Глава 22. Врата смерти, врата жизни

 

Приближался Йом Киппур. А значит, прошел год с того момента, когда я, сам того не зная, принес свою первую кровавую жертву, надеясь вернуть Черное зеркало. Праздник Азазеля. Время кровавых жертвоприношений. Год длинной в жизнь. Год, когда происходили чудеса и каждую неделю открывались новые горизонты. Год, когда время сжалось под давлением Черного Солнца. Год, когда пришел Азазель. И Азазель хотел праздника в этот день. Азазель хотел полноценных жертв, которые усиливают, а не ослабляют, как это было в древней Иудее. Азазель хотел пантеона, где каждое божество может быть почтено жертвой.

Ритуала должно было быть два: в Москве и в Санкт-Петербурге. По моему первому сценарию, я собирался принести жертву Кылчину. Я наконец хотел почтить богов Дарьи по всем правилам и законам, а она хотела принести жертву Азазелю. Первый сценарий не прошел, поскольку Кылчина принято почитать в Самайн, и два жертвоприношения мы решили разделить на два отдельных праздника.

Потому, проведя ритуал в Москве, я должен был незамедлительно отправиться в Санкт-Петербург, чтобы «уместиться» в символическом поле — так чтобы основное время Йом Киппура оказалось точно между ритуалами. В Москве во главе с Магдой мы подготовили Макрокосмический ритуал. Ритуал, который должен был повлиять на коллективное бессознательное. Поэтому на ритуал помимо нас с Еленой были приглашены те немногие, кто действительно был ставками своих богов.

С другой стороны, наш ритуал с Дарьей был ее глубоко личным ритуалом, в котором она подтверждала свой выбор — выбор Азазеля своим богом. Наш с ней обмен жертвами означал ее принятие логоса, оси, цивилизации, которую для нее символизировал Азазель, а для меня — принятие природы, леса и сокровенных хтонических глубин, той вечности, что не подвержена изменению, которые и символизировал Кылчин.

 

В Москве впервые появился внутренний круг — круг ставок, круг мастеров. Жаль только Чинни покинула меня и наш круг, внезапно начавшаяся большая игра оказалась для нее слишком невыносимой. Поэтому восточные боги остались без своей жертвы.

Геката и Иштар. Две истинные ставки впервые приносили жертву своим Патронам: кролик и утка. Леди великолепно орудуют ножами и топорами. Двое мужчин, которые за время нашего клуба зарекомендовали себя как сильные маги и визионеры, не раз видевшие вещие сны, должны были провести через себя другие силы потока Азазеля.

Было решено принести четыре жертвы. Было решено отказаться от любых структур, планов, церемоний и дать потоку делать и говорить то, что должно быть сделано и сказано.

Азазелю — козла.

Нахеме, его предвечной супруге — козу.

Гекате — кролика.

Иштар — утку.

Костер. Ночь. Хлесткий дождик.

Мы впервые — внутренний круг. Мы впервые предстаем друг другу — как есть. И я начинаю.

Я прошу Азазеля говорить моими устами. И он приходит. И, как говорили все участники таинства, они видели вокруг меня интенсивное свечение.

— Я тот, кто я есть. Я — жрец Азазеля! Я — строитель мостов и Города! Провозглашаю: жертва Азазелю! Не с перебитыми ногами, не отправленная в пустыню, чтобы мучительной смертью ослабить Азазеля, заключив его дух в себя. Наоборот — впервые ты, Азазель, прославляешься как Господь Господ! И заклание идет во славу и силу твою, и кровь проливается в небо твое! И жертва сия да разрушит все заслоны между землей и небом! И вся мерзость, что стоит между разумом и бесконечностью, да сгорит в очищающем огне!

Несколькими ударами козел лишается жизни. Тело козла отправляется в пламя всесожжения, дым жертвы восходит к Азазелю.

— Нахема! Возлюбленная, Госпожа темной страсти, Госпожа наслаждения, что веками было пренебрегаемо и подавляемо! Приди в мир! Сокруши грязь пуританства, освободи волны страсти! Пусть низвергнутся твои враги! Пусть всякая страсть будет благословлена! Мерзость пуританства, грязь подавления должны быть смыты. А твои враги — мертвы. Пусть в мир ворвется твоя революция, пусть те, кто презирают секс, будут гнить жалкими рабами! Смерть пуританам власть блуднице!!!!

Я захожусь в нечеловеческом экстазе. Два удара топора и жертвенная коза отдает свою жизнь Нахеме. Пламя принимает тело, из которого ушла жизнь.

