А. А. Громыко, Л. И. Брежнев, Р. Никсон в Ореанде

Крым, 1974 год

 

 

 

А. А. Громыко и И. Ганди

1970-е годы

 

Мы все, разумеется, надели рубашки с короткими рукавами. У кубинцев очень популярна рубашка навыпуск, с четырьмя накладными карманами. И в ней, если она белого цвета, считается приличным появляться даже на официальных приемах. Это и понятно — жара там совершенно нестерпимая.

Посол обратился ко мне:

— Вы же его хорошо знаете, может быть, подниметесь к нему и уговорите надеть что-нибудь полегче.

Я поднялся на второй этаж. Громыко вышел, как и предполагал посол, в плотном шерстяном костюме. В помещении это еще было ничего, потому что работали кондиционеры. А на улице… Я говорю:

— Андрей Андреевич, извините, но Кастро просил надеть что-нибудь легкое.

Я старался вовсю, чуть ли не умолял его понять, что это и политически важно, ибо Кастро хочет продемонстрировать именно дружеское общение, подчеркнуть, что встреча абсолютно неформальная, не продолжение переговоров.

Громыко поморщился и спросил:

— Суходрев, вы действительно так считаете?

— Я в этом убежден, Андрей Андреевич. Все, кто с вами здесь находится, весь состав посольства и, конечно же, кубинцы — все без исключения будут в рубашках с короткими рукавами и без галстуков.

— Н-да, — недоверчиво протянул Громыко. — Ну хорошо. Будь по-вашему.

Он развернулся и пошел к себе. Через десять минут вновь вышел. Пиджака на нем не было, рубашка и галстук остались те же. А поверх рубашки он надел куртку бежевого цвета, застегнув ее аж до самого узла галстука. Не могу ручаться, но мне показалось, что эта куртка была шерстяная. Во всяком случае, достаточно плотная.

— Ну вот, Суходрев, — сказал Андрей Андреевич, — я пошел на компромисс!

В таком виде, а для Громыко это была высшая степень вольности в одежде, он отправился на ужин. И провел весь чудесный вечер под открытым небом с яркими южными звездами в данном облачении.

Угощение было особым: на огромном вертеле жарилась туша целого быка. Повара поворачивали вертел над угольями и по мере прожаривания мяса срезали благоухающие слои. Я сидел довольно далеко от Громыко, но видел, что на протяжении всего вечера, несмотря на жару и горячую пищу, он держался молодцом.

В Индонезии, в дни визита туда Хрущева, Андрей Андреевич поразил меня в этом плане еще больше.

Довольно много времени мы проводили в дороге. Я обычно ездил в одном автомобиле с Громыко.

Итак, едем мы в очередной раз на машине, Громыко расположился на заднем сиденье, я — на откидном, вполоборота к нему, потому что отвечаю на его вопросы. Ненароком бросаю взгляд вниз и вдруг замечаю под слегка задравшейся брючиной Андрея Андреевича белые кальсоны, явственно просвечивающие через тонкие черные носки.

В дни нашего пребывания в Индонезии столбик термометра поднимался обычно до 35–40 градусов в тени. Мы довольно много часов проводили на воздухе, под палящим солнцем. На неформальных церемониях, говорил нам президент Сукарно, лучше всего быть в легких одеждах. Хрущев с удовольствием, помню, надевал вышитую украинскую косоворотку. А Громыко оставался в неизменном темном плотном костюме и при галстуке. И, как выяснилось, еще и в теплом нижнем белье…

Завершая эту тему, расскажу о случае, который произошел с Андреем Андреевичем в Нью-Йорке в середине 70-х годов. Во время одного из своих выступлений с трибуны ООН Громыко вдруг страшно побледнел, умолк на полуфразе, качнулся — было видно, что вот-вот упадет. Подбежавшие охранник и врач успели его подхватить под руки и увести.

Я в этот момент был в зале. Начался переполох. Как бы кто ни относился к Громыко-политику, случившееся с патриархом дипломатии вызвало у присутствующих сочувствие и привело их в состояние замешательства. К тому же никто не знал, что именно произошло с ним. Все видели только то, что Громыко вдруг потерял сознание. Посоветовавшись, председатель решил дать слово следующему оратору.

Забегая вперед, скажу: потом я спросил личного врача Громыко о причинах обморока, и он ответил, что виной тому был элементарный перегрев. Сентябрь в Нью-Йорке — прекрасный теплый месяц, а в зале Генеральной Ассамблеи, где собрались делегации полутора сотен стран, было довольно душно. Тут-то Громыко и подвела привычка в любую погоду надевать на себя теплые вещи. Неудивительно, что случился этот обморок.

