Праздник» как временной и пространственный центр

 

Точкой отсчёта художественного времени причитания служит день его исполнения (сей белый день [Ефименкова, 1980, с. 90, с. 95]), урочный, поминочный день в поминальных причётах [Мехнецов, 2004, с.100, см. также: [179],[180]], сегодняшний божий день, топерешной св я той час [Ефименкова, 1980, № 45, с. 147]. Определение святой относится ко всему, связанному со смертью (святое буево/ кладбище, святая могила). Подчёркивается сакральность времени и пространства причёта, противопоставленная профанной (в причётах – идеальной) будничной жизни до утраты. В поминании годового цикла сакральность дня причёта обостряется его местом в году: «Ох, э-те мене, дак дожила я, злоча…асная, / Ох, э-те мене, до бела чесна пра…азника, /Ох, э-те мене, я до красивые Троицы»[181]. День похоронного причёта фактически не совпадает с днём смерти оплакиваемого, но в тексте проигрывается момент первого нахождения родственника мёртвым, момент расставания души и тела. Событие рисуется исключительным, невообразимым, небывалым: «… да чего я да не думала, / Ой тошнёшенько, да чего век я не чеяла, / Ой тошнёшенько, да чтой у нас да случилосе, /Ой тошнёшенько, да чтой у нас получилосе!» [Ефименкова, 1980, №35, с.133]. Сей день похоронного причёта – это художественная категория времени, точка поворота от космоса к хаосу, от мира, в котором жил оплакиваемый, к миру без него.

Сей день является не только временным, но и пространственным центром: родственники с дальних сторон (своих домов) сходятся к дому умершего (либо к кладбищу в поминальном причёте). День похорон часто обозначен как «праздник» (последний праздничёк). Сопоставление проходит по нескольким пунктам: собирается вся родня, готовится особая трапеза, день праздный (не рабочий). Глубинная причина видимых сходств в том, что день похорон, как и годовой праздник, – это сакральное время[182]. М. Д. Алексеевский отмечает, что сравнение подготовки к празднику и подготовки к похоронам часто встречается в русских причётах. По мнению исследователя, ключевой является тема взаимного гостевания оплакиваемого, представителя того света, и живых: «подготовка умершего к погребению сравнивается с приготовлением к праздничному походу в гости. <…> Тема гостевания в похоронных причитаниях проявляется и иным образом. Родные и близкие умершего, которые собираются в его доме по случаю его кончины, также воспринимаются как “гости”» [Алекссевский, 2006, с. 93]. Гостевание – одна из важных составляющих престольных праздников. «Календарные поминальные дни осмысляются носителями традиции как “праздники мертвых” <…> Соответственно, визит на кладбище в поминальный день воспринимается как «хождение в гости» к умершим на их праздник, а застолье на кладбище – как праздничная трапеза» [Алексеевский, 2010, с.292].

Образ похорон-«праздника» присутствует и в духовных стихах, где душа радуется свиданию с Богом: «Когда-то настанет мой праздник, / Последний и первый мой пир, Душа моя радостно взглянет / На здешний покинутый мир» («самый первый стих у покойника и на поминках, поют, когда покойник лежит поют у гроба покойника») [Праздники и обряды Череповецкого района, 2000]. В Череповецком районе поминальные стихи присутствуют в обряде наряду с причётами, отчасти заменяя и вытесняя их.

В текстах причётов параллель «похороны – праздник» варьируется. Акцентируется сходство по приготовлениям (обильная трапеза): «Пойдём на последной праздничёк на твой, / Наварили пива-то пьяново, / Да и вина-то горького, / Ко столу дубовому»[183]. Угощение предлагается как соседям-живым, так и душам-предкам. Устройство «праздника» должно вызвать одобрение покойного и тем самым замилостивить его: «Эй, как погляди, наша сухота,/ <…>/ Эй, как что оне убиваются, / Эй, как что оне упадаются / Эй, как при твоём-то при праздничке, / Эй, оне при пивушку пьяного, / Эй, как ты к вину да и к горькому!» [Ефименкова, 1980, №21, с.116]. «Праздник»-похороны-поминки должен удовлетворить и ближайших родственников (сирот) как занимающих промежуточное положение между покойником и живыми: «Ой, да посмотри-ко, невестушка, / Ой, какой праздник устроился, / Ой, на широкой на улочке, / Ой, да у милого ладушка!» [Ефименкова, 1980, №4]. «Праздником» может быть назван и день похорон, и поминальный стол – повод для приглашения умершего в гости: «У тебя сегодня праздничек, / Ты пойдем да в гости, / Все друзья твои приехали. / <…> / Ты созвал да эту свадьбу, / Ты свадьбу невеликую. / Уж как свадебка да невеликая / У меня, у бедной матушки, / Вся слезам она улитая» [Громова, 2000, с.72].

