Четвертый священный ключ. 2008

 

 

Глава 21. Армален Райзинг

Беспредельность покоя затмило багровое пламя.

Торжествует во мне ненавидящее исступленье.

Ормаллен! Ормаллен! Обреченно-черное знамя.

Ормаллен! Обретаю навек красоту разрушенья.

Мистардэн. Ормалленская

 

Произошло то, что развернуло все происходящее окончательно. Накал Армалена, и так был слишком силен но внезапно произошел перелом изменивший картину всего происходящего. Внезапно, обнажилось последнее расхождение с Марсием. И это была не просто соломинка, ломающая хребет верблюду.

На одной эзотерической площадке происходила презентация курсов колледжа Телемы. Презентация, которую вел брат Марсий. И вот Марсий во всеуслышание заявляет: «Кроули вообще не имел отношения к сексуальной революции и во многом был весьма традиционен».

Для меня эти слова читались однозначно. Марсий выбрал сторону. Хирам победил. Вопрос о свободе сексуальности был одним из самых острых, самых принципиальных, самых напряженных в нашем с ним столкновении. И вот Марсий публично свидетельствует правоту Хирама, посылая недвусмысленный сигнал. Прекратить войну. Идеологию буду определять я. Законное право главы Ордена, но, черт, если идеология будет хотя бы отчасти совпадать с той стороной...

Что?! Кроули, фотографию которого «Битлз» поместили на обложку своего альбома?! Кроули, которого Тимоти Лири, главный двигатель революции шестидесятых, считал своим прошлым воплощением? (По иронии судьбы газеты наделили Лири тем же титулом, что тридцать лет назад наделили Кроули — «самый порочный человек на Земле».) Кроули не имел отношения?! Кроули имел в виду совсем не то?!! А завтра мы радостно осудим сексуальную революцию как «продукт порочного Запада» и будем топить за возрождение нравственности?! Может быть, со всеми стандартами морали до сексуальной революции — с осуждением до— и внебрачных связей? Впервые за десять лет общения, Марсий, этот человек чести и человек слова – лгал и лгал в самом важном.

После этих слов я понял — ухода не избежать. К тому моменту клуб уже не один месяц проводил наши первые реальные собрания «Касталии» собрания у Асгет, с которой я уже успел побрататься на крови, и неизбежность разрыва теперь казалась очевидной. И все же решение не было легким. Орден был всем, что я имел в жизни, а мир «Касталии» — это лишь один робкий росток, который может завянуть в любой момент.

Это было крушение. Марсий послал сигнал, что поддерживает не мою линию, а линию Хирама ради дружбы с масонами, для которых вопрос строгой сексуальной морали очень важен, он готов пойти на компромиссы с системой. Причем в самом принципиальном вопросе, в котором для меня не может быть компромиссов. Небо упало на землю. А семьдесят два демона как будто подталкивали к последнему шагу. Исполни, сделай, ударь со всей силы. Я пытался сопротивляться, ибо понимал — пойти на конфликт значит потерять все. А «Касталия», собиравшаяся у Асгет, могла прекратиться от одного ее каприза.

Дело было за последней каплей. И эта капля упала. Мне иногда кажется, что Хирам не просто хитрая мразь, а какой-то полутелепат, способный получать строго определенную информацию, чтобы нанести удар по самому больному. И ведь никто даже не поймет, что произошло и почему ты взвился до небес от доброй братской шутки...

Просто на внутреннем форуме ОТО братом Хирамом были размещены фотографии с обычной вечеринки ролевиков из Питера. С присутствующими на снимках инвалидами. И конечно — какой посыл: мол, посмотрите, братья дорогие, какие уроды, какие дегенераты, какие вырожденцы эти их ролевики, может, и вам к ним надобно? Он понимал, что это удар по мне, но не понимал насколько.

Одну из них я знал лично. Мистардэн. Автор трети текстов песен Мартиэль. Автор «Белой Дороги». Точка. Последняя и безусловная точка невозвращения. «Ормалленская» — это тоже стих Мисти...<6>

 

<6>Стихотворение по мотивам ненаписанных сказаний Мистиэра. Ормаллен — мир, специально сотворенный для заключения Ширры, чья суть — Пламя Насилия. Название «Ормаллен» и означает «Звезда насилия». Сами же жители этого мира, попавшие под влияние Ширры, зовут его Армаленом, что переводится как «Земля отчаяния». (Прим. редактора.)

