О хранении душевного ока от всего

Вредного для него

Спаситель мира сказал: светильник телу есть око. Све­тильником Спаситель наименовал словесную силу души чело­веческой, дух человека; телом наименовал Спаситель всю деятельность человека и качество его, образующееся и зависящее от этой деятельности. Значение, подобное приведенным сло­вам Спасителя, имеют и следующие слова Апостола: Сам же Бог мира да освятит вас совершенных во всем: и всесовершен ваш дух и душа и тело непорочно в пришествие Господа нашего Иисуса Христа да сохранится [1244]. Дух упомянут, вопервых, по той причине, что непорочность и совершенство души и тела находятся в полной зависимости от духа. Дух, или ело весная сила, есть высшая способность души человеческой, ко­торою она отличается от души животных, называемых по не имению этой способности бессловесными[1245]. Егда убо око твое просто будет, то есть когда словесная сила будет чужда смешения и общения с грехом и сатаною, тогда все тело твое светло будет, то есть деятельность твоя будет пра­вильною, а качеством твоим будет святость; егда же лукаво будет, и тело твое темно будет: блюди убо, еда свет, иже в тебе, тма есть [1246]. Блюди, чтоб твой дух, который есть твой естественный свет и источник света для твоей жизни, не сделался тьмою и источником тьмы. Это око делается лукавым от усвоения себе лжи. Последствием такого усвое­ния бывает неправильная деятельность, а качеством — состо­яние самообольщения и греховности. От приятия ложных мыс­лей ум растлевается, совесть теряет верность в своих указани­ях, все духовные ощущения сердца также заражаются неправильностию и греховностию. Человек делается непот­ребным, врагом своего спасения, убийцею души своей, вра­гом Божиим. Священное Писание, паче же Святой Дух, жи­вущий в Писании и глаголющий Писанием, изрекает против таких человеков следующее определение: Человецы растлен­ии умом, и неискусни в вере [1247], то есть человеки, растленные умом, вполне чужды веры. Человеку, растленному умом, ни­как невозможно быть причастником веры: у него место веры уже занято лжеименным разумом, и слово крестное служит для него предметом или соблазна, или насмешки, как видим это на современных Богочеловеку иудеях[1248]. Растление ума все­гда сопряжено с растлением прочих духовных свойств: поче­му растление ума и растление духа имеют тождественное зна­чение по своему последствию. Принятием лжеучения, или ложных мыслей о Боге, искажением откровенного Богом дог­матического и нравственного учения при посредстве лжеуче­ния совершается растление духа человеческого, и человек со-делывается сыном диавола[1249]; но и собеседованием и смешени­ем с помыслами, принадлежащими области сатанинской, без усвоения их себе, созерцанием мыслей и мечтаний, приноси­мых демонами, повреждается душевное око. Зрительная сила его утрачивает в некоторой степени, сообразно степени обще­ния с сатаною, свою правильность и чистоту. Преподобный Исихий Иерусалимский говорит: «Как мы вредим себе смотря на вредное чувственными глазами, так вредим себе смотря на вредное умом»[1250]. По этой причине должно обращать осо­бенное внимание на хранение душевного ока, и особенно за­ботиться о хранении душевного ока, чтоб оно не повредилось, чтоб болезненное состояние его не сделалось причиною на­шей душепогибели. В пример того, как испорченное душев­ное око действует вредно на наше спасение, приведем ниже­следующее, виденное нами на опыте: некоторые начитались романов, по ним настроили свой ум и сердце; впоследствии, пораженные какою-либо превратностию жизни, или по собственному внутреннему, проснувшемуся влечению, или даже по мановению милости Божией, эти люди захотели проводить жизнь благочестивую. Тогда-то обнаруживалось гибельное действие настроения, полученного предшествовавшим чтени­ем. Навык к наслаждению сладострастием постоянно отвле­кал их от чувства покаяния и вводил в самый подвиг наслаж­дение сладострастием, столь мерзостное пред Богом, соделывающее душу человека неприступною для Святого Духа, удобоприступною для сатаны, обителию его. С особенною ясностию это заметно на женском поле. Те женщины, кото­рые читали много романов, потом предались набожности и даже подвижничеству, наиболее хотят, чтоб их новая жизнь была также романом; они хотят быть по настроению души любовницами! Хотят: потому что воля, поврежденная непра­вильным употреблением ее, влечет их насильно к усвоившемуся сладострастию, а ум, ослабленный, помраченный, раз­вращенный, плененный мыслями, сообщенными чтением, не имеет ни силы, ни способности руководствовать волею и удер­живать ее от неправильного стремления. Напитанные чтени­ем романов весьма способны к самообольщению и к бесовской прелести, как стяжавшие вкус к наслаждению сладострасти­ем, которое может действовать не только грубым, но и самым утонченным образом, непонятным и неприметным для чело­века, еще не свергнувшего с себя ига страстей. — Некоторый инок, во время своей мирской жизни, не зная, какие благора­зумие и осмотрительность должны быть наблюдаемы при подвержении души впечатлениям, остающимся жить в ней, про­читал из пустого любопытства некоторые сочинения, состав­ленные против христианской веры. Когда он вступил в монастырь и возложил на себя разумный иноческий подвиг, полученные впечатления начали обнаруживать свое присут­ствие в душе помыслами сомнения, недоумении, хулы, дока­зывая тем, что душевное око засорилось общением с мыслями из области сатаны.

