До княжны доходят вести из мира

 

Солнце жарко сияло на безоблачном небе, и гости рады были отдохнуть в тенистом саду – на дорожках у ручья и под кронами буков и стройных сосен, окаймлявших аллеи. В глубине лощины находился пруд, куда вода поступала по желобу, ответвлявшемуся от акведука, проложенного от самого Белградского леса. Шум бегущего потока привлек к себе многих. От ворот до пруда, от пруда до окончания мыса гуляли отдельные компании, развлекая друг друга рассказами о том, какие радости и невзгоды приключились с ними за последний год. Все подобные встречи проходят более или менее одинаково. Дети играют, влюбленные ищут укромные места, старики делятся воспоминаниями. Тип удовольствия меняется, но оно не пресекается никогда.

Группа специально отобранных мужчин появилась из подвала дворца, вынося корзины с хлебом и свежими фруктами, а также местные вина в бурдюках. Рассеявшись по саду, они принялись угощать гостей, распределяя пищу без оглядки на возраст и сословие. Можно вообразить себе их гостеприимство, а кроме того, вдумчивый читатель увидит в той широте души, с которой княжна потчевала своих гостей, секрет ее популярности среди всех бедняков Босфора. Увидит и другое. Не нужно долгих размышлений, чтобы понять, почему она предпочитала жить рядом с Терапией. Здешние обитатели, особенно те, кому мало благоволила судьба, составляли ее непосредственное окружение, ей нравилось жить там, где она могла сообщаться с ними напрямую.

Этот час княжна выбрала для того, чтобы выйти к своим гостям лично. Спустившись с портика, она во главе домочадцев направилась в сад. Единственная из всех она шла с неприкрытым лицом. Веселое оживление многих людей, мимо которых она проходила, трогало струны радости в ее душе; глаза ее сияли, щеки разрумянились, дух ликовал; говоря иными словами, ее ни с чем не сравнимая краса, под чары которой моментально подпадал всякий, блистала с невиданной силой.

Новость о выходе княжны в сад распространилась быстро – куда бы она ни пошла, гости вставали и больше уже не садились. Время от времени, кивая той или иной группе, она вычленяла знакомых, и для них – будь то мужчина или женщина – всегда находилась улыбка, порой слово. Она шла, и вслед ей неслись благопожелания: «Благослови тебя Бог!», «Да хранит ее Пресвятая Дева!». Снова и снова дети кидали цветы к ее ногам, а их матери преклоняли колени, прося княжну о благословении. У них свежи были воспоминания о тех днях, когда в дом их стучалось горе или болезнь и к нему причаливала лодка княжны, нагруженная лакомствами и сулившая нечто едва ли не более ценное – благодатное ее присутствие, слова утешения и надежды. Долгая, громогласная, продуманная римская овация, звучный триумф никогда не приносили герою‑консулу того удовлетворения, которое испытывала сейчас эта христианка.

Она ощущала окружавшее ее восхищение, ей казалось, что она скользит сквозь необычайно чистый и яркий солнечный свет. Она не скрывала, что видит в происходящем свой триумф, помнила и о том, что это дань ее щедрости – триумф на совесть выполненной работы, которую она выполняла с радостью.

Рядом с упомянутым выше прудом, где заканчивалась отведенная под сад земля, путь ее завершился. Отсюда, не обделив вниманием поджидавших женщин и детей, княжна двинулась к вершине мыса. Дорога была широкой и ровной, слева ее окаймляли сосны – некоторые из них живы и по сей день.

Мыс с незапамятных времен пробуждал любопытство. Из покрывавшего его леса первые обитатели наблюдали, как аргонавты бросают якорь рядом с Амиком; здесь же творила свои заклятия мстительная Медея, а если вернуться к реальной истории, придется долго перечислять все те знаменательные события, вид на которые открывался с этой высоты. Когда строитель расположенного внизу дворца решил усовершенствовать склон холма, он разбил на разных уровнях пруды, окружив их высокими, изящно вылепленными стенами; между прудами стояли мраморные павильоны, казавшиеся издалека воздушными куполами циклопического замка; покончив с этим, зодчий свел замысел в единое целое, устлав дорожку плиткой, выстланной в шахматном порядке, в точности повторявшую полы дома Цезаря рядом с Римским форумом.

Почти не замечая других гостей, стоявших на вершине, слуги, сопровождавшие княжну, разбились на группы, она же подозвала к себе Сергия и отвела туда, откуда открывался вид на простор Босфора. Это было ее излюбленное место для наблюдений, его замостили и устроили здесь вместительное сиденье, вырубленное из глыбы местного известняка. Княжна опустилась на него – хотя они и поднимались по затененной дороге, она несколько утомилась и рада была дуновению свежего ветерка на вершине.

