Камо выдан царскому правительству

С точки зрения германской полиции здоровье Камо к весне 1909 года поправилось настолько, что он мог предстать перед германским судом. Но вокруг его личности поднимался крайне неприятный для полицейского интернационала шум. Сначала О. Кон мутил социал-демократию и печать. Потом пошли слухи о насильственном освобождении запертого в сумасшедший дом арестанта. Конечно, с точки зрения германской охранки проще всего было бы передать этого беспокойного человека русским властям. Конечно, это был «обременительный иностранец», с которым русским коллегам справиться было бы гораздо естественнее и проще, чем немецкому буржуазному суду.

Тем не менее в апреле 1909 года вопрос о выдаче 

«Д. Мирского» России еще не был решен. Подготовлялись лишь с помощью русской жандармерии возможно убедительные материалы для немецкого суда.

 Секретно.

Начальнику Тифлисского

губернского жандармского

управления

НАЧАЛЬНИК

С.ПЕТЕРБУРГСКОГО ГУБЕРНСКОГО

ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

Апреля 1909 г.

№ 6306.

С. Петербург.

«Департамент полиции отношением от 10 сего апреля за № 127529 уведомил меня, что берлинский полицейский президент в письме от 13 сего апреля нового стиля сообщил, что в настоящее время здоровье Мирского настолько поправилось, что в ближайшем будущем предположено судебное разбирательство его дела; указывая далее, что германский суд обратился к нему, полицейскому президенту, с запросом о том:

1) какие данные выяснило производившееся русскими властями следствие относительно участия Мирского в ограблении тифлисского отделения Государственного банка;

2) какие имеются доказательства существования тайного заговора с целью насильственного освобождения Мирского, президент ходатайствует о сообщении ему сведений по означенным вопросам.

Вследствие вышеизложенного, отношением от 15 сего апреля за № 6124 я сообщил департаменту полиции, что согласно состоявшегося постановления на основании 208 статьи устава уг. суд. дознание о Д. Мирском 20 марта сего года за № 5000 препровождено вам и что в дознании о Д. Мирском имеются лишь агентурные сведения об участии Д. Мирского (в действительности Тер-Петросова) в ограблении тифлисского отделения Государственного банка в июне 1907 года, но точных неопровержимых данных об его участии в этой экспроприации дознанием не добыто, а также в дознании не имеется никаких данных о существовании тайного заговора с целью насильственного освобождения лица, задержанного в Берлине с паспортом Д. Мирского (Тер-Петросова).

Об изложенном сообщаю для сведения.

Генерал-майор (подпись)».

 

Столь же неопределенны были данные об отношениях между арестованным уже подлинным Д. Мирским и Камо. При помощи «агентурных сведений» охранка пыталась запутать Мирского в возможно более серьезное дело. Так, в «совершенно секретном отношении» наместника на имя департамента полиции мы находим следующие сбивчивые фразы:

«Копия совершенно секретного отношения канцелярии наместника его императорского величества на Кавказе по особому делу по полицейской части от 4 декабря 1907 года за № 11090 на имя господина директора департамента полиции.

28 минувшего ноября скрывшийся из Тифлиса Дмитрий Мирский розыском командированных для сего членов тифлисского охранного отделения был обнаружен в селении Сакаркеди, Шоропанского уезда, Кутаисской губернии.

Уведомляя об изложенном ваше превосходительство, особый отдел имеет честь присовокупить, что подробные сведения по делу того кружка, по принадлежности к коему был обыскан и арестован Мирский в 1905 году, известны департаменту из донесения начальника Тифлисского губернского жандармского управления от 23 сентября того же года за № 6785, при чем, как видно из дальнейшей по сему делу переписки. Мирский 11 октября указанного года был из-под стражи освобожден за отсутствием данных для привлечения его в нападениях на филеров Тифлисского охранного отделения летом сего года, участие это определилось только теперь, когда подвергнувшиеся сим нападениям филеры признали в Мирском одного из нападавших при последнем наблюдении за ним по делу Камо».

В июле того же года Тифлисское жандармское управление уже более уверенно 'говорит о создании громкого дела, хотя материалами не располагает по- прежнему. Управление запрашивает следователя Малиновского о следующем:

Секретно.

«В отношении вашем между прочим сказано: «Названным следствием установлено, что Дмитрий Мирский передал свой заграничный паспорт и тем дал возможность скрыться за границу ныне задержанному в г. Берлине неизвестному человеку, носящему кличку «Камо» и подозреваемому в упомянутом похищении 250000 рублей.

