Глава 19. Трезвящий кипяточек, ведьминское варево.

Прекрасным летним днем Наталья Петровна вынесла на балкон кастрюлю с кипятком, что-то такое делать с овощами. Неловко повернувшись и подскользнувшись, она опрокинула кастрюлю на пол. Вода полилась вниз с третьего этажа и попала, очень частично, на стоящих у подъезда парня и девушку. Девушка жила в том же доме, а парень приходил к ней едва ли не каждый вечер и долго – и страшно фальшиво – высвистывал свою пассию снизу.

Молодые люди оказались очень нервные. Он-то вообще был в кепке и на него ничего почти не попало, так, больше картофельных очисток со дна. На нее действительно пролилось немножко водички, и да, чуть-чуть покраснела у нее щечка и шейка. Но разве это повод орать, звонить по квартирам и устраивать из жизни бедлам? Зря Наталья Петровна им открыла дверь. У девушки на щечке вздулся волдырик, и как-то это так возбудило парня, что он собрался сам кипятить водичку, чтобы облить ей Наталию Петровну. И в результате рукоприкладства таки выбил себе место у плиты на ее кухне. И начал свое страшное дело: налил воду в кастрюлю и зажег комфорку. Такой себе придурок Иванушка у печки Бабы Яги – а то мы не знаем по сказкам, как их туда вечно тянет!

Тут Наталья Петровна, беснуясь по комнате, и позвонила нам.

Дежурный ангел-хранитель быстро пригасил конфликт, но Наталью Петровну, которая до того испугалась, что выкрикивала не очень адекватные вещи, на всякий случай прихватил с собой. В принципе, она должна была бы попасть совсем в другое отделение, но моя история с обваренным хуем незадолго до этого попала в местный капустник, и только ленивый не изгалялся шутками по этому поводу. У дежурных разгорелся спор: использовала ли Наталья Петровна кипяток для пригашения сексуальности (как, похоже, было ей задумано), или для разгорячения (как, похоже, вышло)? Не вспомнить и не позвать туда меня эти придурки не могли.

Когда я увидел Наталью Петровну, я ее не узнал, но когда понял из личного дела, что она – мама моей подопечной, я твердо взял над ней шефство. Потому что морок, что я должен женщинам, с которыми спал – и не только им, а еще их мамам, папам, братьям, сестрам и детям – был на меня в свое время наведен так прочно, что мне легче ему поддаваться, чем изгонять остатки из своей души. В принципе, хороший морок такой, человечный.

И когда на курсах женских мороков, куда я же ее определил в целях профилактики нанесения травм себе и окружающим, она выкинула такой вот фортель, мне, конечно, было слегка обидно. Пока я ждал недалеко от балкона, где она рыдала и невнятно ругалась, пока я успокаивался, что раз она сразу не прыгнула вниз, так уже и не будет, пока мысленно бил ее огненным мечом, приговаривая: “Поезд ушел! Тебя уже никто не хочет! Пора успокаиваться!”, в голове моей созрел план.

И вот я пошел к Елиэзеру и попросил выписать командировку для меня и нескольких подопечных – к самой Ёбаной Матери. А это в мире мертвых, довольно далеко.

Через три дня все бумаги были подписаны.

Наталью Петровну я туда собирался взять без предварительного соглашения, поскольку сильно проштрафилась. А еще двоих предстояло уговорить. Вот как было дело, по порядку.

Глава 20. К Ёбаной Матери!

“Любочкин, короче. У тебя есть сейчас шанс, завтра его, скорее всего, не будет. Хватит быть мальчиком. Не адекватно. У каждого возраста есть своя красота. А ты питаешься прошлогодней – да нет, гораздо старее. Тебе 27, алё! А красотой ты пользуешься максимум той, которая хороша в 20. Ну, давай, решайся! Выдвигаемся через неделю”.

“Анечка, привет! Как дела? Очень, очень! Скажи, пожалуйста, для тебя еще актуальна тема с ребенком? Ты хочешь родить? У меня выписана командировка в мир мертвых. Самое время. Самое-пресамое. В хорошей компании. Что мужу сказать? Лечение, милиция, выездной семинар. Он может идти с нами, если захочет. Конечно. ОК. Через неделю. Сколько нужно на поход? Два дня, и ночь между ними. День подготовка, ночью идем, днем возвращаемся. Сроку думать у тебя до завтра”.

