Девятый священный ключ. 2018

Глава 13. Азазель Rising. 5=6

Сожгите книги, пока они не сожгли ваши сердца.

Из алхимического манускрипта

И вот постепенно наше повествование приближается к своей пиковой точке. Точке наивысшего рассвета. Полет, который раз и навсегда изменил мою жизнь.

Это был один из важнейших дней в году. День, когда я презентую полугодовой прорыв книжных новинок. Едва ли возможно объяснить, что такое прорыв для «Касталии», ибо если темп моей обычной жизни никак не меньше темпа аллегро в дурдоме, то время прорыва — это с бешеной скоростью катящийся под откос дурдом на колесиках, в котором пациенты и санитары дружно сходят с ума и танцуют румбу под стук колес.

 

Мое первое представление прошло великолепно, но путь из одной столицы в другую, бег по точкам поставок и одновременно координация заказов по телефону измотали меня до неузнаваемости.

Я начал лекцию. Естественно, я не мог выдать и трети того, что требовалось моим слушателям, привыкшим видеть меня на творческом подъеме. На второй лекции я окончательно выдохся и стал чувствовать себя этаким дряхлым стариком профессором, читающим свой затертый за годы курс.

Примерно в середине лекции Дарья подошла ко мне и на ухо сказала: «Прекращай, Эллоизе скучно». В первый момент я даже обиделся, мне показалось, что моя прекрасная леди просто не хочет оценить красоту моих мыслей. Но печальная правда в том, что я действительно крайне устал и, как затертая и зажеванная пленка магнитофона, банально воспроизводил то, что должно говориться с огоньком и харизмой.

Лекция закончилась, и мы отправились домой. Дарья была в высшей степени недовольна и даже зла, но причина ее недовольства уходила от моего осознания. Разве я не сказал все, что должен сказать? Разве в моих словах не скользило этой подавляющей профессорской нотки старого учителя? Увы, оглядываясь назад, я понимаю, что там, где должна была разливаться песня, присутствовали лишь старческие усталые сарказмы.
Дарья, как всегда, говорила загадками. «Неужели ты не понимаешь, что, когда Эллоизе скучно, лучше помолчать? Отмени лекцию. Закончил бы ты на презентации книг. Вот где все было ярко, красиво, феерично. Ты хоть понял, что я сделала? Я тебе целый час проводила твою Эллоизу, чтобы ты хоть что-то вытянул. Но мой ресурс проводимости выгорел к черту, и сейчас ты мой должник. Скажи спасибо, что все прошло неплохо и люди запомнят этот момент, когда я смогла хоть немного воскресить Эллоизу».

Я не понимал. Хотя наши отношения имели уже давнюю историю, ее слова воспринимались как сквозь тусклое стекло, гадательно. Я хорошо знал, что в ее словах всегда есть смысл, помнил кто Она, потому из последних сил рассудка силился понять, что же она пытается мне сказать.

«И да. Я проводила Эллоизу уже час. Теперь у тебя должок. Сегодня ты проведешь моего Анимуса. Согласен? Я договорилась с твоей Анимой».

Анимуса? Она говорила о своем Анимусе и называла его «Ош». Провести Оша? Чего только не было в наших путешествиях, если дама просит, наше дело скромное — под козырек и выполнять. Тогда я не догадывался о главном подвохе ее просьбы: Ош и Андрей были фактически одним лицом, и она просила меня выступить медиумом для проведения души умершего.

Надо ли говорить, что если бы я понимал, о чем идет речь, я бы тысячу раз подумал, прежде чем давать согласие. Как телемит я должен был помнить, что Алистер считал некромантию и спиритизм самой низшей, опасной и гибельной для разума практика магией. Но я не задумывался и был готов согласиться на любое предложение.

Придя к ней, мы практически тут же выполнили ритуал 2,22, и я оказался на другой стороне.

— Я хочу, чтобы ты провел Оша, — повторила Дарья сказанное на пути домой.

— Но как?