Когда выступление следующего оратора закончилось, председатель объявил о том, что Громыко готов продолжить свою речь. Андрей Андреевич вернулся на трибуну и как ни в чем не бывало продолжил выступление с того места, на котором прервался. Весь зал, все присутствующие, независимо от политической окраски и пристрастий, встали и устроили ему овацию. «Старый боевой конь» вернулся в строй.

 

Пять дней в океане

 

Вообще, со здоровьем у Громыко было все в порядке. Хотя вспоминаю еще один случай, когда Андрей Андреевич почувствовал недомогание.

Это произошло в 1958 году, во время моей первой поездки с Громыко в ООН в качестве переводчика. В ту пору у нас еще не было самолетов, которые могли бы совершать перелеты через океан в Нью-Йорк. Поэтому, долетев до Хельсинки или Стокгольма, мы пересаживались на обычный рейсовый самолет какой-нибудь западной авиакомпании. Обратно добирались точно так же. А вот в той поездке помощники уговорили Громыко возвращаться домой после пребывания на Генассамблее не самолетом, а морским путем. Сказано — сделано. Заказали билеты на роскошный трансокеанский лайнер «Куин Мэри» и отправились в путь. Нас было человек шесть-семь. Ни охрана, ни личный врач на тот момент Громыко не полагались, так как он еще не являлся членом Политбюро.

Все были довольны — пять дней в открытом океане! Причем на огромном многопалубном судне, с несколькими бассейнами, кинозалами, ресторанами, танцзалами и так далее. (Сейчас уже нет такой традиции — пересекать океан на плавательном судне. Нынче все больше летают самолетами. Конечно, существуют круизы, но как популярный вид транспорта пассажирские корабли безвозвратно ушли в прошлое. А жаль.)

Знаменитая пароходная компания «Кюнард» устраивала подобным лайнерам в Нью-Йоркском порту торжественные проводы с конфетти, серпантином, воздушными шариками и оркестром.

Перед отплытием я на всякий случай зашел в аптеку и запасся «Драмамином», лучшим на то время средством от морской болезни. Как выяснилось позже, только я оказался таким предусмотрительным, хотя мне лично «Драмамин» не понадобился. А вот что касается Андрея Андреевича, то в конце первого же дня плавания я заметил, что он неважно себя чувствует. Помощники тоже обратили внимание на то, что он погрустнел и выглядит мрачнее, чем обычно. Я сказал им об имеющихся у меня таблетках. Те призадумались. Как люди опытные, они знали, что спрашивать у Громыко о том, как он себя чувствует, совершенно бессмысленно: о плохом своем самочувствии он ни сказал бы никогда в жизни. В конце концов один из помощников попросил меня:

— А ты подойди к нему как бы невзначай и скажи, что у тебя есть таблеточки. Не нужно ли ему случайно? Вроде как по наивности.

Так я и сделал. Андрей Андреевич недоверчиво повертел в руках коробочку с лекарством, внимательно прочитал надписи, что-то пробурчал себе под нос, однако две таблетки взял.

Утром, перед завтраком, мы все собрались у каюты Громыко. Он вышел заметно повеселевшим. И когда помощники отошли в сторону, сказал мне, что таблетки очень помогли. Я отдал ему всю упаковку, сказав, что у меня есть еще.

Эти пять дней на корабле оказались для меня подарком судьбы, неожиданным отдыхом. Я ходил в бассейн, в бар. Громыко же ничего такого себе, конечно, не позволял. И весь груз общения с ним во время его вынужденного бездействия лег на плечи помощников. Они договаривались между собой, кто и чем будет занимать его.

Единственным развлечением Андрея Андреевича были прогулки по палубе. Он любил пройтись быстрым шагом, благо размеры палубы это позволяли. Мы все — рядом с ним. Как-то, помню, уже в который раз шагаем мы по палубе, и тут какой-то подвыпивший американец подходит и довольно громко говорит:

— A-а, Громыко! Да улыбнитесь же вы, наконец!

Андрей Андреевич встрепенулся, смутился и быстро направился в свою каюту. На моей памяти это единственный случай, когда кто-то позволил себе по отношению к нему такой бестактный поступок.

На лайнерах типа «Куин Мэри» всегда следили за исполнением правил этикета. Так, в роскошный ресторан, где собирались пассажиры, следующие первым классом, в первый вечер мужчинам полагалось прийти в обычном костюме, а во все остальные вечера, кроме последнего, уже надо было являться в смокинге с бабочкой. Разумеется, советские люди эту часть правил этикета не соблюдали. И каждый вечер среди «пингвинов», как иногда называют мужчин, одетых в смокинги, появлялась группа товарищей в обычных темных костюмах. Наверное, «пингвины» что-то думали по данному поводу, но нас это не волновало.

