Пребывание за границей и возвращение

Мы очень мало знаем, где был и что делал Камо за границей после побега. Дошедшие до нас отрывочные сведения плохо поддаются разработке. Известно, что он побывал в Париже и на Балканах, жил в Греции, попал в Константинополь, вращался из конспиративных соображений среди грузин-католиков и подготовлял какие-то крупные акты для Закавказья*.

_____________________________________________________________________________

*Камо сейчас же по возвращении из-за границы был у меня в Баку и прожил несколько дней. Он рассказывал мне, что пре­жде всего после побега отправился к Владимиру Ильичу в Па­риж. Ильич всячески убеждал его основательно отдохнуть за границей, но Камо, по его словам, очень не понравилась обста­новка, царившая в то время в заграничных колониях: постоян­ные склоки, отход многих бывших большевиков в чисто обыва­тельскую жизнь, несомненная наличность провокации где-то близко от большевистского центре и за границей и в России.

 

К этому периоду скитаний Камо по загранице относится отрывок из воспоминаний Н. К. Крупской («Воспоминания о Ленине», вып. II, 1931 г.):

«В 1911 году к нам в Париж приехал т. Камо. Он просидел в немецкой тюрьме более 1/½ лет, симулировал сумасшедшего, потом в октябре 1909 года был выдан России, отправлен в Тифлис, где просидел в Метехском замке еще один год и четыре месяца. Был признан безнадежно больным психически и переведен в Михайловскую психиатрическую больницу, откуда бежал, а потом нелегально, прячась в трюме, поехал в Париж потолковать с Ильичом. Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем с одной стороны и Богдановым и Красиным с другой. Он был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы его сиденья обстановке. Ильич ему рассказал о положении дел.

_____________________________________________________________________________

Он пробыл там очень недолго. Решил ехать обратно, поставив на этот раз основную задачу: раскрыть при помощи своих боевиков провокаторов, очистить от них партию. Он говорил мне, что хочет применить такой вот метод: он вместе со своими боевиками, нарядившись жандармами, пойдет арестовывать виднейших товарищей, работающих в России: «Придем к тебе, арестуем, уведем, будем пытать, на кол посадим. Начнешь болтать: ясно будет, чего ты стоишь. Выловим так всех провокаторов, всех трусов». Вот именно для такой «партийной чистки» Камо вернулся в Россию. На расходы по этому делу он взял в партийной кассе оставшиеся неразменными пятисотрублевки. Значительная часть этих пятисотрублевок была арестована, а другие были подвергнуты известной операции. Очень тщательно были переделаны на них номера (объявленные правительством) и они довольно спокойно обменивались (без одного провала) и в России и за границей. Но некоторое количество этих денег еще не было переделано. Вот их-то и взял с собой Камо. Вез также некоторое количество оружия. В Болгарии он был арестован. По словам Камо, в нем заподозрили турецкого шпиона. Он заявил, что он социал-демократ и что личность его может засвидетельствовать депутат парламента болгарский социал-демократ Благоев. Под конвоем двух сыщиков его повели на квартиру старика Благоева, который пользовался там всеобщим уважением. Камо никогда не видал Благоева и боялся, что не сможет узнать его, если сыщикам вздумалось бы его обмануть и выдать за Благоева кого-нибудь другого. По дороге он услышал, как один сыщик сказал другому: «Вот кстати идет господин Благоев». Камо сразу же бросился обнимать идущего навстречу старика и шепнул ему свое имя и имя по паспорту, что он от Ленина и просит удостоверить его личность. Благоев поручился за него, и Камо было дано разрешение поехать в Турцию. В Турции он был снова арестован, потребовал к себе пашу из абхазских эмигрантов, которому заявил, что он грузин-федералист, едет подготовлять восстание Грузии в случае войны с Турцией. Паша ему поверил и кстати взялся разменять пятисотрублевки, взяв при этом за комиссию половину, как ни торговался с ним Камо.

М. Лядов.

Камо попросил меня купить ему миндаля. Сидел в нашей парижской гостиной — кухне, ел миндаль, как он это делал у себя на родине и рассказывал об аресте в Берлине, рассказывал о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим, о ручном воробье, с которым он возился в тюрьме. Ильич слушал и остро жалко было ему этого беззаветно-смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие шаги и незнающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. п. В конце-концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там глазную операцию (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберется на юг, потом на Кавказ. Осматривая пальто Камо, Ильич спросил: «А есть у вас теплое пальто, ведь в этом будет холодно ходить по палубе?» Сам Ильич, когда ездил на пароходах, неустанно ходил по палубе взад и вперед. И когда выяснилось, что никакого другого пальто у Камо нет, Ильич притащил ему свой мягкий серый плащ, который ему в Стокгольме подарила мать и который Ильичу особенно нравился. Разговор с Ильичем, ласка Ильича немного успокоили Камо».