Прошу ваше высокоблагородие не отказать уведомить меня надписью на сем же, чем и как именно установлен факт передачи Мирским своего паспорта человеку, носящему кличку «Камо»: свидетельскими ли показаниями, или какими-либо документами, показаниями каких именно свидетелей и какими именно документами? Вместе с сим прошу уведомить меня, привлечены ли вами к следствию или будут ли привлечены: «Камо», являющийся по данным производимого мною дознания жителем г. Гори Семеном Аршаковым Тер-Петросовым, и Дмитрий Мирский?    

Ротмистр (подпись)».

Как видно из всех этих документов, обвинительный материал против Камо был скуден до чрезвычайности и в Германии и в России. Агентурные сведения — и все. Но эти агентурные сведения были абсолютно не обязательны для немецкого суда. Вердикт на основании их угрожал г. полицей-директору общественным скандалом. Департамент полиции, конечно, отдавал себе отчет в том, что еще месяц — два, и немецкий суд вероятнее всего освободит Камо, с одной стороны, оттого, что болезнь его покажется суду вполне убедительной, с другой стороны, оттого, что один только факт хранения взрывчатых веществ не мог нести за собой очень тяжелого наказания. Наученный горьким опытом недавних домогательств о выдаче арестованных в Мюнхене, Женеве и Париже департамент полиции решил провести дело Камо помимо германского суда. Естественно, что следов о переговорах между двумя правительствами в деле Камо не сохранилось. Их надо искать в более потаенных местах.

И вот незадолго до суда, в хорошо рассчитанную минуту, «Армендирекцион» («Попечительство о бедных»— название учреждения, ведающего больницами и богодельнями Берлинского округа) с прискорбным видом заявляет, что оно не имеет права и возможности тратить средства немецких граждан на содержание безнадежного инвалида-чужестранца. 

Оскар Кон напрягал все усилия, чтобы переубедить «Аремендирекцион» и повлиять на власть имущих. Но кто же усумнится в том, что русская жандармерия, министерство иностранных дел и императорский посол окажутся сильнее социал-демократического адвоката? 4 октября 1909 года (по новому стилю) после двухлетнего, без малого, заключения Камо был доставлен на границу и передан русским жандармам. Передача эта состоялась на незаметном «переходном пункте» Калишской губернии, подальше от мест международного транзита.

30 сентября (старого стиля) начальник Калишского губернского жандармского управления доносит своему тифлисскому коллеге о прибытии Камо.

Секретно.

Начальнику Тифлисского

губернского жандармского

управления

НАЧАЛЬНИК

КАЛИШСКОГО ГУБЕРНСКОГО

ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ.

Отделение 2.

Сентябри 1909 г.

№ 5737.

Гор. Калиш.

Вследствие телеграммы директора департамента полиции от 26 сего сентября за № 1419, препровождая при сем значащегося в циркулярах департамента полиции от 1 февраля 1905 года за № 1 100 из 16 июня сего года за № 131 722 Симона Аршакова Тер-Петросянца (он же Тер-Петросов и Мирский), прошу о прибытии его в город Тифлис меня уведомить телеграммой.

Тер-Петросянц сегодня под строгим конвоем отправлен в г. Варшаву в распоряжение начальника Варшавского губернского жандармского управления для дальнейшего препровождения.

Он 21 сего сентября передан был германскими властями через Ленженский переходный пункт Калишской губернии.

Приложения: мое постановление от 23 сего сентября о заключении Петросянца под стражу в Калишскую тюрьму; печатные произведения, переданные германскими властями вместе с Петросянцем, отобранные у него в г. Берлине, и в отдельном открытом пакете его фотографическая карточка в трех видах.

Полковник Крыжановский»».

1 октября (старого стиля) Камо был привезен в Варшаву и заключен в X павильон Варшавской крепости, о чем имеется соответствующее постановление, «объявленное» по правилам т. Камо.

ЗАВЕДУЮЩИЙ X ПАВИЛЬОНОМ

По ВХОД. ЖУР.

Октября 2 1909 г.

№ 2015.

