Какие интересы являются этически значимыми?

Как ответить на этот непростой вопрос? Кажется, аргументы в пользу того или иного интереса являются не логическими доказательствами, а интуитивным объяснением, почему интерес стоит отнести к области морали. Иными словами, довольно сложно доказать кому‑либо его неправоту, если его интуитивное ощущение отличается от вашего. Продемонстрирую это, попытавшись доказать, что интересы сознания являются минимально возможными нравственными интересами. Представлю оформленную версию доводов, представленных различными авторами во всевозможных вариациях.11

1) Говорить, что интерес относится к области этики, означает утверждать, что этот интерес этически значим.

2) Если интерес имеет этическую значимость, он должен иметь значимость для организма‑обладателя интереса.

3) Чтобы интерес что‑то значил, необходимо, чтобы организм ощущал себя и свои потребности.

4) Организм может ощущать себя и свои потребности, только если обладает сознанием.

5) Таким образом, только существа, обладающие сознанием, имеют интересы, относящиеся к области этики и морали.

Дабы устранить недопонимание, поясню, что имею в виду, говоря, что интерес имеет значение для организма. Это вовсе не означает, что организм желает того, что в его интересах.12 Напротив, это означает, что существует нечто, что может положительно или отрицательно повлиять на него. Из чего следует, что слова «кто‑то заинтересован в чем‑то» неоднозначны. Значение их может быть как «что‑то имеет значение для кого‑то», так и «кто‑то желает чего‑то». Даже приняв точку зрения профессора Фрея о том, что у животных нет желаний (с чем я не согласен), нельзя отрицать наличия у них этически значимых интересов. Иными словами, можно добавить промежуточный интерес между интересом к благополучию и интересом‑желанием. Этот интерес будет включать нечто большее, чем просто благо (т.к. растения могут получать благо), но нечто меньшее, чем осознанное желание.

Наиболее уязвимое место любого аргумента, схожего с озвученным выше (пункты 1–5), это предположение: «чтобы интерес что‑то значил, необходимо, чтобы организм ощущал себя и свои потребности». Именно с этим предположением готовы поспорить те, кто интуитивно не согласны с выводом, что нравственные интересы присущи только существам, обладающим сознанием. Мне же данное предположение кажется полностью обоснованным. Как иначе существо поймет, что ему во благо, если не через осознание (как себя, так и своего блага)? Проблема в том, что противники этой точки зрения могут попросту не согласиться с большим «если», и все мои доводы рухнут. Например, они могут заявить, что в некоторых случаях благополучие имеет значение для бессознательного организма, как наличие воды имеет значение для растения (т.к. вследствие засухи оно зачахнет и умрет). Иными словами, большинству покажется, что по отношению к растению нельзя быть ни добрым, ни злым, т.к. те не обладают сознанием. Но вот вопрос: почему учитываются только добро и зло?13 Вред или благо растению можно принести множеством способов, которые также необходимо учитывать.

Не вижу ни одного весомого аргумента, который бы опровергал мнение, что биотические интересы являются этически значимыми. А вот мнение, что этическое значение имеют функциональные интересы, можно решительно оспорить, т.к. функциональные интересы являются интересами артефактов лишь фигурально, а не фактически.14 Не буду приводить аргумент развернуто, достаточно лишь сказать, что вопрос функциональных интересов совершено не релевантен теме прерывания беременности, т.к. зиготы, зародыши и плоды не являются артефактами, соответственно, их интересы не могут ограничиваться функциональными.

Не в силах предоставить веский аргумент в доказательство того, что биотические интересы бессознательных организмов не имеют этической значимости, я изменю стратегию. Моя цель – показать, что про‑лайферы не учитывают предпосылки к тому, чтобы считать биотические интересы этически значимыми.

