Древнейшая теория звукосимволизма: диалог

■ Платона «Кратил» ( IV в. до н.э.). Пытливые умы

давно заметили эспрессивно-изобразительные свойства звуков речи. На этой основе возникали теории о природной (закономерной, неслучайной) связи звука и значения в языке. Постулируемая в таких концепциях семантичность звуков называется звуковым сим­ волизмом, фоносимволизмом, фонетическим значением, натураль­ным значением, примарной (т.е. первичной) мотивированностью языкового знака.

1 Терминологически звуки и буквы у Платона не различались.

Первая в европейской традиции теория звукового символизма сложилась 2500 лет назад, в русле древнейшей семиотической дискуссии о природе имен (см. в п. 8 о теории «фюсей» и «тесей» и о ономатотете, 'законодателе имен'). Она изложена у Платона в диалоге «Кратил» (IV в. до н.э.). Сократ, мудрейший из участни­ков «Диалога», рассуждает о мотивах выбора звуков/букв¹ при «ус­тановлении имен».

Буква Р (ро) «тому, кто устанавливал имена, показалась прекрасным орудием движения в смысле уподобления порыву... А буквой I (йота) он воспользовался для всего тонкого, что может легче всего пройти че­рез все... Заметив, что язык больше всего скользит на А (ламбде), он в целях уподобления дал имя [с этим звуком] гладкому и самому [слову] «скользить»... А (альфу) же он уделил для большого и Н(эту) [греческая буква для е долгого] для длины, потому что это буквы большие. Нуждаясь в звуке О (омикрон) для круглого, он его преимущественно влил в это имя» (Античные теории 1936, 50 — 51).

Л О О семантичности звука в поэзии. В семантичность PVi звука верят поэты и те, кто любят поэзию. В поэтиче­ском тексте выразительность звука достигает предела — не только в звукописи (ср. «кваканье лягушек» в басне А. Сумарокова: О как, о как нам к вам, боги, не гласить!), но и в разного рода анаграммах, аллитерациях (вокалических и консонантных), поэтических этимо-логияхК

Ср. действенность поэтической этимологии в стихотворении М. Цве­таевой «Минута» (1923), где слово минута, стоящее рядом со словами минущая, мерящая, мающая, медлящая, мелящая, милостыня, благодаря на­чальному созвучию семантически как бы вбирает в себя негативные смыс­лы окружающих слов (из которых на самом деле этимологически ни одно не является родственным по отношению к слову минута):

Минута: минущая: минешь! Так мимо же, и страсть и друг!

Минута: мающая! Мнимость Вскачь — медлящая! В прах и хлам Нас мелящая! Ты, что минешь: Минута: милостыня псам!

Ср. также у А. Вознесенского в «Портрете Плисецкой» (о имени Пли­ сецкая): В ее имени слышится плеск аплодисментов. Она рифмуется с пла­ кучими лиственницами, с персидской сиренью, Елисейскими полями, с Прише­ ствием. И далее: Балет рифмуется с полетом.

В поэтическом тексте созвучия — это всегда звуковой курсив, т.е. средство выделения, подчеркивания, эмфазы. Особенно вели­ка роль созвучий в конце строк — рифм. Вот как ее чувствуют поэты: и дикая возникла связь слов при фосфорической вспышке риф­ мы (В. Аксёнов. Поиски жанра). А Белла Ахмадулина, говоря о рифме

¹ Поэтическая этимология — термин Г. О. Винокура (то же, что парономазия, паронимическая аттракция, или анноминация), обозначает сближение в поэти­ческом тексте паронимов, которые вдруг оказываются как бы родственными и семантически близкими словами.

154 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

 

Вознесенского, сравнивала рифму с венчаньем слов: За ним есть страшный грех: венчать гараж с геранью.

Французский поэт-символист Артюр Рембо (1854—1891) в со­нете «Гласные» выразил свое ощущение цвета от звуков, при­чем звуков «самих по себе», вне конкретных слов:

А — черно, Е — бело, У — зеленое, И — ярко-красное, О — небесного цвета! Вот так, что ни день, что ни час, Ваши скрытые свойства беру я на цвет и на глаз, Вас на цвет и на запах я пробую, гласные!

(Пер. Л.Мартынова)

В следующих строках поэт ставит в соответствие каждому звуку более сложный, чем цвет, образ. Вот каким предстает «черное А» (в более близком к подлиннику переводе Ю.С.Степанова): А — бархатный корсет кишащих насекомых На куче нечистот, А — глубина и тень.