Частное сопоставление (противопоставление) похорон и свадьбы встречается в следующем причёте: «Ой, уж ждала я, дожида...(лася) / Ох, я со войны да герма...(нcкие) / Ой, я доброго да здоро...(вого) / <…> / Ой, уж думала я, горю...(шиця)/  Ой, уж ты вернёшься, рожо…(ное) / Ой, ты из рядов Красной А...(рмии) / Ой, буду я делать те, ди...(тятко)/  Ой, тебе весёлую сва...(дебку)» [Ефименкова, 1980, №29, с. 124]. В эти простые и горькие строки причитальщица не вкладывает никакой мифологии, и свадьба противопоставлена похоронам как лучший (и закономерный) итог – худшему. Эпитет «весёлая» служит тавтологическим определением. Однако упоминание из всех несостоявшихся благ именно свадьбы показывает равновеликость этих двух ритуалов в сознании, их сходное место в биографии (конец существования в качестве юноши, солдата)[184].

Синонимом слову «праздник» выступает пир [185] [ прил., с. 248; Ефименкова, 1980, №35, с.136], иногда торги, ярмарка [Шейн, 1900, с. 781], веселье, более позднее концерт [186]: «Ой, уж ты моя лада милая, / Ой, ты собравсё, да снаредивсё, / Ой, ты не на пир, не на ярманку, / Ой, не на весельё весёлоё»[187]. Общее у понятий – скопление большого количества народа. В Белозерских причётах временная обособленность переходит в пространственную – синонимом «празднику» служат дальние города: «А нет, я вижу, ты / Не на веселое гулянье, /Не в города поедешь дальние, / А во сырую землюшку, / Во глубокую могилушку» [Громова, 2000, с.69].

Упоминание праздника может быть не связано с похоронами и являться одной из характеристик прежней (складной) жизни: «Позараньше малё...ой...ошенько дак / Я ходила ко сё...ой...естрице да / На пиры да на пра...ой...азнички, да / На веселы гуля...ой...аночки!» [Ефименкова, 1980, №48, с.152]. В причёте противопоставляются обстоятельства времени позараньше и часока-топеречи, и праздник относится к житью до утраты.

В описании «сего дня» образ праздника противопоставлен похоронам (расстанию, горюшку) – сходное (нарядность одежды, сбор гостей) акцентируется, тем ярче противопоставление повода:

 

Ой, так и собрала ты ведь на… Ой, ты всю родню-то роди…(мую) Ой, всех родных и двою…(родных) Ой, ведь не в годовой чесной пра…(здничек) Ой, ведь не на пир не на пра…(здничек) Ой, ведь собрала ты ведь ма…(мушка) Ой, ведь на расстани тяже…(лое) Ой, ведь на проводины вели…(кие). [188]

У родимой-то се... ой...естрице да На широкую у... ой...улочку да Не вода та злива... ой...аетце — да Вся родня собира... ой...аетце да Не на пир, не на пра... ой...азничёк, да Вот на горе, на кру... ой...учину! [Ефименкова, 1980, №48, с. 152].

 

По форме сопоставление напоминает отрицательный параллелизм (присутствующий в конструкции отрицательный параллелизм воды и родни), в основе которого также лежит не столько различие, сколько сходство. Гости съезжаются (слетаются), хотя повод не может быть назван пиром-праздником: расставание тяжело, это финальная точка существования семьи. Праздник и похороны служат проявлением бинарной оппозиции «хорошо – плохо», «радость – горе». Вместе с тем, присутствие самого слова в причёте – рудимент бывшего отождествления, когда оба эти события были по одну сторону оппозиции «сакральное – профанное». Словосочетание «проводины великие» также подчёркивает особенность (значимость) события.