— В этом нет ничего сложного. Всего-навсего тебе во всем твоем многообразии надо немного подвинуться. Согласиться полностью отпустить, смириться. Он придет сам.

— Я согласен.

На несколько долгих мгновений воцарилась тишина.

— Ты здесь, дорогой? — Голос Дарьи изменился и стал полон какой-то запредельной нежности и тоски.

Только в этот момент я понял, кого она называла Ошем. Я должен был послужить медиумом для проведения оттиска души давно умершего человека, ее возлюбленного, который был «слеплен» с ее Анимусом. Что ж — поиграем в эти игры. Хотя я уже не раз был в самых дальних уголках души, каждый раз поставленная задача казалась мне чем-то невозможным. «Ты согласен?» Да куда уж деваться с подводной лодки.

В этот момент я почувствовал, как взбесилась моя Тень.

Ах да, моя Тень. Выше я упоминал свою Тень как причину всех моих бед. Если Рамси поднимается на поверхность и захватывает контроль — тушите свет. Последний раз в полную силу Тень проявилась во время жертвоприношения, которое не привело к тому, чего я хотел (и слава Богам), но безо всяких специальных средств открыло портал между повседневной реальностью и архетипическим миром.

Каждый раз при воспоминании о пробуждении Тени все остальные грани моего «я» приходят в ужас. Однажды, примерно год назад, когда две сумасшедшие истерички стали оскорблять меня и мою женщину, Рамси подвинул меня практически полностью, и в ответ на угрозу газовым баллончиком (угрозы баллончиком и оскорбления были реально без причины) я почувствовал, что еще несколько секунд — и я выбью баллончик и начну душить эту тварь. К счастью, все обошлось только плевком в рожу одной из них и обманно ударным жестом, после чего поднялся вой, по сравнению с которым звук полицейской сирены — это тихий шорох мыши под ковром. А еще как-то на меня в подъезде накинулась бабка, и я, оказавшись «подвинутым», стал размышлять, смогу ли я быстро пристукнуть эту тварь.

В молодости моя Тень устраивала мне настоящие катастрофы, с годами стала появляться все реже, а контроль был все лучше, однако я хорошо понимал, что в один прекрасный момент тень слепой ярости может подвинуть меня настолько, что это закончится фатально.

Мало назвать Тень Тенью — важно дать ей имя. Общение с Анной и Ксенией в Дарье с одной стороны и чтение Хиллмана о жизненной необходимости персонифицировать фигуры своей души с другой поставили меня перед нуждой дать ему имя. Как советовала Дарья — первая же глупость, какая приходит в голову. Имя, которое было дано Тени, — Рамси.

До сих пор Рамси практически всегда в наших взаимодействиях отсутствовал, но здесь я почувствовал идущие откуда-то из бессознательного волны холодной злости и страха.

Рамси явно не разделял мою готовность подвинуться и проводить непонятно кого. Но, в конце концов, — я же обещал.

В моем воображении развернулась настоящая баталия. Я против Тени, Тень против меня. Все попытки успокоить вдруг взорвавшийся в сознании невроз ни к чему не приводили, Рамси руками и ногами сопротивлялся грядущей перспективе.

Сознание стало похоже на сознание героя рассказа Рея Бредбери «Уснувший в Армагеддоне», где одна отколотая часть согласна принять любые правила, а другая — сделает все, чтобы сорвать происходящее.

Внезапно в голове раздался третий голос. Голос, обращенный не ко мне, а к Рамси. «Успокойся, дурачок. Ну подыграй немного. Ты не понимаешь, что он хочет того же, что и ты, только по другим причинам». Я понял, что имелось в виду: Рамси как патологический ревнивец (в моем сознательном «я» ревность отсутствует как категория) хотел, чтобы Андрея не было в нашем пространстве взаимодействия. Сам Андрей тоже хотел, чтобы его отпустили. Третьего голоса Рамси послушался, и сознание наполнилось тишиной.

— Ты здесь? — повторила Дарья.

