Сон, тоска, старость и нездоровье

 

Неподвижность умершего вызывает метафору смерти-сна, также встречающуюся в сказках. «Ты скажи да, лада милая, / Как спалось да ночка тёмная, / Я шла да торопилася»[265], «Побужу я, бедна-горькая, / Я от сне его от крепкаго, / Я от сна да вековечнаго: / Он всё спит да насыпается» [Тенишев, 2007-2, с. 163, также: Тенишев, 2007-3, с. 284]. Причитальщица пытается голосом нарушить этот сон, как сон обычный, хотя и особенно крепкий: «Разбудись-ко ты, мамушка,   / Ото сну богатырского!» [там же, с. 282], «Пробудись ко мила ладушка,/ Ты от сна крепкова, / Ты от дрёмы да от великиё» [Тенишев, 2007-1, с. 390]. Причитальщица как будто подходит к определению случившегося осторожно, первым шагом служит отрицание движения, вторым – определение состояния как сна (временного отсутствия движения-жизни), третьим – определение сна как вечного: «Не могла я добитиси, / Не могла доспроситиси / Никаково словечика. / Крепко спит, не пробудицы / Сизая-то голубушка, / Да милая-то подруженька, / Она уснула то не на годы, / Не на годы-те долгие – / На веки-те вечные»[266].

Интересно сопоставить жанр причёта с колыбельной. Возвратимся к классификации, предложенной В. П. Аникиным. Колыбельные песни разбираются как пример эмоционально-экспрессивного стиля. Колыбельная направлена на эмоциональную сферу ребёнка, однородна в передаче минорных ощущений, чему способствует, особый уговаривающий тон «байканья» выражается в подборе лексики, многократном повторе междометий и близких им слов («ой, лю-лю», «бай-побай»), последовательном использовании слов с ласково-уменьшительными суффиксами [Аникин, 2004, с. 221]. Если говорить о качестве образности причитаний, то можно отметить единый эмоциональный настрой (выражение горя и жалости). Этому соответствует особая лексика («горюша», «горе-бедная» по отношению к плачее и «желанный», «милый» по отношению к оплакиваемому), междометия в началах строк («ой-ё-ё», «ой, тошнёшенько», «ой, эте-мене»), уменьшительные суффиксы не только у существительных, но и местоимений, наречий (напр., «мнечуньки»). Причёт воздействует на эмоциональную сферу родных, провожающих покойного, при этом обращается именно к умершему: уговорить и усыпить (примирить со смертью) нужно в первую очередь его. Таким образом, причёт имеет много общего с колыбельной на уровне поэтической формы. Но в отличие от колыбельной, в причитании значим также иносказательный, симовлический компонент, что не позволяет однозначно отнести это жанр к эмоционально-экспрессивному стилю.

Более сложная, чем в колыбельной, мифологическая составляющая жанра, вызывает противоречия в трактовке темы засыпания. Мнимое состояние сна вызывает упрёк со стороны причитальщицы: «Ой, да это что тебе, ладушка, / Ой, да тебе крепко уснулося, / Ой, да хорошо показалося?» [Ефименкова1980, с.117, с.106]. Крепкий непробудный сон оплакиваемого, сковавший тело, иногда трактуется в причитаниях не как тяжесть, а как лёгкость, освобождение от забот (от жизни, души от тела). «Обидные стихи», содержащие упрёк умершему, есть во многих причитаниях, они относятся к древним чертам жанра. Доля сирот описывается как более тяжёлая в сравнении с долей умершего. С умершего снимается долг перед родными, в то время как они всё ещё остаются зависимыми от него, как эмоционально, так и физически. Причитальщица упрекает: «Ой да отпало то у тя желаньицо, / Отошло да попеченьице о своих да милых детушках, / О своих да малых крошечьках» [Тенишев, 2007-1, с.390].

Иногда метафора тяжести реализуется в образе камня, а также в характерных для причитаний словах падость, жалость. Душа-птица улетает, оставив тело земле, вместе с его привязанностями и заботами. При этом сердце здесь скорее относится к душе – птица с освободившимся сердцем улетает, а тело с тоской-жалостью остаётся земле: «Ой, да у тебя отвалилася,/ Ой, да падость, жалость великая,/ Ой, ведь от сердечка ретивого! <…>/ Ой, дак уж ты хочешь, голубушка,/ Ой, ты вспорхнути да улитити,/ Ой, ты во могилу глубокую,/ Ой, ты во жёлтыё песочики!», «Ой, навалил-то час дитятко,/ Ой, да родимой-то мамушке, / Ой, своёй милой-то ладушке,/ Ой, стопудов серой камешок,/ Ой, на сердечко ретивоё —/ Ой, никогда не отвалится,/ Ой, да до смерти до самыё!» [Ефименкова, 1980, №17, с.112, №3]. Появляется образ смерти не оплакиваемого, а сироты.