Святой апостол Павел сказал: храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас. Аще кто Божий храм растлит, рас­тлит сего Бог: храм 6о Божий свят есть, иже есте вы. Прославите убо Бога в телесех ваших и в душах ваших,яже суть Божия [1251] Хотя и тела наши суть храм Божий, но по преимуществу составляют собою храм Божий наша словесная сила, наш дух, наши ум и сердце. Под именем сердца разуме­ются все ощущения духа. Когда ум и сердце соделаются оби-телию Бога, а они-то первоначально и делаются Его обите­ли ю, тогда естественно делаются Его обителию и душа и тело, как вполне зависящие от ума и сердца. Растлевается храм Божий, когда тело впадает в чувственный блуд; растлевается храм Божий, когда ум и сердце вступят в прелюбодейное общение с сатаною принадлежащими ему мыслями и ощуще­ниями. Слова растлит того Бог значат, что Бог отступит от человека, растлившего в себе храм Божий, соделавшего себя не способным для жительства в себе Бога. Последствия тако­го отступления известны: смерть души, начинающаяся во вре­мени, и погребение в темницах ада в вечности. Растлевается дух человека, поражается слепотою и мраком, как мы уже сказали, принятием лжеучения, учения, исходящего от мира и сатаны, учения, противного откровенному Божественному учению, учению Христову, учению Вселенской и Восточной Церкви. Лжеучением признаются следующие учения: учение, отвергающее бытие Бога, или атеизм; учение, отвергающее Христа и христианство, признающее бытие Бога, но отвер­гающее все отношения между Богом и человеками, или де­изм; учения, не отвергающие прямо христианства, но искажа­ющие Богооткровенное учение произвольным, человеческим, богохульным учением, которым уничтожается сущность хри­стианства, каковы все ереси; учения, не отвергающие прямо христианства, но отвергающие дела веры или нравственное евангельское и церковное предание, приемлющие деятельность языческую, этим умерщвляющие веру и уничтожающие сущ­ность христианства. Таков наиболее и современный прогресс, или преуспеяние в безнравственности и в совершенном неве­дении христианства, а следовательно, в совершенном удале­нии и отчуждении от Бога. Не растлевается окончательно храм Божий, но оскверняется, не поражается око душевною слепотою, но повреждается, приемлет более или менее значи­тельную язву, когда инок прочитает безнравственную или еретическую книгу, посетит безнравственное или неблагочес­тивое общество, подвергнет себя влиянию греховных соблаз­нов, когда побеседует с греховными помыслами и усладится ими, когда дозволит себе увлечение каким-либо обычаем мира, каковы все мирские игры и увеселения. Если же инок укос-нит во всем этом и оправдает свое увлечение, вместо того чтоб сознаться и раскаяться в нем, то впадает в величайшее душев­ное бедствие. Он повреждает самое начало своего существа — словесную силу, свой дух, свои ум и сердце. Надо хранить душевное око, и хранить. Все, что ни сделаем вне евангельс­кого учения и законоположения, непременно произведет на нас вредное впечатление. Каждое дело, слово и помышление, как благое, так и злое, непременно кладет на нас соответству­ющую себе печать. Надо это знать и знать.

