Проблема развития психики в трудах П. П. Блонского

Выше уже была указана роль П. П. Блонского в становлении советской психологии как одного из зачинателей борьбы с господствовавшей до этого идеалистической психологией за построение психологической науки на основе марксизма. Свои взгляды на то, какой должна быть психология, идущая на смену старой, традиционной, субъективной психологии, Блонский изложил в уже цитированных выше трудах: «Реформа науки» и «Очерк

научной психологии».

Последующие психологические труды Блонского («Психологические очерки», «Память и мышление», «Развитие мышления школьника») были посвящены им в основном одной проблеме – проблеме развития психики. Только в первом из названных трудов он вскользь в предисловии к книге характеризует еще раз свою позицию в происходившем в то время споре между субъективной и объективной психологией. «Если понимать, – пишет он по этому поводу, – под субъективной психологией психологию, зачеркивающую объект и оставляющую только субъект, т. е. психологию, изучающую сознание вне зависимости его отбытия, а под (вульгарной) объективной психологией – психологию, отрицающую субъект и оставляющую только объект, т. е. психологию, игнорирующую субъективные состояния и доходящую даже до отрицания самой себя, до замены себя рефлексологией или физиологией больших полушарий, то я не сторонник ни той, ни другой такой психологии: первая ничего не объясняет, вторая состоит только из объяснений, игнорируя и даже отрицая подлежащие объяснению факты. Не надо зачеркивать субъективные состояния, т. е. уничтожать предмет психологии, но надо давать этим состояниям материалистическое объяснение. В этом смысле я принадлежу к объективной психологии. Я лично называю себя представителем «психологии поведения» [1927, стр. 3-4].

Следующее замечание, которое Блонский счел необходимым сделать, чтобы разъяснить свою позицию, таково: «В анализе поведения, – писал он, – я принял за исходную точку жизненные интересы субъекта» [1927, стр. 4]. «Отсюда, – далее указывает он, – меньше одного шага до введения в психологию, в качестве основного понятия, понятия «классовые интересы» и до превращения психологии в ярко социальную науку» [там же]. Однако этого шага Блонский, по собственному же призна

нию, не сделал, причем не сделал, как он сам считал, по основательным причинам, а именно потому, что состояние современной ему социальной психологии не позволяло сделать такой шаг. «Присматриваясь к ныне существующей социальной психологии, – аргументировал свою позицию Блонский, – я вижу, что это или просто не психология, но пересказ... некоторых глав из социологии... или это есть не что иное, как замена под названием «социальная психология» объективной марксистской социологии психологизмом в социологии» [там же]. «Взять же на себя смелость выступить, в отмену этих двух крайностей, с своей социальной психологией я не решился, потому что этот вопрос мною недостаточно подработан...» [там же]. Поскольку, однако, социальная психология составляет важный отдел психологической науки, то отсюда следует, что «именно его разработкой мы должны усиленно заняться» [там ж е].

Из названных выше трех работ Блонского, посвященных проблеме развития, в данном разделе будет рассмотрена лишь первая из них. Она была опубликована в характеризуемый в этом разделе период развития советской психологии (в конце 20-х годов) и касалась широкого круга вопросов в отличие от двух других работ, указанных выше, посвященных более частным проблемам.

В основу своих «Психологических очерков» Блонский положил, как он сам отмечает в предисловии к книге, идею развития, стараясь «подходить к каждому психологическому явлению с точки зрения развития, истории его» [там ж е].

Реализуя это свое намерение, Блонский характеризует развитие психики как переход от «спящей жизни» к «вполне бодрствующей жизни», осуществляемый через две промежуточные стадии, к которым он относит «примитивную бодрствующую жизнь» и «неполное бодрствование». Развитие жизни, согласно Блонскому, опирающемуся в этом вопросе на общеизвестный факт резкого изменения с возрастом соотношения между сном и бодрствованием, «есть постепенно растущее преобладание бодрствования над сном [1927, стр. 5]. Сон – это «примитивное состояние жизни», «слабая растительная жизнь» [там же], «преимущественно растительная жизнь» [1927, стр. 6], «самый примитивный процесс жизни животных и человека» [1927, стр. 14].