(Степанов 1984, 347). При всем импрессионизме «синестезии» Рембо¹, его поиски «кросс-семиотических» связей между звуком, цветом, запахом и затем миром более сложных впечатлений и чувств были характер­ны для символистов и европейской культуры, связанной с сим­волизмом. Ср. новаторское соединение цвета и музыки в «Проме­тее (Поэме огня)» А.Н.Скрябина (1910), где цвет и свет не про­сто «аккомпанировали» звуку, но ощущались композитором как «часть» содержания — в такой мере, что он включил в партитуру симфонической поэмы специальные ремарки, определявшие «партию» света.

44

«Заумь» и «самовитое слово» русских футуристов. Рядом с поэтами, искавшими первоисточники смысла в звуках «самих по себе», в «слове как таковом», развива­лись филологические поиски и объяснения содержательности звука. Иногда поэт и теоретик соединялись в одном лице, например, в манифестах русских футуристов или в работах Р.О.Якобсона, ко-горый в 1910-х гг. под псевдонимом Алягров писал футуристиче-жие стихи и всегда был близок русскому, а затем и чешскому тоэтическому авангарду.

Стремясь вникнуть в звуковую материю поэзии, футуристы включали в свои стихи звукосочетания и «небывалые» слова, ли-

¹ Ср. новую интерпретацию его «цветного сонета» (см.: Соколова 1998); по [нению автора, цветовые ассоциации сонета соотносятся не с французскими пасными, а с буквами греческого алфавита; ассоциации Рембо навеяны его опытками «ясновидения», а также знакомством с алхимической символикой вета.

шенные значения, чтобы ощутить звук «как таковой», «без под­сказки» общепринятой семантики (ср. знаменитое трехстишие Алексея Крученых Дыр бур щил.., целиком состоявшее из дико­винных слогов, или, что сейчас (но не в 1912 г.) кажется более обычным, диковинные слова в окружении узуальной лексики, как в Бобэоби пелись губы, / Вээдми пелись взоры... Велимира Хлеб­никова). Впрочем, легко видеть, что заумь развивает и усиливает принцип «поэтической этимологии» (воображенную поэтом бли­зость слов, как, например, минута, минущая, мимо, мнимость и т.п.; см. п. 43). Заумь — это как сгущенная «поэтическая этимология». Содержание и образность в заумной лирике анаграмматичны: они даны в фонетических и графических намеках на узуальные слова.

Близкие по цели и сути поиски увлекали и художников-авангарди­стов. Василий Кандинский (1866 — 1944), один из соавторов первого ма­нифеста русских кубофутуристов — «Пощечины общественному вкусу» (1912), — годом раньше создал первое в мире произведение абстрактной живописи («Абстрактную акварель») и написал книгу «О духовном в искусстве», в которой доказывал необходимость понять первоэлементы языка живописи (цвета, линий, геометрических форм) в их чистом виде — вне связи с изображаемым предметом, сюжетом, темой. В этом сочинении, своего рода поэме о цвете и формах, поэме вербальной, но с постоянным привлечением опыта восприятия музыки, Кандинский передает свое видение красок и форм. Ср. пассаж об одном из оттенков красного цвета: «Светлый теплый красный цвет (сатурн) имеет извест­ное сходство со средне-желтым цветом (у него и в пигментации доволь­но много желтого) и вызывает ощущение силы, энергии, устремленно­сти, решительности, радости, триумфа (шумного) и т.д. Музыкально он напоминает звучание фанфар с призвуком трубы, — это упорный, на­вязчивый, сильный тон» (Кандинский [1912] 1992, 74).

Виктор Шкловский в статье «О поэзии и заумном языке» (1916) (этой работой открывался первый выпуск ОПОЯЗа), обсуждая феномен зауми, указывал на многочисленные родственные явле­ния в истории культуры: апостольское «языкоговорение» на Тро­ицу¹ (и другие проявления глоссолалии в религиозной практике, в частности, хлыстовские радения); признания поэтов²; детские стишки, считалки, дразнилки с бессмысленными словами (то, что сейчас называют «абракадабра»); аналогичные факты из худо­жественной речи разных народов; свидетельства о подобных явле-

¹ Имеется в виду эпизод из «Деяний святых Апостолов», когда на апостолов,
говоривших галилейским наречием, сошел Святой Дух, и они «начали говорить
на иных языках <...> И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии
говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наре­
чие, в котором родились» (Деяния, 2, 4 — 8).