В один из дней и на мою долю выпало «развлекать» Громыко. А началось это так. Перед сном я решил пойти на корму и выкурить там сигарету. Свежий воздух, внизу — широкая белая дорожка, оставляемая мощным телом «Куин Мэри», красота, одним словом. Вдруг слышу сзади голос:

— Решили покурить перед сном?

Я обернулся и увидел католического священника в черном костюме и рубашке с белым воротничком-стоечкой. Моложавый, светловолосый. Мы познакомились. Будучи священнослужителем одного из американских монастырей, он ехал с инспекционной миссией по общинам своего ордена в какую-то далекую азиатскую страну. Очень удивился, узнав, что я русский, и сказал: значит, непременно коммунист. На следующий день мы опять встретились и довольно долго беседовали. Он рассказал о себе, в частности, о том, что помимо иных обетов принял на себя обет нищеты. Однако достаточно дорогие часы на его руке несколько не соответствовали данному обету. Я обратил его внимание на это. Он ответил:

— Часы не мои. Мне их выдали в связи с поездкой, чтобы я мог узнавать время. А так у меня не только часов, но и никаких других личных вещей нет.

— А сигареты? — спрашиваю.

— Да, есть у меня такой грех… — смутился он.

— А где же вы берете деньги на них, если вы нищий? Неужели церковь снабжает вас деньгами на греховные дела?

Вот таким образом мы с ним и разговаривали, а потом начали спорить о религии. Я, естественно, доказывал преимущества коммунизма, поскольку именно он «приведет род людской к равенству и братству»…

После очередной встречи с этим священником я заглянул в гостиную, где сидел Громыко со своими помощниками. Шел уже третий день плавания, и помощники заметно устали. Запас их альтруизма подходил к концу, а «развлекать» Андрея Андреевича по-прежнему надо было… Я рассказал одному из помощников о своем новом знакомстве. Тот обрадовался.

— Это просто отлично! — воскликнул он и повел меня к Громыко. — Андрей Андреевич, а знаете, с кем тут наш Виктор познакомился? С католическим священником! — радостно оповестил он шефа.

Громыко оживился:

— Суходрев, а ну-ка расскажите. Это интересно.

Я сел и долго, во всех подробностях, рассказывал о том, что услышал от священника. Громыко внимал с большим интересом. Когда я дошел до наших с американцем споров, Андрей Андреевич начал мне подсказывать аргументы: коммунизм — это основная движущая сила, извечное совершенство, живое учение и так далее. И настаивал, чтобы я именно так при следующей встрече и заявил священнику.

На пятый день мы прибыли в Гавр. Во время прощания священник спросил:

— Вы не возражаете, если я напишу вам письмо?

Я замешкался, а потом, вспомнив, что о наших беседах я рассказывал не кому-нибудь, а самому министру иностранных дел Советского Союза, смело ответил:

— Конечно не возражаю, пишите, пожалуйста!

Но писем не было. Ни одного. Вот такая история.

 

Соратники без дружбы

 

Оглядываясь на прошлое, я думаю, что Андрей Андреевич Громыко был человеком во многих отношениях негибким, прямолинейным. Но ведь и система была такова. Будь он другим, не занимал бы столько лет такой пост, не сослужил бы большой службы Стране Советов.

Проявлял ли он раболепие перед первыми лицами, начиная со Сталина и кончая Горбачевым? Да, конечно. Как, впрочем, и все остальные. Или, по крайней мере, подавляющее большинство. Он всегда хранил непоколебимую верность тому человеку, который в данный момент находился у власти. Вначале это был Сталин. Потом, когда стало ясно, что Хрущев все больше утверждается как «первый среди равных», Громыко всецело перешел на его сторону. То же произошло, когда начал возвышаться Брежнев. Громыко всегда умел вовремя определить, в чьи паруса дует ветер. И это чутье ни разу его не обмануло.

Несмотря на то что Андрей Андреевич всячески поддерживал Хрущева в борьбе с так называемой антипартийной группой, тот так и не ввел Громыко в состав Политбюро. Его членом он стал лишь при Брежневе, в 1973 году.

Тогда и положение МИДа изменилось. До этого в течение многих лет над Громыко стоял Борис Пономарев — секретарь ЦК, заведующий Международным отделом. В 1972 году Пономарев был избран кандидатом в члены Политбюро, в то время как Громыко оставался всего лишь членом ЦК КПСС. Поэтому любые мидовские документы, которые шли через ЦК, запросто правили сотрудники аппарата Пономарева. Они, кстати, очень любили это делать, зная о непростом отношении своего шефа к МИДу.