Характерная черта сна – преобладание процессов ассимиляции над процессами распада [там же]. Сон – это «преимущественно процесс построения жизни». Состоит он главным

образом «в накоплении потенциальной энергии», переходящей во время бодрствования в кинетическую энергию [там же].

Резкой грани между сном и бодрствованием, однако, не существует. «Жизнь, – пишет Блонский, – не знает абсолютного сна» [там ж е]. Во время сна ряд наших органов бодрствует. Мало того, бодрствование развивается из сна, и сон является необходимой предпосылкой бодрствования [1927, стр. 15], поскольку процессы ассимиляции и распада идут параллельно, лишь поочередно оттесняя друг друга [1927, стр. 14].

Сон не есть стационарное состояние, а представляет собой процесс. «С известного момента сон является нарастанием бодрствования». «Не будет парадоксом сказать, что бодрствование начинается задолго до пробуждения» [1927, стр. 6-7]. В свою очередь, и сон «начинается задолго до сна». Максимально бодрствующая жизнь к концу дня становится все более сонной.

Глубокий сон связан с замиранием деятельности всей нервной системы и особенно с ослаблением деятельности лобного мозга. В противоположность этому максимально бодрствующая жизнь связана с максимальной деятельностью нервной системы, причем не только больших полушарий, но и других частей головного мозга, в частности продолговатого мозга.

Вместе с тем понимать максимально бодрствующую жизнь как максимальное нервное возбуждение было бы неверно, поскольку в состоянии бодрствования различные отделы нервной системы «не только сотрудничают друг с другом, но и борются между собой, тормозят один другого» [1927, стр. 9]. Даже «максимально бодрствующая жизнь... есть в то же время в большей или меньшей степени сон целого ряда отделов нервной системы» [там же]. Абсолютного бодрствования, следовательно, так же нет, как и нет абсолютного сна, и можно говорить лишь о различных степенях бодрствующей жизни [там же].

Все эти положения, выдвигаемые Блонским, достаточно ясно вскрывают диалектическое понимание им взаимоотношений двух противоречивых состояний жизни человека, равно как всех вообще живых существ, – сна и бодрствования, признание отсутствия абсолютной противоположности между ними. -0

Хотя сон, как ежесуточное явление, длящееся определенный отрезок времени, наступает ежедневно в течение всей жизни человека и других живых существ, однако длительность его с возрастом (имеется в виду самый ранний период жизни) постепенно уменьшается, а вме

сте с тем происходит и качественное изменение состояний бодрствования, все более и более удлиняющихся во времени. Возникает примитивная бодрствующая жизнь – второй период развития психики.

В то время как спящая жизнь характеризуется минимумом нервно-мышечной деятельности, характерными чертами бодрствования становятся все более возрастающая возбудимость нервной системы и все более расширяющееся двигательное поведение.

Возникая под действием внешних раздражителей, оно вместе с тем в большой мере зависит от внутреннего состояния организма. Изучение поведения даже простейших животных – инфузорий – показывает, как констатирует Блонский, что их поведение никак нельзя рассматривать «как поведение регулируемого исключительно извне автомата». «Привыкнуть смотреть на животное как на простую инертную машину, – продолжает эту мысль Блонский, – привыкнуть принимать в расчет, при изучении его поведения, действие только внешних стимулов, игнорируя состояние животного, значит быть очень плохим психологом. Поведение животного зависит от состояния его организма, а это состояние зависит от обмена веществ между животным и средой, т. е. от отношения между процессами ассимиляции и распада» [1927, стр. 22].

Чем примитивнее животное, тем более изменчиво, согласно Блонскому, состояние его организма и тем менее устойчиво его поведение. Характерная черта примитивного поведения – его импульсивность – понимается Блонским как определяемость поведения «в первую очередь внутренними причинами, лежащими в самом организме» [1927, стр. 23]. Именно такое поведение, если иметь в виду человека, характерно для бодрствующего состояния новорожденного младенца, постоянно двигающего то глазами, то головой, то руками и ногами, если они свободны, и в то же время, как указывает Блонский, «апатичного к видимому миру» [там же]. С физиологической стороны Блонский трактует это поведение как самораспад нервного вещества.