Часть сведений о заграничном пребывании Камо дошла до нас благодаря доносу какого-то Михаила Орлова, присланному на имя прокурора Тифлисского окружного суда уже после возвращения Камо в Грузию и ареста его, т.-е. в начале 1913 года. Неведомый нам доброволец сыска пишет:

«Милостивый государь!

Узнав об аресте некоего Камо из газеты «Кавказский край», армянина-экспроприатора в г. Тифлисе, настоящим довожу до вашего сведения следующее: приехал Камо из Европы сюда, был в таможне арестован турецкими властями. По ходатайству католических монахов-грузин, русско-подданных, из грузинского монастыря «Нотр Дам-де-Лурд» в предместье Ферикуси был освобожден, а имеющиеся у него бомбы конфискованы. Упомянутый Камо поселился на некоторое время в доме вышеупомянутого монастыря в Папас-Куспри, и монахи, снабдив его паспортом одного болгарина, приятеля монахов, отправили его в Болгарию для приобретения бомб и проезда дальше через Румынию в Россию на Кавказ. Вышеупомянутый Камо жил у монахов вместе с неким Ираклием Татиевым, не то анархистом, не то экспроприатором, Вано Алихановым и Петром Урушели; последний перешел с женой и дочерью из православия в католичество по настоянию монахов упомянутого выше монастыря, здешних католических монахов-грузии. Пользуясь покровительством французского правительства, школа их при участке Папас-Куспри служит убежищем для политических и уголовных беглецов из России. По слухам, Камо при отъезде из Константинополя обещал монахам крупную денежную поддержку для постройки семинарии. Недавно, вопреки запрещению католического епископа выезда на Кавказ некоторые монахи из грузин, введя в заблуждение наше посольство, под предлогом болезни или смерти родителей выехали в Россию в вольных костюмах по какому-то тайному делу»...

Далее следует заимствованное из полицейских документов перечисление монахов, выехавших в Россию; в числе их монах Марк, он же Георгий Хитаров, Ахацыхского уезда, с. Вани.

По справке охранного отделения псевдоним Марк был расшифрован следующим образом.

Грузин, входит в состав центра «Инициативной группы» черноморских моряков. В Константинополе ведает транспортировкой литературы на Кавказ. По сведениям начальника жандармского управления г. Одессы, Марк — армянин, социал-революционер, лет 28—30, работает по нагрузке и выгрузке пароходов; в его квартире склад нелегальной литературы. По позднейшим сведениям, Марк — армянин, уроженец Кавказа, по фамилии Тарасов, бежавший в Турцию; в Константинополе занимается столярным мастерством. В декабре 1912 года имелись агентурные сведения, что в Батуме проживает Марк (лет 27, ниже среднего роста), имеющий сношение с редакцией «Моряк». В Батуме он наблюдался также под кличкой «Короткий». О выяснении этой личности сведений не имеется...

Неясными остаются как связи Камо с константинопольскими монахами, так и подлинные его намерения, побудившие его уже после ареста советовать сестре Джаваире, отбывавшей в то время наказание за пособничество при побеге, уехать в Константинополь.

«Дорогая сестра Джаваира! Шлю тебе привет и желаю всего хорошего. Джаваира! Попроси начальство, чтобы разрешили тебе выехать за границу; хорошо было бы, если б разрешили жить в Константинополе. Там имеется женский монастырь грузинских католиков, где меня хорошо знают и где тебе будет житься хорошо; кроме того ты можешь при старании изучить иностранные языки, так как там имеется очень хорошее, образцовое училище, в котором специально изучаются иностранные языки. В монастыре жизнь очень дешевая: на всем готовом тебе будет стоит 9 рублей в месяц.

Если правительство разрешит тебе отбыть наказание за границей, будет очень хорошо. Когда будешь просить, сообщи мне.

Жаждущий тебя видеть Семен».

Конечно, смысл этого письма вовсе не в монастырской идиллии и не в изучении иностранных языков.

Камо нужен был надежный помощник по транспорту оружия в Россию. А с сестрой они сработались по подпольной работе и понимали друг друга с полуслова. К тому же армянские националистические организации в то время использовались в целях борьбы против царизма.