Глава 50 О покаянии и плаче

Начиная предлагать возлюбленным братиям наши убогие советы, мы сказали, что монашество есть не что иное, как обязательство с точностию исполнять евангельские заповеди, что монашеская жизнь есть не что иное, как жизнь по еван­гельским заповедям, где бы она ни проводилась, среди ли многолюдства, или в глубочайшей пустыне. Наше уединение в Боге. В Боге нашем могут найти ум и сердце наши то на­дежное и тихое пристанище, на которое не действуют ни вол­ны, ни ветры житейского моря. Без этого мир, враждебный Богу, будет сопутствовать нам в глушь лесов, в ущелия гор и в пещеры: там соделает нас своими служителями. Житель­ство иноческое, не основанное на евангельских заповедях, подобно зданию без основания: разрушится оно. Жительство иноческое, не одушевленное евангельскими заповедями, подобно телу без души: воссмердит оно смрадом фарисейства, и воссмердит тем более, чем более будет облечено по наружно­сти в телесный подвиг или притворится имеющим этот под­виг. Разумный читатель найдет подтверждение этой истины во всех доселе изложенных советах наших.

Оканчивая эти убогие советы, мы признаем себя обязан­ными изложить пред возлюбленнейшими братиями важней­шее духовное делание, долженствующее обымать собою всю жизнь инока, долженствующее быть душою его жительства, душою его душевного и телесного подвига. Внимательно про­читавший предшествовавшие советы, конечно, усмотрел из них это делание; но мы считаем долгом нашим возвестить о нем отдельно и по возможности подробно. Жизнь инока есть не что иное, как деятельное и непрестанное покаяние. Нам непременно нужно погрузиться всецело в покаяние, если же­лаем не тщетно и не в осуждение себе носить имя и звание иноческие. Тогда только инок шествует правильно, когда он преисполнен и руководим чувством покаяния. Когда чувство покаяния отступит от его сердца, то это служит верным при­знаком, что инок увлечен ложными мыслями, внушенными сатаною или возникшими из падшего естества. Постоянное отсутствие покаяния служит признаком вполне неправильно­го настроения. Рукотворенный храм Божий при всяком мо-литвословии окуривается фимиамом: по этой причине воздух в храме постоянно преисполнен газами, исходящими от сожигаемого фимиама; самые облачения и другие принадлежности пропитываются благовонным запахом; по необходимости ды­шат им все приходящие в храм для молитвы и служения. Так и нерукотворенный Божий храм, созданный и воссозданный Богом, христианин, в особенности же инок, должен быть по­стоянно преисполнен чувством покаяния. Чувство покаяния должно возбуждаться при каждой молитве инока: оно долж­но сопутствовать, содействовать ей, окрылять ее, возносить ее к Богу; иначе она не возможет подняться от земли и истор­гнуться из рассеянности. Чувством покаяния должно быть проникнуто все поведение инока и самое исполнение им евангельских заповедей. Он должен исполнять их как долж­ник, как раб неключимый[1252], должен вносить их в сокровищ­ницу Небесного Царя как ничтожную уплату своего неоплатимого долга, могущего быть уплаченным единственно милостию Царя Небесного. Сказал преподобный Марк Подвижник: «Те, которые не вменили себя должниками всякой заповеди Христовой, чтут Закон Божий телесно, не понимая ни того, что говорят, ни того, на чем основываются»[1253]. От падшего духа человеческого принимается Богом только одна жертва: покаяние. Прочие чувствования, самый усиленный подвиг, который можно назвать всесожжением, отвергнуты, как осквер­ненные грехом и нуждающиеся, прежде принесения в жертву, в очищении покаянием. Одну эту жертву падшего человека не уничижает Господь отвержением ее[1254]. Когда же посредством покаяния обновится Сион, и созиждутся стены нашего духов­ного Иерусалима, тогда со дерзновением на олтаре сердечном принесутся жертвы правды — наши чувствования, обновлен­ные Божиею благодатию; тогда человек соделается способ­ным и к Богоугодному всесожжению[1255]. Священномученик Са­док сказал: «Кто духовен, тот с радостию, желанием и вели­кою любовию ожидает мученической смерти, и не боится ее, будучи готов; плотскому же человеку страшен час смертный»[1256]. Покаяние есть евангельская заповедь. Непосредственным последствием покаяния, по указанию Евангелия, должно быть наше вступление в Небесное Царство; и потому — все про­странство времени от нашего усвоения Христу до вступления в вечность, или вся наша земная жизнь, должны составлять собою поприще покаяния. Очевидно, что Царство Небесное делается неотъемлемою собственностию покаявшихся. Пер­вая проповедь и заповедь, произнесенная