Две другие черты, согласно Блонскому, характерны для такого примитивного поведения: недифференцированность первоначальных движений и цепной характер поведения. «Неправильно думать, – указывает Блонский, – что поведение развивается из изолированных движений. Наоборот, сначала имеется сложная совокупность совместных недифференцированных движений разных органов, и только постепенно из этих «массовых» движений диффе

ренцируются более изолированные, специализированные движения. Последние характерны для искусного техника, а не для новорожденного» [1927, стр. 26].

Другая черта поведения – то, что оно всегда есть цепной процесс, цепь актов, не отдельный поступок, но цепь, и «психологу – пишет Блонский, – надо с самого же начала твердо усвоить такой взгляд на поведение» [1927, стр. 24]. «Каждый акт животного есть только звено целой цепи, и вне этой цепи он непонятен» [т а м ж е].

Существуют различные виды поведения, соотносимые, согласно Блонскому, со строением нервной системы. «Поведению как цепи соответствует нервная организация как система» [1927, стр. 26]. Нервная же система делится на вегетативную, паравегетативную и цереброспинальную. Первой из них – самой древней из всех – соответствует самое древнее, растительное поведение. Оно обслуживает питание и функции самих тканей. Вторая – паравеге- тативная, или полостная, – нервная система обслуживает полостные внутренние органы тела. Этой – тоже древней нервной системе – соответствует преимущественно животное поведение. Наконец, третья – цереброспинальная – нервная система состоит из подкоркового и кортикального отделов, которым соответствуют два вида поведения: более примитивная и диффузная двигательная деятельность (подкорковое поведение) и высокоспециализированная форма движений (корковое поведение). Поведение человека можно назвать, пишет Блонский, «растительно-животно-подкорково-кортикальным, так как оно является как бы напластованием разных видов поведения» и в нем «можно различать и более архаические и более новые слои» [1927, стр. 28].

Благодаря интегрирующей деятельности нервной системы все эти виды поведения у человека объединяются «в единое поведение единого организма» [там ж е]. Не зная своеобразия растительного, или примитивно-животного, или подкоркового поведения, указывает Блонский, нельзя понять целостное человеческое поведение [1927, стр. 29]. «Это поведение является синтетическим продуктом очень долгой эволюции, и только с эволюционной точки зрения оно может быть понято» [там же].

Примитивная бодрствующая жизнь характеризуется не только первоначальными видами поведения, но и первоначальными внутренними состояниями, к которым относятся, с одной стороны, боль и недовольство, а с другой – противоположное им состояние – довольство, удовлетворение.

Недовольство характеризуется некоторой напряженностью и обычно вызывает стремление, но длительное, истощающее недовольство порождает апатию, отчаяние. Подобно боли, недовольство ведет к обеднению тканей сахаром, к гликозурии. Недаром, пишет Блонский, существуют выражения: «горе горькое», «горькая обида», «горькая (или, наоборот, сладкая) жизнь» [1927, стр. 31].

В жизни животного мощным источником недовольства является голод как результат преобладания процесса распада. Подобно недовольству, он сначала вызывает интенсивные движения (как внутри организма, так и вовне), которые затем, в случае длительного отсутствия пищи, сменяются апатией и неподвижностью. У человека примитивно-животная основа голода осложняется подкорковым и кортикальным поведением – эмоциями, мыслями, действиями коркового происхождения [1927, стр. 32].

В противоположность недовольству довольство возникает в результате «затихания процессов распада», что, в свою очередь, вызывается или преобладанием процессов ассимиляции (при насыщении или отдыхе), или, наоборот, истощением, которое может быть источником и приятного состояния. Если недовольство есть симпатикотонический процесс, то довольство, наоборот, связано с ваготонией, о чем свидетельствуют его внешние признаки: разрумянившееся лицо, увлажненные глаза, суженные зрачки, спокойное сердцебиение и ряд других ваготонических рефлексов. Недовольство же, будучи симпатикотоническим состоянием, характеризуется прямо противоположными признаками: бледностью лица,

напряженностью мускулатуры, расширением зрачков, повышенной быстротой сердцебиения.

При всем различии состояний недовольства и довольства в чистом виде каждое из них бывает большой редкостью. Будучи антагонистами, они вместе с тем могут существовать совместно, хотя и с колебаниями в ту или другую сторону. И здесь, следовательно, Блонским вновь отмечается единство указываемых им противоположностей.