Сергий наблюдал за подъемом из хвоста колонны. Он стал свидетелем всех встреч и разговоров. Ему были по душе изъявления приязни к княжне – они казались такими непосредственными и сердечными. После них не осталось никаких сомнений в том, каким она пользуется уважением – по крайней мере, среди простого люда. Послушник получил подтверждение первому впечатлению, которое она на него произвела. То была женщина, которую Небеса щедро наделили благородством и добродетелью. Такие рождались и ранее. Он знал про них из житий, в которых ей подобные всегда возносились над тягостной повседневностью человеческой жизни – не совсем ангелы, но обитающие в тех же ангельских сферах. В монастырях, даже тех, в которые женщинам вход заказан, всегда рассказывают истории о женском совершенстве – монахи делятся ими в перерыве между работой на чечевичном поле и в кельях после вечерни. Говоря коротко, восхищение Сергия княжной достигло такой степени, что он не почувствовал ничего неподобного, когда, медленно шагая вслед за ее свитой, начал отождествлять ее с величайшими героинями церковных хроник и Священного Писания; с матерями настоятельницами, известными своей святостью, со святыми вроде Феклы и Цецилии, с пророчицей, которую оставили одну в пустыне Цин, с жившей гораздо позднее сладкогласной ясновидящей, что вершила суд под пальмой Деворы.

И все же на душе у послушника было неспокойно. В ушах звучали слова игумена. Открыться ли княжне? Мучимый сомнениями, он проследовал за ней до самой обзорной площадки у края мыса.

Опустившись на сиденье, княжна окинула взором широкий водный простор; задержав взгляд на судах, она после перевела его на азиатский берег, потом – на небо, до самых глубин своей синевы наполненное светом дня. Помедлив, она спросила;

– Есть ли новости от отца Иллариона?

– Пока нет, – отвечал Сергий.

– Я думала о нем, – продолжала Ирина. – Он часто мне рассказывал о Первозданной церкви, Церкви апостолов. Мне вспомнился один из его уроков. Мне мнится, сейчас святой отец стоит там же, где и ты. Я слышу его голос. Вижу выражение его лица. Вспоминаю его слова: «Все братья принадлежали одной вере, ибо была она еще слишком проста, чтобы подвергнуть их размежеванию, однако были разделены на два класса, как разделены сейчас и будут разделены всегда» – внемли, Сергий, будут разделены всегда! «Однако, – продолжал наставник, – не следует забывать, дорогое мое дитя, что, в отличие от нынешних обычаев, богатые распоряжались своими богатствами, исходя из того, что каждый из братьев должен иметь в них свою долю. Хозяин был не просто хозяином, он был попечителем, на которого возложили обязанность хранить свою собственность и использовать ее наилучшим образом, дабы владелец ее мог помогать как можно большему числу своих братьев во Христе в соответствии с их нуждами». Тогда меня это сильно изумило, но теперь смысл мне внятен. Радость, которую я сегодня испытала, подтверждает слова наставника, ибо радуюсь я не своему дворцу и саду и даже не своим богатствам, я радуюсь силе, которую черпаю из них – силе дать отдохновение от бремени бедности столь многим, не столь удачливым в этой жизни, как я. «Божественный порядок не в том, чтобы отказываться от богатства, – продолжал наставник, – ибо Христос знал: есть много таких, кто, при всем усердии, не сможет ни накопить, ни удержать; им воспрепятствуют обстоятельства, или им не хватит дарований. Будучи бедными не по своей вине, должны ли они страдать, должны ли проклинать Господа проклятиями больных, нагих, голодных, не обогретых? О нет! Христос представительствовал от лица Всемилостивейшего. Его волей возникло содружество обделенных с более удачливыми». Кто может сказать, кто может измерить, какой бесценной наградой служит мне смех детей, играющих под деревьями у ручьев, радость и улыбки женщин, которых мне удалось ненадолго оторвать от монотонного, непосильного труда!

Мимо проходило судно под всеми парусами – так близко, что Сергий мог бы бросить камень на палубу. Он сделал вид, что глубоко заинтересован им. Однако уловка не удалась.

– Что случилось?

Не получив ответа, она повторила вопрос.

– Милый друг, ты еще слишком юн, чтобы обмануть меня своей скрытностью… Тебя что‑то долит. Подойди ближе, сядь… Да, я не исповедник, однако мне известно, как Церковь хранит тайну исповеди. Позволь разделить твое бремя. Поделившись со мной, ты почувствуешь облегчение.