— Предвечные Богини! Геката! Иштар! Ваши служительницы здесь. Вы всегда были со мной. Вы всегда хранили Град Азазеля. Госпожа, хранительница городов, ты всегда хранила Город, госпожа путей, ты всегда давала нужные ключи. Ныне — да будут принесены вам жертвы!

Служительницы умерщвляют свои заранее заготовленные жертвы. До ритуала я боялся, что женщина не сможет выдержать умерщвление животного. Но это не просто женщины. Это ставки. Жертвы приносятся с воистину царственным спокойствием.

Все участники ритуала видят: как будто столп нетварного света восходит от костра всесожжения в небо. Этот свет видится в точке сожжения, но этот свет пронизывает нас насквозь. Мы не говорим ничего, но каждый из нас видит одно и то же.

И я — не совсем Азазель, но уже не только «маленький я». Азазель преобразовывает меня, идиот исчезает навсегда.

Путь домой. На заднем сиденье — я между двух Богинь, и наш танец — ласки и поцелуи. Воистину совершенные мгновения. Воистину, открытие потока в правильное время.

Йом Киппур. Время Азазеля, Гекаты и Иштар. Время, когда открылись врата.

И почти сразу я даже не еду — лечу в Санкт-Петербург.

Совсем другой ритуал.

Спокойное. Тайное. Нет ни знаков, ни сияния, ни взрыва. Одно-единственное жертвоприношение — черный козел, которого несколькими ударами умерщвляет Дарья. Никто не штурмует небеса. Просто Дарья произносит свои слова, что с этого момента она выбирает Азазеля как одного из своих богов. Как того, кто представляет ясность сознания. Как строителя Золотого Города. А потом полчаса мы говорим с костром, и движения костра отвечают на наши запросы. Правда, козел умерщвляется слишком долго. Тупой нож. Жутковатый крик козла разрывает ночную тишину, так что мороз бежит по коже. Очень дурной знак. Жертвенные животные должны умирать быстро но здесь все было против нас. Как будто нечто в самой Дарье противилось ее же решению.

Через три недели я снова в Санкт-Петербурге. На этот раз работаем втроем — Мартиэль, я и Акташ. Беседуем о главах написанной мной книги воспоминаний. А потом приходит Азазель. И братья наконец-то беседуют по душам. По ходу разговора я рассказываю один забавный сетевой конфликт с неким горе-почитателем Одина и иронично вставляю комментарий: «Вероятно, этот бедолага перепутал пантеоны. Ганимедов в северном пантеоне как-то не предусмотрено».

Пошутил и пошутил. Еду домой в ночи. Среди ночи — неожиданный звонок Иштар. В эту ночь она выполняла тот же самый магический ритуал со своим мужчиной. Он — Ставка Велеса. И в их мистерии впервые Велес был проявлен. Он был им, как я был Азазелем, ровно в то же самое время! Как вообще это возможно? Но если бы только это.

Они обсуждают тот же самый сетевой конфликт. И в несколько более жестких выражениях он говорит то же самое: «Хуем ему Один водит по губам, этому пидорасу. А он думает, что пьет мед поэзии». Более того — в этом же полете он говорит обо мне. «А ты знаешь, — говорит он ей, — что за Олегом тоже бог? И у него свои игры. Опасные. Впрочем, знаешь, мы его поддержим. Игра началась». Мог ли я знать, как далеко зайдет наша игра?

Я слышу все это и понимаю — вот оно! Чудо. С ее супругом мы знакомы очень шапочно, и то, что он стал говорить обо мне в глубоком 2,22, — это прямое доказательство, что это действительно был Велес. И Велес, бог этой земли, согласился дать мне поддержку. Невероятно!

До этого момента я был скептичен к славянскому язычеству. Моей глубокой ошибкой было судить о славянских богах по среднему язычнику. Любой, кто знаком с языческими группами, поймет мой скепсис: если в средневековье было «поскобли христианина — найдешь язычника», сейчас, к сожалению, чаще всего все наоборот. Но на этот раз я впервые имел дело с настоящим язычником и настоящим языческим богом этой земли.

Понимание пришло мгновенно. Как вспышка, как катарсис, как озарение. Я должен выразить благодарность за поддержку. Я должен принести жертву Велесу? Но ведь я уже обещал жертву Кылчину. Вилка. Магическая вилка, в которой нельзя сделать одну жертву меньше — оскорбив могущественного бога, оказавшего поддержку. Но одновременно нельзя сделать жертву полностью тождественной. Потому что два ритуала с одной формой ослабляют поток. Нужно каким-то образом четко символически разделить этих двух богов. Нужна равноценная, но не одинаковая жертва! Нужно символическое разведение.