Характеризуя состояния недовольства и довольства как состояния симпатикотонии и ваго- тонии, как процессы распада и ассимиляции, Блонский справедливо, однако, отмечает гипотетичность этих положений. «Все это, – пишет он, – расплывчатые слова, прикрывающие очень сложные, малоизвестные процессы» [1927, стр. 35]. Но отказываться от этих слов, по его мнению, цет необходимости, так как ими обозначается путь, на котором следует искать объяснения. И все же тот психолог, указывает Блон

ский, который, пользуясь этими мнимыми объяснениями, представляет поведение «очень просто, есть никуда не годный психолог», поскольку «даже самое примитивное поведение – очень сложное явление, которое мы пока еще плохо знаем» [там же].

Довольство и недовольство связаны с более примитивной нервной системой, иннервирующей внутренние органы. В зависимости от того, с какими органами связано то или иное из названных состояний, возникают различные, более дифференцированные «внутренностные» чувства. Таковы чувства голода и сытости, половое возбуждение и половая удовлетворенность, а также тревожная тоска (Angst) и счастье, связанные с органами дыхания и кровообращения.

Состоянию, обозначаемому как боязнь, тревога, опасение, страх, тоска, Блонский уделяет особенное внимание, характеризуя его как малодифференцированное состояние тревожной тоски (Angst). В примитиве, пишет он, это-архаическое чувство, и его можно обозначить как беспокойство, неопределенно локализируемое преимущественно в сердечной области. В дальнейшем из него возникает тревожная тоска, которая, в свою очередь, дифференцируется, с одной стороны, в тоску и грусть, с другой – в тревогу, опасение, боязнь. «Таким образом, – заключает Блонский, – чувства имеют свою историю, и если примитивному... организму... мы могли предположительно приписать лишь общее состояние внутреннего беспокойства, то взрослый развитой человек обладает богатым ассортиментом сердечных чувств различных оттенков, и вряд ли можно сомневаться, что этот ассортимент у человека будущего будет еще богаче» [1927, стр. 39].

«В человеческом поведении, – отмечается далее Блонским, – более архаические сердечные чувства сосуществуют с более новыми (более специализированными и менее диффузными, что, возможно, объясняется особенностями более развитых нервных органов). Однако связь тех и других чувств с кортикальным поведением различна. Тоска более «животна», чем эмоция печали, менее зависит от мыслей и, наоборот, сильнее влияет на мысли, иногда чуть ли не уничтожая их» [там ж е]. В отличие от тоски печаль скорее может быть отогнана нами, если мы не будем думать о печальном. Равным образом мы скорее можем и вызвать ее печальными мыслями. Печаль «более мотивирована мыслями и более предметна, чем тоска» [там же].

Противоположностью состояний тревожной тоски, печали, страха является состояние, обо

значаемое Блонским как счастье. Оно характеризуется прямо противоположными физиологическими симптомами, но, так же как и состояние тоски, является качественно различным на разных ступенях эволюции животного мира. «Между очень сложным счастьем человека, – пишет Блонский, – осложненным цереброспинальным поведением – рядом эмоций, мыслей и социальных отношений, и примитивным «счастьем» – довольством сытого членистоногого животного – лежит огромное пространство пройденного животным миром развития» [1927, стр. 43]. Примитив счастья – это, вероятно, просто «внутренностное» успокоение кровообращения и дыхания. Дифференциация и осложнение этого примитива, вероятно, по мнению Блонского, «шли параллельно осложнению не только нервной системы, но и органов кровообращения и дыхания» [там же].

Подчеркивая качественное различие описываемых им чувств у человека и у животных, Блонский решительно возражает, однако, тем, кто «развивает антидарвинистское учение о том, что чувства – исключительная собственность человека» [1927, стр. 44]. «Это, – указывает он, – так же неверно, как если бы кто-нибудь стал утверждать, что симпатическая нервная система и подкорковый мозг есть только у людей». Конечно, продолжает Блонский, человеческое счастье и человеческая тоска резко отличаются от животного счастья и животной тоски. Но именно чувства, и именно «внутренностные» чувства, связаны у нас в первую очередь с примитивно-животной «внутренностной» нервной системой, которая, конечно, у человека связана с цереброспинальной нервной системой [там ж е].