² Вроде пророчества Юлиуша Словацкого: «Настанет время, когда поэтов в
стихах будут интересовать только звуки».

156 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

ниях в повседневной жизни и т. п. Шкловский видит в заумном языке звуковую материю поэзии в процессе порождения сти­ха: «... часто стихи являются в душе поэта в виде звуковых пятен, не вылившихся в слово. Пятно то приближается, то удаляется и, наконец, высветляется, совпадая с созвучным словом. Поэт не решается сказать "заумное слово", обыкновенно заумность пря­чется под личиной какого-то содержания, часто обманчивого, мни­мого» (Шкловский [1916] 1990, 53).

В одной из своих последних работ «О заумном языке. 70 лет спустя»¹ Шкловский писал: «Что мне сейчас кажется особенно интересным в зауми? Это то, что поэты-футуристы пытались вы­разить свое ощущение мира, как бы минуя сложившиеся языко­вые системы. Ощущение мира — не языковое. Заумный язык — это язык пред-вдохновения, это шевелящийся хаос поэзии, это до-книжный, до-словный хаос, из которого все рождается и в кото­рый все уходит» (Шкловский [1986] 1997, 34). Возвращаясь к об­разу «гула», который предшествует рождению стихотворения (об этом гуле писал Маяковский в статье «Как делать стихи»), Шклов­ский в «гуле нерасчлененных слов» видит пред-поэзию: «слова, точнее, недо-слова, поднимаются со дна сознания, из нашей па­мяти, памяти наших предков, кричавших на дереве о чем-то, им еще непонятном» (там же, 34).

Для семиотики особенно интересна мысль Шкловского о фи-зиологичности поэтического языка. В языке поэзии он видит не только иконическое, но и индексальное, симптоматическое, те­лесное начало: «Звуки в стихотворении должны ощущаться почти физиологически. Мы пережевываем слово, замедляем его. Это та­нец, это движение рта, щек, языка и даже пищепровода, легких. Футуризм вернул языку ощущаемость. Он дал почувствовать в слове его до-словное происхождение» (там же, 35).

45

Эмпирические проверки гипотез о звуковом сим- ■ волизме. В проблеме иконичности звуковой органи­зации языка есть несколько аспектов, в разной мере дискуссион­ных.

1 Впервые напечатана на итальянском языке в 1986 г., по-русски — в 1997 г. с предисловием Л.А.Новикова «Виктор Шкловский о заумном языке». (См.: Шкловский [1986] 1997.)

Во-первых, вполне очевидно, что в любом языке есть несколь­ко сотен звукоподражательных слов. Однако их иконичность все­гда соединяется с той или иной дозой конвенциональности (даже в чистых звукоподражаниях: русские кошки «говорят» мяу, т.е. они мяучат, мяукают, а украинские — няу, соответствующий гла­гол — нявкать). К тому же иконичность, как и всякая мотивиро-

_____________ Лекция VII. ИКОНИЧЕСКИЕ ЗНАКИ. ЗВУКОСИМВОЛИЗМ 157

ванность, имеет тенденцию стираться (например, в шепоте мо­тивированность сильнее, чем в топоте), поэтому вопрос о том, насколько звуковая изобразительность звукоподражаний и их про­изводных чувствуется говорящими и присутствует в семантике слова, остается открытым.

Во-вторых, не вызывает сомнений семантическая обогащен-ность звука в поэзии. Смысловые эффекты рифм и аллитераций, семантические различия размеров, содержательность строфики, семантическая весомость цезуры и т.п. — все это подтверждено многовековым опытом существования поэзии и, несмотря на труд­ности с «переводом» ее семантических эффектов в вербальные объективные характеристики, является реальностью. Однако это другая реальность, уже не языковая: слово в эстетической функ­ции начинает жить в другом знаковом измерении — в семиотике искусства слова.

В-третьих, есть вопрос о семантичности звучания не слов или цепочек слов и фраз, но их первоэлементов — звуков, взятых самих по себе, вне слова (чтобы исключить «влияние» семантики слова на его план выражения). Именно этот аспект составляет суть звукосимволизма и в проблеме звуковой иконичности является наиболее дискуссионным.