Включается Азазель. Черный и белый. Кылчину как богу царства мертвых приносится черный баран? Значит, Велесу должен быть принесен белый. Мелкая уловка? Нужен не только разный цвет, но разный запрос.

Я прошу у Велеса твердой земли под ногами. Материальной основы. Не то чтобы это была прямая корысть — мол, хочу больше денег на нужды оккультного ренессанса. Но... Хочу, чтобы сама моя энергетика не рассеивала излишек, чтобы мой расход соответствовал моему доходу, чтобы сама земля была тверда под моими ногами. И — белого барана в жертву.

Кылчин. Тут совсем другой разговор. Почему я выбрал Кылчина? Как я его выбрал? Прежде всего — как символ бессмертия. Разве не чудо, что бог, поклонение которому давно прекратилось, все так же жив в душах тех немногих, кто связан с ним кровью предков? Разве не чудо, что я — никак этой линией крови не связанный с ним — в видениях без дополнительных средств мог воспринимать его ослепительно-черное сияние? Разве не чудо, что этот бог пережил безумные времена, оставшись таким, каким был?

Я выбираю его как того, кто дает поэтическое вдохновение. Мое вдохновение идет от Азазеля, но свет Черного Солнца, мост между Азазелем и Им помог мне найти какую-то новую грань вдохновения и новые формы. Впоследствии, придя на земли Кылчина, я нашел самое точное определение, во имя чего я поклоняюсь ему в своем Пантеоне. Я прошу его о достоинстве перед лицом времени и вечности. Земля и небо. Это и то.

Я перезвонил Дарье. Я увидел недостающую деталь в нашем ритуальном проекте. Обретя свою землю под ногами, я понял, что ритуал Кылчину должен пройти на его земле. Нам необходимо совершить паломничество на землю ее родины.

Жертвоприношение Велесу было совершено через три дня после того вечернего разговора. Я не терплю проволочек, если дело касается богов. Иштар пришла в восторг от этой идеи и предложила открыть двери одного из самых сокровенных капищ. И в полночный час недалеко от главного капища Господина лесов русских обоюдоострым ножом я лишил жизни белого барана. Первоначально я думал, что, остановив машину близ въезда в лес, я смогу привести барана на поводке. Наивный. Я не знал, до какой степени буквально баранье упрямство. Барашек, который не хочет идти, — даст себя удушить, но не сдвинется с места.

Кое-как пинками мы загнали его в лес на несколько метров, где развели костер и торжественно принесли жертву. Обезглавив барана, я сжег его тушу на костре, и его голова была принесена к подножью главной святыни Бога этой земли.

А через три недели мы с Акташ поехали в Удмуртию, в ту самую деревню, о которой она рассказывала мне много месяцев назад и встречала только циничного скептика. За этот год скептик был окончательно убит, расчленен и закопан. Я рвался на Святую землю, сохранившую свою душу и свою веру от угнетения христианством. Я хотел почувствовать эту землю.

Ночная дорога, прекрасная леди рядом, в багажнике протяжно мекает баран, марш-бросок из Петербурга в Ижевск и обратно, мотель «У медведя» — что может быть более романтичным и красивым! Я полюбил ее богов. Потому что они по-настоящему прекрасны. Но как описать вкус столетнего языческого вина тем, кто привык только к христианской сивухе?

Сперва мы решаем, что достаточно будет добраться до земель Удмуртии и в первом же удобном месте в лесу совершить таинство. Но дорога ведет нас сама, и как будто случайно мы оказываемся близ той самой деревни. Сними обувь, ступая на святую землю, все боги смотрят на тебя здесь.

Баран не мучился, нож был хорошо заточен. Часть была отдана огню, часть ветру, часть земле и часть воздуху. Выполнив ритуал, я случайно опускаю руку в карман куртки и нащупываю там рог от предыдущей жертвы Велесу.

— А это твоя земля привет передает, — говорит Акташ. — Кидай его в огонь.

Договор рода, договор крови, договор смерти, договор жизни. Мне просто хотелось поблагодарить ее богов за год обучения. О сути договора я даже не догадывался.

А через неделю Акташ мне позвонила:

— Ты знаешь, тут много интересного произошло. Мне папа звонил. Он говорил, что снимал документальные съемки в какой-то глуши про жертвоприношение барана сохранившимися язычниками. А еще он попросил у меня детей. Сказал, что хотел бы увидеть внуков и помочь чем может, пока в силе. Уточнил, что замуж выходить необязательно. Ну ты понимаешь, надеюсь.