Постановление

1909 года, октября 1 дня, в г. Варшаве, я, начальник Варшавского губернского жандармского управления, полковник Бельский, принимая во внимание, что доставленный сего числа, разыскиваемый циркулярами департамента полиции от 1 февраля 1905 года и 16 июня сего года, Семен Аршаков Тер-Петросянц (он же Тер-Петросов и Мирский) подлежит вследствие телеграммы директора, департамента полиции препровождению в г. Тифлис в распоряжение начальника Тифлисского губернского жандармского управления, постановил: названного Тер-Петросянца (он же Тер-Петросов и Мирский) заключить под стражу в X павильон Варшавской крепости впредь до отправления его по назначению.

Камо в Тифлисе

19 октября того же года Камо был перевезен в Тифлис.

Общее наблюдение за его делом оставалось попрежнему за следователем по особоважным делам Малиновским.

19-м октября 1909 года датированы два дошедшие до нас документа. Первый документ — постановление о заключении Камо в Метехский замок — не дают ничего особо характерного, кроме разве того, что второстепенные преступления Камо следственной властью в данную минуту были отброшены: его обвиняют только в совершении экспроприации на Эриванской площади» в которой ему приписана первенствующая роль (и возложена ответственность за все решительно смерти и разрушения, хотя, как мы видели несколькими страницами выше, об участии Камо в экспроприации следственная власть не знала ничего достоверного, если не считать агентурных данных, т.-е. ряда слухов, выуженных охранниками, сообщений предателя А. Карсидзе и разоблачений берлинского провокатора Житомирского.

Постановление.

1909 года, октября 19 дня, г. Тифлис.

«Судебный следователь по особоважным делам округа Тифлисского окружного суда Малиновский, допросив сего числа горийского уроженца Семена Аршаковича Тер-Петросянца в качестве обвиняемого в соучастии в разбойном нападении 13 июня 19Э7 года в г. Тифлисе на Эриванской площади на денежный транспорт Тифлисского отделения Государственного банка и похищении из этого транспорта 250.000 рублей, сопровождаемых обстрелом и взрывом брошенных бомб, осколками которых были убиты городовые Войтковский и Иванов и тифлисский житель Юзбашев и многие ранены, т.-е. в преступлении, предусмотренном 13, 1630, 1632 и 1634 статьями уложения о наказаниях и, приняв во внимание силу имеющихся против него улик и тяжести грозящего ему за это преступление уголовного наказания, руководствуясь 419, 421 статьями и 6 пунктом 416 статьи уст. уг. суд., постановил: для пресечения обвиняемому Семену Аршаковичу Тер- Петросянцу способов уклоняться от следствия и суда по настоящему делу его, Тер-Петросянца, содержать под стражей в тифлисском Метехском тюремном замке, о сем ему объявить и после настоящего постановления препроводить заведующему Метехским замком для исполнения и прокурору тифлисского окружного суда для сведения.

Судебный следователь Малиновский.

 

Настоящее постановление мне 19 сего октября 1909 года объявлено, в чем расписываюсь.

 

Семен Аршакович Тер-Петросянц».

Второй документ от того же числа — протокол допроса Камо жандармским ротмистром Пираловым — в отличие от первого представляет собой значительный интерес. По репликам Камо мы легко угадываем его намерение продолжить в Тифлисе ту сложную игру, которую он начал в Берлине. Но изменились обстоятельства, изменились и формы игры. Камо по началу избегает резких приемов. Есть моменты, когда ему полезнее быть «здоровым» и веско отрицать приписываемые ему преступления, и есть другие моменты, когда он, то едва приметными штрихами, то с легким нажимом «напоминает» допросчику о «своей болезни, подготовляет будущие выступления и нащупывает намерения противника и степень его осведомленности.

В ряду первых же формальных вопросов протокола мы наталкиваемся на незначительную деталь. На вопрос о месте воспитания, (п. 17) Камо отвечает, что не помнит времени поступления в горийское городское училище. Так подготовляемой один из родов оружия самозащиты — болезненные провалы памяти. Мотивировка заграничной поездки (п. 19) приблизительно та же, что в беседе с немецким психиатром (операция глаза). Из революционных дел Камо «вспоминает» только одно батумское (п. 20) обвинение в распространении нелегальной литературы. В этом пункте проявляется особенно резко перемена в тактике Камо по сравнению с Берлином. Там он путал все карты, здесь он признает себя социал-демократом, готов понести наказание за неоднократное распространение нелегальной литературы, но начисто отрицает приписываемые ему террористические деяния.

