Учимся использовать терапевтическую диссоциацию

Паттерны структурной диссоциации, менее сильные в КПТСР и наиболее выраженные в диссоциативных расстройствах, развиваются, чтобы уберечь психику ребёнка от невыносимой/неподъёмной нагрузки. Диссоциативным смещениям и переключениям приходилось работать автоматически, поскольку дети должны быстро отвечать на перемены в небезопасном окружении. Если они слышат гневный крик, чувствуют удар, видят «тот взгляд» в глазах взрослого, им нужно быть способными дистанцироваться, уйти прочь в своём разуме и теле, сбежать в ментальное пространство, где они не чувствуют боли, перегруженности, возможно, даже не знают, что произошло.

Эта автоматическая система неэффективна для текущей жизни клиента или даже опасна, но, поскольку тело склонно использовать настройки по умолчанию как механизмы выживания в случае угрозы или кажущейся угрозы, оно продолжает мобилизовать их под воздействием травма-обусловленных триггеров.

 Например, на положительном балансе жизни Энни 20 лет благополучного брака, двое детей подростков, а недавно она получила степень и приступила к первой работе учителем. Проявления структурной диссоциации часто давали знать о себе, но ни Энни, ни её терапевт не увидели в её сбивающих с толку симптомах отражение травмированных частей.

Вскоре после вступления на должность учителя Энни столкнулась с триггерами, имеющими отношение к её детству. Школа для неё стала небезопасной в 11 лет, когда отец убедил директора отпускать с ним дочерей на «визиты», жалуясь, что бывшая жена не даёт ему видеться с детьми. Ээти визиты были по факту групповыми оргиями, где он и его друзья насиловали девочек. Дети никогда не знали, какой из школьных дней станет «тем самым», он знали только, что такие дни обязательно приходят рано или поздно.

Энни преподавала в классе для 12-13-летних, триггерами для неё были и дети и другие учителя и школьный директор. Иногда ей удавалось оставаться в своей взрослой версии, взрослом я, но очень часто она диссоциировала в гиперактивную детскую часть, которая пыталась избегать ситуаций, юношескую версию, которая становилась саркастичной и неуважительной, или в суицидальную часть, которая пугала и её и её детские части. В детстве каждая из этих частей поддерживала чувство контроля своим способом, снижала её ощущения перегруженности силами, более могущественными, чем она, но во взрослой жизни было нелогично отвечать на текущие стрессоры такими способами. Также это ре-травмировало её, поскольку, каждый раз, когда она диссоциировала в одно из этих состояний, её система пере-проживала чувства опасности и беспомощности, которые сопровождали её детство.

Использование терапевтической диссоциации как интервенции начинается с обучения клиентов применять комбинацию техник перемещения и визуализации, чтобы дистанцироваться от захваченных эмоциями частей, обозначить/отрефреймить/переопределить интенсивные эмоции как «их чувства», и распространить сочувствие и утешение на младшие части, переживающие/испытывающие эмоциональную боль.

Обычно клиент приходит в терапию смешанным с ощущениями части или частей. Для Энни это был стыд, он был с ней почти постоянно (я снова провалюсь, я просто неудачница) и страх (не знаю, как это выглядит для других людей, но я чувствую себя сумасшедшей – я боюсь, что меня уволят). Не связывая свои переживания с воспоминаниями, которые так влияли на неё, она не могла понять собственное поведение, тем более объяснить его кому-либо. Хотя её беспокойство по поводу потери работы явно испытывало её Взрослое Я, Стойкий, но страх и стыд были знакомыми ответами, никогда не способствовавшими положительным переменам или мотивации работать усерднее. Они лишь усиливали стыд и беспокойство. Поэтому терапевт выбрал обозначить эти чувства как сообщения от частей:

Значит, все эти триггеры в школе заставляют стыдящуюся/пристыженную часть чувствовать, будто она снова потерпит неудачу, а беспокойную часть – ожидать, что её отвергнут и накажут. И эти ощущения настолько сильные, что тебе трудно ходить на работу каждый день.