В этот момент на мое сознание обрушилась доселе неведомая мне тональность чувств. Я бы определил ее как «вечная ностальгия». Цвета, которых я вообще никогда не видел, нежные, причудливые цвета мягко наполняли мое сознание, а в голове начала проигрываться песенка БГ «Золото на голубом». Как я узнал потом, Андрей действительно любил БГ. Оставшиеся части «я» пытались решить интеллектуальную задачу: все это происходит «взаправду» или я просто «подыгрываю» Дарье? Очевидно, что однозначный ответ можно дать, только если жестко находишься в той или иной парадигме. Как бы то ни было, само включение несвойственного мне регистра эмоций было поразительным: изменился голос, вибрация, появился особый говор.

— Да, я здесь. — Голос звучал как ватный, немного чужой. В этом голосе было так много усталости и любви. Нечеловеческой усталости и какой-то беспредельной любви.

Он целует ее в щеку. Напряженный, собранный и одновременно абсолютно спокойный. Он, то есть я, то есть он опасается говорить много, потому что они не вдвоем. Одновременно он боится ее обидеть.

Дарья видит пространство пересечения миров. Ей кажется, что в фиолетовую глубь падают три белых платочка.

Она спрашивает его:

— Кто это?

— П о сланцы, — звучит с «окающим» говором.

— Откуда?

— Откуда п о слали оттуда и п о сланцы.

В этот момент Дарья узнает. Специфический юмор, акцент, интонация. Я больше не я — и одновременно каким-то краем сознания я наблюдаю происходящее. Она понимает, что все происходит на самом деле, и говорит именно с ним.

— Чего ты меня спрашиваешь? Я же не бох. — Характерный акцент на «х», не свойственный мне вообще.

Она смущается.

— Как ты там без меня, милый?

— Не очень. Раньше ты улыбалась. Это было хорошо.

От Дарьи пошла какая-то невероятная нежность, направленная к этому духу, на некоторое время занявшая мой разум. Ей хочется разрыдаться от слов «ты улыбалась».

— Не путай.

«Что не путай, почему не путай, о чем речь?» — пытаюсь понять я. По сути, это значит прощание. Он хочет уйти.

— И не возвращайся обратно, — говорит он-я с какой то иронией, как будто зная, что столкновение с реальностью для Дарьи будет неизбежно болезненным, что защитой был он, и она непременно захочет вернуться к этому состоянию безопасности и закрытости от внешнего мира.

Дарья обещает:

— Не буду.

Она не хочет с ним расставаться, не хочет его отпускать совсем, но он просит, а значит, она должна выполнить его просьбу. И значит, она точно не вернется.

— Дай мне новых картин, — попросила она.

— Фиолетовые. Золото. Много голубизны и золота, — ответил я, словно проговаривая играющее в моем разуме «Золото на голубом».

— Это так скучно, дорогой. Ты опять в своем духе.

Это был момент пересечения реальностей. Как будто в одном пространстве внезапно соприкоснулись разные измерения, грани и вибрации глубин, сокрытых от сознания.

Я ощущал, что оказался в пространстве крайне минорных и мягких энергий, даже сам голос вибрировал каким-то нездешним фиолетовым сиянием. Я чувствовал усталость. Зашевелился Рамси: «Скажи ему, чтобы он ушел! Что это такое, это погубит всех нас, это плохо, это неправильно, это губительно!»

Внезапно — уже не от Рамси, но от него — я сказал слово:

— Отпусти. Туда отпусти. Тяжело.

Я почувствовал себя точно брошенный на берег дельфин, вырванный из родной стихии.

— Отпусти. Хватит, — повторил я-Андрей.

Рамси замолчал, это давало покой.

— Хорошо, любимый. Пусть будет так, я отпускаю тебя.

Я не берусь утверждать, что воспроизвел все подробности этого сюрреалистического диалога, но суть, ядро диалогов воспроизведено мной полностью. Когда душа, призванная из фиолетовой синевы, оставила меня, я чувствовал ошарашенность. Что бы ни происходило раньше, я никогда не переставал удивляться новым горизонтам и интенсивности опыта.