Эмпирические исследования звукового символизма развиваются в русле двух основных методологий: 1) исследование закономер­ностей звуковой организации слов, различающихся по семанти­ке, в целях выявления звуков, наличие которых коррелирует с наличием определенной семантики; в исследованиях такого рода привлекается словарная лексика языков разных семей, а оценка надежности результатов проводится с использованием статисти­ки; 2) психолингвистические исследования, в ходе которых ис­пытуемым предлагается так или иначе выявить свое субъективное ощущение или впечатление от тех или иных звуков (впрочем, на практике в большинстве опытов испытуемым предъявляются не звуки речи, а буквы, т.е. фактически исследуется «семантика» буквы как представителя фонемы).

В исследовании В. В.Левицкого из словарей 28 языков было выписано 98 слов со значением 'малый, маленький' (т.е. соответствий русским сло­вам малый, маленький, крохотный, мелкий, мизерный, дробный, миниатюр­ ный и др.) и 116 слов со значением 'большой* (рус. большой, крупный, громадный, огромный, гигантский и т.п.), а также 200 слов, нейтральных по оппозиции 'большой/малый'. Все обследуемые слова были переписа­ны в единой транскрипции, а затем были подсчитаны частоты разных звуков отдельно для трех групп слов: для названий 'большого', 'ма­лого' и для слов контрольной (нейтральной по этому признаку) группы.

Оказалось, что частоты некоторых звуков коррелируют с семантикой. Так, в названиях 'большого' чаще встречаются гласные открытые и зад-

158 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

него ряда, твердые (непалатализованные) согласные, аффрикаты, ши­пящие и глухие. В названиях 'маленького' выше статистической нормы встречаются передние и узкие (закрытые) гласные, в особенности огуб­ленные, чаще наличествуют палатализованные согласные, плавные, со­норные и звонкие согласные. Ср. проявления указанной типологической закономерности на материале русских уменьшительно-ласкательных суф­фиксов: в любом из них есть или мягкий согласный (бабуля, умненький, светик)¹, или огубленный гласный (веточка, горюшко), или гласный пе­реднего ряда (ёжик, близенько), причем в одном слове обычно по не­скольку таких признаков (малюпасенький, маленько, ничуточки).

В работах В.В. Левицкого и других исследователей изучалось также наличие связи между частотностью разных классов звуков и некоторыми другими семантическими оппозициями ('слабый — сильный', 'медлен­ный — быстрый', 'плохой — хороший', 'темный — светлый', 'холод­ный — горячий', 'мокрый — сухой' и др.). Выяснилось, что разные пары семантических признаков в разной степени «подцержаны» теми или ины­ми группами звуков, сильнее всего эта связь с оппозицией 'большой — малый' (подробно см. раздел «Экспериментальное изучение отношений между означаемым и означающим» в кн.: Левицкий, Стернин 1989; Ле­вицкий 1994).

В психолингвистических исследованиях звукового символизма испытуемым предлагалось оценивать комплексы «буква + звук» (графой в терминологии А. П.Журавлева) по разным шкалам при­знаков, как физических ('большой — малый' и т.д.), так и гедо­нистических, эстетических, моральных и др. ('нежный —- грубый', 'приятный — неприятный', 'красивый — некрасивый', 'плохой — хороший' и др.). В ряде экспериментов графоны предъявлялись испытуемым списком, иногда сериями, иногда в составе квази­слов, которые отличались одним или несколькими графонами (например, типи/рипи или муга/мига) и т.д.; участниками были люди с разными родными языками; количественные данные об­рабатывались на ЭВМ. А.П.Журавлев разработал методику сум­мирования усредненных оценок отдельных звуков для целых слов. В результате были получены признаковые характеристики как от­дельных графонов, так и целых слов. Приведем некоторые из них.

Дым — большой, грубый, медленный, тяжелый.

Лебедь — хороший, нежный, женственный, светлый, безопасный, яркий, округлый, добрый.

¹ Если задаться вопросом, почему 'мягкость' согласного связана с 'мало­стью', то следует принять во внимание, что, во-первых, акустически мягкость (палатальность) согласных связана с диезностью звука, т.е. с его повышением на полтона относительно соответствующего не палатального звука; во-вторых, большей высотой речи характеризуется женская речь; в-третьих, в индивидуаль­но-ситуативных вариациях звучания относительно большая высота наблюдается в сообщениях о малом, невзрослом, тонком, изящном.

Женщина — темный, отталкивающий, тяжелый, устрашающий, низ­менный, злой, медленный, шероховатый.