Исходя из положения, что поведение живогс существа нельзя рассматривать вне связи и взаимоотношения с окружающей средой, Блонский тоску и страх трактует как ответ организма, когда отношения между ним и средой складываются не в его пользу, и наоборот – счастье понимает как ответ организма в тех случаях, когда организм выигрывает [там же]. Однако, замечает тут же Блонский, «психолог не должен быть слишком прямолинейным и искать «свободных от противоречий» психологических картин. Наоборот, все наше поведение определяется антагонизмом процессов ассимиляции и распада, все время сосуществующих друг с другом, и поведение полно противоречий: антагонизмом этих противоречий

и движется развитие процесса поведения. Чистого счастья и чистой тоски почти не бывает... очень часто мы ни счастливы, ни тоскуем» [1927, стр. 44-45].

В настоящее время, заключает Блонский эти свои положения, «как будто экспериментально начинает констатироваться параллелизм между неустойчивостью чувств и настроений и неустойчивостью процессов обмена веществ... Кроме того, надо всегда помнить, что вагото- нические и симпатикотонические рефлексы обычно неустойчивы, легко истощаются и переходят в противоположные. Возможно, этим объясняется сравнительно частая неустойчивость и истощаемость (непостоянство и непрочность) чувств и их склонность переходить из одной крайности в другую» [1927, стр. 45].

Помимо «внутренностных» чувств, вызываемых деятельностью внутренних органов, для примитивной бодрствующей жизни характерно и своеобразное периферическое чувство, возникающее под действием внешнего стимула, которое описывается, однако, как «нечто не определенное», «бескачественное», «неразличимое», «нелокализируемое» и т. п. Это – предощущение, которое, согласно Блонскому, правильнее всего рассматривать как подкорковый процесс, проливающий свет на предысторию нашего кортикального отношения к внешнему миру [1927, стр. 46]. Ощущение здесь сливается с чувством. Не случайно поэтому, что и психология, указывает Блонский, «только недавно стала строго различать термины «ощущение» и «чувство» и что еще до сих пор мы говорим о глазе, ухе и т. д. как об органах чувств» [там же]. «Это, – полагает Блонский, – вероятно, вполне соответствовало примитивному положению вещей. Примитивный организм различает, насколько мы можем предполагать, не так самый стимул, как вызываемое им в данной части организма неудобство или довольство» [там же].

Первичной реакцией на это вызываемое внешним стимулом удобство или неудобство является двигательная реакция, к которой уже в дальнейшем как вторичное явление присоединяется ясное различение стимула.

Первичные чувства (предощущения) вызываются непосредственным кожным соприкосновением, на которое организм реагирует, как на температуру и давление. Ссылаясь на данные Хэда о первичной недифференцированной (протопатической) и позднее возникающей более дифференцированной (эпикритической) чувствительности, Блонский следующим образом характеризует этапы развития реакций животного на контакт с внешним миром. Первичная реакция – это реакция (двигательная) на удобство или неудобство, возникающее в результате внешнего контакта. Лишь в дальнейшем происходит дифференцировка кожных ана

лизаторов, причем вначале осуществляется грубый анализ раздражителей («расплывчатое возбуждение», «много чувства»), т. е. на первом плане – состояние собственного тела и только затем – тонкий и точный анализ («локально сконцентрированное возбуждение», «мало чувства»), т. е. на первом месте контактирующие предметы [1927, стр. 50].

На первичной стадии развития анализаторов плохо различаются даже модальности (зрительная, слуховая, кожная и т. д.). Примитивное поведение характеризуется не только совместными недифференцированными движениями, но и совместной работой еще плохо дифференцированных анализаторов. Синестезия в предощущениях – обычное явление [1927, стр. 54].

По отношению к периферической чувствительности, начинающейся с предощущений и развивающейся в направлении все более тонкого различения стимулов, действительно положение, указывавшееся Блонским относительно «внутренностных» чувств, а именно: у человека более развитая чувствительность не упраздняет менее развитую. В нашей нервной системе, пишет Блонский, есть и более архаические и более новые нервы. Деятельность и тех и других объединяется в едином организме «интегрирующей, сводящей в единое целое деятельностью центральной нервной системы» [1927, стр. 50-51].

