связи со зрительными ощущениями и восприятиями. «Сумма двигательных реакций, – пишет Сеченов, – с сопровождающими ее различными, но определенными формами мышечного чувства и составляет во всей ее совокуп

ности так называемое умение смотреть» [т. I, стр. 353].

Аналогичное имеет силу и по отношению к другим ощущениям. Поэтому наряду с эффектами или результатами возбуждения органов чувств внешними воздействиями (светом, звуком, запахом), составляющими видение, слышание, осязание, обоняние, надо различать двигательные реакции, участвующие в восприятиях: смотрение, слушание, нюхание, смакование, как активные стороны указанных процессов и как разнообразие вида действия.

Каждая же из этих реакций в свою очередь неразрывно связана с мышечным чувством, сигнализирующим о том, как именно осуществляется то или иное действие.

Будучи конечным звеном рефлекса, движение должно быть согласовано с чувствованиями, в которых представлено и то, чем вызывается данный рефлекс (внешнее воздействие), и то, что должно быть достигнуто выполненным действием, и то, что фактически достигается в процессе его выполнения. Этому согласованию движений с чувствованиями Сеченов придавал особенное значение, считал его самой существенной стороной деятельности «нервных регуляторов» [т. II, стр. 666] и дал развернутую характеристику различных категорий регуляции ответных реакций организма.

Чувствования, таким образом, трактуются как ориентирующие субъекта в результатах выполнения им движений, в том, насколько в итоге их достигнуто то, что должно быть достигнуто, причем такая ориентировка, или сигнализация, осуществляется не только по окончании действия, но и по ходу его выполнения. Это дает возможность субъекту вносить поправки в выполняемое действие в самом процессе его осуществления, регулировать и корректировать его. То, что сейчас в кибернетике получило название обратной связи, а в физиологии – обратной афферентации (Анохин), впервые как явление, имеющее особо важное значение в саморегуляции действия, было указано Сеченовым. И это указание опять-таки составляет одну из существенных черт, отличающих понятие рефлекса, как оно раскрывается Сеченовым, от того, каким оно было у его предшественников и современников.

Понимание психических процессов как интегральной части от общей рефлекторной деятельности, вызываемой воздействиями извне, неразрывно связано с материалистической позицией Сеченова в решении психофизической проблемы. Он категорически отвергает точку зрения психофизического параллелизма, согласно которому «между психическими ц ма

териальными процессами, связанными между собою во времени, не существует причинной связи, а только параллельность, соответствие» [т. I, стр. 192]. Неприемлемо для него и понимание нервной системы как «органа только одних материальных проявлений души» [там же]. В отличие от этих концепций Сеченов со всей определенностью выдвигает тезис о родственности нервных и психических процессов и решительно восстает против «обособителей психического», отрывающих его от мозга, от нервных процессов.

Это родство нервной и психической деятельности не исключает, однако, существования двух наук: физиологии и психологии, которые Сеченов называет родными сестрами и из которых одна – физиология – должна помочь другой – психологии – «отделить психические реальности от психологических фикций», не возводить «на степень непоколебимой истины ничего, что не может быть подтверждено строгим опытом», вместо «умствований, нашептываемых обманчивым голосом сознания», заняться изучением положительных фактов и тем самым приобрести «характер положительной науки» [т. I, стр. 194-195].

В полном соответствии с трактовкой психических явлений как вызываемых действием внешних причин звучат и следующие слова Сеченова: «В неизмеримом большинстве случаев характер психического содержания на 999/1000 дается воспитанием в обширном смысле слова и только на 1/1000 зависит от индивидуальности» (имеются в виду индивидуальные особенности нервных аппаратов, проявляющиеся уже при рождении ребенка и, несомненно, как указывает Сеченов, сказывающиеся на всем последующем развитии человека; уловить их, однако, по его же словам, «нет никакой возможности». – А. С.) [т. I, стр. 125]. Равным образом и в формировании характера человека самую важную роль, говорит Сеченов, играет «столкновение человека с жизнью, т. е. воспитание в обширном смысле слова» [т. I, стр. 55].