вочеловечившимся Богом падшему человечеству, которое Он пришел спасти, была о покаянии: начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближися 6оЦарство Небесное [1257]. По воскресении Своем, пред вознесением на небо, Господь отверз Апостолам ум, и они уразумели Писания. Тогда Он сказал им, что, со­гласно с Писаниями, долженствовало Христу пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день, и проповедатися во имя Его покаянию и отпущению грехов во всех языцех, наченше от Иерусалима [1258]. Для уверования во Христа и для принятия христианства нужны сознание своей греховности и покаяние; для пребывания в христианстве нужны зрение сво­их грехов, сознание, исповедание их и покаяние. Когда расположившиеся к вере иудеи спросили святого апостола Петра, что им делать, то он отвечал: покайтеся, и да крес­тится кийждо вас во имя Иисуса Христа во оставление грехов [1259]. Также и апостол Павел повсюду проповедал еже к Богу покаяние и веру яже в Господа нашего Иисуса Хрис­та [1260]. Невозможно, пребывая в грехах и любя грех, усвоиться Христу: всяк бо делаяй злая ненавидит света и не прихо­дит к свету, да не обличатся дела его, яко лукава суть [1261]. Кое бо причастие правде к беззаконию? или кое общение свету ко тле? Кое же согласие Христови с велиаром? [1262]. Чтоб приступить ко Христу и вступить в единение с Ним посредством Святого Крещения, необходимо прежде пока­яться. И по Святом Крещении нам предоставлена свобода или пребывать в единении с Господом, или нарушать это еди­нение общением со грехом. Мало этого! в падшем естестве нашем не уничтожено Святым Крещением свойство рождать из себя смешанные зло с добром, чтоб наше произволение постоянно искушалось, чтоб избрание нами Божественного добра и предпочтение его злу и своему поврежденному добру было свободным, положительно доказанным подчинением всем скорбям пути крестного. Святым Крещением изглаждается первородный грех и грехи, содеянные до крещения, отнима­ется у греха насильственная власть над нами, которую он имел до нашего возрождения, даруется благодать Святого Духа, которою мы соединяемся с Богом во Христе и получа­ем силу низлагать и побеждать грех. По той причине, что мы не избавлены от борьбы с грехом, не можем во время всей земной жизни нашей быть вполне свободными от согреше­ний, и самый праведник седмерицею (то есть часто) падет, и возстанет покаянием[1263], говорит Писание. Он падает по немо­щи и ограниченности своим, не всегда усматривая грех, тонко и неприметно возникающий из падшего естества, тонко и не приметно приносимый и влагаемый падшими духами: покая­ние соделывается его неотъемлемым достоянием, его постоян­ным оружием, его неоцененным сокровищем. Праведник под­держивает покаянием свое общение со Христом; он врачуется покаянием от язв, наносимых грехом. Аще речем, говорит святой Иоанн Богослов, яко греха не имамы, себе прельща­ем, и истины несть в нас. Аще исповедаем грехи наша, верен есть и праведен, да оставит нам грехи наша и очис­тит нас от всякия неправды. Аще речем, яко не согреши-хом, лжа творим Его, и слово Его несть в нас [1264]. Это говоритБогослов о грехах невольных от немощи и ограниченности, о грехах маловажных, которых не могут избежать и святые; но о произвольной греховной жизни он говорит нижеследующее: всяк, иже в Нем (в Господе Иисусе Христе) пребывает, не согрешает: всяк согрешаяй не виде Его, ни позна Его. Чадца, никтоже да льстит вас: творяй правду праведник есть, якоже Он праведен есть. Творяй грех от диавола есть: яко исперва диавол согрешает. Сего ради явился Сын Божий, да разрушит дела диавола. Всяк рожденный от Бога греха не творит (то есть не проводит греховной жизни, не впадает в грехи смертные и в грехи произвольные), яко семя Его в нем пребывает: и не может согрешати, яко от Бога рож­ден есть. Сего ради явлена суть чада Божия и чада диаво­ла [1265]. Чада Божий проводят жизнь по евангельским заповедям и приносят покаяние в поползновениях своих. Если случится служителю Божию по какому-нибудь несчастному случаю впасть в смертный грех, он исцеляется от язвы греховной покаянием и исповедию, и потому не престает быть чадом Божиим. Проводящие греховную жизнь произвольно, по любви к ней, охотно впадающие во всякий грех, какой бы им не представился, признающие наслаждением жизнию блуд в раз­личных его видах и всякое другое преступление евангельских заповедей, суть чада диавола, хотя бы и именовались христи­анами, хотя бы участвовали в некоторых церковных молитвословиях и обрядах, хотя бы прибегали к Таинствам, им в наругание, себе в осуждение.