Исследователь во мне снова принялся анализировать. Была ли это душа Андрея? Был ли это отпечаток, оставленный в коллективном бессознательном? Или я просто воспроизвел ее представления о нем? Скептицизм и неготовность принимать одну версию у нас, телемитов, прописаны в кровь на самом глубоком уровне.

В любом случае, что бы это ни было, это ошеломляло.

Дарья тоже стала возвращаться. Перед ее внутренним взором появилась картинка. Она превратилась в маленькую девочку, которая только очнулась и первое, что видит перед собой духовным взором, — образ моей Анимы, совершенно незнакомую ей женщину. Дарья-ребенок чувствует, что Эллоиза испытывает к ней теплые, почти материнские чувства.

В это время я взглянул на Дарью. Ее рвало желчью. «Неправильно. Я делаю что-то неправильно», — сказала она. Само собой, сюрреализм происходящего был нарушением всех представлений о возможном и допустимом, но тем не менее я был тем, кем я был.

Я вернулся в свое тело, и мы молча пошли курить на кухню.

Я, похоже, пытался собрать себя, чтобы вернуться. Но 2,22 действовало еще более сокрушительно. Сознание погружалось все глубже. Куда? Я не мог дать на это ответ. Только что я был медиумом, проводившим дух умершего. Сердце сжал страх. Не приведет ли это к моей смерти? Стихия смерти, Черная вода — родная стихия Дарьи, но для меня это опасная стихия.

 

Внезапно произошло то, что не мог просчитать и предвидеть никто. В голове точно начал звучать зуммер, и впервые за все наши эксперименты моя обычная идентичность растворилась полностью. Даже «я другой», Михей, все равно был пусть отдаленным, но все же фрагментом моего я, не говоря о Рамси.

Но сейчас впервые меня действительно целиком и полностью «подвинули». Кто? Зачем? Почему? Память могла только фиксировать отдельные фрагменты фраз, которые сами вырывались из моих уст.

— Так-так, дева ты моя земная. Вот, значит, в какие игры мы играем? Ты, кажется, называла это «сумасшествием с подселением». И кто тебе позволил вселять в мою главную ставку душу из Черной воды?

Сделав паузу, он продолжил:

— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Чем это могло закончиться? Для тебя, для него (было странно слышать о себе в третьем лице из своих же уст), для твоих богов? Во-первых, не будь наш пациент моей ставочкой, на выходе ты бы получила овощ, пускающий слюни. Ладно, на людей тебе плевать, но ты же создаешь долг, о котором даже не подозреваешь. Долг для своих же. Мой-то косячит в духе «переспать с особой из стана врагов», но это же по сравнению с твоими косяками так, забавы детские. Вот представь себе. Есть у меня укрепленная крепость. Или ставка. И вот в ворота этой самой крепости ломится в жопу пьяный медведь и требует, чтобы его в эту самую крепость пустили.

Голос переливистый, играющий, кажется, смакующий произношение каждого слова. Слова рождаются раньше, чем я успеваю осмыслить, что только что сказал мой рот. Все, что остается маленькой частице «я», — это тотальное изумление, шок, потрясение. «Я это действительно сказал? Я назвал себя "моей главной ставкой"? Я одержим? Я не я?» Все предыдущие уровни деперсонализации сохраняли на поверхности сознания хотя бы ее меньшую часть. Здесь же произносимые слова рождались откуда-то совсем с другой стороны.

Он был мной. Но таким мной, о котором я не мог и мечтать. Я вспомнил, как это называется в разных традициях: Самость у Юнга, САХ у Кроули, подлинное «я» у некоторых эзотериков. Слова, которые рождались в моих устах, были точно крылатые птицы — легкие, ироничные слова, с той неповторимой интонацией, которая никогда не была мне свойственна и, быть может, лишь проскальзывала в моих самых лучших выступлениях на несколько мгновений. Но тут я стал им. И надо сказать, в отличие от Андрея или Михея, мне нравилось быть им, хотя слова продолжали запоминаться через одно и стираться целыми предложениями сразу после произнесения.