20 сентября 1913 г. прокурор Тифлисского суда сообщил начальнику Тифлисского жандармского управления: «Препровождаю при сем для сведения вашему высокоблагородию копию обрывка письма, обнаруженного в коридоре тифлисской тюрьмы № 2 и приобщенного к предварительному следствию судебного следователя по наиболее важным делам по делу о шайке бомбистов, учинивших нападение на почту на Коджорском шоссе. Повидимому, обрывок представляет собой нечто вроде дневника, и возможно, что этот дневник составлен известным террористом Тер-Петросянцем, на что указывает фраза дневника о том, что о нем, авторе, немецкий делегат Кан (вернее Кон) рассказывал на копенгагенском международном конгрессе русским делегатам. Письмо недостаточно разборчиво и поэтому, хотя орфография подлинника сохранена, в копии все-таки некоторые фразы представляются непонятными или незаконченными. Особого внимания заслуживает то место документа, где упоминается об отношении турецкой полиции к русским противоправительственным партиям и о готовности турецких властей содействовать проезду революционеров в Россию и провозу ими оружия и взрывчатых веществ».

Вот текст письма:

«Я сначала хотел указать на Ильича, как члена интернационального бюро, а потом указал на Благоева, лидера тамошних эсдеков, что знает меня из-за границы, если только он меня не забыл. После этого дали мне несколько рублей денег и своего тайного агента, которому приказали показать мне дом Благоева и сказали притти в 4 часа и, что если Благоев подтвердит мою личность, то выпустим вас... И я пошел с агентом искать Благоева, мы нечаянно встретили его на улице. Я поблагодарил агента и пошел с Благоевым, объяснив в чем дело, сказал, кто я такой; он изумился и сказал, что он меня знает из копенгагенского международного конгресса, «так как я слышал, как немецкий делегат Кон рассказывал о вас русским делегатам». После того он сейчас хотел со мной итти к градоначальнику, но я сказал, что «сказали в 4 часа притти с вами или без вас». Тогда он сказал: «Вы идите в 4 часа, а я поговорю по телефону и постараюсь, чтобы вас освободили». Я начал о том писать градоначальнику, а он с ним уже объяснялся насчет паспорта и т. д. А через час объявили, что я свободен, так как «Благоев и Кирков поручились, что вы именно Савчук» и извинялся, что меня без причины арестовали, а в газетах объявили, что арестовали двух приезжих из Константинополя, один русский офицер, а другой социалист Семен Савчук, за которого поручились Благоев и Кирков, а потому извиняемся перед Савчуком. Выйдя оттуда, пошел в гостиницу, отдохнул немного и в 9 часов пошел к нашему знакомому; он ничего не знал и только приготовил для меня хороший ужин и угостил еще двух македонских воевод. Я же рассказал все как было и то, что они дали срок на выезд 24 часа, ехать позволили только через Болгарию и Румынию, как я им сказал раньше. Они недовольны остались этим, так как мне надо было ехать через Бургас, Трапезунд. На то они решили завтра же одному из воевод пойти к градоначальнику и сказать, что «Савчук, правда, социалист, но в тоже время член международного комитета для помощи турецким христианам и приехал по делу к нам, а потому ему должно быть позволено, когда угодно и куда угодно, поехать», а градоначальник позволил и даже извинился еще раз. На второй день, вечером все было готово, я и мой воевода поехали без всякого препятствия в Бургас; там он купил мне билет на Константинополь, так как в Трапезунд не было прямого сообщения. Он занес мои вещи, устроил хорошо, я же его вознаградил, как сказал приятель, и уехал. Приехал в Константинополь. Так как пароход был маленький и не пристал к берегу, то я не вышел, а послал лодочника на берег к лавочнику, моему хорошему знакомому и переводчику, бывшему тифлисскому беглецу, 25 лет жившему там и занимавшемуся контрабандой, позвать и, когда пришел, я сказал, что эти вещи надо или вынести на берег или надо узнать, если есть пароход на Батум — Трапезунд, там выгрузка была организована. После пришел и сказал, что через четыре дня пароход австрийский отходит и можно прямо, не выходя на берег, пересесть туда, а когда пересаживают с парохода на другой, не выходя на берег, то не смотрят таможенные чиновники. И так как я не знал местных условий, должен был согласиться с опытным человеком. Мы взяли все наши вещи и отправились сесть в лодку, а оттуда на пароход. Не проехав несколько сажень, нас остановил таможенный чиновник, догнав на лодке. Мой переводчик энергично протестовал, что они не имеют права нас задерживать, так как мы с одного парохода пересаживаемся на другой. Они на наши протесты не обратили внимания и привезли в таможню. Там через моего переводчика попросил, чтобы они не вскрывали тут и отправили к главному полицейскому начальству. Они послушали, и мы с лодочником отправились в полицейский президиум; там сначала вызвал меня сам президент константинопольской полиции; я ему объяснил, что я Иван Зоидзе, грузин-федералист еще до этого несколько недель приехали сюда, чтобы познакомиться с лидерами их господствующей партии и предложить в кавказском освободительном движении сыграть ту же роль, какую Россия