Параллель похороны-«праздник» может быть представлена и в форме риторического вопроса: куда наряжена оплакиваемая, если нет календарного праздника (годового, господнего)? «Ты скажи, сестрица милая, / Ты куда же снарядилася? / Ты к которому же праздничку? / На слыху да нету праздничка, /На слыху нету господнего. /Я сама да знаю ведаю / Ты пойдёшь, сестрица милая, / Не в известную сторонушку»[189], [см. также: [190];Соколовы, 1999, с.308]

Парой (антитезой) празднику выступает «горе-расставание», «проводы», «дальняя (неизвестная) сторона» и «путь-дорога»: «Ой, ты собравсё, милой ладушка, / Ой, во путь-дороженьку дальнюю, / Ой, ты в дальнюю, невозвратную, / Ой, уж ты на веки на вешныё» (см. прил., с.249). Праздник – точка во времени и пространстве, стягивание людей (гости) и дней (подготовка к определённому дню-часу) к единому центру. Дорога, напротив, линия, соединяющая две точки; в пространственном отношении эта линия длинна (дорога дальняя), во временном – бесконечна (на веки вечные). «Праздник»-похороны – это и есть дорога, сборы и проводы в путь, его начало на этом свете (продолжение и окончательный переход на тот свет совершается душенькой в одиночку или с помощью ангелов и предков).

 

3.1.2. Время суток. Времена года. Стороны света

 

Времена суток, времена года и стороны света представляют собой единицы деления (структурирования) времени и пространства. Их объединяет число четыре (общее количество) или два (так как четыре распадается на две пары – бинарные оппозиции, такие как «день-ночь», «свет – темень»; «годовое время нередко членится не на четыре, а на два сезона – зиму и лето» [Толстая, 1995, с. 449]). С.М. Толстая указывает, что «разномасштабные циклы изоморфны друг другу» (например, лето соотносится с днём, цветением растений, зрелостью жизни и т.д.) кроме того, «для народной традиции характерно пространственное восприятие времени» [там же]. В причётах некоторые из этих единиц времени/ пространства встречаются больше других, однако часто они предстают в единстве.

Образ утра раннего – самый распространённый хрононим в текстах причётов. «Раннесть» утра может быть обозначена как эпитетом, так и наречием (в том числе, наречием ранёшенько [191]с диминутивным суффиксом, характерной чертой жанра ). Ожидание встречи (побуду раннего или визита) – характерное начало причётов, как похоронных, так и поминальных:

 

Ой, как стану я-то ранё... (шенько) Ой, дак я умоюсь-то билё... (шенько) Ой, я посмотрю-то, злоче... (сниця) Ой, дак я в середнеё око... (шечко) Ой, дак не идёт ли ведь у... (меня) Ой, моя голубушка та си... (зая) [Ефименкова,1980, №34, с.129].

Я севодняшней божей день Дак я спала просыпаласе, Дак ждала, дожидаласе, Дак я родимую мамушку, Дак уж ты встань-ко родимая, Дак подними ручку правую, Дак обними сироти [192].

 

Родственница ждёт оплакиваемого в доме, умершие предки и святые ждут его на том свете (причёт сорокового дня): «Тебя ждут, дожидаютьцё, / Тебя святыё угоднички»[193]. Раннее вставание сочетается с глаголом торопиться. Торопится на кладбище причитальщица: «Я вставала ранёшенько,/ Умываласе билёшенько, / Наряжаласе бодрёшенько, / Да щла торопиласе к службе,/ Приходила, молиласе» (см. прил., с. 243), «Ох, э-те мене, дак шибко я торопи…иласе, / Ох, э-те мене, дак скоро я нареди…иласе, / Ох, э-те мене, дак я пришла жо злоча…асная, / Ох, э-те мене, да на повост, да на бу…уево»[194]. Скорое (спешное) одевание – одно из проявлений торопливости, отсюда часто слова «нарядилася» и «торопилася» оказываются рядом и создают рифму. С другой стороны, глагол «торопиться» связан со скорой (преждевременной) смертью: «торопится» на тот свет умерший. «Эй, торопился ты, сухотушко, / Эй, ты на площадь красивую, / Эй, ко звону колокольному…» [Ефименкова, 1980, №19, с. 114]. Причитальщица упрекает душеньку: «Ты куда же, да снарядилась. Да ты куда же да поторопилася»[195]. И в том, и в другом случае сохраняется рифма «умылася – нарядилася – снарядилася – (по)торопилася».