В дальнейшем я также продемонстрирую, что плод обретает сознание на поздних сроках развития. Таким образом, если обладание сознанием является необходимой характеристикой для признания интересов этически значимыми, плод обретает такие интересы довольно поздно. Про‑лайферы могут подкрепить свою точку зрения, заявив, что биотические интересы тоже имеют этическое значение. Если бы это было так, необходимо было бы, согласно принципу равенства, относится к биотическим интересам всех организмов одинаково. Интересы человека, растений, бактерий, вирусов и т.д. имели бы такое же значение, что и интересы зародышей и плодов (еще не обладающих сознанием). Эти условия большинство про‑лайферов принять не согласны. Необходимо быть последовательными, т.е. либо принять условия, либо отказаться от мнения, что биотические интересы имеют этическое значение. (Что, однако, не означает, что это единственный способ про‑лайферов отстоять свою позицию, о чем я буду говорить позже.)

Признавшие, что биотические интересы имеют нравственное значение, не отрицают, что и сознательные интересы имеют значение. Они лишь устанавливают порог: нравственно значимыми могут быть любые интересы выше биотических. Что касается приверженцев точки зрения, что этически значимыми интересами могут быть (как минимум) сознательные интересы, загвоздка состоит в том, что другие могут установить порог выше. Тогда этически значимыми интересами будут лишь интересы мышления. Однако такая точка зрения весьма маловероятна, т.к. если утверждать, что значение имеют только интересы мышления, ничто не будет мешать причинять вред существам, обладающим сознанием, но не само‑сознанием – большинству животных и новорожденным детям.

Когда начинается сознание?

15

Никто из людей не помнит, когда впервые приобрел сознание. И хотя мы все когда‑то были эмбрионами, а потом новорожденными, невозможно, опираясь на опыт человечества, ответить на вопрос, на какой стадии развития человек обретает сознание. Для решения вопроса необходимо рассмотреть сознание плодов и младенцев как «чужое». Не имея к их сознанию доступа от первого лица, будем собирать информацию от третьего лица.

Во‑первых, рассмотрим функциональное свидетельство сознания, а именно – электроэнцефалограмму (ЭЭГ). ЭЭГ фиксирует электро‑активность мозга, записывает данные о его функциональной ёмкости – бодрствовании – необходимом для сознания. Замечу, что бодрствование ни в коем случае нельзя путать с собственно сознанием, по крайней мере, на языке неврологии. Бодрствование – это состояние возбуждения, противопоставленное состоянию сна. Возбуждение – это состояние восходящей системы возбуждения ствола мозга и таламуса. Кора головного мозга к этому состоянию отношения не имеет. Восходящая система возбуждения соединяется с функциональной корой и влияет на ее показатели, что и отображается на ЭЭГ. Сознание является дополнительной функцией коры головного мозга, возможной только в состоянии бодрствования. В этом контексте ствол мозга и таламус лишь косвенно питают сознание. Поскольку состояния возбуждения – сон и бодрствование – это состояния ствола мозга и таламуса (хотя они и имеют кортикальное влияние), сознание является функцией коры головного мозга. Можно сделать вывод, что бодрствование и сознание отделены друг от друга. Можно бодрствовать, но не быть в сознании. Такая ситуация возникает, если восходящая система возбуждения находится в состоянии бодрствования, а кора мозга по различным причинам ослаблена. Так, например, пациент в коме находится без сознания, а его ЭЭГ демонстрирует состояние бодрствования.16

И если бодрствование возможно без сознания, сознание без бодрствования невозможно; даже если спящие люди иногда реагируют на различную стимуляцию, они делают это бессознательно. Если это утверждение верно, тогда существо, не находящееся в состоянии бодрствования, не может обладать сознанием. Электроэнцефалограмма хоть и свидетельствует о бодрствовании (без которого не может быть сознания), не доказывает наличие самого сознания.