 

Ледяное дыхание Армалена. Это уже не совсем я. Последний удар — направленный уже не столько на Хирама. Эту ситуацию уместно описать словами Андрея Белого: «И тьма легла между ними, и больше не видел каждый другого, но только тьму». Марсий отступил от всего, во что я верил и что я строил. Потому что даже он вдруг забыл удалить запредельную грязь. Впрочем, он-то Мисти не представлен, ему наверняка это по-другому виделось. Я не был собой. И это даже не теневой Рамси. Я стал Армаленом. Это очень особая ярость. Слепая и холодная.

Чуть раньше мне снился сон. Пожалуй, это был один из самых ярких, убийственных, пронзительных снов за последние несколько лет.

В этом сне действие началось на площади трех вокзалов. Я должен был встретить Ее с поезда. Я знаю, что приезжает Мартиэль. И она действительно приехала. А после безо всякого перехода между нами разыгрывается эротическое взаимодействие такой силы, что кажется — я падаю в небо.

Потом Она исчезает, растворяется в пространстве толпы, и я вновь брожу между лотками вокзалов. Внезапно все динамики начинают передавать одно сообщение: «Всем ползти. Нерон пришел. Всем ползти. Нерон пришел». Я ползу вместе со всеми, чувствуя, как мои губы касаются земли. И вдруг вспоминаю. Она ползти не будет. Она — будет первой, кто попадет под удар. Я встаю над ползущей толпой и, минуя предупредительные крики, бегу в сторону вокзала. Меня пытаются преследовать. Но вот я в огромном зале вокзала, и зал больше напоминает сказочный дворец, пустой и безжалостный. И в этом зале нет никого. Только я и Нерон на троне в другом конце зала. Я бегу туда, бегу, чтобы убить его, держа наперевес перочинный ножик.

В меня не стреляет охрана — боятся попасть в него. Напряженная схватка, дуэль. У меня нож, а у него нет ничего, дуэль не равна, если не считать охрану, которая все ближе. Я наношу удар. Еще удар. Нерон начинает уменьшаться. И, о ужас, последнее, что я вижу, это лицо того, кто заменил мне отца. Лицо Марсия. Просыпаюсь с криком, мокрый от холодного пота.

Многие годы этот сон не давал мне покоя. Меня мучил стыд: неужели в моем отношении к Мартиэль есть грех тайного вожделения, неужели я, сам того не осознавая, вожделею своего учителя, своего проводника? Насколько же низка и отвратительна моя природа, если это так.

Но больше всего меня удивляло другое. Почему Нерон? В реальности, боги свидетели, за исключением той неудачной фразы, которую я чуть было не использовал как оружие дискредитации, никаких признаков деспотизма, властолюбия, или использования своего положения, чтобы как-то возвыситься за счет кого-то, у Марсия не было. Так почему же именно Нерон, почему? Компенсация перед разрывом, то есть необходимость изобразить его максимально чудовищным? Или, по закону равновесия, чем благороднее, сильнее, разумнее Эго человека, тем ужаснее его Тень, и вот я познакомился с Тенью Марсия?

Марсий по природе гражданин Римской империи. И если по сознательным ценностям он — истинный патриций или Цезарь, наверняка в Тени должен быть именно Нерон. Так? Может быть, и так. А может быть это была лишь игра патрона, который хотел подтолкнуть наше разделение на этом этапе представив его в самом отталкивающем образе.

А через несколько лет я получил последний ключ к своему сновидению. Только через много лет случайно я открыл для себя ответ, такой неожиданный, очевидный и простой. В христианском апокрифе, где речь идет о войне Симона и Петра, эта война происходила именно при дворе императора Нерона. Во всех апокрифах именно Нерон судил Симона и Петра. Именно перед глазами Нерона и происходила эта битва архетипических представителей двух сил — Закона и Свободы, ортодоксии и гнозиса. В известном апокрифе победил закон. Ибо он не мог не победить. Симон не может победить, пока спор идет при императоре — неважно, плохом или хорошем, Цезаре или Нероне.

Но миф поменялся! В миф вошла Третья сила, Лилит, заставившая Симона обратить удар уже не на Петра, а на самого Нерона, и тем создала новый миф. Ее личное вмешательство изменило расклад мифа. Падение произошло, но по другому алгоритму. И эротическая сцена, которой я так стыдился эти годы, на самом деле была не больше не меньше — манифестацией самой Лилит, что пришла, чтобы определить исход противостояния.

Я был прав в одном: какие бы проклятья, каких бы демонов Хирам не направил против меня — хоть семьдесят два, хоть десять тысяч семьдесят два, если я ей нужен — она придет и изменит расклад. И ничего кроме благословения Лилит не имеет значения.

