Глава 10. Судия своего отца.

Какой пятый вопрос в анкете Одиноких Женщин, которые к нам обращаются? «От кого одинока?» Коли тетка на этот вопрос отвечает честно, работать с ней гораздо легче и продуктивнее.

Стоит ли говорить, что основная часть наших девушек одинока от своих пап.

Ну, что это значит. Это значит, что отношения их с папами сильно подпорчены.
Конечно, опять-таки, основной контингент у нас – дети разводов.

Но Полина, из-за которой я сегодня сюда приперся, как раз выросла с папой, который по непонятным для нее причинам с мамой так никогда и не развелся. Ну, ссорились, ну, то-се, подробностей я не знаю.

Что я знаю – так это то, что Полина папу своего «мочила» при каждом удобном случае. Нет, не писала на него, ей все-таки было уже 28 годков. Словом мочила, интонацией добивала. Очень жуткий монстр рисовался мне на месте ее папы, которого я никогда так и не видел. И пил, и маму ударял, и мямлей прожил, и в карьере сплоховал, и дочку испортил, и все жизни загубил, которые вокруг были.

Полина, надо отдать ей должное, правда, не только папу мочила. В расход легко шли и мама, и бабушка, и дед, и всякий встречный-поперечный, и она сама. Очень критическая барышня. Но «Песня Про Папу» оставалась самым страстным номером ее репертуара.

Поэтому, конечно, ее жалобы я в основном складывал на полку, имел с ней душеспасительные беседы («... помягше бы, гражданочка...», «...уважай отца твоего, мать твою!..» и все такое прочее) и ждал.

Пять дней назад ее папа умер.

Он долго болел, так что все давно были готовы, и уже даже и ждали. И все равно: в Полиной душе что-то дрогнуло и теперь ныло, как струна. Она сразу написала мне, еще до похорон. Даже позвала на похороны. Я хожу провожать умерших, это как раз большая часть моей работы. Но в данном случае, я был уверен, отца должна была провожать она сама. Я предложил ее сопровождать. Она согласилась.

Так мы вместе попали в этот день в мир мертвых. Я – по служебной командировке, а она – без всяких сложностей и виз. Тех, у кого умерли близкие люди, где-то сорок дней пускают через Границу очень легко, это общий порядок.

Вначале мы шли с ней молча. Потом она сказала: «Я знаю, что отца надо простить. Но я не могу».
«Как же мы будем идти к нему? – спросил я. – Так ты вряд ли его найдешь».
«Пойдем тогда домой! – стала просить она. – Мне очень страшно здесь!»
Ах ты, думаю, сучка! Я из-за нее пропуск брал, дрожал на берегу Стикса, всю эту херотень с Томой был вынужден вспоминать... нет, птичка, так ты легко не уйдешь.
Прямо при ней позвонил я бабе Йоге и на местном, непонятном людям наречии, попросил подлететь на секундочку и сыграть в маленьком спектакле.
Баба Йога – один из моих любимых друзей; тоже, как и я, приграничная служба, только с этой стороны. Как я и просил, появился он в приличной своей форме, при галстуке. Сказал Поле: “Детка, до чего хороша ты! Слышал я твои беседы, разумные твои слова! у тебя прекрасный, острый, критический ум! Ты честна и объективна, а это главное! Иди, детка, к нам ангелом-судьей!”
“Но мы…” – попытался я вмешаться.
“Молчи, младший сержант” – махнул мне рукой Баба Йога.
Полина в мою сторону промолчала. А бабе Йоге кивнула.
И вот мы все вместе прилетели на судейский пост.
“Тут, девушка, вот как, - объяснил баба Йога, - прилетает душа, а ты взвешиваешь ее дела. Кидаешь их на весы: хорошие сюда, плохие сюда. Эта сторона перевесит – пойдет в рай, эта – пойдет во ад. Работают весы, самой задумываться не надо. Только суди честно. Поняла?”
Полина кивнула. Лицо у нее было серьезное и гордое.
Баба Йога улетел.

И прилетела на суд-пост Полины душа ее отца.

“Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал…” Выражение ее лица сменилось на испуг, а потом глаза стали бегать: куда б деваться. Наконец повернулась ко мне:
“Я… я не могу…”
“Почему?”
“Это же мой отец!”
“Ну и что? Ты же судила его всю жизнь. Посуди в последний раз”.
“Я не могу! Я же судила его по глупости! А сюда – я же не судить его пришла!”
“А что?”
“Проводить… Чтобы ему земля пухом… И небеса колыбелью… как ты говорил…”
“Ну тогда смотри как ты вовремя пришла. Как раз можешь помочь ему отправиться на небеса-колыбели. Это же счастье, если тебя будет судить твоя собственная дочь!”
“Это если нормальная дочь…” – сказала Поля и сжала до синего губы.
“Давай, давай”, – поторопил я ее.
“Хорошо, - она обернулась к отцу и вернулась в кое-какую душевную твердость. – Я готова”.
Душа отца стояла поодаль, и было даже не очень понятно, видит ли она нас и замечает ли, что происходит. Те, кто боятся умирать, как правило, еще несколько дней потом пребывают в таком шоке, что мало понимают, где они и что происходит. Не знаю, кажется, это был как раз тот случай.
Полина подошла к весам и сказала:
“Отец пил!” – и бросила камешек на привычную чашу весов.
Потом сказала:
“Он однажды ударил маму!” – и еще один камушек лег на чашу.
“Он был мямлей и всю жизнь подкаблучником!”
И еще, один за другим, камешков десять легло на “адову” чашу.
Она остановилась и опять задрожала.
Я понимал, что происходит у нее в душе. Но облегчать ей эту работу совсем не собирался. Захотелось самому положить этому мужику один “плюсовой” камешек – за то, как терпел такую дочь. Но и с этим я тоже не стал вмешиваться.
Полине было, кажется, совсем плохо: она даже стала искать, к чему бы прислониться; но кроме весов, ничего вокруг не было (не было и земли под ногами, в мире мертвых этим тоже не балуют). Когда человеку не на что опираться, он – обычно поначалу неохотно – опирается на самого себя. Так и вышло. Она опять пришла в себя. И тихо спросила меня:
“А здесь только большие дела можно?”
Я покачал головой: “Любые”.
“Тогда, – она огляделась вокруг и сказала, вероятно, невидимым мне духам, - вы только не смейтесь! Он делал для меня селедку, соленую и сам ее чистил от костей. Я даже не знаю, как это – чистить селедку”.
И Поля тихо положила камешек на другую сторону весов.
И жалко было, и трогательно.
“Он вообще хорошо готовил”, - лег второй камешек.
Видно было, как радуется ее сердце от каждого этого камешка “в рай”, и с каким трудом она себе это разрешает.
“Он был умным”.
“Он любил меня”.
“Он помогал своей маме”.
И Поля стала смелее добавлять камушки в ту сторону. Она вспоминала старательно, иногда ничего не могла поделать и называла отцовские вины, кидала камешки “во ад”, но вскоре “хорошая” сторона все равно стала явно перевешивать. И как ей это нравилось! Полиночка раскраснелась, ее голос звучал громче, на весах были уже приличные горки явно разной величины…
Когда вдруг появился баба Йога, кивнул Полине, взял за руку душу отца и растаял вместе с нею. Растаяли постепенно и весы.
Полина бросилась ко мне, обняла и стала плакать.
Я гладил ее волосы и тоже успокаивался.
Обратно мы шли молча. На сердце было легко и спокойно.