Тогда он понял, что должен говорить.

– Княжна, – произнес он, пытаясь придать голосу твердость, – ты сама не знаешь, о чем просишь.

– Но женщине пристойно это услышать?

Он сделал шаг вперед, ступив на плитку.

– Меня мучают сомнения, княжна, ибо я должен вынести суждение. Выслушай и помоги.

После этого слова полились стремительно:

– Человек только‑только стал Его служителем. Он – член древнего и почтенного братства и в силу неискушенности с особым рвением выполняет свои обеты. Его настоятель заявил, что рад был бы иметь такого сына, и, уверившись в его преданности, раскрыл ему очень важные тайны; среди прочих и ту, что некая особа, хорошо известная и всеми любимая, может быть обвинена в тягчайшем из религиозных преступлений. Помедлим, о княжна, дабы ты могла осмыслить, что обеты его неотделимы от выказанных ему доверия и благоволения… Однако прими к сведению и еще одно обстоятельство. Особа, в чей адрес выдвинуто обвинение, оказала нашему неофиту честь стать его другом и покровителем и, сведя его с главой Церкви, открыла ему путь всяческих благ и стремительного продвижения в чине. Так вот, о княжна: кому он должен хранить верность? Отцу настоятелю или той покровительствующей ему особе, что оказалась в опасности?

Княжна ответила спокойно, но с чувством:

– Эта ситуация – не вымысел, Сергий.

Он удивился, однако ответил:

– Не изложив ее, я не мог узнать твое мнение.

– Мятущийся неофит – это ты, Сергий.

Он протянул ей руку:

– Выскажи свое мнение.

– А обвинитель – игумен обители Святого Иакова.

– Рассуди справедливо, о княжна! Кому должно хранить верность?

– А обвиняемая – я, – продолжала она тем же тоном.

Сергий попытался упасть на колени.

– Нет, продолжай стоять. За нами, возможно, наблюдают.

Он едва успел принять прежнее положение, а она уже спросила спокойным, взыскующим голосом:

– А в чем состоит тягчайшее из религиозных преступлений? Или, скажем иначе, для облеченных властью, вроде игумена твоего братства, какое преступление представляется самым тяжким?

Он глянул на нее с немой мольбой:

– Я отвечу. ЕРЕСЬ.

Со свойственной ей сострадательностью она ответила:

– Бедный мой Сергий! Я ни в чем тебя не корю. Ты раскрыл мне душу. Я вижу, как она себя выказала в момент первого серьезного испытания… Я забуду о том, что именно мне предъявлено обвинение, и постараюсь тебе помочь. Есть ли высший авторитет, к которому мы можем обратиться за ответом – причем не из христиан? Игумен потребовал от тебя молчания; однако совесть, а также, сказала бы я, предрасположенность заставили тебя предупредить твою покровительницу. Итак, у нас есть и спор, и спорщики. Не так ли?

Сергий склонил голову.

– Отец Илларион однажды сказал мне: «Дочь моя, да будет тебе ведомо непреложное мерило божественности нашей религии: не существует никакого человеческого суда, для которого не давала бы она закона и утешения». Воистину глубокое утверждение! Возможно ли, что мы столкнулись с единственным исключением из него? Я не стану доискиваться, на чьей стороне лежит понятие чести. Но на чьей человечность? Честь – понятие, придуманное людьми. Человечность же равнозначна Милосердию. Если бы тебе, Сергий, предъявили подобное обвинение, как бы ты хотел, чтобы с тобою поступили?

Сергий просветлел лицом.

– Мы не ищем путей спасения еретика – нам важнее успокоить свою совесть, – продолжала Ирина. – Так почему бы не поискать ответа на такой вопрос: что станется с игуменом, если ты передашь его слова обвиняемой особе? Пострадает ли он? Будет ли судим? Попадет ли в узилище? Подвергнут ли его пыткам? Или отправят в пасть королю львов? А что ждет друга, поручившегося за тебя перед главой Церкви? Увы!

– Довольно – ни слова больше! – пылко вскричал Сергий. – Ни слова. О княжна, я скажу тебе все, я спасу тебя, если сумею, – а если нет и случится худшее, умру вместе с тобой.

Княжна, как истая женщина, омыла свою победу слезами. После долгой паузы она проговорила:

– Желаешь ли ты знать, действительно ли я являюсь еретичкой?

– Да, ибо что есть ты, то и я. А значит…

– Одно и то же пламя, зажженное на Ипподроме, может обратить нас во прах.