Слово жалость также может присутствовать в обращении: «Господарево ты моё / Мой родамой-ет батюшко / Моя жалость великая / И доброта сердешная» [Малевинский, 1912, с.32]. Жалость, падость, сухота принадлежат образу тоски. Образ тоски значим в народной культуре. Как показывает А. К. Байбурин, «тоска и страх связаны между собой отношениями последовательности: тоска по умершему вызывает его приход, которого боятся [Байбурин, 2001, с. 99-100]. Смерть в народном сознании связана с категориями пустоты (утраты) и тесноты (появления в мире живых покойника) [Топров, 1994, Байбурин, 2001]. «В контексте похоронной обрядности пустота имеет двоякий смысл: во-первых, пустота во внешнем пространстве (этот вид пустоты как раз и вызывает страх), во-вторых, пустота в живых, в их душах после смерти близкого человека. Такая (внутренняя) пустота связывается с тоской. Связь тоски с пустотой многопланова: тоска заполняет образовавшуюся пустоту; тоска опустошает человека и, наконец, тоска сама является пустотой» [Байбурин, 2001, с.100].

 Тоска уместна и допустима в течение срока, после которого она может рассматриваться как нарушение запрета и вызвать нежелательные контакты с миром мёртвых. Этот период совпадает со временем поминания – 40 дней. «Тоска должна исчезнуть вместе с душой покойника. Можно сказать, что тоска вызывается тем, что рядом с живыми находится душа умершего» - «нарушение временного ограничения тоски со стороны живых провоцирует нарушение пространственной конвенции со стороны мёртвых» [там же, с.104 - 105]. Тоска притягивает мёртвых потому, что является принадлежностью того света.

Тоска в причётах – прежде всего состояние без умершего: «Э да что-то я-та ростосковалася, / А да что-то я-та разгорёвалася, [Календарные обряды, 2004, с. 97], «Здорово, ты, милая, / Я давно не видалася, /Шибко я стосковалася» (см. прил., с. 246) [также с. 244, Ефименкова, 1980, с.103]. Тоскливый – характеристика времени разлуки: «Час часу-то тоскливее»[267]. Тоска может материализоваться в воду – из синего моря зачёрпывают «тоски да и кручины» [Ефименкова, 1980, с.108], в камень (см. глава 2), ткань – «ой, не утрется-то лада ми…/ ой, ведь не чистым полоте…/ой, он тоской да кручи…/ ой, он печалью вели…» ^[268].

Иногда тоску можно понимать как невысказанность горя. Слово снимает её, причём не только желанное, но невозможное слово умершего, но и говорение самой сироты: «Ой, россказать бы мне мамушке, / Ой, про своё про живиньицё, /Ой, про свою жизнь несчастную!/ Ой, отвалился бы у меня, /Ой, стопудов серой камешок,/ Ой, от сердечка ретивого!» [Ефименкова, 1980, №1, с.90]. Психологически причёт (слово, слёзы) служит для облегчения состояния сироты, но её речь должна быть вопринимаемой (рассказать – быть услышанной). К умершему обращаются исходя из представлений, что его душа рядом и всё слышит первые дни после кончины.

Более конкретными синонимами тоски выступают горюшко, заботушка, скорбь: «Ой, как живу-то я, горькая, Ой, во тоске я, во горюшке, Ой, во большой я заботушке... ой!» [там же, с.110], «Ой, да приходи моя ты, Нинушка, /Ой, да на тоску-ту, на горюшицю, / Ой, да без тебя, моя, да Нинушка, / Ой, да напостыло мне-то жить»[269]. Смерть, скорбь и саван соединяются в образе трёхступенчатой лестницы из могилы:

 

На первую ступе... ох...нь ступи — дак Тут оставь, моя ма... ох...мушка, да Свою смертоньку ско... ох...рую. Да На вторую ступе... ох...нь ступи — дак Тут оставь, моя ма... ох...мушка, да

Свою скорбь ту тяжё... ох...лую. Да На третьюю ступе... ох...нь ступи — дак Тут оставь, моя ма... ох...мушка, да Платьице умира... ох...льноё. Дак [Ефименкова, 1980, №52, с.162]

 

Смерть, скорбь (тоска) и платье умиральное (мёртвое тело) представляют собой три степени привязанности к земле. 