Заметьте, что местоимение ты используется только для описания чувств и реакций части Стойкий. Если «ты» - это взрослый, связанный/соотнесённый с безопасностью и компетентностью в настоящем времени, тогда клиент может работать с «ними» или «частями» в смещении, может наблюдать их, а не быть захваченным/поглощенным их реактивностью/реакциями.

Далее мы просим клиента узнать больше о детской части, чьи ощущения проявились: сколько лет может быть беспокойной части? она чувствуется младше или старше стыдящейся части? Чем может быть обеспокоена стыдящаяся часть?

Порой клиенты вспоминают свои детские фотографии или спонтанно вспоминают детали, которые выстраивают воображаемое изображение этой детской страдающей части. Когда её спросили, почему стыдящаяся часть так сильно себя ненавидим, Энни ответила: Она получала это сообщение каждый день своей жизни.

Не исследуя каждое отдельное воспоминание подробно, мы ободряем/поощряем Стойкого клиента подумать в целом в общем о том, через что прошла, что пережила эта детская часть: Столько плохого произошло с ней, да? Она пережила столько всего… она больше никому не сможет доверять, не так ли?

По мере того, как клиент начинает осознанно наблюдать страдания детской части и понимать их в смещении, мы просим их применить ресурсы, характерные для Взрослого Я, чтобы «помочь» детским частям, которые так сильно напуганы и так страдают. Сознательно и добровольно расщепляя аффект и приписывая его к более юной и уязвимой части Я, клиенты обретают необходимую дистанцию, не сбегая в отрицание или игнорирование. Налаживая отношения с этими младшими версиями себя, большинство клиентов спонтанно испытывают сочувствие к этому ребёнку: Мне так грустно за него – Я хочу просто обнять её и держать.

Роль терапевта – удерживать клиента в осознанном состоянии и сфокусированном на ребёнке:

Каково это для него – чувствовать твою печаль о нём? Чувствовать, что кому-то не всё равно, что он переживает?

 Посмотри, что будет, если ты обнимешь её?

Когда клиенты представляют реакции их младших версий, их внутренние состояния трансформируются: они испытывают ощущение тепла, их тела расслабляются, они чувствуют себя спокойнее. Чтобы убедиться, что их позитивные внутренние состояния не будут одномоментными, терапевт должен продолжать фокусировать клиент на том, что происходит по мере того, как отношения с частью становятся глубже, более сострадательными и более посвящёнными/преданными.

Иногда терапевту необходимо объяснить клиенту – психо-образование – что изменения происходят только через повторение нового паттерна: чем больше ты её обнимаешь – тем безопаснее/защищённее она себя чувствует, и тем спокойнее чувствуешь себя ты сама. Она может позволить тебе чувствовать себя спокойной и центрированной, если она не испугана.

Иногда, то же сообщение можно оформить более эмпатической рамкой: она пока не доверяет тебе, не так ли? Тебе нужно продолжать показывать ей, сообщать, что тебя заботят её чувства, и тогда она по-настоящему расслабиться и почувствует себя в безопасности/защищённой.

На каждой сессии, когда клиенты сообщают о наиболее тревожащих сегодня чувствах, терапевты должны просить их отметить, «кто» расстроен, и что тригарнуло эту часть. Допущение, что огорчение это всегда сообщение от части, не является научным фактом, разумеется, но представляет собой прыжок веры, веры в то, что признание/называние/обозначение расщепления и сочувствующее наблюдение наиболее вероятно приведут к позитивным переменам. И не забываем, в основе всего - осознанность.

Если мы, как терапевты, постоянно/настойчиво/последовательно ободряем/поощряем часть Стойкий клиента снова и снова делать ментальный шаг назад (и обозревать происходящее), взращивать/повышать любопытство по отношению к младшим частям, переживающим трудности, а затем экспериментировать с тем, что может помочь им почувствовать себя более защищёнными, в большей безопасности, менее пристыженными, - мы содействуем повышению/возрастанию самосочувствия в клиенте и внутренней связанности/интеграции. И то, и другое «лечат» посттравматические симптомы.