Поездка на Вернойлюбви; Оксфорд и Кэмбридж

 

— Вот тебе и шесть невозможных вещей до завтрака, — заметила Таппенс, выпив чашку кофе и глядя на отставленное на буфет яйцо, окруженное двумя аппетитными почками. — Куда лучше завтракать, нежели думать о невозможных вещах. Томми отправился на поиски невозможных вещей. Исследования, ну-ну. Только будут ли результаты?

— Как приятно, — сказала она, — есть совершенно другой завтрак.

Долгое время Таппенс ухитрялась довольствоваться на завтрак чашкой кофе и апельсиновым соком или грейпфрутом. Хотя подобный завтрак весьма успешно разрешал проблему веса, удовольствия он доставлял мало. По контрасту, горячие блюда на буфете вызывали активное выделение желудочного сока.

— Я думаю, — рассуждала Таппенс, — Паркинсоны только так и завтракали. Яичница или яйца — пашот с беконом, и, возможно… — ее память обратилась к старинным романам — да, возможно, холодная куропатка на буфете, потрясающе! В романах это выглядело воистину потрясающе. К детям, видимо, относились пренебрежительно и давали им только ляжки. Ляжки птиц очень удобно грызть. — Она умолкла, пережевывая последний кусочек печенки.

Через дверь доносились очень странные звуки.

— Надо же, — сказала Таппенс. — Похоже на концерт, на котором сфальшивили.

Она снова сосредоточилась, держа в руке гренку, и подняла голову, когда в комнате появился Элберт.

— Что происходит, Элберт? — спросила Таппенс. — Только не говори мне, что наши рабочие взялись на чем-то играть. На фисгармонии или на чем-то другом?

— Пришел джентльмен регулировать фортепиано, — ответил Элберт.

— Что делать с фортепиано?

— Настраивать. Вы мне велели найти настройщика.

— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и ты так быстро нашел? Замечательно, Элберт.

На лице Элберта появилось довольное выражение, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что с действительно замечательной быстротой умеет выполнять необычные поручения, даваемые ему иногда Таппенс, а иногда Томми.

— Он говорит, что оно сильно расстроенное, — сказал он.

— Неудивительно, — сказала Таппенс.

Она выпила полчашки кофе и направилась в гостиную. Над роялем, обнажив почти все его внутренности, колдовал молодой человек.

— Доброе утро, мадам, — приветствовал он ее.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я очень благодарна, что вы нашли для нас время.

— Его давно пора настроить.

— Да, — сказала Таппенс, — я знаю. Видите ли, мы только что переехали, а переезды плохо сказываются на роялях. Ну и, конечно, его давно не настраивали.

— Да, это заметно, — сказал молодой человек.

Он нажал три разных аккорда подряд, два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.

— Прекрасный инструмент, мадам, если позволите.

— Да, — сказала Таппенс, — это «Эрард».

— Сейчас такой рояль достать нелегко.

— Он повидал виды, — сказала Таппенс. — Был под бомбардировкой в Лондоне. Бомба попала в наш дом. К счастью, нас тогда не было, и дом пострадал в основном снаружи.

— Да. Да, отлично сделанная вещь. С такими не приходится возиться долго.

Приятная беседа потекла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена и перешел на версию «Голубого Дуная». Вскоре он объявил, что дело сделано.

— Не оставляйте его без дела, — посоветовал он. — Я бы хотел через некоторое время подойти и попробовать его, потому что иногда бывает, что они — как бы это объяснить — немного сдают. Знаете, не заметишь какую-нибудь мелочь, бывает.

Обменявшись несколькими дружелюбными замечаниями — и о музыке вообще и о фортепианной музыке в частности, они расстались, вежливо попрощавшись, как два человека, одинаково ценящих удовольствие, доставляемое р нашей жизни музыкой.

— Над домом вам, судя по всему, пришлось поработать, — заметил он, оглядываясь.

— Да, прежде, чем мы переехали сюда, он некоторое время стоял пустой.

— Понятно. И переходил из рук в руки.

— У него есть целая история, — сказала Таппенс. — В нем жило столько людей и происходило столько странных событий.

— А, вы, верно, имеете в виду ту давнюю историю. Даже не знаю, произошло это во время последней войны или предпоследней?

— Что-то, связанное с военно — морскими секретами, — с надеждой добавила Таппенс.

— Возможно. Ходила масса всевозможных историй, как мне рассказывали, но, разумеется, сам я ничего не знаю.

— Вас тогда еще не было, — сказала Таппенс, с удовольствием глядя на его юное лицо.

Когда он ушел, она села за рояль.

— Я сыграю «Дождь на крыше», — решила Таппенс, которой попытки настройщика исполнить прелюдию напомнили о Шопене. Затем она перешла на аккорды и начала играть аккомпанемент к песне, сначала тихонько мурлыча мелодию, затем напевая слова.

— Где мой верный влюбленный бродит, По каким краям, в какой стороне? Я, как птица в лесу, все пою и зову: Мой любимый, вернись же ко мне.

— Кажется, я начала не в той тональности, — заметила Таппенс, — зато рояль теперь в полном порядке. Как здорово, что на нем снова можно играть. «Где мой верный влюбленный бродит», — замурлыкала она и вдруг, задумчиво произнесла:

— Вернаялюбовь. Верный влюбленный? Да, похоже, это знак. Наверное, мне лучше пойти и сделать что-нибудь с Вернойлюбовью.

Она надела прочные туфли и пуловер и вышла в сад. Вернаялюбовь была убрана не в свой привычный дом, КК, а в пустую конюшню. Таппенс выволокла ее, подтащила к верхушке травяного откоса, обмахнула тряпкой, которой вооружилась против многочисленной паутины, села в повозку, поставила ноги на педали и принудила Вернуюлюбовь пуститься со всей скоростью, возможной при ее возрасте и состоянии.