Эта перемена в тактике строго обдумана. Камо признает то, о чем у жандармерии имелись, по его соображениям, неоспоримые данные, и в связи с российским прошлым Камо и в связи с показаниями провокатора Житомирского. Именем последнего Камо пользуется очень широко, видимо, вполне разгадав его подлую роль в своем деле. Выходит так, что Житомирский и никто иной ввел Камо в нелегальную работу за границей. Камо бросает жандармам эту кость признания себя членом социал-демократической организации, чтобы тем яростнее бороться против обвинений, грозящих ему петлей. Болезнь свою он оставляет как бы про запас. Камо был подготовлен к провалу своей тактики и, конечно, предполагал в крайнюю минуту призвать на помощь и берлинские «скорбные листы» и свою испытанную железную выдержку.

 

Протокол № 28.

1909 г., октября 19 дня в г. Тифлисе.

«Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Пиралов, на основании статьи 1035 уст. уг. суд. в присутствии товарища прокурора допрашивал нижепоименованного в качестве обвиняемого, который показал:

1. Фамилия, имя и отчество — Тер-Петросов (он же Тер-Петросянц) Семен Аршакович.

2. Время рождения — 16 мая 1882 г.

3. Место рождения — город Гори.

4. Вероисповедание — армяно-грегорианское.

5. Происхождение — внук священника и гражданин г. Гори.

6. Народность — армянин.

7. Подданство — русское.

8. Звание — гражданин.

9. Место постоянного жительства — постоянного местожительства не имею.

10. Место приписки и отношение к отбыванию воинской повинности — отбыванию воинской повинности не подлежу, как единственный сын отца.

11. Занятия — определенных занятий не имею.

12. Средства к жизни — личный заработок.

13. Семейное положение — холост.

14. Родственные связи — отец Аршак Нерсесович жил в г. Гори, где он сейчас находится — не знаю; мать Мария Андреевна, урожд. Айвазова, умерла; сестры: Джаваира, Сандухта, Арусяк и Люся.

15. Место постоянного жительства родителей или заменяющих их родственников или опекунов — в городе Гори.

16. Экономическое положение родителей — отец имеет собственный дом в г. Гори.

17. Место воспитания — вышел из 3-го класса горийского городского училища, времени поступления не помню.

18. На чей счет воспитывался — на счет отца.

19. Был ли за границей, когда именно, где и с какой целью — с октября месяца 1907 г. по сентябрь месяц 1909 г. находился в Берлине, куда ездил для операции глаза.

20. Привлекался ли раньше к дознаниям — в 1903 году в г. Батуме привлекался к дознанию, производившемуся жандармским офицером, по обвинению в распространении нелегальной литературы; содержался в тюрьме, откуда бежал в последних числах сентября 1904 г.