Таково отношение покаяния к каждому христианину. Тем более оно составляет сущность иноческого жительства. Всту­пление в это жительство есть сознание своей греховности, а самое жительство есть ничем не прерывающееся поприще по­каяния. Вступающий в иночество и желающий произнести пред Богом обеты иноческие, пред началом этого священного обряда, излагает следующим образом исповедание своего сер­дечного залога: «Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие (любовь сердца неправильно рассеяв и рас­точив по пристрастиям), на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце, Тебе бо, Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою»[1266]. Величайшие святые Отцы признавали пока­яние своим единственным деланием. Вдавшись в это делание, они более и более распространяли его для себя, потому что покаяние не только очищает грехи, но изощряет зрение чело­века на самого себя. Когда некоторые греховные пятна очис­тятся покаянием с ризы душевной, тогда внезапно открывает­ся на ней существование других пятен, менее грубых, не ме­нее важных, остававшихся доселе непримеченными по причине тупости зрения. Наконец, покаяние возводит делателя своего к обширнейшим духовным видениям: раскрывает пред ним его собственное падение и падение всего человечества, его страдание и страдание всего человечества под игом миродержца, дивное дело искупления и прочие тайны, с которыми да ознакомит читателя самый опыт; слово недостаточно к поведанию их. Преподобный Арсений Великий имел постоянным занятием своим покаяние и соединенный с ним, выражающий его, плач; платок был всегда на коленях Арсения, и непрес­танно на этот платок падали слезы в то время как Преподоб­ный, занимая руки рукоделием, занимал ум молитвою покая­ния[1267]. Преподобный Сисой Великий просил у Ангелов, при­шедших разлучить душу его с телом и вознести ее на небо, чтоб они оставили ее в теле и дали время на покаяние, а ученикам своим, свидетельствовавшим о его совершенстве, сказал, что он не знает о себе, положил ли он начало покая­ния — столько высокое понятие имел он о покаянии! столько высокое значение давал он ему! Очевидно, что Преподобный назвал здесь всю монашескую жизнь покаянием, и сказав, что не начинал еще покаяния, этим выразил смиренное мнение свое о монашеской жизни своей. Стяжавшие истинное, ду­ховное понятие о покаянии совокупляют в нем все свои под­виги и признают потерянным для себя тот день, в который они не плакали о себе, хотя бы они в этот день совершили какие другие добрые дела[1268]. Нет сомнения, что преподобный Сисой был погружен в делание покаяния и плача: между свойствами этого делания находится и то, что оно не может насытить делателя, но чем больше насыщает его, тем большее возбуждает желание к себе, доставляя боголюбезную чистоту и вместе производя жажду чистоты еще более совершенной. Очищенные плачем продолжают признавать себя нечистыми. Мы уже упомянули совет, данный преподобным Сисоем бра­ту, просившему у него душеспасительного совета. «Если хо­чешь угодить Богу, — сказал Великий, — исступи мира, от­ступи от земли, оставь тварь, приступи ко Творцу, совокупи себя Богу молитвою и плачем, и найдешь покой в этом и будущем веке». Другому брату он сказал: «Пребывай в келлии твоей с трезвением, представь себя Богу со многими слезами и в сокрушении сердца, и обретешь покой». Очевидно, что святой давал братии советы из своей святой опытности. Первому он посоветовал оставить все мирское и все зем­ное, то есть все пристрастия, а второму посоветовал постоян­ное пребывание в келлии, потому что при пристрастиях и при частых праздных выходах из келлии такое покаяние и молит венный плач невозможны. Надо, чтоб сердце отрешилось от всего и ничем не развлекалось; тогда только оно может восплакать пред Богом и погрузиться в плач, как в бездну, как в жизнь. Когда брат спросил Пимена Великого о том, как должно пребывать в келлии (разумно) безмолвствующему, Вели кий отвечал: «Подобно человеку, погрязнувшему в смрадной тине по выю (шею), с бременем на вые, и вопиющему к Богу: "Помилуй меня"». В этих словах все иноческие подвиги сово­куплены в плач и молитву покаяния. Другому брату, вопро­сившему о том, какое ему иметь делание, этот же Преподобный