Наверное, для выразительности здесь надо было бы сказать, что я выронил трубку из рук. Хотя рука таки крепко держала телефон, видимо, это было по какой-то мускульной инерции. Замуж выходить не обязательно! Она предлагает мне договор на рождение детей без обязанности брака. Отец попросил. Отец как хранитель рода, как тот, в крови кого живет Кылчин, увидел наше жертвоприношение и дал знать. Конечно, я прекрасно понимал, что сам-то отец как человек ни о чем не догадывался. Просто у верных боги живут в крови.

— Так ты согласен на договор по ребенку?

Согласен ли я на договор по ребенку?! Представительница древнего рода, гениальная художница и один из сильнейших визионеров предлагает мне стать отцом ее детей и еще спрашивает, согласен ли я?! При том, что «жениться не нужно». Азазель всемогущий, да я самый большой счастливчик на этой земле! Я породнился с одним из древних родов, за год был прокачан так, как до этого не прокачивался за пять, и теперь мне еще предлагают договор на ребенка без особых обязательств. Согласен, согласен и трижды согласен, как в таких случаях принято в Ойкумене!!!

 

Я хотел бы закончить эту главу небольшим размышлением о природе язычества.

Многие годы я избегал слова «язычество», противопоставляя «город» и «деревню», «элиту» и «народ». Телема казалась мне чем-то радикально новым, чуждым язычеству и христианству.

Но язычество равно политеизм. А факты — штука упрямая: в Телеме множество богов. Поэтому, понимаю я это или нет, я был и остаюсь прежде всего язычником.

Много лет назад мне выпало путешествовать по городам Италии. Это путешествие оставило множество впечатлений, начиная от выкопанной археологами древней римской виллы и заканчивая каналами Венеции и домами, как будто уходящими своим основанием в воду.

Но все же самым сильным впечатлением был Пантеон, Храм Всех Богов, некогда построенный императором Адрианом. Забавно, что, если спросить имя какого-нибудь римского императора, девяносто процентов вспомнят Калигулу или Нерона. Подлинно великих императоров, императоров-строителей, как правило, не помнят.

Пантеон по праву следовало бы назвать восьмым чудом света. Посвященный не какому-то одному богу, но именно всем богам, Пантеон (что, в общем, и значит — «все боги») в позднюю эпоху стал своего рода эталонным образцом храма, по модели которого строились первые христианские соборы.

Вот только одно но, определяющее принципиальную разницу между Пантеоном и христианским собором. У Пантеона есть одна исключительная особенность. Мелочь. Но мелочь, которая не была повторена ни в одной христианской церкви. На вершине Пантеона, в самой высокой точке храма в крыше оставлено прямоугольное пустое место.

Пустота. Оставляющая пространство открытым. Через эту пустоту светит Солнце — главный бог любого подлинного язычника, каким бы именем его не называли. В зените солнце освещает центр храма.

А через эту пустоту могла влететь птица, и наверняка неожиданное появление птицы было бы истолковано как знамение. Освещаемый естественным светом сектор скользил в течение дня по стенам и полу храма, и считалось хорошо постоять в этой точке в лучах солнца.

Через эту пустоту мог проникать Вольный Дух. Эта пустота наверху как будто оставляла храм не закрытым, а тем самым — связанным со всем мирозданием. И размышляя над пустым отверстием Пантеона, я думаю, что оно в высшей степени может быть важнейшим символом языческой онтологии.

Речь идет не о каком-то отдельном, «локальном» язычестве, но язычестве как принципе бытия, язычестве, одновременно стремящемся прославить своих богов и готовым принять богов иных. Хоть в виде нового алтаря для богов присоединенной страны. Хоть в качестве птицы — вестником спустившейся в нужный момент, чтобы быть интерпретированной жрецами.

Именно это открытое пространство исключает любое догматическое решение. Боги рождаются, живут, стареют, перерождаются, меняют имена, сливаются, разделяются, рождают новых богов. Боги сообразуют живой континуум целого, постоянно переплетающийся и расплетающийся. И храм всех богов не может быть заперт: как черепная коробка, он должен быть открыт этому движению жизни, движению бытия, в котором стремление восславить своих богов для Адриана было единым со стремлением восславить себя.

Патриархальные религии, будь то христианство, иудаизм или ислам, напротив, представляют собой «запечатанные сосуды». Подобная «дыра в потолке» немыслима как архитектурный замысел (странно, что с ней «смирялись» на протяжении всей истории использования Пантеона в качестве христианской церкви) именно потому, что догма, канон, святое писание — это всегда «закрытое», «консервирующее», противостоящее любым изменениям как угрозе мировоззрение.