Воздействие извне есть воздействие объективного, независимо от нас существующего мира, предметной действительности, познание которой своим конечным источником имеет деятельность органов чувств. «Даже между профессиональными философами, – писал Сеченов, – в настоящее время едва ли найдутся люди, которые не верили бы в объективную реальность внешнего мира с его воздействиями на наши чувства» [т. I, стр. 331]. «Мир, – пишет он в другой работе, – действительно существует, помимо человека, и живет самобытной жизнью, цо цознацие его человеком, помимо органов

чувств, невозможно, потому что продукты деятельности органов чувств суть источники всей психической жизни» [т. I, стр. 242]. И еще столь же четкие положения о первичности материального мира: «Кто же решится теперь утверждать, что внешний мир не имеет существования помимо сознания человека и что неисчерпаемое богатство присущих ему деятельностей не служило, не служит и не будет служить материалом для той бесконечной цепи мыслительных актов, из которых создалась наука о внешнем мире?» [т. I, стр. 283]. «Предметный мир существовал и будет существовать по отношению к каждому человеку раньше его мысли; следовательно, первичным фактором в развитии последней всегда был и будет для нас внешний мир с его предметными связями и отношениями» [т. I, стр. 484]. Убеждение в существовании внешнего мира столь же непреложно и даже еще больше, чем уверенность всякого в том, что завтра, после сегодняшней ночи, будет день 1т. I, стр. 464].

Вместе с тем внешний, воздействующий на нас мир познается людьми отнюдь не условно, а соответственно его жизненным свойствам и закономерностям, таким, каким он существует на самом деле. Сеченов достаточно определенно возражает против концепции условной познаваемости внешнего мира, которой (хотя сам Сеченов этого не указывает) придерживались два крупнейших физиолога XIX в. – Иоганн Мюллер и Герман Гельмгольц и согласно которой через посредство органов чувств мы получаем лишь «род условных знаков от предметов внешнего мира» [т. I, стр. 449].

Специальному рассмотрению этого вопроса Сеченов посвятил свою работу «Впечатления и действительность», которую он сам рассматривал как решение этого важного вопроса и продолжением которой является его другая статья – «Предметная мысль и действительность».

Хотя сам Сеченов, говоря в этой последней работе об отношениях между предметом и его признаком, называет признак предмета условным знаком и трактует отношение предмета к признаку как идентичное отношение между предметом и его именем, тем не менее его позиция по поводу истинности нашего познания отношений между предметами, соответствия этого познания действительности остается совершенно ясной. Свою первую из только что указанных работ он заканчивает четким утверждением о том, что познание форм, доступных чувству, «не условное, а прямое, идущее в корень» [т. I, стр. 464].*|Равным образом и]во второй из этих работ он в качестве аксиомы,

лежащей в основе житейского и научного познания внешнего мира, указывает следующее положение: «Каковы бы ни были внешние предметы сами по себе, независимо от нашего сознания, – пусть наши впечатления от них будут лишь условными знаками, – во всяком случае чувствуемому нами сходству и различию знаков соответствует сходство и различие действительное» [т. I, стр. 482]. «Другими словами, – продолжает он, – сходства и различия, находимые человеком между чувствуемыми им предметами, суть сходства и различия действительные». И еще: «Хотя акты узнавания предметов представляют результаты очень сложной переработки повторяющихся внешних воздействий, но в них (подчеркивает Сеченов. – А. С.) нет никаких признаков извращения реальных впечатлений» [т. I, стр. 480]. Равным образом и в заключительном абзаце статьи подводится такой итог: «Итак, всем элементам предметной мысли, насколько она касается чувствуемых нами предметных связей и]'отношений в пространстве и времени, соответствует действительность» [т. I, стр. 484].

Характерно, наконец, и то, что Сеченов говорит именно о предметной мысли, т. е. относящейся к предметам действительности.

Являясь началом рефлекторной деятельности, внешние воздействия сами по себе, однако, еще не определяют содержания и характера этой деятельности. Направляющую роль наряду с ними играют и внутренние условия. «Всегда и везде, – писал Сеченов, – жизнь слагается из кооперации двух факторов – определенной, но изменяющейся организации и воз- действий извне» [т. I, стр. 288].