Близки смерти категории старости и болезни. Это во многом обусловлено  реальностью – болезнь может стать причиной смерти, и эту причинность вбирает в себя текст причёта: «Ты куды же ты сдобиласи, / Так куды же снарядиласи. / Ты бело да ты умыласи, / Ты на тот-то свет поторопиласи, / Тебе не времечко во сыру землю идти / Как же ты да опромышилась, / Как же ты да опрохошилась / Что же ты не полечилась,/ Что же ты да не поиздила, / По домам да по казённым»[270]. Здесь ответственность за смерть возлагается на умершую – не победила болезнь, поддалась ей. Кроме типичного для причётов глагола «поторопилась», употребляются диалектные «опрохотиться» - 1. Повалиться, упасть. Тарн., Вож.,Тот.,Хар., Влгд., Верх. 2. Обмануться. Баб. [СВГ, вып. 6, с. 5] и «опромышливать-ся,опромыслиться –переводиться, исчезать (о дичи, пушном звере); истребляться. Арх. [СРГН, вып. 23, с. 301].

Образ старости может относиться как к сиротам (преждевременная старость), так и к умершему (мгновенная): «Погляди-ко голубушка / На меня на несцясную / На старую, похуделую, / Не носят резвые ноженьки / Не служат белые руценьки»[271], «Что с тобой да случи... ох...лосе, да, / Что с тобой соверши... ох...лосе? Да / Сколь скоро да соста... ох...рилсе, / Много сирот да оста... ох...лисе! Дак [Ефименкова, 1980, №53, с. 162]. Скоро – постоянное определение (обстоятельство) смерти.

Не всегда старение названо – иногда это описание, похожее на описание смерти[272]: «Ой, и жить-то мне тяжело!../ Ой, прокатились топеречи,/ Ой, молодые да годики! / Ой, не заробили нонечи,/ Ой, наши белыё рученьки!» и т.д. [Ефименкова1980, с. 100]. Здесь речь идёт об утрате молодости – следствии убыстрения времени. Старость – это приближение того момента, когда время-век, отпущенное на жизнь, заканчивается, оттого и физиологические характеристики приближаются к характеристикам смерти.

 

***

Категориями, приближающимися к смерти являются на телесном уровне – старость и болезнь, на душевном – тоска, с точки зрения внешнего облика – сон. Все они присутствуют в причитаниях, иногда материализуясь в предметные образы (полотенце, камень), иногда оставаясь описанием состояний. Важнейшими оппозициями здесь являются тяжесть – лёгкость, движение – неподвижность, как вариант – лёгкое движение и затруднённое.

Выводы

 

Подобно тому, как сирота в поисках умершего постепенно подходит к дому, замечая улицу, деревню, ограду, порог, или к могиле мимо церкви и погоста, причитальщица постепенно подходит к определению состояния смерти. В причёте присутствуют образы промежуточных состояний, близких к ней по внешнему виду (болезнь, старость, сон). Но смерть отличается от них – прежде всего своей скоростью и непоправимостью. Эти качества связаны с категорией времени, его быстротой и однонаправленностью. Время причётов – это время перехода границы. Границей между старым временем и временем разлуки, между временем и вечностью и является смерть. Путь воплощён в конкретных образах дороги-тропинки, с образом пути косвенно связан и мотив разрушения-порчи дома, тела, платья (преодоление трудности пути). На уровне абстрактных представлений путь – это переход из одного состояния в другое, и он имеет начало (представление оплакиваемого спящим, разлуки – недолгой) и конец (констатация смерти). В соответствии с христианскими представлениями сорок дней поминального цикла соответствуют сорока дням пути души из мира живых в своё новое вечное пристанище. Народное сознание помещает весь этот путь в зависимость и близость от дома (душа приходит домой питаться и мыться, как будто делает стоянки на пути). Но длительность этой дороги измерена, и как не изменить метров и километров длины реальной дороги, так сосчитаны часы-минуточки этого пути. Причитальщица подбадривает душеньку: впереди её ждёт «жирушка бесконечная», «жизнь хорошая». Дело причитальщицы проводить оплакиваемого, наделить необходимым («домом», яствами, платьем, ласковым словом) и запереть двери (закрыть обрядом обратный ход), дело души – пройти тяжёлый путь, от прежней жизни до жизни вечной.

 

 

Заключение

 

1. Основная идея причитаний похоронно-поминального цикла – стремление установить связь между миром живых и миром мёртвых и констатация невозможности возвращения умершего из мира мёртвых. Задача похоронно-поминального обряда – проводить душу умершего на тот свет. Дорогой душе служит голос живых: сам факт голошения и образы, присутствующие в текстах причётов. Похороны – это обряд инициации: при правильном исполнении обряда, умерший родственник переходит в категорию предков-покровителей. Чтобы замилостивить умершего и получить его покровительство, необходимо обеспечить связь, найти каналы коммуникации с миром мёртвых. Однако граница между мирами должна оставаться непроходимой, чтобы обезопасить мир живых от негативного влияния того света, что отражается в образной системе причитаний.