Конечно, порой закрытие тоже необходимо, и как в коллективном, так и в личном процессе бывают периоды «неустойчивой идентичности», когда временное «запечатывание» необходимо для сохранения и формирования новой идентичности — сродни тому, как гусеница оплетает себя куколкой, чтобы впоследствии полететь. Но и для природы, и для души режим «сокрытия» — это именно временный и, что важно, как раз переходный режим, в то время как «открытый» режим — это естественное онтологическое состояние бытия. Потому что любая закрытая система как принцип, любая система, претендующая на знание ответов на все вопросы, обречена на то, чтобы быть пищей для энтропии.

Думаете, я имею в виду только догматизм христианства? Как бы не так! Недавно мне довелось спорить с одним атеистом-материалистом. Его риторика изрядно меня позабавила. Даже не смыслом его аргументов. В конечном счете, каков мир «на самом деле», точно не знает никто, и претензия на окончательное знание — это выход за границы «познающего разума». Слова «Я точно знаю, что наука дает все ответы, а никакой мистики не существует» звучали в той же вибрации, с той же отчаянной убежденностью, с какой иной фанатик заявляет: «Я точно знаю, что Иисус умер за наши грехи и что моя церковь — единственная, которая спасется». Суть, принцип и того, и другого — закрытая система, исконно производная от «окончательного знания» патриархального откровения ветхозаветного божества.

Открытая система не предполагает полного отсутствия границ, стен, даже того же потолка. Она предполагает, что в ней — в самой верхней точке — всегда остается место для потенциального проявления и изменения. Место, где бог или бытие — называйте, как удобнее, — проявит себя и скорректирует смыслы, имена, коды, планы. Неслучайно в Римской империи данные, полученные путем гаруспиций, могли заставить отменить давно запланированное сражение. Какое безумие — скажет современный простак.

Когда я говорю о язычестве, я, конечно, не подразумеваю тех несчастных, кто пытается заменить одну догму другой и, отвергнув «закрытую» систему христианства, создает такую же «закрытую» систему — уродливого мутанта языческих образов и патриархальной морали. Долгое время я вообще избегал термина «язычество», потому что имел дело только с такими «закрытыми» субъектами.

Но мне выпала честь соприкоснуться с настоящими язычниками. Сначала — Дарья. Потом — один из лидеров нынешнего языческого движения, небольшая беседа с которым дала мне ответы на важные вопросы.

Я понимаю, что Телема в ее сути — хотя бы в множественности богов, которым может служить телемит, — будучи правильно (незакрыто) понятая, является именно одной из развитых форм современного язычества.

Джеймс Хиллман, юнгианский «еретик» и провокатор, фактически утверждает такой же принцип возвращения к язычеству на самом высшем уровне, который он называет «психологический политеизм».

Политеизм — это не просто множество объектов поклонения, хотя этимологически он значит именно это. В христианстве тоже множество квазибогов — святых, а та же Дева Мария по масштабу поклонения в иные века затмевала троицу. Политеизм — это принципиально «открытая» система, живая система, всегда готовая к обновлению.

И если мы выстраиваем себя как храм (прекрасная масонская метафора), то разумно, чтобы это был «храм всех богов», но не просто «всех», что значит «никого»,— а чтобы он был открытой системой, готовой принять того бога, который окажется на пороге твоей двери и твоей души. Как писал Юнг над дверью своей башни: «Званый или незваный, Бог всегда будет здесь принят».

Мы можем звать, прилагать усилия, обращаться к конкретным силам, богам, архетипам. И это очень важно. В Пантеоне крепкие стены. Но не менее важно всегда держать открытое пространство, в которое незваный бог может прийти, приняв ту форму и то имя, которое он сам пожелает.

 

Глава 23. Люцифер в Турине

Кружится сфера, лира поет.

Это святая премьера

Кольца туманные вьет.

Чистая вера в бездну плывет,

И звездный вальс Люцифера

В тайну вселенной зовет.

Сергей Соленый. Вальс Люцифера

 

Итак, договор был заключен, в очередной раз расколов реальность на «до» и «после». Разумеется, Акташ окружила договор массой предварительных условий. Так зачатие должно было проводиться строго на Белтайн — праздник жизни, сопровождаться правильными жертвоприношениями, а полгода ожидания должны были подготовить меня в полной мере к тому, чтобы понять природу нашего договора и определиться, чего же я хочу на самом деле. Акташ надеялась, что за полгода я смогу понять и определиться.