Утро может обозначать начало дня потери, когда беда ещё не явлена, но уже чувствуется: «Ой, уж седни утром ранё...(шенько) / Ой, сердечико беду чу...(яло) / Ой, уж вещёвало, рети...(вое)» [Ефименкова, 1980, №29, с. 123]. К образу утра узнавания примыкает образ предшествующей «ночи тёмной»:

 

Во севоднишну тё... ох...мну ночь да Я спала, высыпа... ох...ласе, я Всё ждала, дожида... ох...ласе да От родимые ма... ох...мушки да Я побуду ту ра... ох...ннего, да Я посылу ту ско... ох...рого, да Не могла ту дожда... ох...тиси, да Не могла догледе... ох... тиси, ведь (В)стала я не бужё... ох...ная да Пошла не нарежё... ох...ная! Да Я пришла жо, горю... ох...шиця, да

В эту светлую сви... ох...тлицю, В эту столовую го... ох...рницю — я Посмотрила, горю... ох...шиця, да В суточки под око... ох...шёчко да На брусовую ла... ох...вочку: дак Рання утрянна зо... ох...рюшка, Моя родимая ма... ох...мушка да О край лавочки-то... ох...лёжит! [Ефименкова1980, №51, с. 157]. (также [Ефименкова 1980, №52, с.159]).

 

Время суток называется дважды: ночь, в которую плачея не спит, ждёт зори, и зоря в метафорическом наименовании ушедшей матери. Другой зори сирота не дожидается, не доглядывает, не видит. Наименование сохраняется и дальше по ходу причёта: «Я дошла жо, горю...ох...шиця, до / Свежиe-то моги...ох...лушки-то / Ранней утрянной зо...ох...рюшки, / Моей родимой-то ма...ох...мушки!» [Ефименкова, 1980, №52, с.159]. Уподобление зорюшки и мамушки очень верное – и та, и другая будит для нового дня, и та, и другая несёт свет и должна нести радость. Но уже в самом уподоблении есть не только радостное значение: зоря – это переходное время суток; оплакиваемая также находится в состоянии перехода.

В причётах Никольского района сохраняется цифровое обозначение раннего вставания (записи 1967 и 1995 гг.): «Я стала то горькая, / Да за три часа до свету, / За четыре до солнышка» (см. прил., с.246), «Ой, я вставала, горюшиця, / Ой, за три часика до свету, / Ой, за четыре до солнышка!» [Ефименкова, 1980, №11, с.105]. Ночь в причётах показана как ожидание утра, подготовка к нему. Она примыкает к сакральному времени дня причёта:

 

Расскажу вам подруженьки Во сегодняшнюю ноченьку, Как мне сегодняшняя ноченька, На часок не уснулася, Да на тот коротёшенек, Да на тот на малёшенек (см. прил., с.246)

Про тебя да родна матушка Про тебя да всё готовила Не спала да тёмной ноченьки Про тебя да всё готовила, Про тебя да припасалася[196].  [также: [197], Малевинский, 1912, с.34]

Образ ночёвки может относиться и к умершему: «Да каково́ тебе́, ми́лушко, / Да ноцева́лосё в своё́й темни́це тёмно́й, /… / Дак уж остава́йсё ты, ми́лушко́, / Да не возвраша́йся ты к нам, ми́лая, / Тебе́ земля́-то пу́хом»[198]. Ночь в причётах всегда показана как разлука, пространственная разделённость, о которой хочется рассказать и расспросить, а утро как встреча и начало дороги. Здесь временной образ (день причёта) и пространственный (путь-дорога) смыкаются. В «печальный», как и в дальний путь следует выходить рано, чтобы успеть завершить его в срок, не остаться на ночь, опасное время, посреди дороги – тем более, если это путь на тот свет. Обычно причитают в первой половине дня, существует запрет причитать на ночь. Поминальные причёты исполняются в полдень. Традиционно именно полдень и полночь считаются временными границами. Ранее утро (и предшествующая тёмная ночка) связано с подготовкой к часу обряда и сбором в последний путь.