2. Главные образы причитания укладываются в следующие тематические уровни: мир человека (тело, дом и ближайшее окружение), мир природы (растительные, орнитоморфные и метеорологические образы) и мир абстрактных представлений и состояний (время, пространство, сон, смерть). К миру человека(глава 1) относятся его душа, тело и творения его рук. Общеупотребительны в Вологодских причётах образы частей тела (сердце, очи, правая рука, ноги), платья, строений (терем-дом, церковь, «новый дом» – гроб), частей дома (красный угол, печь, окно и другие), действий (хожденьице, владеньице), звуковых проявлений чувств человека (голос, благословение, слово, плач). Для создания образа используется приём метонимии: части дома (суточки, светлица) могут заменять дом в целом; следик, походка, головушка служат для обозначения человека как такового.

Символизм народной поэзии оформился в результате развития приёма психологического параллелизма. Тексты причитаний вписывают участников обряда в мир природы(глава 2), закономерности которого лучше поддаются наблюдению и осознанию. Аналогии между внутренним космосом человека и макрокосмом природы подверглись типизации, превратились в постоянные иносказания. За явлениями действительности закрепились словесные обозначения. К важнейшим природным образам в фольклоре можно отнести растительные, зооморфные, образы стихий. Каждая из этих групп представляет собой подсистему, в которой образы соотносятся друг с другом внутри текста и с более широким системным контекстом.

Абстрактные представления, рассмотренные в главе 3, выражены через конкретное наполнение пространства и времени, признаки состояний (действие – неподвижность), предметные образы из мира природы (например, камень – тоска).

3. На каждом тематическом уровне образной системы выражается идея перехода, приближения состояния живого человека, пережившего утрату, к состоянию покойника, а также невозможность полноценной коммуникации между миром живых и миром мёртвых.

В мире человека с жизнью, одушевленностью связаны действия (выраженные в причётах отглагольными существительными), которые вкладываются в соответствующие члены тела: хоженьице в ноги, держаньице (маханьице) в руки, говореньице в уста и т.д. Образно связаны тело и одежда: душа оставляет тело, как изношенное платье, и наряжается птицей, чтобы улететь на тот свет, однако причитальщица зовёт душу вернуться в оставленное тело, чтобы погостить в поминальные дни. При этом душа «одевается» в тело (держаньице в руки, как руки в рукава и т.д.). Образ дома создаётся с помощью олицетворения: терем горюет, обливается слезами, сиротеет. Как человек живёт в доме и покидает его, так душа живёт в теле человека. Разрушение жилища при утрате жильца имеет не только конкретно-бытовой аспект, но и бытийный (смерть). Картина разрушения реалистична, изобразительна, а на символическом уровне пустой дом – это образ тела, оставленного душой.

Символ в народной поэзии многозначен, но в плане употребления закреплён за реальными лицами и действиями в обряде (в причётах – за умершим, сиротами, либо за самой смертью). То, как именно представлена реальность в образах-символах, позволяет судить о коллективных представлениях народа, о его отношении к людям и событиям. Среди растительных образов важен параллелизм человека с растением: детей с ягодками, отца с кореньицем, смерти с засыханием. Растительные образы входят в композиционный приём исключения единичного из множества, подчёркивающий одиночество и беззащитность сироты. С растениями связано и образование преграды между тем светом и этим. Если рост травы и деревьев символизирует жизнь, естественную смену поколений и возрастов, то и забвение умершего предка происходит по причине безостановочности жизни, её продолжения, несмотря на утрату одного из членов социума. Среди зооморфных образов значим образ птицы, который появляется в форме сравнения, параллелизма, метафорических обращений к умершему. За каждым участником обряда закреплена его «птичья» ипостась.