За все время нашего общения это был первый и последний раз, когда Дарья оказалась действительно удивлена и даже ошарашена. Для нее проводить Андрея означало проводить и его Аниму, с которой она была отождествлена многие годы. Как только Андрей ушел, его Анима исчезла вместе с ним, и Дарья стала ощущать себя пятилетней девочкой, оставшейся единственным проводником для Акташ.

Судя по всему, я-он наслаждался эффектом своего появления, словно отрепетированным до каждого жеста.

Прошло, наверно, полминуты, прежде чем она заговорила. В ее глазах вспыхнул азарт, жизнь, интерес.

— Кто ты?

— Ай, молодец. Заметила. Не могу не оценить. Я тот, кто дал земным женщинам священный огонь. Я тот, кто возлюбил земных женщин более небесного царства. Скучно там, поверь мне, в этой застывшей вечности. Я тот, кто движет эволюцию этого несчастного человечества, подкидывая ему под ноги открытия. Если угодно, я тот, кто наливал ванну для Архимеда, хорошенько стукнул Ньютона яблоком и как-то наиграл прекрасную мелодию одному скрипачу, пока он дрых без задних ног. В конце концов, я тот, кто учил гетер искусству любви, кто утвердил калокагатию как священный принцип и всячески вдохновлял прекрасных леди искать все более сокрушительные оружия красоты.

Я-он наслаждался произведенным эффектом, как будто сияя в невидимых лучах славы.

— Короче говоря, если тебе так будет проще — можешь звать меня Азазель. Но сейчас мы ведь говорим не обо мне, а о тебе, верно? Как я уже сказал, если бы носитель не был моей ставкой, на выходе ты, скорей всего, получила бы еще одного одержимого с подселением, который рассказывал бы о цветах и красках разве что санитарам. И ладно бы только это. Ты понимаешь, что тот, кого ты призывала, не подотчетен твоим богам или не в полной мере им подотчетен? Мало того что полезла в глубины Черных вод, так еще чужих Черных вод. Ты сама же говорила, что у Аида и Нергала разные сегменты этого прекрасного океана. А ты — в чей сегмент полезла, а? Андрей, вообще-то, не был подотчетен твоим богам, он христианин, вообще-то. И ты сейчас лезешь на христианские планы, в чужое пространство, создавая долги себе и своим богам. Выдрала ты душу из христианского рая и довольна...

— Нет, я выдрала душу из родового христианского рая, и это немножечко другое.

—...И вообще, ай-ай-ай тебе. «Явлено Черное Солнце в бездне космической ночи». Боишься разгневать своих богов, не участвуя в ритуалах, где твое Черное Солнце названо в главном годовом таинстве, а тут создаешь им такой долг! Носитель, глупыш, думал, что твои боги — суровые деспоты. А на самом деле твои боги в высшей степени милосердны, я бы за такое своему такую трепку задал — долго бы на задницу не мог сесть. Впрочем, женщина ты моя земная, ах, да и подземная, и небесная, оставим-забудем. Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается... А ты красива, женщина ты моя земная, нравишься ты мне. У моих ставок губа не дура.

Дарья испытывает растерянность. Вроде бы все было сделано, как того ждала Леди Акташ, но сказать это словами не получается. Ей как будто всего пять лет.

— Я же договорилась с Эллоизой, — говорит Дарья.

— О да, Элли. Можешь гордиться, женщина ты моя земная, она тебя в нашу семью пригласила. У Элли, вообще, это не частое явление. Вообще, она ой как мало кого уважает. Елену, например. А тебя она в дочки приняла.

Я-он беседовал с Дарьей или, точнее, даже с самой Акташ, говоря обо мне как о «ставке» или «креатуре». Отдельные слова, сказанные мной же, периодически долетали до моего уха, смысл их забывался практически сразу, хотя интонация впечатывалась в основание души. Только по истечении долгого времени я начал вспоминать детали этого странного диалога.