Из сторон света особо выделен восток. С востока прилетают ветры буйные: «Дуньте, виньте, буйны...ох...ветры, да / Со восточную сто...ох...рону! / <…> / Рання утрянна зо...ох...рюшка, / Моя родимая ма...ох...мушка, / Вздыми брови те чё...ох...рные, да» [Ефименкова, 1980, №52, с. 160], [Ефименкова, 1980, №54, с.164], « Дуньте-то ветры восточные / Росшибите гробову доску, да»[199]. Обе записи сделаны в Тарногском районе. В соседнем Верховажском причитальщица, рассказывая об обряде, замечает, что хоронят лицом на восток, «потому, что с востока пришествие будет Спасителя; судить-то придёт он нас с востока» [200]. Восток – всё та же сторона восхода солнца (как и утро – время восхода), но ассоциации, делающие эту сторону света главной, связаны с представлением о мире мёртвых, о месте обитания духов-предков (и ветров), о Страшном суде.

В записях Кадуйского и Тотемского районов, опубликованных в начале ХХ в., выделение восточной стороны отсутствует: «Помолюсь, горе-горькяя, / На вси четыре стороны. / Вы подуйте, витры буйныё, / Со вси цетыре стороны» [Шейн, 1900, с. 782], «Вы подуйте буйны ветры / Со все четыре-ти стороны» [Малевинский, 1912, с.33]. Все четыре стороны – постоянное и частое словосочетание в причётах.

Время и пространство выступают в параллельных конструкциях в обращение к своему голосу. Причитальщица посылает свой зычён голос за леса и болота (см.2.3), «Высоко да по поднебесью, / Широко да по Святой Руси»[201]. В записях МЦТНК Череповецкого района пространственные образы дополняются, а иногда и заменяются временными: «Попущу я свой зычен голос / По зоре да по вечёровой»[202].

 

И-ой, дак/ы/ я повыду жо си..., ой да сиротиночка, 

И-ой, дак/ы/ я ко баёнке, ой да я ко паруше,

И-ой, дак/ы/ поспущу я жо свой, ой я свой жисён голос,

И-ой, дак/ы/ по заре жо я по..., ой да по вечеровой.

И-ой, дак/ы/ по закату хоть кра.. ой дак красну солнышку

И-ой, дак/ы/ по выкату ой да све… ой да светла мисяца

И-ой, дак/ы/ будь-ка ты зоренька, ой да розывчева

И-ой, дак/ы/ будь-ка розывчивая, ой да будь рознослива,

И-ой, дак/ы/ рознеси-ка ты мой, ой да мой зычён голос

И-ой, дак/ы/ высоко же ты на… ой на поднебесьи

И-ой, дак/ы/ широко же ты по… ой да по святой Руси

И-ой, дак/ы/ глубоко же ты мать… ой да мать сыру земли [203].

 

В роли временных образов здесь выступают солнце (день), месяц (ночь) и зоря (утро). Зоря (зорюшка) присутствует в ласковых обращениях наряду с солнцем. Она такое же проявление небесного огня, как и светила. Время этого поминального причёта – вечер. Так же, как в утрешних причётах, происходит смена времени суток, но дневной цикл больше соответствует жизненному (утро – рождение, вечер – смерть). Состояние перехода дня в ночь соответствует переходности обряда и жанра причёта. Зоря связывает солнце и месяц, поднебесье и мать сыру землю, тот мир и этот.

В следующих контекстах времена суток встречаются симметрично:

 

Ты когда ко мне посулишься, Али утром по-ранёшеньку, Вечером ли по-познёшеньку Посреди ли тёмной ноченьки Буду ждать да сиротиноку[204].   Ой, я пошла-то, горюшиця, Ой, ко Ёгорью ко старому, Ой, ко заутринке ранною, Ой, ко обидёнке поздою, Ой, ко родимой-то мамушке….  [Ефименкова, 1980, с.90]

Мы сёгоднешну но... ох...ченьку, да Весь денёчек от у... ох...трици дак Мы ждали, дожида... ох...лисе дак Схожа красного со... ох...лнышка, дак Мы корьминеця ба... ох...тюшка дак <…> Не могли-то дожда... ох...тисе, дак [Ефименкова, 1980, №55, с. 165]    Не будетъ у насъ бедныихъ Ни денного работничка, Ни ночного попечельщичка! [Шейн1900, с.781]

 

Время суток и времена года не разделены в смысле «положительное – отрицательное». Скорее наоборот – противоположности сходятся в значении «всегда». Отсюда частое соседство слов ранняя – поздняя, иногда составляющих рифму «ранёшенько-позднёшенько».

