Пространственная организация причётов. Образ дороги

Пространство причитаний строится вокруг двух ключевых образов – дома и кладбища. Эти образы служат воплощением двух миров, имеют центры и периферии (см. прил., схема 2).

В узком значении дом – изба. Единицы, меньшие дома – горница, красный угол – служат для более выраженного обозначения центра мира живых. Единицы более крупные – окружение дома. Это «широкие улочки», с которыми «прощается» умерший, по которым его ищет причитальщица. Встречаются немногочисленные упоминания построек двора, деревни. Окружением могилы выступает широкое кладбище. Пространства жизни и смерти симметричны. Ю.Н.Ильина отмечает «дискретность в представлении локусов, связанных с умершим и смертью» и считает её причиной попытку живых «символически освоить зону смерти, а значит, установить над ней контроль» [Ильина, 2008, с.118].

Образы жилых строений, не являющихся домом умершего, немногочисленны. В непосредственной близости к дому находятся постройки двора. Так в причёте 1912 г. дочь сообщает, что видела, как уже готовится гроб для отца: «Я ходила, да смотрела / На сараи тесовые» [Малевинский, 1912, с. 32]. Непосредственно перед этим в плаче мотив босого-нагого хождения по миру сироты: «Босыми, да не обутыми, / Нагими, да не одетыми» «И находиться мой батюшко / По миру, да по крещеному» [там же, с. 31]. Сарай, принадлежащий двору, но не дому, здесь постройка промежуточная, с которой начинается отход от дома. Промежуточна и его функция места, где изготовляется гроб – дом для покойника делается людьми, приданное из мира живых в новый мир смерти. В поминальные дни существует обычай приглашать душу умершего мыться в бане (байне). Соответственно баня появляется и в текстах причётов: «Ой ты приди-ко да моя матушка / Ой ты во парушу да во баенку / Ой про тебя да байна натоплена / Ой про тебя да наготовлена»[209]. См. также: [210],[211],[212].

 В целом окружением дому служит деревня, «большая дерёвёнка» [Ефименкова, 1980, №45, с.147]. В д. Калинино Никольского р-на записан причёт, в котором деревня упоминается не обобщённо, а с названием: «Ой, что пошла-то ведь мамушка, / Ой, по частой мелкой лисёнке, / Ой, во ограду широкую, / Ой, на большую дороженьку, / Ой, по деревне Калинину! / Ой, да прощай час у мамушки, / Ой, да высокой-от терем-от, / Ой, и деревня Калинине, / Ой, все леса те ведь тёмныё, / Ой, и поля те ведь чистыё!» [там же, №5]. Знание своего места жительства на этом свете может быть надобно на том, чтобы узнаться с родными:

Деревне противопоставлен погост. На погосте особое место занимает церковь (святая, соборная, божественная). В неё ходят и живые, но основная функция её в причётах – цель пути умершего: «Дак и повезут тебя, батюшка, / Ко церкве божественной / Да и к звонку колокольному» [214].

Иногда церковь в причётах называется по имени святого или праздника, в честь которого освящена: «Куды срядился, мила ладушка, / Ты не ко церкви-ли Божественной, / Не ко Михаилу-ли Архангелу?» [Тенишев, 2007-2, с.741], «Я пойду, да сиротиноцька, / В Божий храм да в Божью церкву, / Ко Покрову Богородице» [Соколовы, 1999, с.311], «ко Ёгорью ко старому» [Ефименкова, 1980, №1, с.90]. В поминальных причётах подруги, придя на погост, ищет родственницу в церкви [215]. Иногда, достигнув кладбища, они не находят не подруги, а церкви, в которой бы она могла молиться: «Дак на святом-то уж кладбище, / Нету церквы соборные, / Да нету звону колоколного» [216], см. также: [217]. Образ отсутствующей церкви может распространяться: «Во сыру да землю сдобился, / Ко божьей да церкви сдобилсе... / Знаю я, да сиротиночка, / Церковки да поразоренные, / Главушки везде поснятые, / Нету звону колокольного, / Нету пеньица церковного» [Громова, 2000, с. 70]. Структура причитания предполагает необходимость церкви как пространственного центра погоста и деревни, однако вариативность текста связана с конкретными реалиями деревни. 

Иногда церковь рассматривается как новый дом умершего (хотя не навсегда, а на одну ночь): «Какого тебе, ладушка, / Тебе спалось, ночевалосё / Тебе в церкви божественной» [Тенишев, 2007-3, с.284].

Церкви в причитаниях сопутствует колокольный звон. Церковь преодолевает привязанность к месту – в отличие от прочих локусов, она с помощью звука распространяется на пространство, большее себя: на всю деревню и погост. Погост в обряде – это «выделенное, ограниченное, ритуально узаконенное «пространство смерти», св я ченая земля. Кладбище противопоставлено местам погребения «нечистых» покойников: полям, перекресткам» и др. [Седакова, 2004, с.208]. Церковь, соединяющая кладбище и деревню, значимый элемент пространственной организации. Она объединяет живых и мёртвых. Церковь служит объединяющей точкой пространства потому, что согласно христианскому учению для Бога нет мёртвых, все живые: «А о воскресении мёртвых не читали ли вы реченного вам Богом: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мёртвых, но живых» [Мтф.22:31-32].