Это были слова, полные иронии, особой, доброй иронии, как отец говорит о своем нерадивом, наивном сыне или художник о своем творении. Пару раз он выдал несколько моих предельно личных глюков, и когда звучали его слова, остающийся на заднем плане сознания я приходил в ужас.

Похоже, он решил вскрыть меня до основания. Оставить перед прекрасной дамой без порток — что может быть лучше, но вот без кожи — это уже перебор.

— И что, я так же косячу? — спросила Акташ-Дарья.

— Так же. И одновременно — ну очень по-другому. Мой-то косячит много, но по мелочи, а ты как вытворишь — никому мало не покажется. Вот как сегодня. Но ты не волнуйся, твои боги тебя любят. Вот даже мне позволено с тобой поговорить. Да и не только поговорить, женщина ты моя земная...

Увы, никакой текст не сможет передать масштаб того, до какой степени мое привычное «я» было подвинуто в этот момент. Все последующие явления Азазеля были все же слабее, но тогда он всецело владел моим сознанием. Это не «другой я», как, скажем, было с Михеем. Это — исток моего я, я — его креатура, его ставка. Это слово плотно впечаталось в мою память.

— Да-да, женщина моя земная. Он же тебе рассказывал, как в детстве поджег Каменный мост. Это ведь тоже ритуал. Такой неосознанный, инстинктивный, наивный. Но ритуал во имя мое. Я люблю огонь. Они думают, что я женщин краситься учил. Может, еще косметологом подрабатывал, а? Нет, я им священный огонь дал. А все остальное пошло само. Как надо.

Она доверяла мне-ему. Здесь можно было задать любой вопрос и получить реальный ответ.

В сознании сплошным вихрем проносились картинки, образы, фантазии. Азазель действительно представлял всю тотальность меня, но при этом был неизмеримо большим. Я — его творение, его изваяние, камень, который гениальный скульптор отделывает, отбивая все ненужное. И все происходящее со мной раньше увязывалось в единый смысл, единый танец, единую последовательность.

— Знаешь, как меня достало, когда мой начинает зазнаваться? Пришлось ему Черное зеркало послать. Полезный был урок. Правда, девочку жалко, выгорела она чуть более чем полностью, но что поделать, что поделать.

В этот момент Азазель кажется ей опасным, слова понимаются слишком буквально, в меру пятилетнего сознания, но парадоксальным образом доверие к Азазелю остается — за ней же Акташ.

— Может, и восстановится когда. Он свою силу не понимает, поэтому многое купировать пришлось — иначе это же сущий кошмар... Самое главное — это плетения. Сплетения сил, смыслов, событий. Профанам они кажутся разными фактами, но мы-то знаем... Это как шахматы. Только шахматы во многих измерениях, где никогда не знаешь, какой ход сделает партнер, и ни один ход не будет последним. Плетеньице переходит в плетеньице, затем еще в плетеньице. И так, идя по золотой тропе, несчастное человечество начинает что-то понимать. Ты мою ставку не обижай, я, конечно, его ругаю, но любя. Другие еще хуже, можешь мне поверить... Какой же чушью набиты человеческие мозги, если бы ты знала только.

Она видит, что по моей бороде бегают искорки. Она, кажется, не совсем слышит, что говорится, она вкушает эту — такую новую и неожиданную — интонацию.

 

Наш разговор — разговор Азазеля с Акташ и одновременно с пятилетней девочкой, которой она была, — длился несколько часов. Удивление, страх, ошарашенность прошли. Полет продолжался, Азазель изрекал парадоксы, часть из которых формировалась из моих воспоминаний, часть — вовсе была непонятна. Например, в какой-то момент он сказал:

— Слушай, ты бы хоть раз пригласила меня к себе. А то в данный-то момент встреча происходит на моей территории.

«Куда — к себе?! — обдало ужасом от Тени. — В Черную воду, что ли? Что он делает?!»

— Дай мне имя, — велела Акташ.

— Ну, если я Азазель, ты, наверно, хочешь быть Нахемой. Нахема, Наама, Нахемат.

— Повтори последнее. Не Нахема. Нахемат.