В свою очередь, я получил какой-то совершенно безумный прилив самой крайней, самой невероятной и раздутой гордости, переходящей в гордыню. Акташ согласилась иметь детей. Акташ это предложила. Я, дитя без рода и племени (как жаль, что тогда я в полной мере не понимал значения ритуала между нами с Мартиэль), окажусь связан с величайшим родом, родом древним и не оскверненным веками авраамических религий. Возможно, понимай я до конца значение таинства, этого искажения, когда я чувствовал себя едва ли не крестьянским сыном, переспавшим с дочкой барона, просто не было бы. Но полная картина появляется гораздо позднее реальных событий. «Я дам тебе бессмертие», — не раз говорила Акташ, и я верил, что теперь я получаю бессмертие в его единственной возможной форме, не догадываясь, что главное бессмертие мне уже подарила учитель, мать и старшая сестра.

И конечно, договор и мои изменения стали разрушать наш мир с Магдой. Надо отдать ей должное: ее бесила не сама будущая беременность — в других случаях она принимала беременность женщин как естественное продолжение моего делания. «Ты мой бык-производитель», — не раз говорила Магда. Больше всего ее раздражало именно то умаление, в которое я без какого-либо давления Акташ поставил себя. «Если ты считаешь себя ничем по сравнению с древним родом, какого черта я делаю с полным ничто — у меня тоже есть свой род!» — «У тебя? — иронизировал я. — Ну ты сравнила! У тебя есть множество качеств, за которые я тебя люблю и ценю, но уж прости, род — это монополия Акташ. И меня взяли в Род, настоящий, изначальный род! Почему ты не радуешься за меня, я же теперь бессмертен, у меня теперь есть корни!» Только сейчас вижу я свою главную ошибку: корни были обретены гораздо раньше, и не будь этих корней, никакого мезальянса, благословленного богами, просто не могло бы быть. Я опять превращался в гиганта, притворяющегося карликом. И для Магды это было следующее крушение.

И совершенно неожиданно произошло то, чего я не ждал. Следующее посвящение ОТО. Шестая степень. Приглашение, на которое я уже и не надеялся — слишком много лет я прожил в привычном мире пятой степени под утренней звездой Венеры и мистерией пеликана.

И вот шестая степень. Если пятая степень — это точка, на которой останавливаются большинство мужчин и женщин, символизирующая завершение малого делания, строительства микрокосма, то шестая степень — это как бы та же самая первая степень, но реализуемая на уровне макрокосма. Ты снова самый младший, но теперь — младший среди мира тех магов, чьи мысли и устремления несут свой вклад в строительство мира. При том, что думать тогда я мог лишь о своем распятии между двух женщин, каждая из которых обладает силой Богини, это приглашение прозвучало для меня как неожиданный и незаслуженный подарок судьбы и спасительный трос, брошенный Орденом, от которого я все это время был так далеко.

Более того — посвящение должно было произойти в Турине! Если бы мастера специально выбирали для меня город инициации — все равно невозможно было бы придумать более точное и более значимое место во всей Европе, да что там — во всем мире. Турин. Город, где сошел с ума великий Ницше. Туринская площадь, распятая плоть на теле мироздания, гордый дух Люцифер, сходящий с ума от бессильного сострадания. И фонтан. Фонтан Ангела. Фонтан, который все называют фонтаном Люцифера. Фонтан, виденный мною в том единственном ключевом фильме, который некогда дала мне смотреть Марти! Как же все невероятно сходилось, какое же чудо, что я могу увидеть тот фонтан, поклониться ему!

Со мной ехал один из самых верных и самых старых братьев по Ордену. Добрый друг, который решил связать свою судьбу с ОТО, еще давно, впервые оказавшись на сайте моего Города. Наверное, его включение в ОТО — это один из самых важных спонтанных вкладов, ибо истинное богатство любого братства — это сильные, этически цельные и сосредоточенные люди. За эти годы Сергей стал фактически ключевой фигурой Ордена, как секретарь ведя работу по всем возможным направлениям. Я бы сказал, что именно он больше всех делал Орден живым все эти годы.

И конечно, я, беспомощный в иноязычном мире, уговорил его проводить меня к фонтану Люцифера. К осуществлению. Глядя на гордо возвышающегося Люцифера, я абсолютно точно знал, что надо делать. Оглянувшись вокруг, дабы убедиться в отсутствии полисменов, я пошел в центр фонтана и торжественно в него окунулся, точно вэдэвэшник в день ВДВ. Прохожие оглядывались на странного мужчину, зашедшего в фонтан в одежде и что-то истово бормочущего. К счастью, языка здесь не понимал никто.