В словах этих звучала пророческая нота.

– Не приведи Господи! – вскричал Сергий, содрогнувшись.

– Да пребудет Его воля!.. Если тебе это не в тягость, – продолжала княжна, – расскажи все, что слышал обо мне от игумена.

– Все? – переспросил он с сомнением.

– Почему бы нет?

– Там было и такое, что повторять жестоко.

– И прозвучало обвинение.

– Да.

– Сергий, злокозненностью ты точно не ровня моим врагам. Они – греки, искушенные в искусстве дипломатии, а ты… – Она примолкла, слегка улыбнулась. – Ты – всего лишь ученик Иллариона. Послушай же: если они вознамерились меня погубить, им очень важно изобрести небылицу, которая лишит меня людского сочувствия и примирит окружающих с принесенной мною жертвой. У тех, кто в изобилии творит добро и редко – зло, – она бросила взгляд на сутолоку возле павильонов, – всегда найдутся друзья. Таков закон благих дел, и нарушали его лишь единожды; при этом сегодня за одну щепку с Креста дают целое царство.

– Княжна, я ничего не утаю.

– А я, Сергий, – и будь Господь мне в том свидетель – отвечу на каждое брошенное мне обвинение.

– Ум игумена смущают две вещи, – начал Сергий, однако, оробев от собственной прямоты, добавил извиняющимся тоном: – Прошу, княжна, не забывай, что говорю я по твоему настоянию и ни в коей мере тебя не обвиняю. Кроме того, важно учесть, что после вчерашних таинств игумен пребывал в подавленном настроении, истомленный телесно, и, прежде чем заговорить о тебе, припомнил, что всей душой был предан твоему отцу. Вряд ли его можно назвать твоим личным врагом.

Дымка слез заволокла очи княжны, и она ответила:

– Он был другом моего отца, я ему очень признательна, однако, увы! То, что по природе он добр и честен, сейчас не имеет никакого значения.

– Мне прискорбно…

– Продолжай, – велела она, оборвав его.

– Стоя у ложа игумена, я получил благословение и попросил разрешения отлучиться на несколько дней. «Куда?» – осведомился он, я же ответил: «Вам ведомо, что к княжне Ирине я отношусь как к маменьке. Мне хотелось бы с ней повидаться».

Сергий взглянул своей собеседнице в лицо и, отметив, что фамильярность такого обращения ее не смущает, укрепился духом.

– Святой отец попытался меня отговорить и именно с этой целью открыл мне то, что тебе хотелось бы знать. «То, как княжна живет и держится, – начал он, – не отвечает нашим обычаям».

При этих словах его слушательница, сидевшая опершись на локоть, выпрямилась и сжала массивные подлокотники сиденья.

– Продолжать ли, княжна?

– Продолжай.

– Здесь очень людно. – Он окинул взглядом толпу.

– Я выслушаю тебя именно здесь.

– Как тебе угодно… Далее игумен упомянул, что ты появляешься на людях с непокрытым лицом. В этом нет ничего предосудительного, однако тем самым ты подаешь пагубный пример; помимо того, что в этом ощущаются дерзость и своеволие, это, по словам святого отца, превращает тебя в предмет пересудов и неделикатных замечаний.

Рука, взволнованно лежавшая на подлокотнике, дрогнула.

– Боюсь, княжна, – продолжал Сергий, опустив глаза долу, – что речи мои для тебя мучительны.

– То не твои речи. Продолжай.

– После этого святой отец перешел к вещам более существенным.

Волнение овладело Сергием вновь.

– Я слушаю тебя, – проговорила княжна.

– Он назвал своеволием твое желание сохранять свои владения здесь, в Терапии.

Княжна то краснела, то бледнела.

– Он сказал, что турки здесь слишком близко; что тебе, незамужней и беззащитной, место в какой‑нибудь обители на островах или в городе, где ты была бы под защитой Церкви. Нынче же молва вольна обвинить тебя в предпочтении нечестивой свободы браку.

Тут ветер стих, княжну окутало глубокое молчание; лишь мучительно стучало ее сердце, а листья над головой затихли. Смотреть на нее было тягостно – Сергий отвернулся. А потом услышал, как она промолвила, будто бы обращаясь к самой себе:

– Воистину я в опасности. Если бы не умышляли меня погубить, то и самый дерзкий из них не решился бы на столь гнусную ложь… Сергий.

Он повернулся к ней, однако она осеклась, отвлеченная новой мыслью. Может, это последнее обвинение связано с желанием императора взять ее в жены? Мог он обнародовать произошедшее между ними? Немыслимо!