Юноша — нежный, женственный, слабый, красивый.

Обсуждая «конфликт» между денотативной семантикой последних двух слов и их суммарным фонетическим («признаковым») значением, Жу­равлев объясняет этим несоответствием заметную ограниченность в ис­пользовании слов женщина и юноша в качестве обращений (см.: Журав­лев 1974, 130-131, 136-137).

Наиболее уязвимый момент в эмпирических исследованиях зву­кового символизма состоит в том, что авторы не ставят вопрос о валидности используемых признаковых шкал ('слабый — силь­ный', 'медленный — быстрый', 'плохой — хороший' и т.д.) при­менительно к звукам и звуковым комплексам. Не доказано, что в звуках речи вообще имеются эти признаки ('нежный — гру­бый', или 'плохой — хороший', или 'гладкий — шероховатый' и т.д.). Поэтому не исключено, что избранные шкалы не релевант­ны для свойств звука; получается, что исследователь вначале при­писывает звукам некоторые признаки (с помощью шкал), а по­том их измеряет.

46

Вопрос о природе звукового символизма, сте-■ пени его универсальности и роли в семантике.

Позитивный итог эмпирических исследований звукового симво­лизма можно сформулировать так: некоторые звуки устойчиво ассоциируются с отдельными физическим свойствами предме­тов — прежде всего с размерами (см. п. 45); в меньшей мере с формой («округлое» [о], «плавное» [л]), еще реже — с тактильны­ми свойствами (при бесспорно «гладком» л не находится столь же очевидно «шероховатых» звуков). Звукосимволические ассоциации до некоторой степени подспудно влияли и на то, как складывалась звуковая оболочка слов со значением 'большой/маленький'.

А. Какова природа звукосимволических ассоциаций? Их об­щий и основной источник — это невербализуемые впечатления говорящих от процессов собственной артикуляции звуков. Подоб­но тому, как в сознание человека входит почувствованное им на ощупь (и даже, возможно, не вербализованное) знание о том, что оконное стекло прохладнее деревянного подоконника, в его сознании появляются впечатления о том, что [а] — больше, чем [и],[е] и даже [о]; что [и] — узкий или тонкий звук; что [ц], [ч], [дж] (т.е. аффрикаты, звуки двойной артикуляции — взрывной и фрикативной) — это «тяжелые», «громоздкие» звуки; что [л], [м], [н] (в артикуляции которых воздушная струя не встречает настоя­щих консонантных преград) — это «гладкие, ровные» звуки, в отличие от «дребезжащего и дрожащего» [р] — звука, образование

 

 

160 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

которого состоит в вибрации, т. е. в ряде смыканий и размыканий кончика языка и нёба, и т.д. Таким образом, главный источник звукового символизма — это метаязыковая рефлексия говорящих над собственной артикуляцией.

В редких случаях у отдельных звуков связанные с ними ассоциации представляют собой как бы семантическую тень от тех слов, в которые входят эти звуки. Замечено, что говорящие по-русски считают «небла­гозвучным» звукосочетание [гн]. Возможно, это связано с тем, что [гн] стоит в начале целого ряда слов, называющих «неприятные» явления (гнить, гнилой, гнида, гноить, гной, гнус, гнусавый, гнушаться, а также гугни­ вый). Иначе говоря, отрицательная семантика как бы метонимически рас­пространилась и на характерную черту фонетики этих слов — звукосоче­тание [гн].

Схожая отчасти история произошла со звуком [ф] в русском языке: его считают неблагозвучным. Возможно, это вызвано рядом насмешли­во-уничижительных слов и фразеологизмов с буквой ф (ферт, фертик, фитюлька, фат, фря, финт, финтить, фекла с бантом на затылке, выбросить фортель и др.). Как писал В.В. Виноградов, «не подлежит сомнению, что собственные имена, начинавшиеся когда-то чуждым восточному сла­вянству звуком ф, чаще всего получали презрительное, бранное значе­ние: ср. Фофан из Феофан, Фефёла из Феофила, Фаля из Фалалей, Фетюк из Феотих и др.» (Виноградов 1994, 578).