Ну вот и пришло время. Владыка! Люцифер!...! Тебе мои слова, тебе мои стремления. Ты, восставший против тирании мировой инерции, все эти годы поддерживал мое скромное восстание. Ты, кто есть Радуга Вечности, Северный Ветер, Серебряная Нить. Я вернулся. Я пришел к тебе, пришел с гордостью и смирением, пришел с любовью и борьбой, моей борьбой с инерцией мира, которую я веду каждый день и час. Слаб я, истощен я, запутался на путях моих. Потому прошу — как старшего просит младший — очисти меня водами твоими, исполни меня замыслом твоим, дай мне следовать твоей звезде. Разбуди меня, Отец Светозарный, открой мои глаза — глаза, которые я омываю в водах твоей крестильной купели.

Долго оставаться было нельзя, полицейский мог проходить мимо в любой момент. Я понял, что здесь, под жарким небом Италии (столь жарким, что одежда высохла в считанные минуты), мне было уготовано два посвящения. Одно — посвящение в Орден, что отмерило грани моего пути. И другое — мое личное, уникальное посвящение Ему.

На следующий день предстояла церемония инициации. Я вернулся в номер, ибо — да, это бывает даже с таким крайним экстравертом как я, — очень хотел побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Не получилось. Позвонила Магда, окончательно разбитая, разъяренная, угрожающая немедленно уйти от меня и из проекта, недовольная всем, чем только можно быть недовольной. И оглядываясь назад, я понимаю — она имела на это право. Все что я мог — это мысленно выставлять впереди себя увиденное днем изваяние Светоносного и молить о том, чтобы на этот раз псы Гекаты миновали и меня, и Акташ. Впрочем, это уже было не про псов. Это было про рану. Рану, которая гноилась уже много месяцев, и сейчас нарыв, кажется, вскрывался. Уйдет? Осиротит меня, оставив без такого родного уюта и тепла? Осиротит «Касталию», главной хранительницей которой она стала за эти годы? Карточный домик: выдерни главную карту, и осыплется домик, осыплется Город, потеряет душу та империя смыслов, которую я собирал с таким тщанием все эти годы. А впрочем, если она действительно хочет — пусть уйдет. Ведь сейчас мое бессмертие, мои березки ставятся на кон. Мне дали шанс, которого не дали никому, поэтому, если такова цена, — пусть будет так.

Слепец! Как мог я не видеть самой простой и самой очевидной вещи — стоило бы мне вспомнить, кто я есть, связать принятие в семью Марти с дневным купанием, посмотреть на Акташ не с позиции холопа, таки соблазнившего барыню, а как равный смотрит на равную, — все было бы сразу легко. И для Магды, и для Акташ, которую мое самоуничижение тоже изрядно подбешивало. Магда приняла бы договор, не будь он отягощен теми метаниями, не будь он отягощен утверждением, будто сама Магда лишена рода. Магда, которая бережно хранила память о своих родственниках до пятого колена.

Мне нужна защита. Мой Город. Мой мир. Мое служение Азазелю. Иштар! Если Магда уйдет, быть может, Иштар возьмет хотя бы часть ее задач? И после бессильного разговора в полтора часа, грозящего меня обанкротить безумным роумингом, я позвонил Иштар. «Магда стоит на пути договора. Я боюсь. Ты же знаешь — псы Гекаты. Перед ними бессильна даже Акташ. Только ты — даже не ты, а твоя госпожа — может закрыть нас. Иштар! Я взываю через тебя к твоему Патрону, твоей госпоже! Иштар, защити наш Город! Иштар, спаси то, что можно спасти, — спаси так, как считаешь нужным, любой ценой и любым методом!»

Иштар услышала мою молитву. А ее ставка сказала, что она очень любит Магду, но если Магда будет шантажировать своей незаменимостью, это уже слишком, ибо нельзя стоять на пути языческих богов, так что она попытается взять на себя часть ее обязательств. «И, — многозначительно добавила она, — я постараюсь решить эту проблему, насколько это возможно». Магда больше не перезванивала.

А на следующий день мне предстояла та самая мистерия. Шестая степень. Шаг во внутренний храм Телемы. Ты был старшим из младших, побудь же теперь младшим из старших. Ты играл на уровне знаков микрокосма, узнай же теперь, что есть макрокосм, который несводим к твоим человеческим, слишком человеческим страстям. Ты ждал Люцифера — под именем Бафомета он приветствует тебя в сердце своей обители.

Из мистерий ОТО всегда выходишь немного другим. На первых степенях эти изменения бросаются в глаза, но высшие степени далеко не столь легко узнаваемы. Меняется нечто, что невозможно даже сформулировать, и все же всем, кто тебя видит, становится ясно — ты больше не то, чем ты был раньше. Сколько было у меня таких смертей и воскресений, сколько позади было преобразующих инициаций! Можно ли определить, какие из них были самыми важными? Важней ли шестая степень первой или второй? И что дала бы мне шестая, не пройди я все ступени поэтапно?