Рассматривая развитие чувствительности, Блонский высказывает свой взгляд на состояние проблемы ощущений в современной ему психологии. Традиционная теория ощущений, рассматривавшая их как элементы, из которых будто бы слагается целое (восприятие), представляется ему ошибочной как в силу ее атомизма (вызвавшего справедливое возражение со стороны гештальтпсихологии), так и потому, что она говорила об элементарных качествах самого предмета, вызывающего ощущение, а не о деятельности ощущающего субъекта. Традиционная психология считала ощущения простейшими актами познания, понимая простейшее как первоначальное, примитивное, в то время как в действительности развитие ощущений идет в направлении их дифференциации, т. е. лишь постепенного выделения простейших актов.

Другая, по мнению Блонского, основная и главная ошибка традиционной психологии ощущений в том, что, вместо того чтобы изучать поведение видящего, слушающего, кушающего, нюхающего и т. д. человека, что является ее прямым делом, она изучала, точнее, списывала из физиологии органов чувств главы

о глазе, ухе, обонянии, вкусе и т. д. [1927, стр. 56].

Это критическое замечание Блонского в адрес традиционной психологии весьма знаменательно для характеристики его позиций в более широком вопросе о предмете психологической науки. И оно тем более значительно, что, указывая на необходимость изучения поведения человека, Блонский тут же критикует позицию, занимаемую в вопросе об ощущениях бихевиоризмом, т. е. американской психологией поведения. Вместо ощущений, отмечает Блонский, бихевиоризм «предпочинает говорить о стимулах, действующих на наши рецепторы, и ответных реакциях» (имеются в виду только двигательные реакции. – А. С.) [1927, стр. 55]. Такую же ошибку допускают, по мнению Блонского, и другие представители «объективизма», в частности рефлексологи.

Подобно тому как, характеризуя начальные этапы развития чувствительности, Блонский затронул вопрос о современном ему состоянии проблемы ощущений, так и, говоря о первоначальных чувствах, он обратился к современному ему состоянию проблемы чувств и, в частности к вопросу об их биологическом значении. Традиционная прямолинейная формулировка (удовольствие – показатель полезности, недовольство – показатель вредности) представляется ему неправильной, так как приятными, например, на вкус на самом деле бывают некоторые вредные вещества, а неприятными, наоборот, некоторые полезные. Но все же доля истины, как он указывает, в традиционном взгляде на биологическое значение чувств имеется, если рассматривать, как это и надо делать, жизнь и поведение живого существа с точки зрения обмена веществ между ним и средой [1927, стр. 59]. Этот обмен, указывает Блонский, может складываться не в пользу организма: «среда берет от него больше, чем дает» [там же]. Тогда жизнь разрушается, процессы распада повышаются, на что организм реагирует недовольством, возбуждением, вызывающим стремление, активные реакции, до тех пор пока не будет достигнуто такое положение, при котором процессы распада стихают. На это жизнь реагирует довольством, удовлетворением, спокойствием, ослаблением активности. Но такой покой есть укрепление жизни, за которым, как указывает Блонский, следует «новое возбуждение жизни, еще более энергичное, так как более богатыми стали запасы нервного вещества, а следовательно, и процессы распада могут быть также более длительными и мощными» [там же]. «Жить, – заключает Блонский, – значит проживать жизнь_л

т. е. разрушаться, но именно эти процессы распада делают жизнь активной, т. е. жизнью в подлинном смысле слова, и с этой точки зрения жизнь есть самовосстановление жизни. Жизнь есть одновременно разрушение и производство жизни. Недовольство и довольство, стремление и успокоение – вот маятник жизни, то гибнущей, то поднимающейся в своем круговороте на более высокую ступень развития мощности» [там же].

Удовольствие может повлечь за собой неудовольствие, когда лежащая в его основе интенсивная ассимиляция вызывает сильный распад вещества. В других случаях оно может означать прекращение процессов распада вследствие истощения. По нашему предположению, говорит Блонский, «довольство и успокоение... просто сигнализирует, что жизнь перестает гореть» [там же]. «Но перестать гореть, – тут же указывает Блонский, – жизнь может по разным причинам: то ли потому, что огонь затихает, то ли потому, что брошено много горючего материала и огонь вскоре вспыхнет с новой силой, то ли потому, что все сгорело» [там ж е].

Из всего сказанного Блонским о чувствах, как он сам указывает, становится ясным, что «удовлетворение потребностей, укрепляя жизнь, создает предпосылки для новой неудовлетворенности, для возникновения, на почве удовлетворения первичных потребностей, новых потребностей» и этот постоянный рост потребностей, наша «вечная неудовлетворенность», понимаемая как развитие потребностей, есть не что иное, как дальнейшее развитие жизни [там же].