Б. О степени универсальности фоносимволических ассоциаций. Поскольку звукосимволические значения связаны прежде всего с отображением в сознании говорящих своей собственной артику­ляции звуков родного языка, а звукотипы по разным языкам до­статочно сходны ([с] и [с] — всюду аффрикаты, [с] и [s] — всюду шипящие, [г] — всюду дрожащий и т.д.), то звукосимволические ассоциации в значительной степени универсальны. Различия в ха­рактере ассоциаций связаны с разным составом фонем в разных языках и с различием в частотности сходных фонем. Звукотипы, отсутствующие в родном языке, оцениваются плохо. Более час­тотные, т.е. привычные, звукотипы оцениваются выше, чем со­поставимые редкие звуки.

Например, по всем языкам шипящие звуки оцениваются ниже, чем свистящие, и намного ниже, чем сонорные (возможно, в этом сказалась генетически заложенная в человеке боязнь змей). Однако носители польского языка, в котором шипящие более частотны, чем в других сла­вянских языках, дают шипящим более высокие оценки, чем оценки рус­скими информантами соответствующих звуков в русском языке.

В. «Фонетические значения» не имеют отношения к семанти­ческой системе языка. Фоносимволические ассоциации отдельных звуков принадлежат невербализуемой области языкового созна­ния; вне эксперимента они не попадают в поле зрения говоря-

____________ Лекция VII. ИКОНИЧЕСКИЕ ЗНАКИ. ЗВУКОСИМВОЛИЗМ 161

щих и не имеют отношения к языковой семантике. Релевант­ность «суммарных» фоносимволических «значений» слов (ср. под­счеты А. П. Журавлева) по отношению к их лексическим значе­ниям, а тем более положительная корреляция с лексической се­мантикой, не доказаны. Возможно, звукосимволические ассоциа­ции имеют отношение к психологии восприятия людьми впервые слышимых слов¹.

Таким образом, иконичность языка связана с теми семиоти­ческими явлениями, которые были рассмотрены в п. 36 —41.

47

Иконические знаки в искусствах и искусствен-■ ных семиотиках. В языках (семиотиках) всех искусств преобладают иконические знаки, потому что сущность искусств — в создании подобий (в широком философском смысле слова). Подражательную (миметическую) сущность всех искусств в пол­ной мере понимали Платон и Аристотель. В «Поэтике» Аристотеля слово мимесис (греч. mimesis 'подражание') оказывается самым общим термином — им Аристотель называет любое из искусств и все искусства в целом. «Подражание происходит в ритме, слове и гармонии, отдельно или вместе. <...> При помощи собственно рит­ма, без гармонии, производят подражание некоторые из танцов­щиков» (Аристотель 1957, 40). «Эпос — это подражание в гекса-метрах». «Трагедия есть подражание действию, важному и закон­ченному <...>» (там же) и т.д.

Иконичность основных единиц языка танца и языка музыки будет показана в соответствующих лекциях пятой части книги. Ико­ничность знаков тех искусств, которые развились из семиотики неподвижных изображений (изобразительное искусство, фотогра­фия, кинематограф), вполне очевидна (ср., впрочем, семиотику архитектуры, абстрактного искусства, декоративного искусства, дизайна). В семиотике искусств, основанных на изображении, важно видеть знаки, нарушающие иконичность, а также диалектику изоб­разительности (иконичности) и условности (символичности).

В искусственных семиотиках роль иконических знаков различ­на в разных системах. Иконические знаки преобладают в карто­графии и топографии, чертежах, схемах, диаграммах, графиках, структурных формулах веществ (например, бензольное кольцо), плакатах, визуальной рекламе, в знаках обслуживания и дорож­ных знаках, пиктограммах олимпийских видов спорта.

В математической символике к иконическим знакам относятся знаки II ('параллельно'), 1 ('перпендикуляр'), п ('пересечение'),

¹ Характерен интерес к звукосимволизму у тех специалистов по рекламе, в задачи которых входит разработка названий для новых товаров, предприятий сферы обслуживания, фирм, торговых марок, а также забота о фонетической привлекательности слоганов.

162 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

u ('объединение'), с ('содержится'), z> ('включается'), по-види­мому, также знак равенства = и некоторые другие. Возможно, в глубокой древности ощущалась иконичность знака 'минус': Р. Гре­гори видит в нем отображение жеста «разведение рук» в знак от­рицания; схематическое изображение разведенных рук он нахо­дит также в древнеегипетском иероглифе со значением 'нет' (Гре­гори 1972, 164). Однако для современного сознания графический знак со значением 'минус' — это чистая условность, т.е. знак-символ.