сказал: «Когда нам придет время предстать Богу, тогда что нас озаботит?» Брат отвечал: «Грехи наши». — Пимен: «Итак, взойдем в наши хижины и, уединившись в них, воспомянем (с покаянием) о грехах наших, и Господь услышит нас». Другой брат спросил того же старца: «Какое ему иметь делание?» Старец сказал: «Когда Авраам взошел в обетован­ную землю, то купил себе гроб, и с гроба начал владение ею». Брат спросил: «Какое значение имеет гроб?» Пимен отвечал: «Это — место плача и рыдания». Опять брат спросил того же святого: «Что мне делать с грехами моими?» Великий Пимен отвечал: «Желающий избавиться от грехов избавляется от них плачем, и желающий сохранить себя от стяжания их пла­чем сохраняет себя. Это — путь покаяния, преданный нам Писанием и Отцами, которые сказали: плачьте, потому что другого пути (ко спасению), кроме плача, нет». — «Плач су­губ, — говаривал Пимен Великий, — делает и хранит». Од­нажды Пимен шел с аввою Анувом в окрестностях Диолка; там они увидели на гробе женщину, биющуюся и горько пла­чущую. Они остановились и прислушивались к ней. Когда же несколько отошли, то повстречался им один из тамошних жителей, и спросил его авва Пимен: «Что случилось с этою женщиною? отчего она так горько плачет?» — Тот сказал ему: «У нее умерли муж, сын и брат». Тогда авва Пимен, обратясь к авве Ануву, сказал ему: «Говорю тебе: если чело­век не умертвит всех плотских похотений и не стяжет подоб­ного плача, то не может быть монахом: ибо все жительство монаха состоит в плаче». — Возвестили Пимену Великому о кончине Арсения Великого; он, прослезясь, сказал: «Блажен, авва Арсений! ты плакал о себе в этой жизни. Не опла­кивающий себя здесь будет плакать вечно. Невозможно не плакать: или произвольно здесь, или невольно там, в муках»[1269]. Некоторые, не занимаясь или занимаясь очень мало ду­шевным деланием, а упражняясь в одном телесном, не без примеси фарисейства — одно телесное делание не может обой­тись без фарисейства, — нисколько не чувствуют жала сове­сти и обличений ее в греховности, по этой причине признают такое состояние своего спокойствия достойным одобрения. В Мнении своем они поддерживаются и утверждаются многими явными добрыми делами своими и похвалою человеческою. На этом основании они считают такое состояние спокой­ствия прямым последствием деятельности богоугодной, жизни добродетельной, безукоризненной. Спокойствие обращает­ся по временам в безотчетную радость: они не останавлива­ются признавать эту радость благодатною. Горестное само­обольщение! душепагубное ослепление! Самообольщение ос­новано здесь на самомнении, а самомнение есть повреждение душевного ока, родившееся от неправильной деятельности и рождающее еще более неправильную деятельность. Возлюб­ленный брат, спокойствие, которым ты уверяешься в вернос­ти пути твоего, есть не что иное, как несознание и неощуще­ние своей греховности, происшедшее и происходящее от не­радивой жизни, а радость, которая по временам рождается в тебе по причине наружного преуспеяния человеческих по­хвал, отнюдь не есть радость духовная и святая: она — плод самомнения, самодовольства и тщеславия. Такое состояние мнимого спокойствия святые Отцы называют нечувствием, умерщвлением души, смертию ума прежде смерти тела[1270]. Не­чувствие, или умерщвление души, состоит в отъятии и от­ступлении чувств покаяния и плача от нашего духа, в отступ­лении спасительного болезнования, называемого сокрушени­ем, от нашего сердца. Безболезненность сердца, или мнимое спокойствие, есть верный признак неправильности образа мыслей, неправильности подвига, самообольщения. «Какое бы высокое жительство ни проходили мы, — сказал святой Иоанн Лествичник, — но если не стяжали болезнующего сер­дца, то это жительство — ложно (притворно) и тщетно»[1271]. Безболезненность происходит от невнимательной жизни, от безвременных выходов из келлии, от безвременных бесед, шуток, смехословия, празднословия и многословия, от насы­щения и пресыщения, от пристрастий, от принятия и усвое­ния тщеславных помыслов, от высокоумия и гордости[1272]. «Если не имеешь умиления, — сказали Отцы, — то знай, что име­ешь тщеславие; оно-то и попускает душе придти в умиле­ние»[1273]. Путь к достижению умиления есть внимательная жизнь.