Пространство и время причитаний похоронно-поминального цикла структурировано. Мир живых и мир мёртвых выстроен с помощью ступенчатого сужения образов, аналогии, антитезы в виде двух сужающихся кругов: постройки мира живых с центром в красном углу, и кладбище с центром-гробом. Причитания помогают перевести душу через границу между мирами, пространственно выраженную как путь между деревней и кладбищем. Причём, душа умершего перемещается из красного угла в могилу, из центра в центр, а провожающие её ходят по периферии, перечисляя постройки деревни, улицы, дома (мир живых), кладбище. Объединяющим топосом служит церковь. Время также детализировано (часы часуются, денёчки-суточки, часы-минуточки), его течение нарушено. Художественно это выражается в тропах гиперболы и литоты. Путь души на тот свет имеет чётко выраженную временную организацию: это срок общей продолжительностью сорок дней, с вехами – поминальными днями (3, 9, 20). Для родных это время сакральное, негативно окрашенное и текущее неравномерно (слишком медленно – за год, за век – или, наоборот, слишком быстро). Хорошее время отнесено в прошлое и будущее: идеализированное по-старому, по-прежнему до смерти и жирушка бесконечная после. Разное течение времени для оплакиваемого и сирот не позволяет состояться полноценной коммуникации. Для умершего наступает время вечности, тогда как живые остаются в бытовом времени жизни. Ключевой пространственно-временной образ назван в причитаниях «праздник». Хотя имеются в виду похороны (поминки) – это день сакрального времени, лишённый работы (временной центр), день, сводящий родственников из дальних деревень в дом оплакиваемого (пространственный центр). Образ «последнего праздничка» – точка отчёта пути на тот свет, начало расставания.

Если смерть – центральное состояние в причёте, то «периферией» являются сон, тоска, старость, приближающиеся к смерти, но не тождественные ей. Именно через эти состояния причитальщица пытается постепенно осмыслить изменения, постигшие оплакиваемого и её саму. 

4. Образы всех трёх тематических уровней взаимосвязаны и представляют собой цельную систему, имеющую самостоятельную художественную значимость. Она построена на символических (архитепических) значениях и служит выражению основной идеи причитания.

На каждом тематическом уровне есть образы, соотносящиеся с адресатом (сухое дерево, голубь, гроб, крепкий сон), с говорящей (травинка, кукушка, пошатнувшийся дом, тоска), с изменившимся миром (засыхание, разрушение дома) и с контактом между причитальщицей и умершим (говорение-плач, церковь, гуси, ветер, ангелы). Новый мир предстаёт как изменение умершего и сироты (разрушение тела, дома). Выделенные нами уровни образов существуют не изолировано (см. прил., схема 1). Например, лес, будучи растительным образом, входит в состав устойчивого сочетания «огонь – вода – лес» и тем самым уподобляется стихиям. Обращение к ветру-грому в поминальных причётах включает в себя орнитоморфный образ гусей серых. Уподобление человека птице ведёт за собой образ дома- гнёздышка. Камень, будучи образом стихийным (земля, гром) часто тождественен остывшему сердцу покойника или тоске на сердце сироты. Образ заросшей дороженьки является ключевым для причитаний. Дорога – это сверхобраз, раскрывающийся на всех уровнях образности. Вся художественная система причитаний подчинена идее перехода, поэтому образ дороги частично рассмотрен нами во всех параграфах практической части.

Особенность художественной образности причитаний состоит в сочетании утилитарного обрядового смысла и поэтической красоты образа. Первое таит в себе сакральное значение, мифологический и духовный смысл, второе – влияет на эмоциональное восприятие причётов и позволяет им жить даже в условиях, когда исполнительницы сами не помнят исконного смысла текста. Специфика образности причитаний связана со стилем этого жанра. Элемент представления в образах причитаний ослаблен, хотя и присутствует. Так, например, для передвижения по воздуху душа имеет крылья; но часто она летит при этом под землю, и, приобретая орнитоморфный облик, не утрачивает антропоморфного. Причитания имеют много общего с колыбельными песнями и по ряду признаков их можно отнести к эмоционально-экспрессивному стилю. Как показало исследование, основные образы причитаний несут в себе сильный понятийный элемент. Образы служат для осознания явления смерти, сиротства, их значение выходит за пределы конкретно-бытового предмета, а «стремление поднять все образные действия до уровня передачи общего смысла» [Аникин, 2004, с.216] служит чертой иносказательного стиля.

Многие природные образы и образы мира человека связаны с предметами и реалиями внешнего мира, некоторые из них объясняются обрядом, его невербальными составляющими. При этом значение ключевых образов архетипично. Для выделения единицы причёта в образ существенны как содержательные моменты, так и формальные. Средства художественной выразительности, лексика и грамматика в причитаниях жанрово обусловлены. Например, в соотнесении сироты с растительным миром важным становится сходное звучание и семантическая нагруженность приставки и суффикса: «недозрелую ягодку» и «недоспелую яблоньку» мы относим к одному типу образа (плод, не успевший дать жизнь новому растению). Важнейшим способом связи участников обряда с различными тематическими уровнями художественного иносказания служит метафора. Как показало исследование, система метафорических заменв причитаниях сохраняется, хотя её стройность утрачивается. С метафорическим обращением соседствует прямые наименования, что свидетельствует о забвении сакрального смысла. Взамен появляется ритмический повтор и присутствие образа одновременно в двух ролях: обыденной и сакральной, (например, сестры и лебеди). Формула невозможного, выражающая идею невозможности противления смерти и возвращения умершего к жизни, объединяет образы всех тематических групп и является важнейшей художественной особенностью причётов.