Поведение живого существа в следующий, третий период развития психики – в период неполного бодрствования – Блонский характеризует как эмоционально-инстинктивное поведение. Оно и у взрослого человека является, по мнению Блонского, основой, фундаментом всего поведения, хотя на первый план выступает лишь при болезни или недоразвитии коры, в силу чего наиболее яркие образцы его надо искать в психопатологии или первобытной культуре [1927, стр. 63].

Подверженность эмоциям и характер последних у разных индивидов могут быть различными. В связи с этим Блонский значительное внимание уделяет двум основным типам организмов (двум биотипам): «сырому» и «сухому», принадлежность к которым, по его мнению, зависит как от наследственных различий (пола, возраста, а у животных и от природы), так и от питания и работы. На протяжении жизни происходит, по утверждению Блонского, обез

воживание организма. Жизнь в этом отношении есть высыхание. «К старости мы становимся сухими и жесткими». Наиболее «сухим» типом у людей является взрослый мужчина, особенно питающийся преимущественно мясом и сухой пищей, производящий много движений. Наоборот, наиболее «мягким» является ребенок, питающийся водянистой пищей, поглощающий много воды и малоподвижный.

Между этими различиями в организме и в поведении живого существа, по мнению Блонского, имеется определенная связь, еще давно установленная народной психологией. «Когда мы говорим «сухой человек», – пишет Блонский, – этим мы характеризуем не только комплекцию, «сухой» – это значит «бесчувственный», «бессердечный». Точно так же «твердый человек» означает человека, малодоступного эмоциональным воздействиям. Обычно это «холодный человек» [1927, стр. 71]. Противоположные черты присущи «сырому», «мягкому» типу. Человек, принадлежащий к этому типу, – человек эмоций и чувств. Он легко поддается эмоциональным влияниям. Он «сердечный», «добрый» человек. Этот тип людей, по мнению Блонского, представлен двумя разновидностями: сангвиниками и

лимфатиками. Сангвиник типично эмоциональная натура, горячая, вспыльчивая. У лимфатика эмоциональная жизнь развита гораздо слабее, но все остальное развито у него еще меньше, чем чувства и эмоции. Преобладают у него не внешние движения и не мысли, а примитивные внутренние чувства довольства и недовольства [1927, стр. 71-72].

«Сухой» тип характеризуется кортикальным поведением при относительно слаборазвитом подкорковом поведении. Для сангвиника же характерна повышенная деятельность «старого» мозга, в частности промежуточного. У лимфатика соотношение между нервными системами нарушено в пользу элементарной, вегетативной нервной системы [1927, стр. 72].

Эмоции, характеризующие состояние неполного бодрствования, отличаются от «внутренностных» чувств, характерных для более раннего периода развития психики. Их особенность прежде всего в связи их с движениями скелетной мускулатуры, в быстром распространении (в охвате всего организма), в гораздо большей связи с предметами (в их предметности), в большем подчинении мыслям, убеждениям, в большей доступности произвольному воспроизведению [1927, стр. 88]. «Между мышлением и сильной эмоцией существует антагонизм: рассуждение ослабляет эмоцию, а эмоция, в свою очередь, если она сильна, пара

лизует мышление» [там же]. В этом антагонизме Блонский усматривает антагонизм между новым и древним головным мозгом: гиперфункция одного влечет за собой гипофункцию другого.

Типично человеческие эмоции включают в себя мысли. Это так называемые эмоции- мысли или высшие эмоции, развивающиеся постепенно, наиболее представленные у интеллектуально развитого человека и отличающиеся большим разнообразием. Один лишь биологический анализ этих эмоций, рассмотрение их в плане истории только животного мира, недостаточен. На первый план здесь должны выступать социальный анализ и историко-культурное объяснение [1927, стр. 90]. Человеческий гнев, например, обычно мотивирован и рассудочен. В его возникновении большую роль играют мысли, он подконтролен мыслям, расчетлив, сдержан, направлен на определенный предмет. В отличие от этого животный (подкорковый) гнев, в который может впадать и человек, полностью овладевает человеком, характеризуется «беспамятством» (все мысли «выскакивают из головы») [1927, стр. 96].