Если бы вы выходили на бой, кого бы вы выбрали, сударь, — семьдесят два демона или одну Лилит? Я свой выбор сделал.

Ирония судьбы — я всегда мысленно называл Марсия, влюбленного в историю Римской культуры, «Цезарем». Бессознательное показало другой образ, и не только для того, чтобы унизить его, как я думал, а для того, чтобы полнее и аутентичнее поместить в разыгрываемую в наших судьбах мифологему. Симон и Петр перед глазами Императора.

Вся наша жизнь — один большой магический театр, где наши боги назначают нам наши роли, и порой это не те роли, которые мы бы хотели играть. Едва ли Марсию понравилась эта роль. Едва ли мне понравились все роли, которые мне пришлось сыграть.

Итак, Армален вспыхивает черным огнем.

Я пишу, на первый взгляд, невиннейший текст, в котором я излагаю свои принципы и тезисы о Телеме. И прибиваю этот текст на всех доступных мне площадках. Дорогой читатель, я хочу обратить твое внимание на употребляемые слова и выражения — «прибиваю». Полемический текст, филигранный с богословской точки зрения и даже подкрепленный цитатами из Книги Закона. Я не могу отказать себе в удовольствии привести этот текст без сокращений, хотя сейчас актуальность этих тезисов давно прошла.

 

1) Телема является нонконформистским учением. Это недвусмысленно следует из некоторых строк Книги Закона, например, 25 стих второй главы: «Вы противостоите людям, избранные мои», — ясно свидетельствует, что телемит всегда устремлен к превосхождению человеческого уровня, и раз вы «противостоите людям», значит, сам телемит — уже не совсем человек или, по меньшей мере, стремящийся отбросить «человеческое, слишком человеческое».

Здесь мы видим апелляцию к Ницше, который включен в список Святых. Также если рассмотреть историю жизни Кроули, то бросается в глаза сочетание его внутренней доброты и чести — и внешней провокативности. Можно много говорить о причинах его провокаций, но на мой взгляд очевидно, что он хотел видеть своими последователями тех, кто способен на трансгрессию. (См. Батай.)

2) Телема является антиклирикальным учением. Так любая форма религиозной ортодоксии, претендующая на какие бы то ни было властные рычаги, — является врагом телемита. В настоящее время наиболее опасен именно христианский клирикализм, заставляющий «последних телемитов» моргать, и точно предвидя это, пророк написал в стихе 51 третьей главы Книги Закона: «Головой моей Соколиной клюю я глаза Иисуса, висящего на кресте».

Следует сказать, что этот антихристианский пассаж не касается мистического христианства и их Христа. Христос гностиков и даже христианских мистиков, все-таки интегрированных доктриной (чаще после своей смерти), — это далеко не Христос клирикальной сволочи, держащей преемственность от Иринея Лионского через Иосифа Волоцкого к современным ортодоксам.

3) Телема является учением эстетическим, то есть искусство для телемита относится к категории откровения. Так Алистер Кроули в «Магии в теории и на практике» пишет: «Подлинный художник выше мага». А к Святым Гностической Церкви относятся такие нонконформисты от Искусства, как Суинберн, Гёте и Гоген, и уже сейчас, по решению Гименея Бета, — Уильям Блейк, а также Людовик — известный тем, что покровительствовал Вагнеру и считал искусство более важным вопросом, чем политическая жизнь страны, за что и был свергнут.

4) Телема не стремится дать ответы на все вопросы и в некоторых местах сознательно ставит перед последователями парадокс. Так, например, в Книге Закона сказано: «Не рассчитывайте на перемену: вы будете, как были, и никак иначе. Посему цари земные пребудут Царями во веки, рабы будут служить». А в «Книге Сердца, обвитого Змеем» приводится притча, описывающая как раз экзистенциальную смену статуса. Эти парадоксы со временем дадут почву для разработки специальной телемитской теологии, ибо, как говорил Юнг, религия, в которой нет противоречий, лишена творческого духа.

5) Телема утверждает идеалы сексуального освобождения, и более того — Алистер Кроули своей магической работой существенно приблизил сексуальную революцию шестидесятых. Не случайно для Тимоти Лири и для многих музыкантов шестидесятых Кроули был фигурой, из творчества и жизни которого они черпали вдохновение. Указание на освобождение эротизма от деспотии христианской морали мы можем найти в следующих словах Книги Закона: «Также берите и довольствуйтесь вашей долей любви, как того соизволите, когда, где и с кем соизволите! Но всегда ради меня». Данный тезис нуждается в дополнении, поскольку слишком часто сексуальность для некоторых мужчин становится инструментом власти и самоутверждения. Женщины в этом отношении абсолютно чисты, а вот мужчины нуждаются в особом предупреждении касательно последствий подобного искажения.