— Вот умница! Поняла. Заметила. Это самое важное. Различимость. Отличие. Зазор. Тонкий зазор, из которого рождается новое плетение. Носитель же рассказывал тебе про Имена моих старших? Молодец — верхушка считает пограничником, а инстинкт все правильно делает, сам не понимая что. Так вот, знаешь, что произошло на самом деле? Просто встреча, миг, вспышка. Родились новые имена. Началось новое плетение. А уж потом вокруг этих имен навернулось, ух! Красиво! Жаль, что моя ставочка так и не поняла, как оно просто и сложно на самом деле. Он уже новую религию лепит. А на самом деле все просто. Встреча. Плетение. Красиво. Вот я тоже плету, плету, плету...

Конечно, из многочасового разговора я запомнил лишь некоторые очень небольшие моменты. Жаль, что не было диктофона. Впрочем, риторическое сожаление — уж чего-чего, а диктофонов Азазель бы не позволил.

— Скоро ты начнешь мелькать, да... — сказала она с какой-то ностальгией.

— Да. Время подходит. Иначе нельзя, ты же понимаешь. Я уже немного мелькаю.

И действительно — я все больше возвращался в себя из приятного оцепенения близости истока.

Что это было? Странная игра воображения, пробужденное сознание, раскрытие всей полноты возможностей Сознания? Или все-таки — или?.. Кроули называл это «знание и собеседование САХ», Юнг «ось Эго — Самость». Впрочем, у Юнга были куда более степенные и дистантные философские диспуты со своим Филемоном. Азазелю все эти вопросы не то чтобы безразличны, но не находятся в центре его внимания точно. Азазель любит плести смыслы и заглядывать к прекрасным женщинам земным.

И в этом было еще кое-что. Азазель держался с ней в полной мере наравне. До сих пор я либо считал ее безумной, либо божеством, чьей высокой мудрости мне следует внимать, открывши рот. Но я в форме Азазеля или Азазель через мое тело — полностью понимал ее. Это понимание было абсолютным, они говорили всецело в пространстве одного языка.

Азазель. Здесь я должен остановиться поподробнее на наших с ним отношениях. Впервые он проявился, когда Дарья пригласила Андрея попрощаться. Затем — иногда в ритуале 2,22, а иногда он проявлялся совершенно спонтанно, я узнавал его вибрации. Правда, в этом была и своя горькая часть — чем больше я хотел «пришествия Азазеля», тем реже он появлялся.

Эту связь можно называть очень по-разному. Можно на оккультный манер — «знание и собеседование САХ», можно на юнгианский — «Ось Эго — Самость», можно, как это именуется в линии Люцифера, — «установление связи с Истоком». У каждого человека свой исток.

Постепенно у нас сформировался свой язык. Своя не слишком стройная космология. Как-то сама по себе в зазеркалье появилась идея «семи уровней». Я знал эту идею по герметическим корпусам, но каково же было мое удивление, когда я прочитал, что в удмуртской мифологии мир также состоял из семи миров. Я не уверен, что приоткрывшийся нам вид этих «уровней осознавания» прямо коррелирует с традицией, но не объяснив эту систему, я оставлю читателя в досадном непонимании половины происходящего.

На первом уровне есть только инстинкты. Воля к выживанию отдельного биологического субъекта.

На втором уровне есть Персона. Есть возможность хоть как-то подавить, подчинить эти аффекты и пребывать в некоем условно приятном, но очень ограниченном качестве.

Третий уровень — это уровень Эго-сознания. Сильная, зрелая, не захваченная комплексом идентичность. Ставка, действующая в отсутствие Патрона.

Четвертый уровень — первые вибрации Азазеля. Присутствие Самости. Здесь есть все — Эго, Тень и вибрации Самости. Но очень легко «услышать неправильно». Скажем, придать какой-то мысли статус «идущей от Азазеля», хотя это не более чем криво прицепившаяся к его вибрации инстинктивная идея. Разгребай потом. Но именно здесь начинается взаимодействие с Азазелем. Четвертый уровень — это пространство, где невозможно понять, кто сейчас я — я или Я. На самом деле он и является самым важным уровнем игры, потому что в верхней и нижней бездне — все и так определено. А драма, мистерия, коллизия разыгрывается как раз на этом самом уровне «неполного проявления».