«Начало покаяния происходит от страха Божия и внимания, как говорит святой мученик Вонифатий: страх Божий отец есть внимания, а внимание матерь внутреннего покоя, той же рождает совесть, которая сие творит, да душа, якоже в неко­ей воде чистой и невозмущенной, свою зрит некрасоту, и тако рождаются начатки и корения покаяния»[1274]. Внимательная и правильная жизнь по евангельским заповедям хотя и служит начальною причиною покаяния, но дотоле признается неосе-ненною Божественною благодатию и бесплодною, доколе из нее не прозябнут сердечное сокрушение, умиление, плач, сле­зы, из чего всего составляется истинное иноческое покаяние. Для подтвержения этого важнейшего опытного учения приве­дем свидетельства святых Отцов. Святой Иоанн Лествичник говорит: «Исшедший из мира с тою целию, чтоб уничтожить бремя грехов своих, да подражает сидящему при гробах вне города, и да не престанет от теплых и горячих слез и безглас­ных сердечных рыданий, доколе он не увидит, что к нему пришел Иисус, отвалил камень ожесточения от сердца, разре­шил ум наш — этого Лазаря — от уз, и повелел слугам Своим Ангелам: разрешите его от страстей, и оставите ити [1275] кблаженному бесстрастию. Если же сего не будет, то нет ника­кой пользы (от исшествия из мира)»[1276]. Святой Исаак Сирский: «Вопрос. В чем заключаются достоверные приметы и знамения, от которых и при посредстве ощущения которых подвижник может понять, что он начал зреть в себе, в душе своей, сокровенный плод? — Ответ: Когда он сподобится благодати многих слез, проливаемых без понуждения. Слезы положены для ума, как некий предел между телесным и ду­ховным, между состоянием страстным и чистотою. Доколе не примет кто этого дарования, дотоле дела подвига его еще находятся во внешнем человеке, и он еще нисколько не ощу­тил таинственных действий духовного человека. Когда же он начнет оставлять телесное нынешнего века и окажется пере­ступившим предел и вошедшим во внутренность того, что таится во внутренности естества, тогда немедленно достигает этой благодати слез. Слезы начинаются с первой обители со­кровенного жительства и возводят подвижника в совершен­ство любви Божией. Сколько преуспевает он в этом жительстве, столько богатеет слезами, доколе, от многого пребыва­ния в них, не начнет пить их и при употреблении пищи своей и пития своего. И это есть верный признак, что ум исшел из мира сего и ощутил тот мир, духовный. Насколько человек приближается к миру сему (вещественному) умом своим, настолько умаляются эти слезы. Когда же ум совершенно погрузится в сей мир, тогда совершенно лишается этих слез. Это служит признаком, что человек погребен в страстях»[1277]. — Святой Симеон Новый Богослов: «Прежде плача и слез ник­то да не прельщает нас тщетными словами, ниже мы сами да прельщаем себя: нет в нас покаяния, нет истинного раская­ния, нет страха Божия в сердцах наших; мы не зазрели себя: душа наша не пришла в соощущение будущего Суда и вечных мук. Если 6 мы зазрели себя, если 6 это стяжали и этого достигли, то немедленно произвели бы и слезы. Без них ни­когда не возможет ни жестокосердие наше умягчиться, ни душа наша стяжать духовное смирение; мы не можем быть смиренными. Не соделавшийся таким, не может соединиться со Святым Духом; не соединившийся Ему, не может придти в видение и разум Божий, и не достоин таинственно научиться добродетели смирения»[1278]. — Внимательная жизнь приводит к умилению, а умилением, в особенности когда оно начнет со­провождаться слезами, доставляется сугубое, благодатное внимание. Плач и слезы — дар Божий: и потому, при внима­тельной жизни, испрашивай этот дар прилежною молитвою. Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам... Отец ваш Небесный даст духовные блага просящим у Него [1279], даст дверь и ключ ко всем духовным благам — плач и слезы. «Я, — говорит святой Иоанн Лествичник, — прихожу в удивление, рассматривая самое то каче­ство умиления: каким образом называемые плач и печаль со­держат внутри себя радость и веселие, как соты мед! Чему из этого мы научаемся? — Что такое умиление есть собственно дар Божий»[1280].

Святой Симеон Новый Богослов весьма основательно ска­зал, что начальная причина плача и слез есть наше произволение[1281]. От нас зависит оставить рассеянность, оставить ски­тание по братским келлиям и по знакомым вне монастыря, оставить шутки, празднословие и многословие, положить на­чало внимательной жизни в молитве и чтении Слова Божия, при воздержании чрева от излишеств и сластей. От такой внимательной жизни непременно прозябнут умиление и плач, особливо когда прилежными молитвами мы умолим Бога о даровании нам этого спасительного дара. Получив дар, надо хранить его как бесценное сокровище. Точно! он — бесцен­ное духовное сокровище и богатство. Он, и будучи приобре­тен, легко может быть потерян, если мы предадимся рассеян­ности, развлечению, служению нашим пристрастиям и прихо­тям, человекоугодию, миролюбию, чревоугодию, пересудам, злоречию, даже многословию. Неприметным образом от со­стояния умиления мы можем перейти в состояние нечувствия. Так важно состояние нечувствия для невидимого врага наше­го, что он всячески старается удержать нас в нем и укрепить, не возмущая ни другими страстями, ни искушениями извне: потому что самомнение и самодовольство, которыми обыкно­венно сопутствуется нечувствие, самообольщение и гордость, которые обыкновенно бывают последствиями укоренившего­ся нечувствия, достаточны для отьятия всех духовных пло­дов, для погибели. Нечувствие тем страшно, что обладаемый им не понимает своего бедственного состояния: он обольщен и ослеплен самомнением и самодовольством.