и Австрия играли в Македонии и Албании. Так как Россия, воспользовавшаяся трипольской войной, собирает свои войска в Карс, чтобы заставить вас открыть проливы, и может быть вспыхнет война, то мы хотели, чтобы вы продавали нам все нужное оружие, имели свободный пропуск и действие в Турции и некоторое маленькое содействие с вашей стороны, и эго нужно было сделать теперь, пока не поздно, а когда вспыхнет война, тогда вы будете предлагать вашу не маленькую, а большую помощь, но тогда неудобно будет по разным мотивам, и мы принуждены будем отвергнуть, как это было с японцами во время войны и т. п. А это, что сейчас у нас задержали нужно было, чтобы заготовиться (?) и в тоже время обратить ваше внимание, а потом через это попросить вашего содействия, так как и для вас будет большая польза, это я вез не сюда, а хотел пересесть на пароход, ехавший в Трапезунд, а там с помощью известного вам бека А. выгрузить и отправить в Батум и т. д. На все мои объяснения был один только изумленный ответ «пеки-пеки», т.-е. «хорошо-хорошо». После был допрошен лодочник; он сказал, что я вез к отходящему через 3—4 дня пароходу на Батум, и более ничего, а мой старик переводчик умолял, что ровным счетом ничего не знает, кроме того, что он, т.-е. я, принес несколько недель тому назад рекомендательное письмо от моего старого константинопольского знакомого, который теперь на Кавказе, а после войны турецкой, полковнику, грузинскому князю... После допроса сказали, что вечером освободим, и до того времени мне отвели хорошо обставленную квартиру, принесли очень хороший обед, а вечером, к 9 часам, попросили подождать до утра, а ночевать приказали одному из своих, тайному агенту, между прочим армянину, бывшему дашнакцакану при султане Гамиде, отвести ближайшую отель, а потом для моего ночлега и его, как караул, чтобы самовольно не показываться на улице. Утром встали в 8 часов. Мой караул попросил меня, что я желаю на завтрак, так как от начальства ему приказано всем удовлетворить, что потребует. И так как я дал только показание, что я эти снаряды достал на границе Венгрии и моего старого переводчика показания важно, то это значило настроить их ко мне недоверчиво, и мой караул, зная, что, начал между прочим рассказывать, как они, т.-е. дашнакцаканы, доставляли это из Греции через живших там армян, и если будущий раз еще вам понадобится или другому, то в Афинах нужно найти армянскую церковь и там можно познакомиться с отсюда бежавшими дашнаками, которые теперь все время там живут, и через них все можно достать, и лишь только сказать, что я, мол, армянин. После этого рассказа и завтрака обратно пошли в полицейский президиум в специально для меня отведенную комнату, а в 12 часов вызвал меня к себе президент полиции и сказал, что ваши показания подтвердил и тот полковник и еще другой, к которому вы имели рекомендательное письмо, и потому я должен вас попросить, чтобы вы не обижались и жили у нас при таких условиях, как вчера, еще 7 дней, пока в газетах перестанут говорить о задержке какого-то русского анархиста, не знающего ни имени, ни фамилии. Так как в газетах случайно попалось, а мы более сведений не дадим, а если сейчас выпустим, то русское правительство может придраться и будут некоторые неприятности, а потому вас тайком отправим через 7 дней в Афины. Я, разумеется, согласился, но в этом правительственном трехдневном аресте было одно несчастье — то, что они два раза давали очень аристократический обед и водили на ночлег в самые первоклассные отели, не считая чаи, что там очень обычно подавали, и когда узнал, все это на мой счет, через два дня я так и ахнул, так как это удовольствие обходилось более 3 — 4 рублей и хотел попросить перевести в тюрьму ради экономии, но этим я мог потерять мой авторитет перед ними, которые меня чуть-чуть не считали будущим кавказским Шевки-пашой, или каким-нибудь другим, а я думал, что в будущем пригодится и только притворился нездоровым и начал наполовину голодать, но и это не помогло, так как было особым распоряжением заказано все заранее, разумеется, на мой счет. Так или иначе через 8 дней после такого небывалого ареста я был отправлен в Афины, разумеется, во 2-м классе и на мой счет. Но я забыл одно интересное объяснение, как говорится «нет худа без добра», и это было бы так, если наши дела пошли удачно. Перед отправкой министр внутренних дел позвал меня и сказал, что «вы уже скоро будете свободны и потому вас спрашиваем, как частного знакомого, сказать мне насколько сильны русские революционеры вообще и в частности на Кавказе»; я все разумеется описал очень радужно, а затем дал мой паспорт и сказал, что «вы можете обратно приехать и провозить, что угодно, но осторожно, и при приезде покажитесь,,чтобы мы могли распоряжаться и случайно вас не задержали, и если вы и ваша организация проявите чем-нибудь себя, то мы будем только тайно оказывать всевозможные услуги, какие вам понадобятся». Приехав в Пирей, сразу нашел армянина-лодочника, он указал, как мне поехать в Афины, так как из Пирея в Афины ездит электрический поезд, то купил билет за 50 сантимов и поехал. Приехал и пошел искать армянскую церковь».