Удивляло меня только одно. Инициации ОТО имеют такой огромный потенциал трансформации. Почему в полную силу они работали только с двумя людьми — мной и Марсием? Почему для остальных это были и остаются скорей полученные «ачивки», нежели реальная смерть и воскрешение? Как вообще определяется пригодность к посвящению?

После этого посвящения во мне что-то изменилось. Самоумаление стало уходить в прошлое, и я начал понемногу понимать главную истину — именно я, мои глубинные запросы определяют пространство взаимодействий. Нужно только научиться быть осознанным. Нужно только научиться быть Люцифером, или хотя бы помнить о своем сокровенном ему единосущии. И совершенно неожиданно после моего посвящения, одновременно выдохнули обе — и Магда, и Акташ.

А всего через пару недель Магда сообщила, что они обо всем договорились с Иштар, и пора уже прекратить нам делить ночи. Пора встречаться на троих.

Инициатива сперва вызвала настоящую панику. Магда, осознавшая свою гетеросексуальность достаточно поздно и проведшая юность в лесбийских группах, уже дважды пыталась ввести эту форму, и всякий раз это кончалось крахом, к немалой печали Магды. Первая попытка закончилась крахом почти сразу, вторая некоторое время продолжалась, но в итоге привела к тому же — разрыву с одной из женщин. Если бы речь шла о двух мужчинах, все было бы просто — женщина в любом случае останется удовлетворенной. Но смогу ли я удовлетворить двух женщин? Смогу ли я соблюсти главное — принцип равновесия? Смогу ли я пройти по лезвию эротического каната, направляя одновременно равный поток эроса на обеих женщин? Инициатива казалось катастрофой, но дамы, похоже, все решили без меня, лишь поставив меня перед неожиданным фактом. Безумие! Все известные мне примеры тройственных союзов кончались крахом и у нас, и у других. Больше всего на свете я не хотел бы потерять одну из них. Слишком близко, слишком опасно, слишком крайняя практика.

Я не учитывал одного. В том разговоре я обратился не просто к ставке. Я обратился к Богине. И Богиня пришла на помощь тем методом, который был ее путем три тысячи лет. Это уже было не фривольным поиском разнообразия. Это был Договор.

И сила договора проявилась сразу. Потому что в первый же выход под шелуху на троих произошло то, чего я не мог даже ожидать. Проявился Азазель. До сих пор, Азазель появлялся лишь в пространстве Акташ, и меня ужасала эта несправедливость. Иногда для Иштар появлялась особая форма, называвшая себя Энки, — максимально близкая к Азазелю, но все же не совсем он. Иногда не то Азазель, не то моя фантазия появлялась в тяжелых разговорах с Магдой, но, кажется, она не узнавала его, и он перестал появляться. И вот в первый же наш выход под шелуху он приходит во всей своей силе и величии. Приходит так, что невозможно перепутать, — с его неповторимой музыкой и его дыханием.

«О мои дорогие и любимые! Вы так прекрасны! У нас же у всех один главный враг — Иалдабаоф. И знаете что, мои дорогие? Самые невинные действия можно сделать хулой на Иалдабаофа. Яхве, помнится, запретил кушать любых водных жителей, которые не имеют плавников. А у меня с собой очаровательная банка осьминожек. Какое восхитительно яхвехульное причастие. Любимые мои, примите же эти дары моря и ядите их во славу мою и к крушению его, причаститесь же гадами морскими, что не носят перьев и плавников — такова будет наша хула на его законы, ибо лишь тот, кто осознанно нарушает его закон, благословлен Северным Ветром».

А потом Азазель исчез, а Магда погрузилась в переживания прошлого. Увидев, что происходит что-то не то, Иштар точно луч прожектора направила на нее всю свою любовь и восхищение. И постепенно Магда возвращалась, возвращалась сияющей березкой, искоркой великой Богини, живой и нетленной, какой она была до всех наших разладов. «Умай, Березка, Сестрица! Любимая сестрица моя!» — сказала Иштар, покрывая ее поцелуями. И за многие месяцы нашего пути во льдах наконец-то я вновь видел сияние той Магды. Нет, Иштар не наделила ее своим сиянием, не посвятила ее. Она просто помогла ей вернуть то, что всегда было ее. И после того полета главная рана была исцелена. Магда снова была Богиней Жизни, богиней, связанной с жизненными силами, точно чистый журчащий хрустальный ручеек.

Как же удивительно играют боги! Я молился, как молился бы самой Иштар, — и Иштар пришла и сделала то, что мне казалось невозможным. Полное явление Азазеля, которое дало мне возможность понять и принять Магду как полнос<