На предложенные мне вопросы отвечаю: виновным я себя не считаю, но признаю, что принадлежу к сообществу, именующемуся «Российской социал-демократической рабочей партией», заведомо для меня поставившему целью своей деятельности насильственное изменение в России установленного основными законами образа правления, при чем, я входя в качестве активного члена в состав означенного сообщества, распространял нелегальную литературу Кавказского союзного комитета Российской социал-демократической рабочей партии, т.-е. совершал деяние, считающееся по существующим законам преступлением, предусмотренным 1 частью 102 статьи уголовного уложения, но я лично деяние свое, в виду манифеста 17 октября 1905 г., преступлением не считаю, и поэтому виновным в каком бы то ни было преступлении себя не признаю. 9 ноября нового стиля 1907 г. я был задержан в городе Берлине с паспортом на имя Дмитрия Мирского. В моей квартире был произведен обыск, но перед началом обыска я был выведен из своей квартиры и доставлен в полицейский участок, так что я при обыске не присутствовал. В полицейском же участке мне сказали, что в моей квартире по обыску обнаружили чемодан, в котором оказались взрывчатые вещества. На это я тогда берлинской полиции заявил, и теперь вам заявляю, что чемодан не мой, что этот чемодан был передан мне одним русским в Вене на вокзале с просьбой довезти его до Берлина, и что мне не было известно, что в чемодане находится. Фамилию русского, передавшего мне чемодан, я не помню. По делу об обнаружении в моей квартире означенного чемодана со взрывчатыми веществами производилось в Берлине следствие, при чем я следователю заявил, что чемодан был предназначен для отправки в Россию, но такое заявление следователю я сделал с целью, чтобы меня отправили в Россию, на самом же деле чемодан не был предназначен для отправки в Россию, а я должен был передать его хозяину по приезде его, хозяина чемодана, в Берлин. Не знаю, окончено ли производившееся по моему делу в Берлине следствие, но мне об этом окончании объявлено не было. Судим я в Берлине по законам Германской империи не был, не получал и обвинительного акта и копии. С момента моего задержания в течение шести месяцев я содержался в Берлине в тюрьме и затем я по болезни был переведен в больницу. Ни следователя, ни чинов полиции во время пребывания моего в больнице я не видел. Главный доктор больницы спросил меня, желаю ли я быть отправленным в Россию. Я ответил, что желаю, и две недели тому назад меня выслали в Россию. В Берлине я сам заявил, что я не Дмитрий Мирский, но сказать свое настоящее имя, отчество и фамилию я отказался. Был ли я известен в Берлине и вообще за границей под кличкой «Камо» — я не знаю, но эту кличку я за границей не носил. В России я был известен среди моих горийских земляков под кличкой «Каму», а не «Камо». Еще тогда, я учился в горийском городском училище, меня товарищи в насмешку называли «Каму» за то, что я неудачно отвечал один раз по-русски на вопрос учителя вместо «чему» я сказал «каму». Партийная же моя кличка — это «Иван Иванович». Через несколько дней по приезде в октябре месяце 1907 года в Берлине я познакомился с проживавшим в Берлине доктором Яковом Житомирским. Он русский и социал-демократ; я имел рекомендацию к нему от социал-демократической партии. Кто именно дал мне эту рекомендацию я сказать не желаю. По поручению этого Житомирского, я через некоторое время по приезде в Берлин по партийным делам ездил в Париж и оттуда в Вену, а из Вены возвратился в Берлин. В июле или в августе 1907 г. в Штутгардте состоялся международный социалистический съезд. Житомирский поручил мне отвезти постановление означенного съезда, переведенное на грузинский язык, в Париж, в Вену тамошним группам социал-демократической партии, состоящим из кавказских грузин, и просить у означенных групп денег в пользу кавказской организации социал-демократической партии. Означенное поручение и было исполнено мною в течение приблизительно трех недель или одного месяца. Летом 1937 г. я был в Тифлисе, при чем около двух месяцев я был болен. В конце мая в начале июня 1907 г. я около двух недель лежал больным в Михайловской больнице.

В разбойном нападении и похищении 13 июня 1907 г. в Тифлисе на Эриванской площади 250.000 рублей денежного транспорта тифлисского отделения Государственного банка я никакого участия не принимал. Нелегальную литературу Кавказского союзного комитета Российской социал-демократической рабочей партии я распространял до отъезда в 1907 г. за границу. Распространял я эту литературу главным образом в Тифлисе, но мой район составляли еще кроме Тифлиса, Баку, Батум и Грозный. Более показать ничего не имею. Показание, мое, изложенное в настоящем протоколе, мне прочитано, и я заявляю, что показание это записано в протоколе с моих слов верно.

Семен Аршак Тер-Петросов.

Ротмистр (подпись)».

Недели две спустя Камо подвергся новому допросу. На этот раз от Пиралова он перешел в руки следователя по особоважным делам Малиновского, но эта смена мало отразилась на содержании протокола. И следователь и обвиняемый заняты мелочами. Камо, как и на допросе 19 октября, остроумно выставляет в качестве искусителя и источника всяческих недоразумений провокатора Житомирского. По основному обвинению протокол этот не дает ничего нового.

 

Протокол допроса обвиняемого

1909 года, ноября 5 дня, в г. Тифлисе судебный следователь по особоважным делам округа Тифлисского окружного суда И. Г. Малиновский допрашивал в порядке 403 — 407 статей уст. угол. суд. нижепоименованного в качестве обвиняемого и он показал:

«Когда я и Житомирский в г. Берлине пошли к доктору лечить мой глаз и я хотел сказать этому доктору, что поранение глаза у меня произошло от взрыва патрона, то Житомирский сказал мне, что так объяснить поранение глаза неудобно, а надо сказать, что вот я проходил по улице в городе Тифлисе, в это время везли деньги, в них бросали бомбы и меня случайно осколком ранило. Житомирский, находя неудобным объяснять мое поранение взрывом патрона, имел в виду объяснить это поранение случайностью. Так Житомирский и сказал доктору, когда тот его спросил о причинах повреждения глаза у меня, при чем с моих слов сказал ему, что это было 10 мая 1907 года. Затем германские власти допрашивали этого доктора и тот им объяснил мое поранение глаза так, как ему сказал Житомирский. Меня же лично германские власти не спрашивали о причинах поранения моего глаза. Когда же я из Берлина ездил в Цюрих, то остановки у меня были лишь в Париже и в Вене, При допросе меня германскими властями я не говорил, что чемодан, переданный мне в Вене и обнаруженный у меня в Берлине при обыске, дал мне один русский Василий Петров. Этот русский так называл себя, но настоящая ли это его фамилия и имя я не знаю. Эту фамилию и имя русского я теперь вспомнил, когда вы мне напомнили мое показание в Берлине германским властям. Деньги около 900 марок, которые мне дали парижские и венские группы для доставления на Кавказ в пользу кавказских организаций, составляли выручку от устраиваемых группами вечеров, танцев, концертов. Я не помню теперь, были ли среди этих денег и деньги, данные мне берлинской группой. Я не помню тоже давала ли мне берлинская группа деньги для кавказских организаций. Более показать ничего не имею. Показание прочитано.

Семен Тер-Петросов.

Судебный следователь Малиновский».

Конечно, Камо отдавал себе отчет в том, что исход его единоборства с охранкой был более чем гадательным. Он в душе не придавал, конечно, особого значения своим ухищренным показаниям. Но это было единственное в данную минуту доступное ему оружие, и он пустил его в ход, чтобы еще раз в жизни выиграть время. И очень беглые пока намеки на болезнь, отрицание совершенных террористических актов и непомерное преувеличение роли доктора Житомирского, осведомителя охранки, были только временными уловками. Камо не сомневался, что если бы он пошел снова на симуляцию, то болезнь его показалась бы охранникам весьма сомнительной и что этим мотивом следует на русской почве воспользоваться только в последней крайности. Да если бы жандармы и суд даже поверили болезни — это не спасло бы Камо. В эту эпоху царская власть в Петербурге казнила без разбора больных, умирающих и даже беременных женщин-революционерок. Оставалось тянуть время и ждать благоприятных случайностей.

После выдачи Камо царскому правительству О. Кон вступил в непосредственную связь с сестрою Камо Джаваирой: она информировала его о создавшемся в Тифлисе положении. О. Кон переслал ей двести рублей, чтобы она не стеснялась расходами при посылке обстоятельных телеграмм. От О. Кон Джаваира узнала еще до прибытия Камо в Тифлис, что Камо признали душевнобольным и что нужно принять меры к назначению опекуна. Но то, что казалось таким простым в Берлине, натолкнулось в русских условиях на глухую стену беззаконий, бесправия и недоверия.

Камо уже привезли, а Джаваире все не удавалось повидаться с ним. Наконец, она совершенно случайно встретила Камо под конвоем и в кандалах, когда его вели в Метехский замок. После долгих хлопот ей удалось устроить свидание с Камо, во время которого она сообщила ему о телеграмме Кона. Камо очень обрадовался, так как до тех пор он не знал заключения германских врачей о себе. Видимо, власти скрыли от него эти документы. Теперь для него определилась линия поведения. Джаваира телеграфировала Кону в Германию: «Камо привезли, но не считают душевнобольным. Камо сидит в тюрьме в кандалах, ожидая смертной казни». Ответ О. Кона последовал очень быстро. О. Кон телеграфировал: «Присылаю все нужные документы по экспертизе. Будет запрос в рейхстаге». Вторая телеграмма Джаваиры: «Положение Камо ухудшается, его посадили в холодный карцер, считают симулянтом» и т. д. не была пропущена цензурой.

У нас нет данных для того, чтобы судить, учитывал ли сам Камо в своей тюремной тактике возможность иностранного вмешательства*. Если учитывал, — он делал именно то, что нужно было, чтобы облегчить себе дело: отрицал террористические акты и продолжал версию психической болезни.

_____________________________________________________________________________

Конечно, Камо отлично знал, что Ленин примет все меры к тому, чтобы добиться иностранного вмешательства. — М. Л.

 

 

В поисках улик

К ноябрю 1909 года следствие об экспроприации на Эриванской площади подходило к концу. Одновременно с этим предельно возросла озабоченность следователя Малиновского: улик, подлинных улик в том виде в каком они были необходимы «нелицеприятному суду», против Камо не было, несмотря на то, что следствие длилось два с половиною года, обвиняемый сидел в Метехе в полном распоряжении следователя, и «дело» о нем захлестнуло уже не десятки, а сотни и многие сотни допрошенных людей. И вот следователя осенила мысль поискать улик, так сказать, в самом Камо — в следах тех ранений, которые сохранились на его теле от предполагаемых террористических актов.