В Греции, со слов Камо, — рассказывает С. П. Медведева-Петросян, — судьба свела его с певицей-гречанкой, умевшей говорить по-болгарски. Гречанка горячо привязалась к Камо. Искренность ее чувства передалась ему, он был и сам сильно увлечен. Это была его первая любовь, но он решил оборвать ее в самом зародыше.

Гречанка готова была оставить сцену и уйти с ним в чужую страну. Жестокая смута поднялась в душе Камо. В течение нескольких дней переживал он этот тяжелый кризис и все-таки не изменил себе. Он знал, что ему суждена жизнь полная тревог и одиночества и что он не должен обременять ее личными связями. Любимым припевом в его размышлениях о себе и тогда и позже была лермонтовская строчка: «А он мятежный ищет бури...»

Прошло несколько дней, решение окрепло, и Камо уже не встречался больше с гречанкой. Перед его отъездом гречанке удалось подкараулить его на улице. На ее вопрос: «Отчего больше не приходишь? Куда ты пропал?» Камо с притворно беспечной улыбкой ответил: «Мне некогда». «Когда придешь»? «Не знаю». Она медленно пошла прочь. Он хотел, чтобы она считала его виновным. Так, по его мнению, ей легче было выкорчевать из памяти его образ.

Камо приехал в Тифлис, видимо, летом 1912 г. и привез с собою груз взрывчатых веществ и, вероятно, оружия.

«Однажды, — рассказывает защитник Камо, — возвратившись домой, я узнал, что меня поджидает какой-то иностранец. Навстречу мне поднялся жгучий брюнет в очках, одетый по последней моде. Ни одной черты, напоминающей Камо, не было в этом иностранце — и тем не менее это был он. На этот раз он прожил у меня около недели. Он выходил из дома только по ночам и вел напряженную подпольную работу. Загримирован он был настолько хорошо, что самые близкие люди не узнавали его. Но в окружение Камо, видимо, втерлись изменники. Около Северных номеров, где он был прописан, кружили группы филеров».

Тифлисское жандармское управление было вполне точно осведомлено о приезде Камо и немедленно оповестило о нем свои отделения.

 

Совершенно

Секретно.

ЗА НАЧАЛЬНИКА

ГУБЕРНСКОГО ЖАНДАРМСКОГО

УПРАВЛЕНИЯ.

№ 8958.

Гор. Тифлис.

«По агентурным сведениям, полученным начальником Тифлисского охранного отделения в г. Тифлисе в настоящее время находится Семен Аршаков Петросян (Тер-Петросов и Тер-Петрусов), бежавший из психиатрического отделения тифлисской Михайловской больницы и разыскиваемый циркуляром департамента полиции от 21 октября 1911 года за № 120480/169, ст. 22130.

Он привез.в Тифлис динамит и маузеры с целью организации какого-то ограбления в Батуме или по линии Закавказской ж. д. от Батума. Петросян перекрасился в брюнета, одевается в черный пиджак, белые брюки, соломенную шляпу, носит черные очки. Он был в Сиг- нахе, подыскал там четырех человек, обещавших принять участие в предположенном ограблении.

В г. Одессе, когда он направлялся на Кавказ, Тер-Петросянц встретился с Иваном Мандасаизе, своим знакомым. Последний является соучастником задуманного Петросяном ограбления. Манджаваидзе — слесарь, находится теперь в г. Батуме. Приметы его: лет 29, высокого роста, брюнет, с черными длинными усами и бородкой буланже; одет в черный пиджачный костюм и черную шляпу.