И вот вечер, закат, мы идем по дороге к Стиксу: я, Наталья Петровна, Любочкин, Аня. В нашей компании есть много нюансов, от которых мне бодряще-весело: ну, например, выяснилось, что Любочкин и Н.П. друг друга никогда не видели, и потому один одного никак не узнают. Партизанская семья. Наталья Петровна родом как раз из Белоруссии, страны, где партизанство, мне кажется, является одной из приоритетных форм национального искусства.

Анечка. В двух словах: замужем, уже лет пять хочет детей, не зачинаются. Почему в моем отделении, раз замужняя? Так, можно сказать, попала по залету… Не туда сбежала с волками… Впрочем, я потом расскажу, будет время. Есть, короче, такие замужние, которых мы легко ставим на учет в наше отделение. Замужние, да безмужние. На фоне повышенной мужественности развивается обезмуженность, простите за служебный жаргон.

Любочкин, красавчег. В мою сторону особо не смотрит. Меня он тоже вполне ощутимо достал. Хочется верить, что это наш последний поход вместе. Тормозящие инфантилы возбуждают в основном ангелов-теток из отделения призорных мужчин. Не удивительно, что Н.П. так ласково на него смотрит, уже накормила его оладушками и подала, чтоб вытер губы, свой платочек.

Мы идем быстро, я с удовольствием их подгоняю. Подходим к Стиксу, к переправе. Стемнело, река выглядит черной. Пропускной пункт проходим долго, каждый по одному. Наталья Петровна выскакивает первой, Любочкин сидит там не меньше получаса, и я почти уверен, что это он не может “облегчить душу”, назвав своих женщин. С удовольствием смотрю на его перекошенную рожу, когда он наконец выходит с пропуском. Аня тоже сидит там минут двадцать, и это меня удивляет. Я как-то быстро и полностью отчитываюсь, беру пропуск. Такое хорошее настроение, что я целую ручку той ведьмочке-сержанту, которая проверяет визы на пароме. Она потом машет нам вслед той самой ручкой: “Счастливого пути!”

Мы идем далеко, и никто из нас не называет вслух, куда же мы идем. Пейзаж здесь всегда разный, и никогда не знаешь, что видят остальные. Я долго шел по горе, а потом прыгнул вниз со скального уступа, расправил крылья, полетел. Потом вспомнил, что надо не терять остальных, оглянулся, полетел назад.

Н.П. по-прежнему была впереди всех. Она скользила вперед очень гладко, как змея. Любочкин бежал за нею совсем бледный, истончавший; его руки и ноги сильно вытянулись, так что он был похож на журавля. Аня изменилась так сильно, что ее трудно было узнать. Что-то среднее между собакой, лисой и волком, серо-рыжего цвета, замыкало наш строй. Бежала она с трудом: волочила лапу.

Я сам не знал, как выглядит то, куда мы стремимся: дворец? подземелье? дно озера? И как выглядит Та Самая, которую в народе кличут Ёбаной Матерью?

А хорошо, когда ничего не знаешь. Спокойно себе скользишь вперед, и под тобою – гладь любой стихии.

Ничего мы не нашли в результате своего марш-броска. Когда все окончательно устали, мы сели на какой-то полянке. Посмотрели друг на друга. Там было на что посмотреть. Лиса-Аня щелкала зубами, как будто грозила кому-то. Журавль-Любочкин разглядывал сам себя и так радовался, аж смеялся. Наталья Змея Петровна была понятна мне меньше всех; она то казалась грозной и величественной, как серо-черная туча, то выглядела удивленной и робкой Красной Шапочкой, которая впервые оглядывает лес: куда это я попала?

“Что, сержант, дороги ты, как видно не знаешь?” – спросила Н.П.

“Дорога не однозначная, это да”, - признался я.

“Ёб твою мать!” – произнесла Н.П.

И в ту же секунду…