5. В диссертационном исследовании выявлены образы, различающие восточную и западную локальные традиции внутри Вологодской области. Для восточно-вологодских причётов ключевыми следует признать природные образы: недозрелая (недоспелая) ягода/недорослая травонька, сухое корение, птица (голубушка, кукушка, сокол-лебедь-ласточка, гуси) (см. прил., карта 5). Рассматривая причёты востока области, можно сказать, что за каждым участником обряда закреплена его «птичья» ипостась. Умерший, сироты, причитальщица и сама смерть в виде душ умерших ранее предков представлены на орнитоморфном уровне как голубь, ласточки-соколы, кукушка и гуси соответственно.

На западе Вологодской области значение растительных и орнитоморфных образов меньше. Хотя метафорическая замена голубушка сохраняется и там, основным обращением к умершему служит гостья милая, невидимая. Образ кукушки тоже встречается реже.

В обращении к стихиям в поминальных причитаниях (мотив оживления покойника) наблюдаются отличия в разных локусах Вологодской области. Кроме ветров буйных, тучи грозной, мелких дождиков (что является общим для всей территории), в обращении присутствуют персонифицированные образы. На востоке области это гуси серые, на западе – ангелы (в записи начала ХХ в. – даже Христос истинный [Соколовы 1999, с.323]). Образ ангелов встречается и в восточных районах, но значительно реже (см. прил., карта 4). Их количество может быть разным – просто ангелы, два (что соответствует христианским представлениям о смерти), три (в народном сознании с этим числом связано всё «божественное»). В причётах западных районов можно отметить большую важность таких понятий, как «душа» и «тело». Само слово «тело» встречается здесь в двух контекстах – в обращении к стихиям (вы вложите в тело душеньку) и в приглашении в баню (платьице позамаралося, телушко поистрепалося). Образ бани является ключевым для запада Вологодской области.

Можно говорить о большей значимости природного уровня в восточно-вологодских причётах и образов, связанных с человеком, на западе области. В этом проявляется избирательность народной памяти – актуальными становятся не просто те или иные образы, а разные уровни иносказания.

Специфическими являются образы Забыть-реки в Кадуйском районе (запад Вологодской области) и Реки с заросшими берегами – в Никольском (восток). Первый относится к миру умершего (окончательный переход границы жизни и смерти), второй – к миру горюющих, потерянных между двумя берегами. В обоих случаях актуализируется символика берегов как разных миров и водного пространства между ними как состояния промежутка. Образ реки отражает древнейшие представления похоронно-поминальной мифологии евразийцев и других народов мира.

Образная система Вологодских причётов — региональное проявление общерусской образности данного жанра. Многое роднит исследуемые тексты с текстами других регионов, а также других славянских и неславянских традиций, но есть нюансы, характерные только для Вологодской области и отдельных локусов внутри неё. В разных районах по-разному проявляются общерусские черты причётов, в частности, варьируется актуальный набор образов. В целом же регион сохраняет общерусские образы плача, а жанр частично остаётся продуктивным на данной территории.

В диссертации выделены образы, наиболее значимые для вологодских причитаний похоронно-поминального цикла. Уровни художественной образности причитаний взяты из реальности: мир природы – тот макрокосм, в котором существует традиционный человек, мир человека – его ближайшее окружение и самоощущение. На разных уровнях образности раскрывается основная идея причитаний: дорога с этого на тот светне имеет возврата. Этот путь невозможно отложить или пройти раньше положенного времени, он сложен и загадочен. И долг живых – помочь умершему родственнику пройти эту дорогу, направить его голосом, словом. Сам факт причитания смягчает трагичность его содержания: возможность поддерживающего участия в смерти другого через поэтический текст частично нейтрализует чувство бессилия перед ней. Вариативность способов выражения, множественность кодов (зоологический, растительный и т.д.) создаёт образное богатство и художественную неповторимость фольклорного плача.

 

Библиографический список

 

I. Тексты

 

1. Барсов, 1872 – Барсов Е. В. Причитанья Северного края. – Ч.1. Плачи похоронные, надгробные и надмогильные. – М.: Типография Современных Известий, 1872.

2. Громова, 2004 – Громова А. Похоронно-поминальный обряд в Панинском сельсовете Безозерского района (приложение: Похоронно-поминальны причёты) // Известия Вологодского общества изучения Северного края: материалы научно-практических краеведческих олимпиад школьников «Мир через культуру». – Вологда: Древности Севера, 2004. – Вып. ХIII. – С.65 – 72.