В плане структурирования пространства интересно рассмотреть мотив прощания умершего с миром. Причитальщица перечисляет вещи, с которыми он должен проститься. См. напр.: [218],[219], [220]. В прощании перемешаны люди и строения. В развёрнутом фрагменте видно, как круг прощания становится всё шире: «Дак ты прошайсе-ко сестрица, / Со двором, новым городом, / Да со высоким-то теремом <… >/Со красивым крылечиком, / Да со широкой-то улочкой <…> /С деревней-то любимою, / Со стороной-то родимою <…> / Да ты с полями широкими, / Да ты с лугами зелёными» [221].

Первое – дом (терем и город – отгороженное пространство двора), потом выход на улицу – крыльцо и улица как промежуточный этап между своим и соседскими домами, потом деревня и её окружение. Таким образом, мир живых выстраивается как ряд расширяющихся кругов: центр – это дом (центр дома – светлица, а центр светлицы – красный угол), замкнутое пространство жизни, потом промежуточное пространство между домом и домами соседей (других живых людей), деревня тоже образует собой замкнутое пространство жизни, окружённое полями и лугами, отделяющими её от леса (за которым начинается мир мёртвых).

Изба и улица могут выступать здесь как знаки полноценного живого пространства. Улица может быть синонимом дома и в ритуальном приглашении, и в сожалении о невозвратности умершего: «Ох(и), ты мене да остатвиу ты меня / Да не в избе, не на улице, / Да, осиротела я грешная»[222], «Не придёшь-то ты, брателко, да / Ко мне ко горюшице, да / На широкую улочкю, да» [223] [см. таже: Ефименкова, 1980, №17, с.112].

Ступенчатое сужение образов и те же места – деревня, улочка, крыльцо, терем, светлица – встречаются в плачах, когда рассказывается, как вопленица ищет и не находит свою голубушку в мире живых: «Я пришла же злочасная / Да на широкую улочку / И поднялась я злочасная / На красное крылечико / Не идет да не стричает / Да сизая то голубушка / Милая-то подруженька»[224]. [см. также: [225],[226], Ефименкова, 1980, №52, с.159]. Преодолев крыльцо, причитальщица оказывается внутри пространства дома. В светлице плачея находит готовую «улететь», «принаростившую крылышки» родственницу.

Переход в иной мир осуществляется из центра в центр – из светлицы (терема) в могилу. Периферия (кладбище, улочка) обычно не затрагиваются умершим, но называются причитальщицей в числе посещённых мест. Она сама находится близко, но не в центре обряда (где находится тот, кто совершает переход). Её дороги другие, чем у него.

По мнению Т.В. Цивьян, в балканской модели мира правильное движение – это движение не прямое, подобное хождению по лабиринту [Цивьян, 1999]. «Сжатая» земля обретает границы-складки, обходя их, человек познаёт мир и самого себя. Плачея подходит к мысли о смерти родственника окольным путём, исключая все другие возможности – так она смиряется с утратой, привыкает к ней. Подобно тому, как физически она идёт к кладбищу мимо жизненного пространства, перечисляя всё, чем умерший жил, мыслью причитальщица осваивает непостижимое понятие смерти постепенно. Это позволяет ей вовремя остановиться, подойти к краю могилы, но не попасть в неё. Мгновенный переход – это путь самого умершего, и он смертелен.

На уровне эпитетов могила и дом ещё раз перекликаются. «Широкая улочка» оттеняет «высокий терем», а «широкое кладбище» - «высокую могилу»: «На кладбище широкое / На могилушку высокую»[227].

Образ кладбища практически не раскрывается. Варьируются синонимы (широкое, святое), само наименование (общерусское кладбище, диалектное буево, манашино, уменьшительное буевце). Иногда встречается образ чужой деревеньки, показательный для симметрии пространства того света и этого.

В причёте Анны Фёдоровны Некрасовой также разрабатывается образ кладбища как деревни: «Как по этой дороженьке, / Дак только знаем, провожаем, / Мы не можем наполнити / Дак тово свету-то белово, / Дак не родом-то, не племенем, / Да не родней-то сердецною, / Дак на повосте, на буеве, / Дак мы святыми могилками / Целу деревню построили»[228].

Итак, важнейшими точками оказываются дом (высокий терем) и гроб (домовище). Эти точки окружены близким пространством – соседних домов (деревня, улица) и могил (кладбище), в целом противопоставленные как этот мир и тот свет. Но контакт жизни и смерти происходит между центральными точками пространства. Дорога причитальщицы идёт мимо построек, деревни. Дорога умершего проходит в другом измерении, возможно, во времени.