– Сергий, а не сказал ли тебе игумен, откуда возник этот навет?

– Он его по преимуществу приписывает слухам.

– Я убеждена, что он раскрыл более веские основания. Человек его звания и профессии не станет очернять беспомощную женщину, не имея для того причин.

– Он не привел иных доводов, кроме твоего проживания в Терапии.

Она подняла на Сергия глаза – боль в этом взгляде вызывала жалость.

– Мой друг, известно ли тебе хоть что‑то, что могло породить подобные сплетни?

– Да, – ответил он, опуская взор долу.

– Неужто! – Она вскинула голову, широко открыла глаза.

Он стоял перед ней в молчании, явно терзаясь.

– Бедный Сергий! Ты более моего наказан. Мне тебя жаль – жаль, что речь зашла об этом предмете, – но отступаться поздно. Говори без страха. Что тебе ведомо против меня? Речь не может идти о преступлении и вряд ли о грехе. Путь мой всегда был прям и на глазах у Господа. Говори!

– Княжна, – отвечал он, – на пути сюда я встретил скопление людей, они изучали медную пластину, прибитую к правому столбу твоих ворот. На ней имелась надпись, однако никто не сумел постичь ее смысла. Подошел гамари и, завидев табличку, преклонился перед ней со всей истовостью жителя Востока. Зеваки принялись над ним потешаться, он вспылил и, помимо прочего, сказал, что эта табличка – охранный знак, говорящий всякому турку о том, что это имение, его владелица и насельники находятся под покровительством принца Магомета. А теперь вслушайся, княжна, в следующие слова, произнесенные этим человеком: надпись сделал принц Магомет, под нею стоит его подпись и принц прикрепил эту табличку к столбу своею собственной рукой.

Сергий умолк.

– И что из того? – осведомилась княжна.

– Задумайся, какие из этого следуют выводы.

– Изложи их.

– Язык мне не повинуется. Ибо если я заговорю, о княжна, мне придется облечь в слова обвинения, которые, возможно, возникли в умах у других. «Княжна Ирина живет в Терапии, поскольку принц Магомет – ее возлюбленный и там им удобно встречаться. Отсюда и охранный знак на воротах».

– Ни у кого не хватит дерзости…

– У одного уже хватило.

– У кого же?

– У игумена моего братства.

Лицо княжны покрыла смертельная бледность.

– Это так жестоко! Так жестоко! – вскричала она. – Что же мне делать?

– Сделай вид, что знак обнаружили только сегодня, и вели его снять в присутствии всех гостей.

Она бросила на послушника искательный взгляд. На переносице он заметил морщинку, которой раньше там не было. Однако еще поразительнее оказалась для него та растерянность, с которой она попросила совета. Доселе он лишь восхищался отвагой и цельностью ее натуры. Во всех ее действиях он видел прямолинейность – стремительную и непреклонную. Эта перемена его поразила, ведь он был очень плохо знаком с женской природой; в ответ он заговорил торопливо, плохо понимая, что за слова произносит. Они не отличались честностью и прямотой, они были достойны его не более, чем приписываемое ей поведение было достойно ее; они звенели у него в ушах несносным звуком, ему хотелось взять их назад – но он колебался.

Тут из павильонов донеслись бранные слова, а с ними – громкий плеск воды. За этим последовали смех, хлопки и прочие выражения восторга.

– Ступай, Сергий, выясни, что там происходит, – попросила княжна.

Радуясь возможности положить конец мучительной сцене, послушник поспешил к пруду и вскоре вернулся.

– Твое присутствие разом восстановит покой.

Гости охотно уступали дорогу хозяйке усадьбы. Как выяснилось, из сада только что явился гамари. Увидев среди прекрасных дам Лаэль, он направился к ней с многими выражениями почтения. Девушка напугалась и хотела убежать, но тут Жокард вырвался у хозяина и с ревом прыгнул в воду. Бедняга явно решил искупаться на славу. Он плавал, нырял, выкидывал всевозможные штуки. Вотще трюкач приманивал его и добрым словом, и угрозами на всех ведомых языках – Жокард на радостях своевольничал, причем трудно было сказать, кому более мил его порыв к свободе, ему или зрителям.

Княжна, смирив на время сердечную боль, вступилась за медведя, после чего гамари, будучи философом, который извлекает из любых непредвиденных обстоятельств наибольшую пользу, смягчился и забавлялся вместе с другими, пока Жокард не утомился и не вернулся к нему добровольно.

 

Глава XII