Сообщая о сем для разработки выяснения личности, связей, преступной деятельности Манджаваидзе, розыска и ареста Тер-Петросяна, Кавказское районное охранное отделение просит о последующем не отказать сообщить району.

Подписал ротмистр фон-Гоерц»*.

_____________________________________________________________________________

* Камо в это время несколько раз приезжал в Баку. Однажды он поехал в Петербург, откуда вернулся через некоторое Бремя очень довольный, что Красин, несмотря на то, что в то время не работал активно в партии, принял его очень хорошо и достал ему необходимые для нового предприятия деньги. «Хотя, — говорил Камо, — он сказал мне, ты ведь действительно сумасшедший, что берешься сейчас за такое дело. Но Никитич (так звали в партии Красина) остался старым Никитичем. Только Ильич да он всегда понимали меня и верили мне>. Кажется в этот приезд, по словам Камо, он был чуть не арестован в Тифлисе. Он был одет, выезжая из Тифлиса, крестьянином-грузином. На вокзале он увидал околоточного с собакой-ищейкой. Та сразу бросилась на него. «Я,— говорит Камо, — не растерялся, начал обнимать собаку и говорю окружающей толпе: вот эту собаку у меня украли, когда она была трехмесячным щенком. И вот она меня узнала, видите, какая хорошая собака, как любит она первого хозяина». И рассказал толпе любопытных длинную историю, как украли собаку. Околоточный растерялся, а Камо вскочил в отходящий поезд. — М. Л

АРЕСТ КАМО. СУД И ПРИГОВОР

Вскоре после приезда Камо, 24 сентября 1912 года, на Коджорском шоссе в трех верстах от города было произведено нападение на следовавшую из Тифлиса почту. Нападавших было человек восемь. Они бросили три бомбы в охрану. Три стражника и ямщик оказались убитыми, стражник и почтальон ранеными. Раненый стражник стал отстреливаться. Поднялась тревога. Нападавшие не проявили ни находчивости, отличавшей прежние акты Камо, ни твердой спайки. Они бросились бежать, не взяв денег. Четверо из них скрылись в городе.

Заработала охранка, поплыли в руки следователей «агентурные сведения», на этот раз отличавшиеся той подозрительной точностью, которая обычно указывает на присутствие предателя либо в недрах преследуемой группы, либо в ближайшем ее окружении.

В первые же дни после неудавшегося экса начальником сыскного отделения были получены указания, что одним из главарей этого дела был некто Гиго, бомбист-террорист, участвовавший в целом ряде террористических выступлений с бомбами в Закавказье, а затем в Персии*. Были получены указания, что Гиго выехал в одну деревню близ села Сагареджо. Туда были для наблюдения командированы агенты полиции.

_____________________________________________________________________________

Гиго (т. Матиашвили) был близким товарищем Камо и считался одним из специалистов по изготовлению бомб по об­разцу Камо. Он был арестован и умер на каторге. — Б. Б

 

Одновременно охранка узнала, что близкими соучастниками организации нападения были женщина-грузинка и молодой человек, которым было поручено приобретение необходимых предметов и между прочим ваты, пропитанной полуторахлористым железом для остановления кровотечения при поранениях. Кроме того агентура охранки стала по дошедшим до них слухам разыскивать неизвестного почтового чиновника, давшего организации необходимые сведения. Несколько позднее, были получены указания, что непосредственными участниками нападения были некто по кличке Камо и бывший административно-высланный по имени Мартирос.

По подписям на пакетике кровоостанавливающей ваты полиции удалось захватить в свои руки один из концов нити, ведущей к ядру боевой группы: аптекарские служащие восстановили в памяти приметы покупавшей ваты женщины и молодого человека, который поджидал ее на улице. После тщательного розыска стала известной квартира женщины, жившей по паспорту на имя Марии Майсурадзе в доме № 14 по Саперной улице.

За этим домом было установлено наблюдение. Около четырех месяцев охранка тщательно следила за каждым шагом заподозренных лиц, пользуясь к тому же «агентурными сведениями», давшими возможность в точности установить личность Камо.

Лишь 10—11 января полицейским властям удалось арестовать всю группу, взятую ею под наблюдение. Всего было арестовано 18 человек.

В своем докладе о поимке Камо тифлисский полицмейстер сообщает, что «из числа арестованных именовавшиеся Николаем Трайчевым и Михаилом Жгенти сознались, что первые из них Григорий Осипович Матиашвили, а второй Семен Аршакович Тер-Петросянц».

