Кому — банкет, кому — «дежурные» сосиски

У меня сразу возникла проблема. Ведь первую беседу лидеров на высшем уровне надо было обязательно зафиксировать на бумаге, чтобы с ней могли ознакомиться члены советского руководства, прежде всего Косыгин и Подгорный.

Брежнев, проводив Никсона до двери кабинета, сказал мне, что надо как можно быстрее сделать запись их беседы. Я ответил, что готов, так как текст речи, которую на банкете от советской стороны должен, согласно протоколу, произносить Подгорный, подготовлен и переведен на английский и его сможет зачитать мой коллега, наверняка уже находящийся в Грановитой палате. Брежнев охотно с этим согласился. Александров вызвал машину, и я отправился в здание ЦК на Старой площади, где стенографистки уже ждали меня.

Я, конечно, слегка подосадовал на то, что мне не доведется отведать того, чем будут потчевать американского президента в Грановитой палате, однако дело есть дело, и оно, как известно, превыше всего. Пришлось довольствоваться «дежурными» цековскими сосисками.

Едва я приступил к диктовке, как в кабинете, где я устроился, зазвонила «вертушка». В трубке раздался голос посла Добрынина. Он сказал, что помощник президента США по национальной безопасности Генри Киссинджер пребывает в состоянии, близком к шоковому: произошла длительная беседа между двумя высшими руководителями, а он, Киссинджер, ничего о ее содержании не знает, а между тем Никсон в связи с беседой наверняка набросает ему массу поручений. Короче говоря, Киссинджер просит дать ему наш вариант записи беседы, разумеется, переведенный на английский язык. Я ответил Добрынину, что могу это сделать только с разрешения самого Брежнева. Через несколько минут раздался еще один звонок. На сей раз от Александрова, который находился на банкете. Он сказал мне, что посоветовался с Брежневым и тот согласен передать текст записи беседы Киссинджеру, но сначала его должен просмотреть он, Александров. На том и порешили.

Когда, по моим расчетам, банкет должен был закончиться, запись беседы была уже готова. Вскоре появился Александров и быстро ее прочитал. Замечаний у него не возникло, и я получил добро на то, чтобы отправиться в резиденцию и там продиктовать перевод.

Было уже за полночь, когда я добрался до Кремля и предстал перед Киссинджером. Он обрадовался моему появлению и тотчас отвел меня в одну из комнат, где за пишущей машинкой сидела его личная секретарша Джули Пино — красивая молодая блондинка. Я сел рядом с ней и стал диктовать перевод записи беседы. Минут через двадцать дверь открылась — на пороге появился Киссинджер. Он был уже без галстука. Поглядел на нас и сказал Джули, что запись беседы должна быть у него к восьми утра. А затем, обращаясь ко мне, в присущей ему шутливой манере спросил:

— А я вообще могу оставить двух таких молодых людей наедине ночью?

Я ответил в том же духе:

— Учитывая, что запись должна лежать на вашем столе в восемь утра, безусловно, можете — ни на что другое у нас просто не останется времени…

При этом я обратил его внимание на цифру, стоящую в правом верхнем углу последней страницы моего русского текста. Это была цифра 15.

Работу мы завершили часам к трем. Я, как всегда (и как было положено), подписал готовый документ: «Записал В. Суходрев». А утром — опять напряженная работа переводчика во время встреч, бесед, переговоров. И так все дни и ночи, пока длился визит Никсона.

На следующий день посол Добрынин поведал мне, что когда мою запись читал Никсон, то выражал полное одобрение и приговаривал: «Да, да… именно так я сказал Брежневу…»

И сегодня где-то в американских архивах хранится эта теперь уже историческая запись беседы руководителей США и СССР.

Переговоры начались

Четырехдневные переговоры начались во вторник, в 11 часов утра, с пленарного заседания в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. Делегации были представлены в полном составе. Напротив Никсона за длинным столом сидел Брежнев, а рядом с ним, с двух сторон, — Подгорный и Косыгин. Присутствовали также Громыко и государственный секретарь США Уильям Роджерс.

Брежнев, начав переговоры, вновь сказал о том, насколько трудно было советскому руководству согласиться на встречу, учитывая ситуацию во Вьетнаме. Эти слова к месту и не к месту звучали рефреном еще много раз.

Действительно, тему войны во Вьетнаме нельзя было обойти, но все же с нашей стороны превыше всего было желание наладить отношения с Америкой. Так что Вьетнам иногда упоминался просто для того, чтобы «отметиться» и потом отрапортовать вьетнамцам и другим нашим союзникам о твердой и непримиримой позиции советского руководства в этом вопросе.

Стороны определили примерную повестку дня. В частности, было условлено, что после обеденного перерыва темой обсуждения станет проблема ограничения стратегических вооружений. К тому времени уже существовала твердая договоренность о том, что два документа, касающиеся данной проблемы, будут подписаны в дни визита Никсона в Москву. Но эти документы до конца не подготовили — советская и американская делегации работали над текстами в Хельсинки, им предстояло разрешить еще несколько конкретных вопросов, по которым не было достигнуто согласия. Не буду вдаваться в сложные детали проблем ОСВ и ПРО, об этом много написано, да и вообще в некоторых из них способны разобраться только специалисты. Скажу лишь, что окончательное соглашение было достигнуто в самый последний момент, чуть ли не в день церемонии подписания двух документов. Наши и американцы продолжали дорабатывать тексты даже в самолете, летящем из Хельсинки в Москву.