Кроули называл подобное «грехом против Святого Духа», и потому — любое соитие, свершаемое не «ради меня» (то есть без внутреннего почитания женщины как Нюит — см. «Книгу Лжей», главы, посвященные Лайле), согласно Книге Закона несет проклятие. Все остальные ограничения и условности, как и запрет на сексуальную магию до определенного уровня, — утверждаю проявлением ненужной политкорректности и компромиссов с пуританским миром.

6) Телема является научным мировоззрением. Так, помещая в список святых Адама Вейсгаупта и добавляя букву «к» в слово «магия» — магика, Кроули старался подчеркнуть научность и эмпиричность методов, используемых Телемой. В своих трудах Кроули столь же часто ссылается на современных ему ученых, как и на авторитетных эзотериков прошлого. Поэтому продолжать линию Кроули — это значит и дальше искать точки соприкосновения с современными научными открытиями, будь то глубинная психология (Юнг или трансперсональщики) или квантовая физика.

7) Телема является гетеродоксальным учением. Телемитский канон — не ограничение (ничего кроме), но та необходимая база, на которой телемит может выстраивать внутренний замок, в соответствии со своей Волей, если, разумеется, это не вступает в прямое противоречие с Книгой Закона. Между «вступает в противоречие» и «не содержится» — огромная разница. Поэтому телемит может всей силой своей бхакти почитать Зевса, Афину, Одина, Перуна или, как я, — Лилит и Люцифера (на данный момент я единственный телемитский люциферианин, о чем хочу наконец сказать без обиняков), но едва ли он может быть христианином или мусульманином — учитывая то «отношение», которое Гор высказывает к этим богам в третьей главе Книги Закона.

8) Телема является преимущественно кшатрийским мировоззрением. В третьей главе Книги Закона Ра Гор Кхуит говорит о себе как о «боге Войны и Возмездия» и призывает к войне. Следовательно, состояние воинственного противостояния является естественным для телемита, а доктрина политкорректности — худшее зло.

Однако «преимущественно» — не значит «только». Преобладающий кшатрийский дух не означает, что Телема исключает брахманические влияния и — на самых низовых уровнях — даже влияния вайшья. Тем не менее в современном мире очень важно не забывать о кшатрийском духе, который здесь же является духом нонконформизма.

9) Телема является недвойственной традицией. Это значит, что она в одинаковой степени боготворит и свет, и тьму, следовательно тот, кто говорит, что она «только темная» или «только светлая», — лжец. Телемит в одинаковой степени славит ночной хаос Диониса и кристальную ясность Аполлона. Однако и Свет, и Тьма, и Дионис, и Аполлон являются субъектами равновесия, и благи, только когда находятся в равновесии. В нарушенном равновесии — любая субстанция переходит в клипот.

Следует отметить, что телемитская концепция равновесия является динамической и чужда статической восточной концепции нирваны. Следовательно, когда в системе происходит «перекос» в ту или другую сторону, законы динамического равновесия требуют выруливания в противоположную сторону. В настоящее время идет серьезный перекос в «светлую» и «аполлоническую» сторону, поэтому в настоящий момент мне приходится повернуться немного левее, (хотя какие-то два года назад я, наоборот, «жал резко вправо»). Это не противоречие и не отречение от старых позиций — это лишь следование закону динамического равновесия в связи с изменившимися условиями, которого я как последовательный нейтрал придерживаюсь.

10) Телема, является религией в том изначальном смысле, который закладывался в слово «религия»: «связь», «спряжение». Ту же этимологию имеют слова «символ» и «йога». Телемитские ритуалы служат одной цели — установлению связи между практикующим и его высшим гением — функция, которую в прошлом эоне брали на себя религиозные институты, а в новом эоне — каждый должен сам устанавливать свою связь посредством практики.

Отдельно следует сказать о магии, направленной на достижение практических результатов. Если сравнивать то, что Кроули делал (те же «Парижские работы», которые, при всей их гомосексуальной провокативности, имели вполне меркантильный интерес — получить бабла), и то, что он писал («О тауматургии» — любая магия, ненаправленная на духовную цель, достижение САХ является черной магией), — следует найти среднее арифметическое: прикладная магия допустима, но она не должна помещаться во главу угла, и практиковать её может только тот, у кого открыт сердечный центр.
Из того, что Телема является религией, следует, что всякий, прямо или косвенно отрицающий таинство Гностической мессы, не может считаться телемитом.