9 февраля 1913 года арестованного и закованного в кандалы Камо приводят в 11 уголовное отделение Тифлисского окружного суда для освидетельствования его умственных способностей. И Камо, и прокуратура и врачи знали, что это пустая формальность. С симуляцией было покончено: после побега из Михайловской больницы и новых выступлений ничто не могло спасти Камо. Ответы его врачам на этот раз резко отличаются от ответов предыдущих освидетельствований. Они коротки, резки, небрежны. Камо теперь безразлично, поверят или не поверят слушатели его запамятованиям. Все его «не помню» имеют в виду не врачей, а следователей и охранку. Ряд отрицаний («я не бежал». «Брагина я не знаю» и др.) произносится на всякий случай, чтобы не связывать себе руки во время следствия. Камо не сдается, но в словах его чувствуется уверенность в полной безнадежности борьбы.

 

Протокол

1913 года, февраля 9-го дня. Тифлисский окружной суд в г. Тифлисе в 11-м уголовном отделении, открыл распределительное заседание в следующем составе:

товарищ председателя Е. В. Чемесов; члены суда Н. А. Ястржебский и Н. Ф. Ильяшенко; врачи Бродзели, Зенкевич и Яшвили; при помощнике секретаря Н. Г. Берзенове и в присутствии товарища прокурора Н. Г. Ткачева.

Рассмотрению суда подлежало дело об освидетельствовании умственных способностей Семена Аршакова Тер-Петросова, обвиняемого по 2 части 192 статьи уголовного уложения и 13,12, 1627, 1632 и 1634 статьям уложения о наказаниях и 279 статьи XXII кн. св. в. пост.

Заседание началось в 12 час. 15 минут пополудни.

В заседании суда по подробном докладе членом суда Н. Ф. Ильяшенко обстоятельств дела был введен под охраной стражи подлежащий освидетельствованию и на предложенные ему вопросы он отвечал:

1. Как вас зовут? «Семен Аршаков Петросов».

2. Сколько вам лет? «40 лет».

3. Откуда вы прибыли? «Оттуда из полиции».

4. А как вы попали в полицию? «Сказали «стой», «руки вверх» и взяли».

5. Раньше не содержались ли вы под стражей? «Раньше я не содержался».

6. Не принадлежали ли вы к какой-нибудь партии? «Я революционер».

7. Чем вы занимаетесь? «Путешествую».

8. 15 августа 1911 года где вы находились? «Не знаю».

9. Не были ли вы тогда в тифлисской Михайловской больнице? «Не помню».

10. А помните ли вы, что вы из Михайловской больницы бежали? «Я не бежал, ничего не знаю».

11. Вы не участвовали в разбойном нападении, во время которого похищены деньги? «Не участвовал».

12. Где вы раньше бывали? «За границей».

13. Кто же давал вам деньги на выезд за границу? «Деньги брал я у своих».

14. Учились ли вы и где? «Учился я в гимназии, тут».

15. Откуда вы житель? «Я из Тифлиса».

16. Знаете ли вы Джаваиру, Арусяк и Сандухту и где они в настоящее время? «Знаю, но где они не знаю».

17. Писали ли вы письма сестрам? «Писем сестрам я никогда не писал».

18. Знаете ли вы Брагина и приносил ли он что-либо вам? «Брагина не знаю и ничего ко мне он не приносил».

19. Не помните ли вы, что вы распилили себе кандалы на ногах? «Я не помню и помнить все невозможно».

20. Значит вы забыли? «Да, забыл».

21. Где эти люди, которые вам давали деньги? «У меня везде знакомые есть, они у меня и за границей».

22. Чем вы занимались за границей? «Встречался и беседовал с товарищами, а также занимался литературой на грузинском языке в разных журналах».

23. Так вы и не помните, что раньше содержались в больнице? «Совершенно не помню».

24. Не помните ли, что вы в позапрошлом году приходили сюда с какой-то птичкой в руках (при этом свидетельствуемому врачом Бродзели было указано именно то самое место, где свидетельствуемый стоял при прежнем освитедельствовании)? «Был ли я здесь когда-нибудь не помню, не помню ничего относительно птички».

25. Видели ли вы меня здесь когда-нибудь (вопрос задал врач Яшвили)? «Не помню».

26. Вы совершили нападение на почту на Коджорском шоссе? «Это говорят все мои враги».

27. В позапрошлом году в августе месяце где вы находились, не были ли вы в Тифлисе, скажите категорически? «Где я был не помню, в Тифлисе меня не было, категорически говорю, что я находился тогда где-нибудь в другом городе».