Первый намек на этого рода улики пришел из Германии и сохранялся в виде акта о медицинском освидетельствовании в бумагах, пересланных следователю департаментом полиции. Вероятно, этот намек и подтолкнул следователя к дальнейшим изысканиям.

В акте своем представитель медицинской науки без стеснения «освещает» темные ему события подсказками германского суда. Суд этот, опираясь на показания российской жандармской агентуры и внушения следователя, «видел», конечно, дальше и больше, чем может увидеть «объективная» наука. Это особенно относится к причинам поранения глаза Камо, столь «точно» установленным господином королевским врачом.

 

КОРОЛЕВСКИЙ СУДЕБНЫЙ

ВРАЧ

БЕРЛИН, Н. В.

Апреля 1908 г.

Кальвинштрассе, 14.

«По требованию господина первого государственного прокурора при королевском земском суде I я должен был сделать телесный осмотр Дмитрия Мирского и высказаться о состоянии и времени появления имеющихся у него на теле ран.

Я осмотрел Мирского 28 апреля. Осмотр сопряжен был с большими затруднениями, так как Мирский должно быть в настоящее время невменяем, ни на какие вопросы не отвечает, между тем как раньше даже при его крайне незначительном знании немецкого языка можно было бы несколько его понять.

Поранения нанесены Мирскому должно быть в июне 1907 года, следовательно, десять месяцев назад. Само собою понятно, что теперь остались лишь шрамы от ран и действительное происхождение таковых невозможно установить. Только на правом глазу заметна катаракта, о причинах этой катаракты я могу высказаться, что согласно имеющегося документа суда присяжных это поранение травматического характера, т.-е. произошло при взрыве бомбы.

Других поранений или следов от таковых, как сказано выше, не обнаружено.

Относительно невменяемости могу сказать, что Мирский еще следующие недели, может даже месяцы, будет невменяем.

Д-р (подпись не разборчива).

Медицинский советник (подпись)».

 

После ряда бесед с Камо о причинах повреждения глаза и о происхождении подозрительных шрамов на руке следователь Малиновский, подражая немецкому прокурору, потребовал медицинского освидетельствования обвиняемого. Освидетельствование целой комиссией специалистов состоялось 5 ноября. Комиссия констатировала следующее: «Правый зрачок лишен прозрачности и заполнен сероватыми массами, вследствие перерождения хрусталика, внутренний край радужной оболочки имеет поперечную щель»; «на ладонной поверхности кисти левой руки и пальцев имеется шесть плотных бугров, под которыми прощупываются твердые инородные тела».

Что оставалось делать Камо? Он вынужден был пойти навстречу опасности. В конце протокола об освидетельствовании мы находим «ходатайство» его «сделать пробное извлечение из упомянутых бугров имеющихся в них осколков на предмет удостоверения, что осколки эти произошли от взрыва патрона, а не от взрыва бомбы».

Этот подвох со стороны следователя явно ослабил позицию Камо. Игра в отрицание подходила к концу. Следователь предъявлял Камо время от времени случайным свидетелям экспроприации, надеясь на благоприятные для себя случайности, но основное внимание он теперь отдал этим предательским буграм на левой руке Камо. А последний на допросе того же 5 ноября проявил несвойственную ему растерянность. Его ответы стали менее бьющими, менее отточенными. Возможно, Камо рассчитывал, что операция будет совершаться в условиях удобных для побега. Возможно, что по его представлениям осколки были слишком мелкими, чтобы характеризовать взорвавшийся предмет. Показания его были в тот день весьма сбивчивы и неубедительны. В них мы снова находим намеки на возможную информацию со стороны доктора Житомирского, с которым Камо был, видимо, слишком откровенен, не подозревая в то время в нем провокатора.

Того же 5 ноября следователь издал постановление о производстве операции Камо в военном госпитале. Одновременно всплыла еще одна улика против Камо. Было установлено, что он в 1907 году жил под фамилией Зоидзе у своей тетки Е. А. Бахчиевой и под той же фамилией лечился от поранений у местных врачей. Камо отказался назвать врачей. Следователь стал напряженно их разыскивать. Агентурные данные указали на то, что «Зоидзе» занимался пропагандой. Не скрылись от охранки и товарищи Камо по подполью тех лет. Впервые за все время следователь очутился на верном пути. Мелькают имена ряда его товарищей, о которых охранке было известно, что они скрываются в "Тифлисе под вымышленными именами. Упоминается сестра Камо Джаваира, заподозренная в свое время в убийстве агента охранки. Доктор Блоцек, рентгенолог, находит в своих записях счет Зоидзе, но поводом рентгеновского снимка и здесь указана вовсе не бомба, а та самая гильза, на которую ссылался Камо. На допросе доктор Блоцек не узнал Камо и, видимо, запамятовал, что у того был поврежден глаз...