Видное место среди этих условий занимает состояние нервных центров во время действия внешних раздражителей. Одно и то же внешнее влияние, действующее на те же самые чувствующие нервы, один раз, как замечает Сеченов, дает человеку наслаждение, другой раз – нет. «Характер ощущения видоизменяется с переменой физиологического состояния нервного центра» [т. I, стр. 31].

Это положение тесно связано с общим, характерным для Сеченова, функциональным, физиологическим подходом его к изучению нервной системы, существенно отличавшимся от господствовавшего в то время морфологического ее изучения, и содержит в себе весьма важное указание на приспособительный характер рефлексов, на их биологическое значение.

Нельзя, согласно Сеченову, отделять внешние условия и от умственных и нравственных черт личностщ поскольку они действуют не иначе,

как через посредство последних [т. I, стр. 429].

Прослеживая психическое развитие человека, Сеченов в качестве одной из сторон развития указывает на постепенную эмансипацию действий человека от непосредственных влияний материальной среды. В качестве опосредствующих звеньев и основы действий все более начинают выступать не только чувственные побуждения, но мысль и моральное чувство, в силу чего само действие приобретает уже определенный смысл и становится поступком. Наши действия управляются мыслью и чувством [т. I, стр. 267].

Строгая детерминированность психических процессов, и прежде всего детерминация их внешними воздействиями, никак не означает, следовательно, отрицания действенной роли психики в жизни людей, в поведении человека. Весьма характерно в этом отношении следующее положение Сеченова. «Разумность мысли, – писал он, – начинается только с того момента, когда она становится руководителем действий, т. е. когда познаваемое отношение кладется в основу последних» [т. I, стр. 348].

Большой интерес в связи с рассматриваемым вопросом представляет отношение Сеченова к проблеме свободы воли. Конечно, у Сеченова нет еще понимания свободы как познанной необходимости. Однако строго детерминистическая позиция, которую он занимал, своим естественным следствием имела отрицание свободы воли в ее идеалистическом, индетерминистском понимании. Это последнее характеризуется Сеченовым следующим положением: «Все умственные и нравственные данные личности, равно как все внешние условия,...играют роль побудителей к действию в том или другом направлении. Выбор же последнего приписывается воле как верховной инстанции, стоящей вне арены борющихся побуждений, и потому в сущности свободной» [т. I, стр. 429]. В противоположность этому Сеченов рассматривает все умственные и нравственные данные личности и внешние условия, предшествующие поступку, не только как побудители, но и как определители действий. Действительным определителем каждого конкретного действия является при этом то из побуждений, которое взяло перевес над всеми прочими. Вместе с тем все побудители к поступку, как пишет Сеченов, «резюмируют» всю личность в данную минуту [там же]. Всякое душевное движение, согласно Сеченову, является результатом всего предшествующего и настоящего развития человека.

Борьба возникающих у человека побуждений, равно как и причина поступка, т. е. то

из побуждений, которое берет верх, сознается человеком. Это значит, что человек не может не понимать, хорош или плох намечаемый им поступок, и так как сознаваемая им оценка поступка также является побудителем к действию, то он ответствен за принятое решение и за совершаемый поступок. Таким образом, и при «несвободной» воле за человеком остается возможность различных действий в каждом конкретном случае; поэтому он и без «свободной» воли остается правоспособным членом общества [т. I, стр. 437].

Придавая особое значение действиям, движениям, Сеченов указывает, что и суждения окружающих данного человека людей определяются особенностями его внешней деятельности; именно по ним судят о характере людей.

Не всякое внешнее воздействие вызывает, однако, как соответствующую ему ответную реакцию, выявленное вовне движение. Наряду с законченными, полными рефлексами существуют и такие рефлексы, в которых происходит «задержание», торможение последнего их члена- движения. В этих случаях психическая деятельность, как указывает Сеченов, остается «без внешнего выражения, в форме мысли, намерения, желания» [т. I, стр. 101]. В мысли есть начало рефлекса (внешнее чувственное возбуждение) и его продолжение (сами мыслительные процессы), но нет конца его – движения. «Мысль, – пишет Сеченов, – есть первые две трети психического рефлекса» [там же]. Равным образом и «усилие воли к подавлению невольных движений мало или даже вовсе не выражается извне какими-нибудь побочными движениями; человек, остающийся при этих условиях совершенно покойным и неподвижным, считается более сильным» [т. I, стр. 20-21].