Чем больше прорастал Азазель, тем сильнее я одним своим присутствием действовал на близких мне людей, пробуждая их связь с САХ, их источником. Геката, Иштар, Пеймон... Самые важные люди каким-то чудесным образом словно попадали в вихрь синхроний невероятного уровня интенсивности.

Пожалуй, это самое большое чудо, которое ты самим своим бытием начинаешь генерировать вокруг себя. Человек, с которым я мог быть знаком несколько лет, вдруг начинал разворачиваться, на внешний план выходил его незримый Патрон, звучало Имя — и на место бессознательного поиска становилось сознательное служение. Чудо, в сущности, много большее, чем любые магические сиддхи, как я их представлял. «Установи связь с САХ, и вокруг тебя другие станут обретать САХ». Это действительно высочайшее из чудес.

Пятый уровень — это предельное из возможных включений Азазеля. В полной мере так было в ту самую первую встречу, когда Дарья призывала в меня душу своего возлюбленного. С чуть меньшей интенсивностью, но все же достаточно полно это происходило еще несколько раз. Но даже работа на пятом уровне со временем начинает меняться. Вначале наблюдающее «я» вовсе отсутствовало, когда происходило проявление. Но раз за разом я стал учиться запоминать информацию.

Шестой уровень — это высший из уровней, доступных человеческому существу во плоти хотя бы теоретически, это миг, когда «сигнал из центра недвусмысленно прост» и нисходит в душу чистой родниковой водой. Шестой уровень подразумевает открытие третьего глаза как шестой чакры.

Боги на картинах Дарьи часто несли во лбу сияющий камень. Далеко не сразу я понял, что это и есть символ раскрытия. Возможно ли это в полной мере? Когда-то я думал, что раскрытие шестого центра или Аджны — это такой уровень магии прямого действия: захотел и благословил, захотел и проклял. Но все не так. Шестой уровень — это когда твоя воля оказывается всецело единой с волей Патрона. На пятом уровне Патрон говорит о ставке, на шестом ставка и Патрон суть одно. Неслучайно в восточной традиции именно Аджна считается «местом обитания» некоего внутреннего «нефизического» гуру, Учителя, с которым связан человек.

Седьмой уровень — это недостижимая категория. Это невыразимый в словах план чистых первопричин, где все Боги переплетены и все жизни связаны друг с другом единой нитью. На седьмом уровне вообще нет времени и пространства, есть только единое, совершенное плетение. Даже простого знания мысли о седьмом уровне бывает достаточно, чтобы всецело принимать судьбу и просто идти своим путем, идти, невзирая ни на что. Там — все записано. Там — все решено. Но это не повод расслабляться в смысле пассивного провиденциализма. Наоборот, духовное знание о седьмом уровне выводит на какую-то воистину нечеловеческую ступень активности, когда разница между «вокруг» и «внутри» исчезает и все есть единый танец.

Идея уровней родилась в одном из полетов, когда я в мучениях пытался понять, верить ли мне себе, Азазель ли это сейчас или просто большой поток жизненной энергии выносит на поверхность комплекс, а я наивно принимаю его за Азазеля. Потом Азазель объяснил, что, по сути, это не так важно. Главное — не пытаться говорить с миром и с другими людьми, прикрываясь авторитетом, его именем. Если слово есть правда — оно будет звучать, если ложь — оно звучать не будет. Только это может быть единственным критерием.

С достижением 5=6, с проявлением Азазеля во мне, передо мной взорвались врата, казавшиеся последними, и обрушилась целая магическая вселенная. Новые смыслы, новые определения, новые обозначения. Начавшись со случайного видения, «пустячка», обнаженная магия ворвалась в мою вселенную потоками вод, затапливая берега.