11) Телема является традицией свободы, а значит, настоящий телемит сам налагает на себя те ограничения, которые требует его Великая Работа. Есть цепи, ведущие к рабству, и цепи, ведущие к свободе, но последние — налагает на себя только сам человек. Любые попытки извне наложить ограничения, за исключением отношений учителя и ученика на время ученичества (причем природа и граница этих ограничений предварительно проговаривается), являются грехом.

 

Хороший текст. Если не знать, какие бури эмоций за ним стоят, воспринимается как набор идей, быть может, местами излишне категоричных. Большинство тезисов — ответ по всем позициям, в которых меня атаковал Хирам. Но пятый пункт — нападение на Марсия, личный выпад, внутренняя полемика против недавно сказанных слов. Вызов. И еще больший вызов — заголовок.

Да, дело собственно не в самом тексте. Самое главное — не текст, не слова, не противопоставление. Самое главное — заголовок. Это знал я, и тем более знала Элли. И конечно, знал Марсий. Пожалуй, больше никто и не понял, почему из-за, в общем, чисто полемических тезисов Марсий фактически заявил о моем исключении из ложи.

Кому-то реакция Марсия показалась несправедливой, эмоциональной, жесткой. Я хорошо помню письма некоторых братьев, обещавших «поговорить», не понимавших «что произошло», — он же никогда не был так несправедлив и деспотичен. Но я-то понимал, что произошло на самом деле. Образованный человек поймет всю силу игры, а единственным по-настоящему образованным человеком, чувствующим все намеки, конечно, был он.

И сейчас, оглядываясь на развернувшееся противостояние, я понимаю одно. Сколь филигранно, точно, выверенно, изящно реальность обыгрывает клятвы, которые посвященный приносит в момент инициации. Ибо ошиблась даже сестренка Дью, и речь шла не только об Айрум. В жертву надо было принести все что было моим Миром без исключения.

И — после столкновения, когда информация стала расползаться вовне, порой казалось, что сам воздух стал стеклянным. Все ждали. Ждали братья, ждали мои новые соратники, ждали враги. В узком кругу я, конечно, пел соловьем, что «орден пал и сосуд пробит». Но то в узком кругу. Вовне не происходило ничего.

Все ожидали повторения тех же сценариев. Сначала — Дмитрий, потом Женя Руцкий. Ждали клеветы. Лжи. Воссоединения с врагами. Объявления о создании своего, касталийского ОТО. Руцкий написал мне письмо, на которое я ответил сдержанно-насторожено, дав понять, что больше врагом я его не считаю, но и какого-то повода для соединения и сотрудничества не вижу. Чуть позже Каин будет пытаться давить чтобы это воссоединение произошло, чем я сопротивлялся.

И дело не в том, что я ждал примирения. До меня все конфликты, наблюдаемые между Марсием и кем либо, не имели обратного хода, и надеяться стать исключением поводов не было. Последующее примирение было воспринято как чудо всеми, кто об этом узнал и прежде всего для меня.

О создании своего ордена я задумывался, но делать копию, эпигона вслед за многими эпигонами — это не уважать себя, а Мартиэль с самого начала дала запрет на переложение Серебряной Нити в регулярный орденский формат. Что же до сотрудничества с врагами ОТО, я решительно не понимал, зачем мне входить в одно пространство с людьми скандальными, грубыми, пользующимися самыми подлыми и лживыми приемами. Зачем городу — серые?

Не нужно быть гением политики, чтобы понимать — такой союз в итоге будет стоить себе дороже. Правда, в наш клуб приходил один человек, который был как-то связан с группой Руцкого, но это не имело значения: пока он не пытался повлиять на политику клуба, исключать его повода не было, как и как-то особо приближать.

Что же потом? Через какой-то месяц птички на хвосте принесли неожиданную новость: Хирам вылетел из Ордена. Тут есть разница, ибо я-то был исключен только из ложи. Из ложи можно выйти, войти снова, выйти опять, и если братьев не задолбает это «входит и выходит» — войти в третий раз.

Но исключение из Ордена — фатально и не дает шанса на восстановление. Причины известны мне только в общих деталях. Вроде бы он начал пытаться давить на Марсия, одновременно плетя интриги за его спиной. Серый оловянный солдатик таки попытался стать генералом и поверил во всесилие семидесяти двух демонов. Серая бескрылая птичка слишком высоко взлетела. Черт возьми, я мог ожидать, что такое произойдет потом, но всего через месяц после моего изгнания? Думаю, Лилит навела на него хороший морок иллюзии.