Так же, как унифицируются утро-вечер (день-ночь), и четыре стороны света представляют собой единство: «Разлетелись ласточки / На все четыре стороны» (см. прил., с.240), «Ой, и встает твоя лада-то ми…/ ой, и по утру-то ране…/<…> / ой, поглядит лада ми… / ой, во все четыре сторо… /ой, так не идет ли его молодушка ми… Ой, не с котору чторо… /Ой не стритит он ладу ми… /Ой, он не утром ране…/ Ой, он не вечером позднее…» (см. прил., с.245). Время и пространство здесь представлены одинаково: стороны света и времена суток служат развёрнутым выражением идеи «нигде и никогда». Только времена года (суток) называются по парам, а стороны света присутствуют цельным обозначением «во все четыре стороны».

В том же значении «никогда» встречаются и времена года: «Я больше тебя не увижу, / Да голоску-ту твоево не услышу, / Да ни зимой ни летом, / Да не днём и ночью»[205], «Я пойду да позову его. <…> / Я на летнюю тропиночку, / Я на зимнюю да полозиночку» [206], «Как без тебя-то, мой батюшко /Ровно на льду провалилисё / Ровно на воде обступилисё» [Малевинский, 1929, с.33]. Уподобление сиротства зимнему холодному времени красиво, но нечасто [например, Ефименкова, 1980, №52, с.160]. Чаще всего из времён года в причётах встречается лето – как время поминовения, как время, в которое оплакиваемый мог бы жить: «Ой, не захотел-то ты, дитятко, / Ой, дожить тёплоё летико, / Ой, по зелёным лужкам ходить», «Ой, да стоит-то могилушка, / Ой, как пустая пустынюшка! / Ой, прилетит только пташечка, /Ой, середи лета тёплого, / Ой, пропоёт только писёнку — / Ой, пропоёт да и улетит!» [Ефименкова1980, с.95]. Множественное лета служит для обозначения вечности: душенька уходит «на лета те тё...о-ё-ё...плые, да» «на веки те до... о-ё-ё...(лгие)» [там же, №59, с.169]. Другой контекст упоминания времени суток и времени года – описание тяжёлой жизни сироты. Лето для неё – время работы, в которое остро ощущается потеря родственника-помощника: «Ой, настанет литико тёплоё, / <…> Ой, настанет роботушка тяжелая, / Ой, я уж одна во шроком во полюшке, / Я одна одинешенька» («помокчи некому») [207],   также[208], [Ефименкова1980, №55, с. 165]. Здесь можно говорить о хронотопе летнего поля, места и времени работы.

Иногда к лету примыкает весна: «Доживутъ малы детоньки / До весны матки красныё, / До лета до тёплова» [Шейн1900], «До весны-то до красные / До до литика (до летика) теплаго, / До поры-то роботныё» [Тенишев, 2007-3]. Образ лета тянет за собой положительные эпитеты Божье, тёплое и ассоциации воскресения и Господнего (церковного) праздника. Но всё-таки лето в причитаниях – плохое время, время сиротства и одиночества после утраты близкого. 

Время суток также нельзя соотнести традиционно с оппозицией «хорошо – плохо»: любой хрононим оказывается в негативной части оппозиции. Негативная символика ночи встречается, например, в описании тягот жизни в чужих людях: «Ой, все я ноченьки тёмныё, / Ой, всё слезам умывалася!» [Ефименкова, 1980, с.92]. Но символика вторична относительно бытовой составляющей (днём работают, ночью плачут – в реальности и данном случае). То же можно сказать и о раннем вставании: «Эй, она встаёт-то, горё бедноё, / Эй, поутру-то ранёхонько, / Эй, она слезам умывается, Эй, горюшком утирается!» [там же, №19, с. 114].

В подобных фрагментах причитаний время суток (утро и вечер) присутствует через образы-действия – вставание и ложение: «Ой тошнёшенько, да со раннёго вставаньиця, / Ой тошнёшенько, да не заносят-то ноженьки, / Ой тошнёшенько, да до поздого ложеньиця, / Ой тошнёшенько, не заберут мои рученьки» [Ефименкова 1980, №35, с.137], [см. также: №36, с.139]. Здесь раннее вставание и поздний сон неестественны – ведь речь идёт не о сакральном времени, когда всё не так, как в обычной жизни, а о ежедневном и разрушающем человека труде. Временные эпитеты ранний и поздний выражают негативную характеристику. Оппозиции «ранний-поздний» и «утро-вечер», «вставание – ложение (отход ко сну)» сходятся в значении «неверное, обидное».