28. Где именно вы были за границей? «Везде я был и сидеть на одном месте я не могу».

29. В Париже вы были? «В Париже был».

30. Деньги все время вам давали ваши товарищи? Как они могли дать таковые, когда последних потребовалось бы на ваше путешествие не мало? «Все время деньги мне давали товарищи, и путешествие мне обходилось недорого, очень мало».

31. Где еще кроме Парижа вы были за границей? «Был я в Италии, во время войны ее с Турцией, и участвовал в этой войне в качестве добровольца».

32. На чьей стороне вы были и назовите один из городов, под каковыми вы участвовали в сражениях? «Я был со стороны Италии, названия городов забыл».

33. Вы говорите по-итальянски? «Немножко знаю по-итальянски».

34. Скажите какую-либо команду на итальянском языке? «Команду я не помню».

35. Кто еще с вами был в качестве добровольцев? «Многие были, армяне, грузины и русские».

36. Как вы не помните команду, если только были на войне Италии с Турцией, ведь команда не могла же быть иначе, если не по-итальянски? «Кроме меня там были и другие — грузины, армяне и русские».

37. Ну хорошо, но команда не могла же быть на грузинском, русском или армянском языке? Свидетельствуемый ничего на это не ответил.

38. В который раз вы в этом помещении? «Я тут в первый раз».

39. Вы говорите, что вам сорок лет от роду, а в котором году вы родились? «Да мне сорок лет и родился я в 70—80 году».

40. Какой теперь год? «913 год».

41. Какой месяц? «Какой месяц не знаю. Посадили в такую камеру, что ни дня, ни месяца человек знать не может».

По предложению врачей свидетельствуемый разделся и был осмотрен врачами. Врачами при осмотре был сделан ряд уколов булавкой в разные части тела и свидетельствуемый почувствовал укол только в правом боку. После этого свидетельствуемый сам же оделся.

Затем были поставлены вопросы, и по получении ответов на таковые от врачей и по выслушивании заключения товарища прокурора суд постановляет:

«...Смешанное присутствие нашло, что по всем имеющимся в деле данным нет никаких оснований допустить наличность у свидетельствуемого психического расстройства в той или другой форме, а потому согласно заключению прокурора постановило: признать, что обвиняемый Семен Аршаков Тер-Петросов в настоящее время не страдает расстройством умственных способностей».

«На сей раз его держали крепко, — вспоминает защитник Камо. — Агенты царского правительства не могли простить Камо ни того, что он так долго дурачил их мнимым сумасшествием, ни его смелого побега: Камо снова грозил военный суд и виселица. Из взаимоотношений наших ясно, как и кем я был приглашен защищать Камо в суде. Это было моею прямой обязанностью, как личного друга и партийного товарища, но это была печальная обязанность. Никакая защита не могла его спасти. Палачи злорадствовали открыто. Целью моею было не столько придумывать «смягчающие обстоятельства», сколько пользуясь правами защитника, облегчить ему заключение и быть возле него. Я мог в любое время навещать его и беседовать с ним наедине. Я думал, что мне придется его успокаивать. Но он был совершенно равнодушен к нависшей над ним угрозе. Он верил почему-то, что и на этот раз удастся ускользнуть от петли, был весел и живо интересовался партийными делами. Считаю нужным напомнить современникам Камо и довести до сведения тех, кто позже его пришел в жизнь, что меньшевики и на этот раз попытались опорочить его имя. Они стали распространять слухи, будто Камо выдает товарищей, которые имели к нему хотя бы отдаленнейшее касательство. Я засел за его дела. Камо давал следователю очень обширные и очень сбивчивые показания. Путал без конца, так что следственная власть никак не могла привлечь никого к ответственности в связи с его показаниями.

И товарищи и власти лихорадочно готовились к процессу. И для тех и для других было ясно, что исходом процесса могла быть только смертная казнь через повешение».

Камо привели в Метех в кандалах и наручниках. «Особый надзор, особый режим был установлен для него. Волею судеб я раньше его очутился в Метехе, в камере под ним, — вспоминает один из его ближайших товарищей, — этажом ниже. Дни его были сочтены. Дней через десять или через две недели его должны были казнить. Как будто нет спасения. И я и он это чувствовали. Нужно было списаться с ним, потолковать. Может быть, удастся опять сбежать и еще один раз посмеяться над смертью? Списаться было не легко. Десятки глаз смотрели за всякой передачей. Наконец, я решил рискнуть. Склонил на нашу сторону уголовного, который раздавал по вечерам керосиновые лампочки. Уговорил его отнести Камо мою лампу и сказать, что я специально для н