Военный госпиталь не принял Камо для операции за отсутствием подходящего помещения. Было решено произвести ее 22 или 23 декабря в больнице Метехской тюрьмы, чем устранялась возможность побега, если Камо на нее рассчитывал. Несмотря на то, что осколки бомбы еще не были извлечены, сам Камо, видимо, считал, что в деле его уже ничего не может измениться существенным образом, ибо 29 ноября 1909 г. он особым заявлением на имя следователя просил вызвать его в камеру «для ознакомления с подлинным делом».

21 декабря осколки бомбы были извлечены хирургом и препровождены «в запечатанном конверте» для экспертизы. Производивший операцию доктор Соболевский узнал в Камо того самого пациента, которого он лечил на частной квартире в 1907 г. Удача решительным образом отвернулась от Камо и обратилась лицом к следователю. 24 декабря состоялась экспертиза. Выводы ее были убийственны для Камо.

 

Протокол

1909 года, декабря 24 дня, г. Тифлис. Судебный следователь по особоважным делам округа Тифлисского окружного суда Малиновский при нижеподписавшихся понятых производил осмотр осколков, препровожденных при отзыве врачебного отделения Тифлисского губернского правления от 23 сего декабря за № 7213, при чем оказалось:

«Осмотренные кусочки есть осколки красной меди. Характер поранения и присутствие такой массы мелких осколков, как до 40, проникших с силой глубоко внутрь руки должно объяснить исключительно взрывом близ руки какой-либо оболочки из красной меди и с сильно дробящим составом, каковым был капсюль гремучей ртути, при взрыве только которого и получаются предъявленные эффекты. Воспламенение какого-либо патрона ни в коем случае, благодаря меньшей силе пороха против силы гремучей ртути, не может дать столь много мелких осколков, как на рентгеновском снимке кисти Тер-Петросянца».

На ближайшем допросе Камо очень вяло отрицал утверждение экспертов; для самозащиты приходилось ему искать других путей и более отдаленного времени.

Обвиняемый показал: «обстоятельства поранения моей левой кисти были такие, как я объяснял при допросе меня 19 декабря с. г., при чем патрончик, разорвавшийся у меня в руке при разрезывании его ножницами, был длиною не более половины папиросной гильзы, т.-е. около сантиметра толщины. Я не помню из какого материала он был сделан, тоже не помню была ли в патрончике пуля, помню лишь, что он был заржавлен. Когда я обратился к доктору Блоцек с просьбой снять рентгеновскими лучами мою пораненную левую кисть, то правый глаз у меня был больной и был завязан».

Следователь же отныне явно подводит итоги своей работы. Он допрашивает доктора Соболевского, который подтверждает, что рука Камо или Зоидзе была поранена одновременно с глазом, о чем позабыл доктор Блоцек.

Показания д-ра Соболевского очень осторожны, но тем не менее клонятся в пользу Камо. Он подчеркивает проявившуюся уже в первые встречи Камо пониженную чувствительность последнего, намекая на тяжелую форму истерии. Д-р Соболевский не мог показать всю правду, ибо он знал больше, чем ему следовало знать о деятельности Камо. Дело в том, что, когда Камо был тяжело ранен «в руку и в глаз от случайно взорвавшейся бомбы, Джаваира немедленно отвезла его к окулисту — доктору В. Мусхелишвили, с которым она была лично знакома и который имел репутацию прогрессиста и порядочного человека. Д-р Мусхелишвили оказал Камо первую помощь и затем направил его в частную лечебницу к д-ру Соболевскому. Камо пробыл тут около двух недель. Мусхелишвили лечил ему глаз, а Соболевский руку. Таким образом во время последних допросов Соболевскому пришлось быть очень начеку, чтобы не сказать лишнего.

Следователь предъявляет Мирскому и Камо откровенные показания А. Карсидзе. Д. Мирский мотивирует их возникшей в условиях тюремной жизни личной враждой.

26 декабря 1909 года следователь заявляет обвиняемым об окончательном завершении следствия и о перед<