И вдруг в одночасье, минуя этап кандидатства, Громыко становится членом Политбюро. Сразу все переменилось. Замечу, что тут Громыко свое взял. Сотрудники МИДа, в том числе и я, это сразу почувствовали. Мы уже могли огрызаться, если кто-то звонил из Международного отдела ЦК и уж очень настойчиво критиковал наши бумаги. Теперь нам было достаточно сказать, что их утвердил Громыко, и все вопросы отпадали сами собой.

Отмечу еще вот что. Косыгин, глава правительства в те годы, не мог давать указаний Громыко, члену правительства, как, впрочем, он не мог их давать и министру обороны или председателю КГБ. Они подчинялись только Политбюро, стало быть, Генеральному секретарю. Поэтому Громыко на заседания правительства, которые проводил Косыгин, почти никогда не являлся.

Совсем другое дело Политбюро. Сюда его вызывали даже в то время, когда он не был в его составе. И, как мне рассказывали, он всегда довольно твердо выступал в поддержку Генсека. А споры там тоже бывали, часто довольно ожесточенные.

С Косыгиным у Громыко постоянно были натянутые отношения. Они недолюбливали друг друга (со стороны Громыко это объяснялось, может быть, тем, что к Косыгину прохладно относился сам Брежнев). Это чувствовалось даже в повседневном общении, хотя внешне они этого особенно не выказывали.

На данную тему вспоминается такой эпизод. На переговорах в Ташкенте между президентом Пакистана Айюб Ханом и премьер-министром Индии Шастри Советский Союз выступал посредником. Руководителем нашей делегации был Косыгин. Громыко, конечно, тоже вошел в ее состав.

Косыгин, как я уже рассказывал, занимался на этих переговорах челночной дипломатией: ездил в резиденцию премьер-министра Индии, оттуда — к президенту Пакистана, ибо те напрямую не разговаривали друг с другом.

Однажды Косыгин с Громыко приехали в резиденцию Шастри в одном лимузине и, соответственно, вернуться должны были вместе, в этом же автомобиле. После окончания беседы все вышли к машинам. Мы с Андреем Вавиловым быстро сели в свою «Волгу», чтобы потом не отстать от лимузина Косыгина и Громыко. И вдруг я вижу: Громыко, что-то сказав Косыгину, внезапно поворачивает назад и возвращается в здание. Позже выяснилось, что он забыл свою папку. Такого с Громыко никогда не случалось, я, по крайней мере, подобного не помню.

Косыгин как ни в чем не бывало сел в лимузин и укатил. Не стал ждать. Мы же остались. Через минуту вышел Громыко. Не обнаружив лимузина, он начал растерянно озираться по сторонам, явно не зная, что делать. Выглядело это довольно необычно — министр иностранных дел стоит на улице в одиночестве, без сопровождения, без машины. Я направился к нему. Громыко, заметив меня, обрадовался:

— Суходрев, у вас есть машина?

Я не знаю, ездил ли Андрей Андреевич когда-нибудь до этого в обычной «Волге». Он долго усаживался, устраивая свои ноги. Всю дорогу сидел насупившись, поджав губы, молчал. Мы тоже, естественно, не вымолвили ни слова. Приехали в особняк, в котором поселили Косыгина. Вошли в дом, поднялись на второй этаж. Председатель сидел в гостиной. Увидев Громыко в нашем сопровождении, он с издевкой посмотрел на него, улыбнулся и ехидно заметил:

— Ну что? Папку забыл? Все секреты небось разгласил…

При всем моем уважении к Косыгину не могу не признать, что эти слова его не украсили.

 

Дела мирские

 

У Андрея Андреевича Громыко было правило: из командировок, особенно в Америку, привозить подарки первым лицам государства — Брежневу, Подгорному, Андропову, а позже и Черненко. Причем каждый раз это был один и тот же набор — шляпы, рубашки, галстуки.

Конечно, сам Громыко не ходил по магазинам. Он чаще всего поручал эту «почетную» миссию мне — я слыл в МИДе человеком, который разбирается в мужской одежде. Надо сказать, я с большой охотой отправлялся в эти походы по магазинам, так как выделяли машину и попутно я что-то покупал для себя.