А уж Хирам-то после изгнания не заставил себя ждать. Практически сразу со страниц его сайта в адрес ОТО полился набор все той же, уже давно навязшей в зубах клеветы. Правда, в отличие от клеветы Руцкого — к этому добавлялась еще одна неприятная деталь. Обвинение Ордена с позиции ортодоксальной, «светлой» магии и истинного христианства, чьи догматы вечны и неизменны. Ох, Петр, ты не меняешься.

Для Ордена это стало надломом. Хирам с его работоспособностью, заполнил все информационное пространство интернета клеветой, заполонил собой все форумы, и даже статья о Телеме на Википедии, была написана его серой рукой.

А для меня его уход оказался триумфом. И даже несмотря на то, что я все еще не рассчитывал на примирение, я был рад за Орден. Будучи самым непримиримым, самым активным, самым злобствующим внешним врагом Ордена, транслирующим на каждом углу, насколько ужасная и страшная это тоталитарная секта, Хирам не может принести и сотой доли того вреда, который он наносил изнутри, превращая живое в мертвое, сияющее в серое. Бокал Бабалон остался в достойных руках, пусть даже и без меня. Серая рука таки выпустила из своих пальцев Чашу. Надолго ли? И кто придет потом? Эти вопросы для нас останутся без ответа.

А еще через некоторое время, пройдя немалый путь, совершено неожиданно мы помирились Марсием. История этого примирения будет в следующей части, сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что иначе быть не могло. Потому что у каждого из нас — своя роль и своя маска. А для Мастер-Мага вся жизнь становится мистерией. И когда «Касталия» была в двух шагах от распада, когда, казалось бы, идти на мир со мной не было смысла, Марсий сам сделал шаг, предложил сотрудничество и даже пошел на важнейший компромисс, тем самым действительно давая понять, что все в прошлом. Сдается мне, что именно наше примирение помогло мне удержать ось, когда казалось, что «Касталия» обречена на распад.

Было бы красиво сказать, что после разрыва я тут же отпустил свою обиду и полностью занялся делами своего проекта. Но — перед твоим Ликом, Хозяйка Лилит, и пред Твоим, Люцифер Светоносный, я не могу позволить себе лгать. Правда в том, что я хотел нанести удар. Одна беда — за все десять лет, проведенных бок о бок с братом Марсием, у меня не было ни одного настоящего козыря, аргумента, используя который я мог остаться чистым перед Богами и воздержаться от лжи. Ибо Люцифер и Лилит ненавидят ложь и всякая ложь разрушает связь с ними. Все что я привел — это тот самый разговор о морковке вверх ногами, и написал весьма неудачный но риторически яркий текст «Алмазный мой Кетер». Текст всплыл в сети через некоторое время, но уже не имел ни силы ни смысла.

В завершение первой части я хочу предложить читателю поразмыслить над парадоксом. Я проигрывал почти все сражения. Во всех битвах, конфликтах, противостояниях мне приходилось отступать, подстраиваться, маскироваться, кое-где даже откровенно спасаться бегством. Я умудрялся попасться во все мыслимые ловушки, сделать все возможные ошибки, собрать своей тушей все стрелы, в меня летящие. Не сомневаюсь, что многие читатели, читая эту книгу, решат что я полный идиот, напрочь лишенный навыков войны.

Не споря и не доказывая, отмечу, что при этом, каким-то непостижимым образом, проигрывая все сражения, я умудрялся выигрывать войну. Как будто в какой-то момент ситуация резко переворачивалась. И когда с очередного дна кто-то стучался снизу, выяснялось, что там не дно, а небо нижней бездны, соединенной с верхней. И неизменно я прыгал в эту бездну и оказывался в полете. Верх становится низом а низ верхом — подъем, переворот.

В Орден я пришел полным неудачником, у которого не было ничего. Я использовал магию так, как ее нельзя использовать ни в коем случае, и это, казалось, должно было уничтожить меня окончательно, настолько, что в определенные моменты рядом был сам Сет. Но — подъем, переворот, и я уже — второе после Цезаря лицо в Ордене, секретарь, автор книг, ведущий крупного интернет-проекта, муж прекрасной женщины, да и с работой все решилось.

А потом опять сценарий повторяется: приходит Серый, я проигрываю ему рубеж за рубежом, проигрываю настолько, что сам Марсий, несмотря на дружескую симпатию такого уровня, что порой мне казалось, что я — его магическое дитя, вдруг посылает недвусмысленный сигнал, после которого вроде бы не остается другого пути, кроме разрыва. По самому главному. По святости свободы сексуальности. По вере в Бабалон.