В отличие от заторможенных рефлексов существуют и обратные им явления: рефлексы с усиленным концом, наблюдаемые при эмоциональных переживаниях. Страсть, указывает Сеченов, принадлежит к отделу усиленных рефлексов [т. I, стр. 105]. Испуг, страх, другие эмоции нарушают соответствие между силой раздражения и его эффектом – движением, усиливая это последнее.

Это положение, равно как и предыдущие, относящиеся к рефлексам с заторможенным конечным звеном, опять-таки с достаточной определенностью свидетельствует об отсутствии совершенно однозначной, стереотипной, неизменной связи между внешним воздействием самим по себе и ответной на него реакцией – движением. Регулятором последнего наряду с извне идущими возбуждениями являются

также и внутренние условия, в том числе и психические процессы, входящие в состав рефлекса. Тем самым вскрывается важная регулирующая роль психики^в любой деятельности человека.

Излагая основные психологические взгляды Сеченова, надо особенно выделить, как исключительно важное для их характеристики следующее: психология понимается Сеченовым как наука о происхождении психических деятельностей, и ничем иным она, по его мнению, быть не может [т. I, стр. 209]. Она должна изучать историю развития ощущений, представлений, мысли, чувства и пр. [т. I, стр. 208].

Изучение психических процессов, имеющих место у взрослого, должно начинаться с исследования их у ребенка. Мышление взрослого, указывает Сеченов, должно неизбежно изучаться начиная с истории возникновения детской мысли из чувствования или вообще предметной мысли из ощущения [т. I, стр. 274]. К этому 'побуждает не только естественный ход развития мыслительных процессов, но и «мудрое правило естествознания»: начинать изучение родственных явлений с более простого по содержанию и более ясного по условиям развития [там же].

Историческому, или генетическому, изучению психических деятельностей начиная с младенческого возраста посвящена значительная часть содержания основных психологических работ Сеченова.

^'Сеченов не дает возрастных характеристик детства, не указывает конкретных особенностей психики ребенка на разных возрастных ступенях его развития, но вскрывает общую линию умственного развития – переходы от более элементарных и первичных ко все более сложным процессам, все более высокого уровня.

В основу «очерка» развития психики, как сам Сеченов говорит, в труде «Элементы мысли», в котором дается широкое изложение концепции психического развития, положено учение Спенсера [т. I, стр. 276], гипотеза которого, по мнению Сеченова, может быть названа дарвинизмом в области психических явлений [т. I, стр. 284]. Сущность этой гипотезы Сеченов раскрывает в следующих положениях: 1) эволюция психики начинается с развития сравнительно небольшого числа исходных слитных форм, какими могут быть только чувственные продукты; 2) заключается эволюция в расчленении этих форм и группировании их в разнообразных направлениях; 3) определяется эволюция взаимодействием двух изменчивых факторов – прирожденной организации и внешних влияний [т. I, стр. 295]. Всем этим

положениям Сеченов уделяет первостепенное внимание; все они получили в его труде широкую и глубокую творческую разработку.

Первый вопрос, с которого он начинает рассмотрение психического развития детей, – вопрос об исходных формах, «из которых вырастает вся психическая жизньь [т. I, стр. 211]: представляют ли и они акты, совершающиеся по типу рефлексов, и не извращается ли природа этих актов в последующие фазы психического развития? На первую часть вопроса он отвечает утвердительно, указывая, что исходные психические деятельности берут свое начало, как и всякий рефлекс, «в различных внешних возбуждениях чувствующих снарядов тела». Что же касается среднего звена, рассматриваемого как «сознательный элемент», то у новорожденного о нем, естественно, не может быть речи, но это не исключает все же отражения ребенком воздействий на его «чувствующие снаряды», представленного ощущениями, носящими, правда, в этот период развития лишь «смутный», недостаточно дифференцированный характер. Конец рефлекса у новорожденного составляют движения, но не столько движения тела, представляющего вначале «род инертной массы», сколь