Покупками для семьи Громыко, довольно многочисленной, занималась в основном его жена, Лидия Дмитриевна, сопровождавшая супруга почти во всех его поездках за границу. Материальные возможности четы были не безграничны (во всяком случае, до той поры, пока Андрей Андреевич не стал членом Политбюро). Правда, во время командировок он получал самые высокие суточные, с определенными надбавками, но все равно это были не слишком большие деньги. Лидия Дмитриевна целыми днями колесила, например, по Нью-Йорку с женой одного из наших дипломатов, досконально изучившей рыночную «конъюнктуру» города и его окрестностей. Ездили они за покупками в самые дешевые районы, в частности в Даунтаун, где все продавалось по бросовым ценам. Там Лидия Дмитриевна покупала вещи для себя, мужа, сына, дочери и внуков. Качество товаров, естественно, было невысоким.

Однажды Лидия Дмитриевна, зная, что я поеду по просьбе ее мужа закупать партию рубашек, обратилась ко мне и со своей просьбой — купить для одного из внуков спортивную рубашку навыпуск. Он стеснялся собственной фигуры из-за полноты, а такая рубашка скрадывала бы ее. Я сказал, что это не проблема, и привез искомое. Лидия Дмитриевна поохала насчет дороговизны, но смирилась.

Когда же я разложил для осмотра подарочные рубашки для взрослых дядей и назвал цену каждой, она запричитала:

— А я видела точно такие же рубашки намного дешевле! — Своим тихим назойливым голосом она могла любого вывести из себя, а мужа — взвинтить.

И вот уже он обрушил на меня собственную досаду. Стал обвинять в том, что я хожу не по тем магазинам, что меня просто обманывают евреи в своих дорогущих лавках.

Стиснув зубы, я процедил, что выбираю магазины средней руки, хотя мог бы купить рубашки втрое-впятеро дороже или вообще практически за бесценок, из тех, что, наверное, видела Лидия Дмитриевна. Но эта дешевка себя обязательно обнаружит. И недостойно Андрея Андреевича преподносить в подарок людям, которых он уважает, рубашки за десять долларов.

Как-то раз Громыко попросил меня подыскать для его сына дубленку. И опять я попытался было поспорить. Ведь практически все дубленки, продающиеся в американских магазинах, привозные: болгарские, венгерские, румынские, югославские. В принципе в США довольно мало ширпотреба собственного производства. Я в те времена купил себе в Болгарии приличную дубленку из экспортной партии, предназначенной для отправки в Канаду. Короче говоря, я посоветовал Громыко купить дубленку сыну в какой-нибудь из братских стран, добавив, что это будет намного дешевле. Андрей Андреевич только фыркнул в ответ и отверг мое предложение. Пришлось мне отправиться в нью-йоркский магазин. Дубленку я нашел, но когда сказал моему шефу, сколько она стоит, он как-то сразу потерял к ней интерес. Видимо, было не по карману.

Кстати, другие наши высокопоставленные руководители, которых я сопровождал в их зарубежных поездках, тоже были ограничены в средствах. Я, возможно, удивил читателей, но это — факт.

Вообще, лидеры Советского Союза предпочитали товары с прилавков «загнивающего» Запада. Я уж не говорю о спецмагазинах ЦК, где также продавались исключительно заграничные товары. Доступ туда имели члены семей самого высшего руководства. Помню, как однажды на четырнадцатом этаже МИДа, где я работал, случайно встретил в коридоре Галину Брежневу. Мы поздоровались, и она стала спрашивать мое мнение о часах, купленных ею буквально в этот же день в подарок мужу. При этом показала элегантную коробочку, в которой лежали золотые часы одной из ведущих швейцарских фирм — мощные, крупные, с тяжелым браслетом. Я ее покупку, конечно, одобрил и поинтересовался, где у нас такое продают. Она и рассказала, что в начале Кутузовского находится спецмагазин, доступный лишь для ограниченного круга людей.

Так что заграничные вещи наши руководители приобретали и дома. Но признаваться в этом было не принято.

В 1959 году ездил я в США с Фролом Романовичем Козловым. В Чикаго, в огромной подземной торговой галерее, Козлов из окна автомобиля на ходу с интересом поглядывал на витрины роскошных магазинов, изобилующие товарами. И вдруг в какой-то момент повернулся к Меньшикову, нашему послу в США, и говорит:

— Слушай, вот смотрю я на витрины и вижу — одежда, часы, вещи разные, но что-то ничего особенного.

Меньшиков, одетый с ног до головы во все американское, отвечает:

— Да что ты, Фрол! Все это просто барахло! Дешевка!

Громыко никогда не позволял себе подобных суждений. Но все же общая отсталость СССР в производстве товаров широкого потребления отражалась и на его взглядах.