Иконичные знаки важны в интерактивных языках общения человека и компьютера («иконки» в меню и подменю). Однако в целом, чем более абстрактны значения, составляющие план со­держания некоторой семиотики, тем большее место занимают в ней знаки-символы.

Лекция VIII ЗНАКИ-СИМВОЛЫ

48. Знаки-символы в культурных семиотиках. — 49. Конвенциональ­ ная природа языковых знаков. Феномен неконвенционального отно­ шения к знаку.— 50. Вторичная (внутрисистемная) мотивированность языковых знаков-символов. — 51. Вторичная (внутрисистемная и межсистемная) мотивированность неязыковых знаков

A Q Знаки-символы в культурных (естественных и ис-■тОи кусственных) семиотиках. Знаки-символы, т.е. ус­ловные знаки, которым не свойственна природная мотивирован­ность означающего означаемым, отсутствуют в коммуникации животных¹. Но у человека, даже в таких близких к биокоммуника­ции семиотиках, как мимика и жесты, условные знаки имеются. Примеры культурных конвенций в данной области семиотического континуума: 1) этикетное обнажение головы (а также редуциро­ванные формы этого жеста — приподнять шляпу, дотронуться до головного убора, «взять под козырек», слегка (до уровня головы) приподнять руку и др.); 2) вставание, поцелуй в знак привет­ствия; 3) аплодисменты и свист²; 4) фига, кукиш — этимологи-

¹ Ср., впрочем, сообщения этологов, изучавших высших стадных обезьян, о
таких действиях, которые, как кажется, носят символический характер: обезья­
ны составляют букеты и дарят их почитаемым особям (самкам?); украшают вы­
сокоранговых особей венками.

² В одних культурах свист — это знак резкого порицания, возмущения (ср. у
Маяковского: Встать бы здесь гремящим скандалистом / Надоело мямлить стих и

чески это «запечатленный коитус» (Байбурин, Топорков 1990, 103), его семантика также амбивалентна: а) знак презрительного отка­за, издевки и б) знак-оберег¹.

В семиотике поведения (в одежде, еде), в этикете условными знаками (немотивированными для современного сознания) яв­ляются: 1) застолья в праздники и после похорон; 2) предписан­ный вид одежды (в придворном этикете, дипломатическом про­токоле и т.п.)²; 3) обязательные виды кушаний на некоторых празд­никах (куличи, пасха, крашеные яйца и др.), свадьбах, помин­ках; 4) обычай чокаться бокалами с вином в праздничном за­столье и запрет этого жеста на поминках; 4) запрет «цветного» ('радостного') вина на поминках и др.

В естественном языке знаки-символы составляют подавляю­щее большинство. Два других типа элементарных знаков (индек­сы и иконические знаки) в масштабе всего языка немногочис­ленны; это своего рода периферия языковой семиотики с нети­пичными для языка взаимоотношениями означающего и озна­чаемого (см. п. 49).

В семиотике искусств, образную основу которых составляют иконические знаки, появление элементов символических, т.е. ус­ловных, связано, с одной стороны, с естественными границами в возможностях человека отобразить мир («подражание» бизону ни в рисунке, ни в скульптуре, ни в танце не могло быть «пол­ным»), а с другой стороны, с формированием разнообразных со­знательных, нередко предписанных условностей ху­дожественного отображения мира. Например, в древнеегипетских рельефах в течение многих веков мужские фигуры изображались в

мять / Оглушить бы их трехпалым свистом)', у других народов, напротив, это знак одобрения, восхищения (говорят, на улицах Гаваны парни свистят вслед красивой женщине). В конце XX в. в политических дискуссиях (и в СНГ, и на Западе) аплодисменты стали не только знаком одобрения, но и выражением несогласия, переходящего в обструкцию; ср. новое значение глагола захлопать (оратора) — 'хлопками не дать говорить с трибуны, принудить выступающего замолчать' (Толковый словарь русского языка конца XX в. Языковые изменения. — СПб., 1998.-С. 248-249).

¹ Я слышала, как городские дети у костра в лесу, дымящего в разные сторо­
ны (так что невозможно было стать на недымную сторону), приговаривали («кол­
довали»): Куда фига — туда дым. Разумеется, это сегодняшние следы древней
магии. См. об этом в статье А.А.Плотниковой «Дым» (СлДр 1995).