«Умиление, — говорит преподобный Симеон Новый Бого­слов, — есть плод делания заповедей и причина всех духов­ных плодов. Оно — творец и содетель всех добродетелей, о чем свидетельствует все Боговдохновенное Писание. И пото­му желающий отсечь страсти и стяжать добродетели должен, прежде всех добродетелей и со всеми добродетелями, при­лежно взыскивать умиление. Без него он никогда не увидит Души своей чистою; если же он не стяжет души своей чистой, то никак не стяжет тела чистого. Оскверненная риза не мо­жет быть вымыта без воды: и без слез невозможно душе омыть­ся и очиститься от скверн и нечистот. Не будем представлять извинений душевредных и суетных, правильнее же, вполне ложных, служащих причиною душепогибели, но вседушно взыщем царицу добродетелей. Кто ищет ее от всей души, тот находит ее; правильнее же, она приходит и находит взыскав­шего ее с болезнию, и, если он имеет сердце более жестокое, чем медь, чем железо, чем камень, соделывает его своим при­ходом мягче всякого воска. Она есть Божественный огнь, разрушающий горы и камни, все углаждающий и претворяю­щий, изменяющий в вертограды (сады) те души, которые при­мут ее. Она соделывается в недре этих душ источником, исто­чающим воду жизни. Вода эта непрестанно, как бы из какого водоема (бассейна), нисходит на ближние и дальние (места сада), и преисполняет души, приемлющие Слово с верою. Во-первых, она измывает причастников своих от скверн; потом отмывает страсти, оттирает их, как струпы, которыми покры­ваются раны, и отвергает их, — говорю, отвергает лукавство, зависть, тщеславие и все другие за этими следующие. Не только делает это, но и как некий пламень, обходящий всюду, мало помалу истребляет их, пожигая и попаляя их ежечасно, как терния. Сперва она возбуждает в нас желание совершенных свободы и очищения от страстей, потом желание Богом отло женных и уготованных благ любящим Его. Все же это соделывает Божественный огнь умиления при содействии слез, правильнее же, слезами. Без слез, как мы сказали, ни одно из этих благ никогда не было и не будет ни в нас, ни в ком другом. Невозможно найти в Божественном Писании, чтоб кто когда из человеков, без слез и всегдашнего умиления, очистился или соделался святым, или приял Святого Духа, или узрел Бога, или ощутил Его вселившемся внутри себя, или приял Его жителем в сердце свое. Ничего этого не могло совершиться, когда не предшествовало покаяние и умиление, когда слезы, изливаясь как из источника и постоянно навод няя очи, не вымыли душевной храмины и самой души, оро­шая и прохлаждая душу, объемлемую и воспаляемую неприступным огнем. Говорящие, что невозможно проливать слез и плакать каждую ночь, каждый день, свидетельствуют о себе, что они чужды всякой добродетели. Если наши святые Отцы произнесли такое определение: хотящий отсечь страсти пла­чем отсекает их, и хотящий стяжать добродетели плачем стяжавает их, — то из сего явствует, что не плачущий ежедневно ни страстей не отсекает, ни добродетелей не совершает, хотя и думает, обманываемый самомнением, совершать их. Что пользы, скажи мне, в орудиях какого-либо художества, когда нет художника, который бы знал дать должное употребление и орудию и веществу? Какая польза от садовника, если он возделает весь сад, насадит и насеет в нем всякого рода расте­ний, а не прольется свыше дождь на сад, и он не будет напоен водою? Конечно, никакой пользы. Так и тот, кто совершает другие добродетели и трудится в них, не получит никакой пользы без этой святой и блаженной владычицы и совершительницы всех добродетелей. Как царь без подведомственно­го ему войска бессилен и всеми удобно побеждается, и даже не признается царем, но обыкновенным человеком, так, на­оборот, многочисленное войско, без царя и военачальника их, удобно расстроивается и истребляется врагами. Таково и отно­шение между плачем и прочими добродетелями. Под подобием войска разумей собрание всех добродетелей новоначального; под подобием царя и военачальника — блаженное рыдание и плач, которыми все войско устроивается в порядок, воодушев­ляется, поощряется, укрепляется, научается действовать ору­жием сообразно времени, обстоятельствам, врагам... П