На ЭЭГ двадцатинедельных плодов видны вспышки пробуждения, но лишь около тридцатой недели на графике становятся видны циклы сна и бодрствования. Таким образом, лишь на тридцатой неделе развития может идти речь о явном бодрствовании плода. Следует выделить, что на таких ранних сроках развития циклы сна и бодрствования плода отличаются от циклов взрослого человека. В первые несколько месяцев жизни циклы на ЭЭГ начинают постепенно напоминать циклы взрослого, но полная подстройка и развитие растягиваются на месяцы и даже годы.

Есть как минимум два объяснения, почему ЭЭГ взрослого и плода так сильно отличаются. Согласно первому объяснению, разница на ЭЭГ объясняется тем, что у плода еще не развился такой тип бодрствования, который необходим для функционирования сознания. Второе объяснение заключается в том, что плод в принципе еще мало развит, что не свидетельствует о недостатке функций для наличия сознания. Согласно второму объяснению ЭЭГ плода может демонстрировать разные паттерны, а плод при этом может находиться в сознании. Какое объяснение выбрать?

Стоит пока оставить функциональные свидетельства сознания и перейти к поведенческим, например, к реакции на боль. Рассмотрим исследования Кеннета Крейга и других,17 в котором система лицевых выражений новорожденных использовалась для оценки реакции недоношенных новорожденных на вредные и безвредные раздражители. На видео была заснята реакция новорожденных разного возраста на щекотание пятки и укол ланцетом. Щекотание представляет безвредный раздражитель. Укол, вызвавший бы у взрослых с развитой нервной системой боль – вредный раздражитель. Младенцы, рожденные после двадцати восьми недель, в ответ на укол демонстрировали ряд лицевых выражений, свойственных взрослым и детям при болевой стимуляции. Эти выражения: нахмуренные брови, крепко закрытые глаза, углубление носогубной складки, открытые губы и рот, тугой чашевидный язык.18 Авторы исследования также заметили, что признаки варьируются в зависимости от того, спит или бодрствует новорожденный во время укола. Очень важное замечание, если учесть, что бодрствование способствует сознанию и, следовательно, ощущению боли. Но в отличие от рожденных после 28 недель, рожденные на 25 и 26 неделе почти не проявляли реакции.19

Сомневающиеся в том, что плод может испытывать боль, могут заявить, что лицевые выражения старших недоношенных младенцев, возможно, являются лишь рефлексами, и не отражают неприятное ментальное состояние. Нет причин однозначно отвергнуть это заявление. Однако поведенческие признаки имеют очень сложную и скоординированную природу, что не позволяет отнести их к простым рефлексам.

Рефлексы не являются результатом сознания, и рефлексивное отодвигание от вредного раздражителя не является результатом ощущения боли. Если отодвигание происходит от ощущения боли, это не рефлекс. Но не думайте, что рефлекторная реакция и ощущения боли – взаимоисключающие понятия. Спинномозговые рефлексы заставляют человека отдернуть руку от источника боли еще до того, как болезненный импульс достигает коры головного мозга. Отдергивание является рефлексом, но это не значит, что оно не сопровождается болезненным ощущением, даже если это ощущение не является последствием рефлекса, а наступает спустя миллисекунды. Лишь через логические рассуждения возможно отделить случаи, когда боль сопровождает рефлекс, и когда боль ощущается независимо от того, является поведение рефлексивным или нет. Здравый смысл и результаты наблюдения за младенцами дают повод считать, что дети на поздних сроках внутриутробного развития и ранних сроках после рождения обладают сознанием. И доминирующая научная точка зрения подкрепляет здравый смысл.

В заключении стоит сказать, что существует немалые доказательства, позволяющее предположить, что начиная с 28‑30 недель развития плод обретает сознание (даже в минимальном смысле). С учетом этого факта и свидетельств постепенного развития плода, сознание в его ранних проявлениях нельзя считать полностью сформированным. Более вероятно то, что сознание с возрастом развивается. Действительно, у людей сознание перерастает в самосознание, а значит, интересы сознания не возникают внезапно, они появляются постепенно (пусть и не с постоянной скоростью).