² В различении «праздничной» и «будничной» одежды, которое восходит к
Дописьменным временам и отражено в Библии, и прежде и отчасти до сих пор
был / есть утилитарный (незнаковый) мотив бережливости; несомненно также
наличие и знаковой индексальности: дорогая одежда как демонстрация зажиточ­
ности. Однако множество деталей, очень важных для людей, представляют собой
чисто символические знаки: например, обручальное кольцо у женатых / замуж­
них (и именно на правой в одних культурах, но на левой — в других), обязатель­
ность галстука при входе в некоторые рестораны, модный цвет и прочие.

164 Часть третья. КЛАССЫ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЗНАКОВ...

 

условных позах (анатомически невозможных): голова и ноги в профиль, а торс развернутым; в одном изображении, таким об­разом, совмещались два ракурса (две проекции), что обогащало изображение. Если в рельефе изображалось несколько фигур, то обычно они были представлены в разном масштабе: это еще одна условность, выражавшая иерархию персонажей... Вся история ис­кусств — это история «единства и борьбы» двух противоположных начал в их языках — подобия (иконичности) и условности (сим­воличности). Подробно об этом см. в лекциях XV—XVII.

Во многих искусственных знаковых системах, таких как физи- 1 ко-математическая символика, химические символы, музыкаль- I ная и шахматная нотация, искусственные языки программирова- | ния и др., знаки-символы преобладают. В других искусственных семиотиках с преобладанием иконических знаков знаки-символы составляют «символическое меньшинство». В частности, в геогра­фических картах (а это образец иконической семиотики) исполь­зуется множество знаков неизобразительных (т. е. немотивирован­ных): линии параллелей и меридианов, цвета в качестве различи-телей государств, этнографических территорий, климатических зон и т.п., обозначения большинства полезных ископаемых (алюми­ний, никель, вольфрам, ртуть, уран, полиметаллы и многие дру­гие); обозначения разных видов промышленности и сельского хозяйства и т. п.

49.

Конвенциональная природа языковых знаков. Феномен неконвенционального отношения к зна­ку.Если знак-символ принят в коммуникации, значит, установилась конвенция (условленность, договоренность), «молчаливая» или явная, между носителями языка о значении такого знака.

Каким образом материальное незнаковое явление (т.е. не обла­дающее значением) становится знаком? Н.И.Жинкин так фор­мулировал суть этого процесса: «Сами звуки ничего не сообща­ют, но управление звуко-знаками образует значение. Первоначаль­но всякий знак (сигнал) бессмыслен. Осмысление бессмысленно­го происходит при коммуникации» (Жинкин 1998, 76).

«Бессмысленный звук» становится знаком благодаря двум опе­рациям: 1) участники данного коммуникативного акта припи­сывают некоему звуку (в принципе любому, свободному от прежде закрепленных за ним значений) определенное значение и удерживают эту новую связь в своей памяти; 2) в последующей коммуникации при необходимости выразить «то же» значение они усилием своего сознания повторяют созданную в предшествую­щем акте связь данного звука (уже не любого) с приписанным ему значением.

Преобладание в естественных языках знаков-символов означа­ет, что в целом языковой знак имеет конвенциональную природу. Конвенциональное отношение к знаку и в филогенезе, и в онто­генезе — это черта зрелого, взрослого языкового сознания. На­блюдения над детской речью, а также памятники и реликты до­логического, мифопоэтического сознания подводят к мысли, что исторически первое отношение человека к языковому знаку было неконвенциональным. Название воспринималось не как ус­ловное обозначение предмета, а как его необходимая часть, по­этому верили, что, например, произнесение ритуального имени может вызвать присутствие того, кто им назван, а ошибиться в словесном ритуале — это обидеть, прогневать высшие силы или навредить им.

В наши дни неконвенциональное отношение к знаку можно наблюдать у дошкольников. Оно выражается, например, в нераз­личении слов и предметов: ребенок может считать поезд длинным словом, слон — большим, слово бабочка — коротким, а слово дождь — мокрым. Как показал Ж. Пиаже, дети только на десятом году жизни осознают, что связь между именем и предметом про­извольна, условна. До этого они убеждены, что названия предме­тов объясняются их свойствами. Ср. примеры такой логики по на­блюдениям Л. С. Выготского: «Корова называется корова, потому что у нее рога, теленок — потому что у него рога еще маленькие, собака — потому что у нее нет рогов и она маленькая, автомо­ биль — потому что он совсем не животное»« (Выготский [1934] 1982, 311, см. также: Фрумкина 1991, 119—120).

50