А вообще-то, как я уже отмечал, в житейских вопросах Громыко был человеком абсолютно консервативным. Эта его черта, естественно, проявлялась и в отношении к моде. Здесь он соблюдал постоянство, хотя за долгий период его активной деятельности на дипломатическом поприще мода несколько раз круто менялась. Он же признавал только некую усредненную модель, скажем, мужского костюма. Конечно, он не принял тех изменений в стиле одежды, которые произошли в 70-х годах, — всех этих широченных лацканов пиджаков, длинных воротников сорочек, расклешенных брюк и ярчайших, закрывающих чуть ли не полгруди галстуков. На моей памяти это была самая резкая, внезапная и революционная смена стиля. Особенно он был необычен после моды 60-х.

В связи с новыми модными тенденциями мне стало все труднее выполнять просьбы Громыко о закупках одежды, потому что покрой даже самых консервативных и классических рубашек изменился. Когда я их приносил, на лице у Громыко появлялось недовольное выражение. Так же сложно стало покупать галстуки. Самые узкие и сдержанные из них все равно были шире и ярче тех, к которым привыкли наши руководители.

Дело доходило до исторических экскурсов. Я спрашивал:

— Андрей Андреевич, ну скажите, как бы оценили, например, сто лет назад то, что носят сейчас? А если оглянуться еще дальше и проследить за эволюцией моды, то, с точки зрения людей Средних веков и уж тем более Древнего мира, сегодняшняя одежда выглядит просто ужасно! На протяжении всей истории человечества мода эволюционировала, и что же, теперь она вдруг должна застыть только потому, что мы привыкли к какому-то определенному фасону?!

Громыко на это лишь качал головой.

А однажды, за обеденным столом, когда он был в благодушном настроении, я даже позволил себе сослаться на «вечно живое» учение марксизма-ленинизма, на постулат диалектического материализма о том, что все течет, все изменяется, ничто не может стоять на месте, иначе это будет стагнация. Громыко, помню, поднял бровь. Даже хмыкнул. Но против этого убийственного тезиса возразить не мог. И в итоге согласился приобрести несколько рубашек более-менее современного покроя.

 

Ежегодные шляпы

 

Ездить по Нью-Йорку в поисках подарков мне приходилось немало. И отнюдь не из-за привередливых вкусов их будущих обладателей, а потому, что зачастую те предметы одежды, которые требовалось купить, в Америке уже не пользовались спросом и, соответственно, производили их в очень малых количествах.

Прежде всего это касалось шляп. Люди старшего поколения, наверное, помнят, что наши руководители обожали носить шляпы. Они буквально не выходили из дома без этого головного убора — какая-то шляпомания.

Впрочем, и на Западе, в том числе в США, такое было, но… в 30–40-х годах. Достаточно вспомнить любой американский гангстерский фильм о том времени. До нас эта мода дошла, как обычно, с заметным опозданием. Поэтому мне пришлось немало побегать, прежде чем я нашел небольшой магазин мужских головных уборов фирмы «Стетсон», на Мэдисон-авеню.

Продавали там и шляпы типа «хомбург» — фетровые, с высокой тульей, немного загнутыми по окружности и обшитыми шелковой тесьмой полями. Когда-то шляпы «хомбург» были на Западе в моде, и весь деловой Нью-Йорк щеголял в них. Потом мода прошла, что, естественно, на вкусы наших руководителей не повлияло.

Перед тем как отправить меня за шляпами, Громыко показывал свою старую и даже давал мне ее с собой в качестве образца. В «Стетсоне» шляпу заодно чистили, отпаривали и возвращали ей форму. В Нью-Йорке мы бывали ежегодно. И каждый раз я отправлялся в поход на Мэдисон-авеню за этими шляпами.

В магазине были шляпы всех цветов и оттенков — от черного до светло-голубого. Громыко же требовал шляпы исключительно мышино-серого цвета и никакого иного. Я забирал нужное количество головных уборов «на пробу», привозил в наше представительство, раскладывал и устраивал выставку в апартаментах Громыко. Потом появлялся он сам и все это добро обозревал. Он внимательнейшим образом разглядывал и ощупывал товар, много раз уточнял размеры (в Америке они дюймовые, а у него были записаны сантиметровые, и в магазине мне делали перевод по специальной шкале). Иногда приходилось неоднократно ездить в «Стетсон», чтобы подобрать шляпы более подходящего оттенка, затем снова привозить и показывать их Андрею Андреевичу. И наконец, когда получал «высочайшее» благословение, я в последний раз отвозил шляпы в магазин, где на них золотым тиснением выводили инициалы будущих владельцев — «ААГ», «ЛИБ», «ЮВА», «НВП», а позже и «КУЧ».