3. Древо жизни, 2004-1 – Древо жизни: сборник материалов по традиционной культуре Верховажского района. – Вып. 1. – Вологда: Легия, 2004. – С. 61 – 71.

4. Древо жизни, 2004-2 – Древо жизни: сборник материалов по традиционной культуре Тарногского района. – Вып.2. – Вологда: Легия, 2004. – С. 34 – 59, 117 – 122.

5. Древо жизни, 2006 – Древо жизни: сборник материалов по традиционной культуре Вожегодского района. – Вып. 5. – Ч. 2. – Вологда: Легия, 2006. – С. 74.

6. Ефименкова, 1980 – Ефименкова Б. Б. Севернорусская причеть. – М.: Советский композитор, 1980.

7. Истомин, Ляпунов, 1899 – Истомин Ф. М., Ляпунов С. М. Песни русского народа, собраны в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 году. – СПб., 1899.

8. Малеевинский, 1912 – Малевинский Ф. Народные песни Тотемского уезда Вологодской губернии. – Вологда: Типография П.А. Цветова, 1912.

9. Никольские песни, 1975 – Никольские песни, записанные в Никольском районе Вологодской области / Сост. М.Л. Мазо. – М.-Л.: Советский композитор, 1975.

10. Песни, сказки, пословицы, поговорки и загадки, собранные Н. А. Иваницким в Вологодской губернии. – Вологда: Вологодское книжное издательство, 1960.

11. Разова, 1994 – Разова И. О. Похоронный обряд Белозерского района Вологодской области // Белозерье: Ист.-лит. альм. / Белозер. ист.-худож. музей, Вологод. гос. пед. ин-т. — Вологда: Русь, 1994. – С.168– 189.

12. Сказки и песни, 1955 – Сказки и песни Вологодской области / Сост. С. И. Минц и Н. И. Савушкина. – Вологда: Областная книжная редакция, 1955.

13. Соколовы, 1999 – Сказки и песни Белозерского края. Сборник Б. и Ю. Соколовых: В 2 кн. – СПб.: Тропа Троянова, 1999. – Кн.2. (Полное собрание русских сказок. Предреволюционные собрания. – Т.2)

14. Тенишев, 2007-1 – Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Т. 5. Вологодская губерния. Ч. 1. Вельский и Вологодский уезды. — СПб.: Деловая полиграфия, 2007.

15. Тенишев, 2007-2 – Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Т. 5. Вологодская губерния. Ч. 2. Грязовецкий и Кадниковский уезды. — СПб.: Деловая полиграфия, 2007.

16. Тенишев, 2007-3 – Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Т. 5. Вологодская губерния. Ч. 3. Никольский и Сольвычегодский уезды. — СПб.: Деловая полиграфия, 2007.

17. Тенишев, 2007-4 – Русские крестьяне. Жизнь, быт, нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В. Н. Тенишева. Т. 5. Вологодская губерния. Ч. 4. Тотемский, Устьсысольский, Устюгский и Яренский уезды. — СПб.: Деловая полиграфия, 2008.

18. Шайжин, 1911 – Шайжин Н. С. Олонецкий фольклор. Похоронные причитания Олонецкого края (новая запись). II. – Петрозаводск: Олонец.Губ.Тип., 1911.

19. Шейн, 1900 – Шейн П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах. – СПб.: Издание императорской академии наук, 1900. – Т. 1. – Вып. 2. – С. 781 – 782.

 

II. Архивы

 

20. Вологодский ДЮЦТНК – Фонд фольклорно-этнографических материалов при ГОУ ДОД «Вологодский областной детско-юношеский центр традиционной народной культуры». – 1998 – 2010.  

21. ЛНМТ ВГПУ – Архив «Лаборатории народного музыкального творчества» «Вологодского государственного педагогического университета».

22. МЦНТК Бабаевского района – фонд МУ «Бабаевский межпоселенческий центр традиционной культуры».

23. МЦНТК Череповецкого района – Фонд МУ «Межпоселенческий центр традиционной народной культуры Череповецкого муниципального района».

24. Олония – архив МОУ «Средняя общеобразовательная школа №1 г.Вытегры» (фольклорно-этнографическая группа «Олония»). 

 

III. Исследования

 

25. Аверинцев, 2001 – Аверинцев С. С. Символ // Литературная энциклопедия терминов и понятий/ Под ред. А. Н. Николюкина. Институт научной информации по общественным наукам РАН. – М.: Интелвак, 2001. – Стб. 669 – 674.