Поэтому — разрыв. Проект, который надо создавать из ничего. Формально — чистая победа Хирамовских семидесяти двух демонов: он попросил изгнать — они выполнили. Flawless victory, как говорили в «Mortal Kombat».

И опять та же ситуация. Уйдя, я создаю проект, который становится Городом Азазеля. Издание, новый круг, книги, слова, лекции, реальная свобода и реальное служение. А главное — в Орден я в итоге возвращаюсь. А тот, кто торжествовал победу, падает через месяц и шаг за шагом теряет все, пока, наконец, не создает себе откровенно отмороженную тоталитарную секту, где указывает ученикам, какую музыку слушать, — и которая в результате тоже разрушается. Подъем, переворот.

А в третьей части эта же история повторится опять. Черное зеркало, будь оно неладно, падение, нелепые ритуалы, бессильное жертвоприношение, потеря лица, кажется, что Черное зеркало я уж точно не переживу. И снова — вираж, переворот, история заканчивается тем, что я добиваюсь того, чего не добивался ни один из русскоязычных телемитов (ну, может быть, Марсий, но он в этом отношении неразговорчив). Настоящего знания и собеседования САХ. Обретения Оси. И тот же самый процесс, но на неизмеримо более высоком уровне, разворачивается и в четвертой части.

Я, правда, не понимаю до конца. Я могу только предполагать, фантазировать, воображать. Да и надо ли понимать, на самом-то деле? Не понимать, а благодарить, благодарить возлюбленных богов — Люцифера, Лилит, Азазеля, Нахему — надо мне на моем пути.

И всегда остается вопрос: а хватит ли благодати на последнюю схватку? Скольких еще успею зажечь, скольким помогу отключиться от матрицы, превращающей наше воображение в батарейки для своих нужд? Смогу ли пройти до конца, не оступившись? Не знаю. Сейчас, после договора Источника, я думаю, что достиг Хесед. Но пройду ли я последнее испытание — бездну? Взойду ли на единственную гору, заслуживающую быть покоренной, — гору Хермон, с которой когда-то Наши начали свой путь несения искр свободы, наслаждения и гнозиса?

Это всего лишь миф, — скажет скептик. Ты прав, — с улыбкой отвечу ему я, — все есть миф, все, кроме времени и смерти. Но мне нравится мой миф, в моем мифе я — жив и танцую свой танец для живых. А в каких мифах живешь ты, мой дорогой друг, есть ли в твоих мифах хоть немного того огня танцующей звезды, что несу я через эту жизнь?

 

 

Часть II

Дорога Люцифера (Росток)

Мир Йецира

...А вторая приведет к стене,

что назовется — истиной...

Мистардэн. Белая дорога

Глава 1. Преамбула

Мы дети Луны.

Мы родились в сияющем свете Люцифера.

Когда Луна опускает глаз ночи,

Мы видим в нем Богиню...

И самих себя.

Майкл Форд

Первая часть тетралогии была посвящена Лилит. От посвящения до Армалена. От первого шага в никуда до последнего в пустоту, от мистерии к мистерии, от чуда к чуду. На этом пути нужно только одно — любить Богиню превыше самого себя.

Впервые Лилит постучалась в мою жизнь, когда мне было пятнадцать. Мы стояли с моим единственным на тот момент другом и болтали о всяких пустяках, как вдруг к нам подошла изрядно выпившая женщина лет тридцати трех. «Ох, не приставайте к пьяной даме, ведь бедолага в пополаме, и для нее трагично все вокруг». Для этой дамы приведенные строки были особенно актуальны, ибо в этот вечерний час она ждала мужа от любовницы и, видимо, очень хотела выговориться хотя бы перед ничего не понимающими мальчишками.

Друг ретировался, как только дама заговорила, а я остался, лелея надежды юности, коим, конечно, не суждено было сбыться, и через полчаса мало связных излияний дама отослала меня домой. Правда, за эти полчаса произошло нечто действительно важное. Она упомянула настоящую Литературу. Альбера Камю и его «Падение», в котором, по мнению барышни, содержалась «вся боль и вся правда мира».

Книга эта попалась мне на глаза совершенно случайно — на развале средь старой посуды какой-то обедневшей бабули, и даже у меня в пятнадцать лет хватило денег, чтобы ее купить.