Шляпы для наших руководителей я покупал, как уже сказал, каждый год и, естественно, знал, что цены на них регулярно повышаются. Сейчас такое периодическое повышение не вызывает у нас удивления, а тогда советскому человеку это бросалось в глаза. Громыко не был исключением. Когда, например, я приносил ему шляпу за 60 долларов, он, памятуя, что раньше за такую же платил на десятку меньше, выказывал свое недовольство. Вторя нашим тогдашним газетам, со злорадством сообщавшим о «безудержных темпах инфляции и обнищания трудового народа в капиталистических странах», я отвечал ему:

— Ну, Андрей Андреевич, что же здесь удивительного? Ведь у них инфляция. Уровень жизни падает. Как же могут цены не расти?

Он с мрачным видом проглатывал мою сентенцию и говорил:

— Да, действительно, на практике убеждаешься, что все-таки права наша теория…

Он, конечно, шутил, но это была, пожалуй, одна из самых мрачных его шуток.

Шутки шутками, но я всегда задавался вопросом: сколько одинаковых шляп нужно одному человеку?

 

«Прищепка» для Брежнева

 

Расскажу еще одну историю в продолжение темы о подарках, привозимых Громыко из зарубежных командировок, в частности из США, нашим высшим руководителям и конкретно Брежневу.

Уж не знаю, кто именно и когда показал Леониду Ильичу так называемый галстук-прищепку, от которого он пришел в восторг. Это галстук с готовым узлом фабричного изготовления. Держался он на рубашке за счет пришитого к верхней части узла специального пластмассового крючка и двух узких длинных «крылышек», отходящих влево и вправо от узла: крючок цеплялся за верхний край рубашки, а «крылышки» подсовывались под ее воротник. Я знал о существовании таких галстуков, но мне было также известно, что носят их в основном бедные люди. Трудно найти в Америке человека, который бы не был с детства научен завязывать галстук. Любой американец, даже если он принадлежит к классу «синих воротничков», в церкви по воскресеньям, на свадьбах, днях рождения, похоронах, рождественских праздниках непременно появляется в костюме и при обычном, классическом, галстуке. Но для особо ленивых, видимо, придумали эти — «прищепочные». Были они дешевые, из низкокачественного материала и смотрелись неэстетично — крючок-то был заметен, а уж если случайно расстегивалась или отрывалась верхняя пуговица рубашки… Можете себе представить, как это выглядело.

Одним словом, Брежнев попросил Громыко, чтобы тот привез ему именно такие. Я получил соответствующее задание. Однако, прежде чем его выполнить, решил прямо сказать Андрею Андреевичу, что негоже приличному человеку, а тем более Генеральному секретарю, носить такие галстуки, что это сразу выдает дурной вкус, вернее отсутствие всякого вкуса. Но все напрасно. Громыко настоял на своем. Кстати, ни в одном солидном магазине этих галстуков не оказалось. Пришлось ехать в дешевый район, и что-то я все же купил. Несколько штук Громыко одобрил. И Брежнев стал надевать это убожество, выходя в свет.

Конечно, западные журналисты не могли оставить этого без внимания. Вскоре в одной из американских газет появилась статья, автор которой, подвергая резкой критике политику Брежнева и лично Леонида Ильича, в качестве уничижительного штриха к характеристике нашего лидера упомянул его галстуки-прищепки. Для американца эта «прищепка» говорила о многом.

 

Охота пуще неволи

 

Как известно, при Хрущеве в верхах увлекались охотой. По мере роста авторитета Никиты Сергеевича в его окружении становилось все больше охотников. Примерно так же, как до сравнительно недавнего времени все заделывались заядлыми теннисистами. Особую популярность имела зимняя охота на лося и кабана. Эти виды охоты требовали наличия соответствующей теплой одежды. И вот в один из приездов в Нью-Йорк Громыко попросил меня помочь ему с приобретением теплого охотничьего белья. Я посмотрел каталоги и отправился в магазин «Эйберкромби и Фитч», который тогда был самым крупным местным центром охотничьих и спортивных товаров. Этажей в нем было этак восемь или девять. Когда я в него вошел, у меня буквально разбежались глаза. Каждый этаж имел свою специализацию по товарным группам. На нижнем продавались всевозможные настольные игры и тренажеры, а также были выставлены различные новинки. Впервые в жизни я увидел «видик». Он сильно отличался от современного внушительными габаритами. Однако тогда я смотрел на него как завороженный. Этажами выше продавали мужскую и дамскую спортивную одежду, а еще выше — оружие. В большом ассортименте были охотничьи ружья на любого зверя, от тушканчика до слона. Наконец я обнаружил этаж, на котором продавались теплые вещи, предназначенные для зимних видов спорта. Цены, конечно, кусались. Продавцы показали мне последнюю новинку — термальное многослойное нижнее белье, заменяющее чисто шерстяное. Это замечательное белье, легкое, удобное, ткань держит тепло и позволяет коже дышать. Но Громыко говорил мне о белье знаменитой фирмы «Егер», и я спросил продавца именно о нем. Тот улыбнулся и заявил, что это белье — «прошлый век», они такого уже не держат. Я взял проспект с полным описанием современного теплого белья, посмотрел на другие новинки, в частности куртки с подогревом, потом поднялся на несколько этажей и немного погулял по залу, где продавали оружие. Громыко говорил мне, что интересуется и этим. Там я тоже взял рекламные проспекты. Когда продавец узнал, что я из России, то сразу же показал мне нашу винтовку времен финской войны.