26. Агапкина, 1999 – Агапкина Т. А. Лестница // Славянские древности: этнолингвистический словарь: В 5 т. Т.2: Д - К / Под ред. Н.И. Толстого. – М.: Международные отношения, 1999. – С. 100– 101.

27. Агапкина, 2002-1 – Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл: автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Специальность 10.01.09. – М., 2002.

28. Агапкина, 2002-2 – Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. – М.: Индрик, 2002.

29. Агапкина, Виноградова, 2004 – Агапкина Т. А., Виноградова Л. И. Нога // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т.3: К – П / Под общей ред. Н.И. Толстого. – М.: Международные отношения, 2004. – С. 422– 427.

30. Агапкина, Левкиевская, 1995 – Агапкина Т. А. Левкиевская Е. Е. Голос // Славянские древности: этнолингвистический словарь: В 5 т. Т.1: А - Г / Под ред. Н.И. Толстого. – М.: Международные отношения, 1995. – С. 510-513.

31. Адоньева, 2003 – Адоньева С. Б. О природе риторического вопроса в фольклоре // Риторическая традиция и русская литература. СПб., 2003. – С. 27– 37.

32. Адоньева, 2004-1 – Адоньева С. Б. Прагматика фольклора. Прагматика фольклора: частушка, заговор, причет (Белозерская традиция XX века): диссертация на соискание учёной степени доктора филологических наук. Специальность – 10.01.09. – СПб., 2004.

33. Адоньева, 2004-2 – Адоньева С. Б. Причитание: ритуальный текст и посвятительная процедура // Русский фольклор: материалы и исследования. – СПб.: Наука, 2004 – Т. ХХХII. – С. 130 – 145. 

34. Азадоский, 1959 – Азадовский М. К. Ленские причитания// Азадовский М.К. Статьи о литературе и фольклоре. – Л.: Гослитиздат, 1959. – С.114– 174.

35. Алексеевский, 2005 – Алексеевский М. Д. Застолье в обрядах и обрядовом фольклоре Русского Севера ХIХ – XX вв. (на материале похоронно-поминальных обрядов и причитаний): диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Специальность 10.01.09. – М., 2005.

36. Алексеевский, 2007 – Алексеевский, М. Д. Мотив оживления покойника в севернорусских поминальных причитаниях: текст и обрядовый контекст // Антропологический форум. – 2007. – № 6. – С. 227-262.

37. Алексеевский, 2010 – Алексеевский М. Д. «И на погосте бывают гости»: посещение кладбища в обрядовой практике и поминальных причитаниях крестьян Русского Севера // «Калевала» в контексте региональной и мировой культуры. Материалы международной научной конференции, посвященной 160-летию полного издания «Калевалы». – Петрозаводск, 2010. – С. 288-298.

38. Аникин, 1977 – Аникин В. П. К зависимости стиля от образности (общетеоретический аспект) // Фольклор. Поэтическая система. – М.: Наука, 1977. – С. 144 – 161.

39. Аникин, 1987 – Аникин В. П. Фольклористика как филологическая дисциплина// Методологические проблемы филологических наук. Литературоведение и фольклористика. – М.: Издатальство Моск. Ун-та, 1987. – С. 107 – 135.

40. Аникин, 2004 – Аникин В. П. Теория фольклора. Курс лекций. – М.: КДУ, 2004.

41. Артеменко, 2006 – Артеменко Е. Б. О некоторых направлениях междисциплинарных исследований на оси миф-фольклор-язык // Традиционная культура. - 2006. - №2. – С.11 – 21.

42. Арустамова, 2004 – Арустамова А. А. Плач как элемент похоронного обряда: к проблеме ритма архаической культуры: (На материале полевых исследований фольклора Прикамья) // Международная коммуникация. – Пермь, 2004. – С. 102 – 108.

43. Афанасьев, 1984, т.1 – Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. / Издание подготовили Л. Г. Бараг и Н. В. Новиков. — М.: Наука, 1984. (Литературные памятники). – Т. 1.

44. Афанасьев, 1984, т.2 – Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. / Издание подготовили Л. Г. Бараг и Н. В. Новиков. — М.: Наука, 1984. (Литературные памятники). – Т. 2.

45. Афанасьев, 2002- 3 – Афанасьев А. Н. Мифы, поверья и суеверья славян: поэтические воззрения славян на природу. – М.: Эксмо; СПб.: Terra Fantastica, 2002. – т.3.

46. Афанасьев, 2002-1 – Афанасьев А. Н. Мифы, поверья и суеверья славян: поэтические воззрения славян на природу. – М.: Эксмо; СПб.: Terra Fantastica, 2002. – т.1.

47. Афанасьев, 2002-2 - Афанасьев А. Н. Мифы, поверья и суеверья славян: поэтические воззрения с