Я убежден, что прочтение этой книги, разделило мою жизнь на «до» и «после». До — слепая воля к жизни, перемежающаяся вспышками бессмысленного вандализма вроде поджогов шин в подвалах и подъездах. После — моя первая настоящая любовь, которой я оставался верен до конца. Любовь к слову, мысли, культуре, литературе.

Что было по-настоящему сокрушительно для пятнадцатилетнего юноши, читающего роман, явно не предназначавшийся для пятнадцатилетних? Почему прочтение Камю подтолкнуло желание искать и читать ему подобных, постоянно расширяя свой горизонт познаний, пока, наконец, я не смог оторваться по полной, добравшись до библиотеки брата Марсия? Я вдруг увидел, что, вопреки созданной иллюзии, пространство мысли, пространство литературы не принадлежит полностью ненавидимым всем сердцем Им. Системе. Механизму, работающему, подобно помпилианскому космическому кораблю, на энергии заклеймленных рабов. Школе, в которой нас по определению учат, что есть некий один-единственный способ читать поэзию, прозу, музыку, что есть некий единый для всех авторский замысел, который нужно понять. Абсурдность сего тезиса не раз опровергалось двойками, получаемыми за сочинение по книге писателя, оказавшегося, по иронии судьбы, другом семьи и лично объяснившего ученикам, что он хотел сказать. Учительница, конечно, знает лучше.

А у Камю я увидел те самые чувства, которые переполняли меня до краев, чувства, для которых до сих пор у меня даже не существовало слов и которые выражались в актах бессмысленного разрушения. Ярость. Чуждость. Жажда свободы от тотального безличного конвейера и презрение к винтикам этого конвейера. О, как же прекрасно Альбер Камю передал эти чувства и образы! Я понял, что литература, культура — это не то, что всегда «за», но наоборот — то, что изначально в своем смыслообразующем порыве говорит радикальное «нет» гомеостатической вселенной. Я увидел литературу как первую форму Воли к свободе. И чертовски символично, что к этому первому ключу меня привела пьяная дама, которую пятнадцатилетний подросток тщетно мечтал уложить в постель. Литература как воля к свободе, как вызов, как утверждение своего бытия перед тотальной безличностью — вот был первый урок.

Вторым уроком стало открытие психологии. Психология казалась мне чем-то вроде двойного агента — с одной стороны, она стремится освободить индивида от обусловленности семейными программами и сценариями, с другой — постоянно возвращает в некий «принцип нормальности», который, в сущности, и был теми же самыми шаблонами, только несколько более широкими. После некоторых поисков и метаний от психолога к психологу, получив первый опыт полноценной проработки неврозов и пробуждения Кундалини, я остановился на психологии Юнга — как на наименее репрессивной системе координат, обращенной, как писал сам Карл Юнг, прежде всего к одаренной личности, которой тесно в границах навязываемых норм. Впрочем, какие границы мы можем определить как навязываемые, а в каких не рискуем даже усомниться — это тоже вопрос, требующий рефлексии не на одну статью. Я писал уже не одну подробную и логичную статью, в которой подробно разъяснял, почему именно эта психологическая карта оказалась мне ближе всех, но главный секрет в том, что именно у Юнга я чувствовал максимальную удаленность и максимальную свободу от навязываемой системой клетки смыслов. Юнг как будто позволял нарисовать карту души, которая бы простиралась далеко вниз и далеко вверх, в те области, куда обычно психология предпочитает не заглядывать. Поэтому Юнг был больше чем психолог: он и его система расширялись до границ всей человеческой культуры, ибо чем порождена вся человеческая культура, как не душой человека, которую, по идее, и должна изучать психология, если мы хотя бы отчасти способны принимать всерьез устаревшие этимологии, согласно которым психэ — это душа.

И наконец, третьим ключом был оккультизм. К этому ключу мне пришлось идти дольше всего, ведь в оккультизме, особенно в провинциальных эзотерике и оккультизме, сами представители этих мировоззрений являются лучшим примером антирекламы для оккультного пространства. Как вы помните, ключом к отношению с оккультизмом для меня стал Алистер Кроули, чьи тексты просто красиво вибрируют, черт возьми, — в отличие от множества тяжеловесных и пафосных предшественников и поверхностных, сводящих всю вселенную духа к пошлым хотелкам конкретных результатов здесь и сейчас, последователей.

Три ключа. Три портрета. Три символа, которые значили для меня нечто неизмеримо большее, чем пространство их наследия. Мир культуры для меня представлял Герман Гессе, который в каждом произведении обрушивался на христианский дуализм плоти и духа, превращая свои грандиозные произведения в некую особую форму новой исповеди. Мир психологии — Юнг и, на