Короче говоря, я побывал в этом магазине на интересной экскурсии. Вернувшись, стал рассказывать Андрею Андреевичу. Термальное белье он с ходу отверг:

— Вот «егерское» белье — вещь, вот это я понимаю. А это все — мода, синтетика. Да еще за такие деньги!

Надо сказать, он вообще был решительным противником всего синтетического. Даже когда я приносил рубашки, в которые, для сохранения формы, был добавлен небольшой процент синтетики, он протестовал. Каждый раз ворчал: «Неужели нельзя найти чисто хлопчатобумажные?» Я его уверял, что все продавцы после подобных моих просьб смотрят на меня как на дикаря и что синтетика придает дополнительные положительные качества ткани и так далее. Он начинал спрашивать окружающих о том, так ли это, и только когда они в один голос поддерживали меня, с трудом соглашался.

Кстати, с гордостью замечу, что именно с моей подачи Громыко пристрастился к сорочкам с едва заметной полоской, отказавшись от традиционных чисто белых. Хотя для подарков продолжал требовать только «классику».

Привезенные мной проспекты охотничьих ружей и винтовок его всерьез заинтересовали. Признаться, я редко видел своего шефа таким увлеченным. Впечатление было настолько сильным, что он даже согласился поехать в магазин и взглянуть на оружие. На моей памяти такое случилось впервые.

В «Эйберкромби и Фитч» его, конечно, с почетом провели в отдел оружия. Нас сопровождал специалист. Громыко довольно долго рассматривал ружья и винтовки, вертел их в руках, прицеливался, пробовал затворы, интересовался ценами. Его заверили, что для него будет сделана скидка. Андрей Андреевич приглядел себе ружье и винтовку по приемлемой цене, но попросил их пока отложить. Только через несколько дней, разобравшись со своей наличностью и выкроив нужную сумму, он окончательно решился на покупку. Я отправился в магазин.

Так мой шеф стал обладателем охотничьего оружия, купленного в магазине, в который некогда захаживал сам Хемингуэй.

 

Вспоминаю в связи с оружейной темой, как во время визита в Англию Громыко прислали подарок от министра иностранных дел этой страны — из хорошей кожи прекрасно сделанный на английский манер футляр для охотничьего ружья. Все знали, что Громыко любит поохотиться. Заглянув в футляр, Андрей Андреевич первым делом спросил: «А что, самого ружья не было?» Такой вопрос мог задать только «наш человек». Ружье стоит немало, и его, конечно, подарить не могли. За рубежом вообще не принято делать столь дорогие подарки.

К сожалению, где-то в конце 70-х магазин «Эйберкромби и Фитч» постигла печальная участь. От своего друга, работавшего в нью-йоркском представительстве, я получил вырезку из «Нью-Йорк таймс» со статьей, в которой сообщалось, что архитектурно-торговый памятник Нью-Йорка, знаменитый «Эйберкромби и Фитч», в связи с банкротством закрывается.

Изменились времена, упал спрос на дорогие товары для спортивной охоты, в Америке более популярными стали другие виды отдыха.

Вот так социальные условия в США, да и не только там, влияют на судьбы некогда могущественных торговых гигантов. Этот процесс продолжался и в 90-е годы, когда я работал в Нью-Йорке. На моих глазах закрылся огромный универсальный магазин на Пятой авеню. Тоже обанкротился. Закрылась и сеть магазинов «Александерс», некогда любимых советскими командированными за дешевизну.

Словом, институт знаменитых нью-йоркских универмагов постепенно исчезает. Облик города становится все более непохожим на тот, который был во времена, когда я ездил по нему в поисках шляп, рубашек и галстуков для первых лиц нашего государства.

 

Словесная эквилибристика

 

Проблемы и трудновыполнимые задачи, постоянно ставившиеся Громыко передо мной и, конечно, не только передо мной, нередко дополнялись чисто лингвистическими ребусами и шарадами, которые необходимо было решить при переложении на английский его подчас усложненно-образны<