Развитие эмоций может идти двумя путями: первый из них – кортикальный путь постепенно усиливающегося подчинения эмоций (превалирование мыслей над чувствами); второй – путь постепенно усиливающегося превалирования автоматических движений, которые сопровождают эмоции, – это подкорковый путь. Так, полагает Блонский, вероятно, образовались инстинкты, представляющие собой «выветрившиеся эмоции».

Определенный путь развития (определенные «исторические этажи») прошли и инстинкты. Их высшая форма, имеющаяся у человека («историко-культурные» инстинктивные движения), представляет собой промежуточное звено между инстинктом и привычками [1927, стр. 98].

Преобладание эмоционально-инстинктивного поведения над рассудком сочетается, согласно Блонскому, с большей внушаемостью, с большей податливостью гипнозу, с «грезер- ством», в некоторых случаях с тенденцией к распаду личности. Для людей же противоположного типа характерен реализм, критицизм, малая податливость внушению и гипнозу [1927, стр. 99].

Повышенная эмоциональность, по Блонскому, сочетается также с развитием эйдетизма, т. е. с присущей некоторым людям способностью после показа им какого-либо предмета продолжать буквально видеть его, иметь исключительно яркий образ этого предмета,

причем даже после истечения относительно долгого промежутка времени. Сильная эмоция, пишет Блонский, «делает большим эйдетиком» [1927, стр. 119]. Сильное чувство нередко вызывает яркие образы, и, наоборот, яркие образы влияют сильно на чувства. Внушаемость, эмоциональность и эйдетизм – все это, по мнению Блонского, свойства одного и того же биотипа. В виде предположения, считает Блонский, «можно высказать, что, возможно, при эйдетизме большую роль играет... подкорковый зрительный орган. Это подтверждается и тем, что именно в сонливом состоянии образность усиливается» [там же]. «Эмоционально возбуждающее, – тут же добавляет Блонский, – является и эйдетически возбуждающим».

Тесно сближая друг с другом эмоциональность, внушаемость и эйдетизм, Блонский вместе с тем не считает все эти качества стоящими на одном уровне. «Сновидения, гипноз, внушаемость и эмоциональность, – пишет он, – возможно, последовательные стадии постепенного развития бодрствующей жизни все же подкоркового типа» [1927, стр. 124]. Всем этим состояниям или качествам присущ некоторый «активный момент стремлений», и вместе с тем все они наиболее представлены у слабых людей или вообще в состоянии бессилия. «Характерно, – пишет Блонский, – что мы видим сновидения в состоянии сна, т. е. когда мы наиболее примитивны и бессильны» [1927, стр. 125]. Мы фантастичны и являемся эйдетиками в детстве, т. е. опять-таки тогда, когда мы наиболее примитивны и слабы [там же]. «Как внушаемость – свойство примитивных и наиболее слабых людей, так, вероятно, и фантастичность: она, – полагает Блонский, – удел примитивного мозга и сравнительного бессилия. Когда мы бессильны, тогда преимущественно мы грезим и мечтаем и тогда легче всего поддаемся внушению» [там же].

Переходя к характеристике следующего, высшего, этапа психического развития, называемого им вполне бодрствующей жизнью, Блонский прежде всего останавливается на внимании как на одной из наиболее характерных черт этого периода развития. «Русское слово «бдительность», – указывает он, – хорошо выявляет связь между бодрствованием и вниманием (Блонский добавляет «и страхом». – А. С.). Равным образом выражение «усыпить внимание» подчеркивает обратную связь между вниманием и сонливостью: приближение сна (а также утомление) сигнализируется, в первую очередь, ослаблением внимания» [1927, стр. 128]. Локализационно «внимание связано

с деятельностью коры больших полушарий, преимущественно с лобным мозгом» [там же].

Внимание характеризуется определенной направленностью, установкой внимания, связанной с жизненными интересами субъекта и являющейся, как полагает Блонский, «рудиментом моторной реакции на страшное» (именно поэтому, по-видимому, Блонский и сближает, как только что было указано выше, бодрствование и внимание со страхом). Установка, по мнению Блонского, «сама по себе есть, с точки зрения своего происхождения, эмоционально-инстинктивная симпатикотоническая реакция на угрожающий болью <