— Ну, моя верная любовь, — проговорила она, — теперь вниз, но не очень быстро.

Она убрала ноги с педалей и приготовилась по необходимости тормозить ими.

Несмотря на то, что Вернойлюбви всего-то и надо было, что скатываться вниз по холму, влекомой собственным весом, она делала это не очень быстро. Но наклон холма внезапно увеличился, Вернаялюбовь покатилась быстрее, Таппенс слишком резко попробовала затормозить, и они с Вернойлюбовью вместе приземлились в несколько более неудобную часть араукарии у подножия холма.

— Весьма болезненно, — проговорила Таппенс, выбираясь из цепких веток араукарии.

Выбравшись, Таппенс отряхнулась и огляделась. Перед ней находились густые заросли кустарника, поднимающиеся вверх по холму в противоположном направлении. Это были кусты рододендрона. Чуть попозже, подумала Таппенс, этот уголок будет выглядеть очень красиво, но сейчас это были обыкновенные заросли. И все же среди кустов она заметила довольно заросшую, но явно тропинку. Таппенс отломила несколько веток, продралась через окраинные кусты и пошла по тропинке вверх. Уже много лет никто не проходил здесь и не расчищал путь.

— Интересно, куда она ведет, — проговорила Таппенс. — Должна же она куда-то вести.

Должна-то должна, подумала она, когда тропинка пару раз резко свернула в противоположных направлениях, образовав зигзаг и заставив Таппенс вспомнить, как Алиса жаловалась на тропинки, которые вдруг отряхиваются и меняют направления. Кустов стало меньше, зато появились лавры, вероятно, давшие название дому, а еще дальше между ними завилась узкая, неудобная каменистая тропа. Внезапно она привела к четырем заросшим мхом ступенькам, поднимающимся к чему-то вроде ниши, ранее вроде бы сделанной из металла, впоследствии замененного на бутылки. Нечто вроде усыпальницы с пьедесталом, на котором стояла порядком попорченная каменная статуэтка: мальчик с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулось узнавание.

— По такому месту можно определить, в каком году разбивался сад, — заметила она. — У тети Сары в саду было почти точно такое же. И, кстати, у нее там тоже рос лавр.

Еще ребенком она время от времени гостила у тети Сары. Она вспомнила игру, в которую играла, — Речные кони. Для нее требовался хула — хуп. Таппенс, надо сказать, было тогда шесть лет. Ее хула — хуп и являлся конями. Белыми конями с гривами и развивающимися хвостами. В воображении Таппенс они мчали ее через зеленый, довольно густой травяной участок, затем через лужок, усаженный пампасной травой, взмахивавшей в воздухе пушистыми головками, по точно такой же тропинке, и, среди буковых деревьев в такой же вот нише стояла такая же фигурка с корзинкой. Таппенс, отправляясь туда на своих скакунах, всегда брала с собой дар, который нужно было положить в корзинку на голове мальчика: он одновременно служил и подношением, позволявшим загадывать желание. Считалось, вспомнила Таппенс, что желание почти всегда исполняется.

— Но, — сказала Таппенс, усаживаясь на верхнюю ступеньку, — это, понятно, случалось потому, что я в общем-то мошенничала. Я имею в виду, я загадывала то, в исполнении чего была почти уверена, и затем, когда желание выполнялось, это казалось настоящим волшебством. Это было, как самое что ни на есть настоящее подношение древнему Богу. Хотя какой это был Бог, пухленький мальчишка. Впрочем, какая разница — зато сколько удовольствия доставляли собственные выдумки, в которые верилось.

Она вздохнула, вернулась по тропинке назад к таинственно названному КК.

В КК царил все такой же хаос. Матильда выглядела покинутой и печальной, но внимание Таппенс привлекли еще две вещи: фарфоровые табуретки, обвитые фигурками белых лебедей. Одна табуретка была темно-синей, другая — голубой.

— Ну конечно, — сказала Таппенс, — я видела такие вещи, когда была помоложе. Они обычно стояли на верандах. Кажется, такие были у другой моей тети. Мы называли их Оксфорд и Кэмбридж^[4]. Очень похожие. Только, если не ошибаюсь, вокруг них были утки — нет-нет, лебеди, и сиденье тоже было необычное, с отверстием в виде буквы S. В него можно было положить что-нибудь.

Да, надо будет попросить Айзека вытащить эти табуретки, вымыть их и поставить их на лоджии, которую он упорно называет «лоджей», хотя мне в голову приходит «веранда». Там пусть и стоят. Они будут красиво смотреться в хорошую погоду.

Она повернулась и устремилась к двери. Ее нога зацепилась за выступающую качалку Матильды.

— Боже мой! — воскликнула Таппенс, — что я натворила

Натворила она то, что зацепила ногой темно-синюю табуретку, которая упала на пол и раскололась пополам.

— Боже мой, — сказала Таппенс, — я погубила Оксфорд. Придется довольствоваться Кэмбриджем. Вряд ли удастся склеить Оксфорд. Половинки получились очень неудобные.

Она вздохнула и подумала: «Интересно, что сейчас делает Томми?»

Томми сидел у старого знакомого; они предавались воспоминаниям.

— Жизнь пошла странная нынче, — сказал полковник Эткинсон. — Я слышал, ты и твоя, как там ее, Пруденс — нет, ее называли прозвищем, Таппенс, да, — так вот, я слышал, что вы переехали жить в деревню. Где-то возле Холлоуки. И чего вас туда понесло? Какие-то особые причины?

— Ну, дом оказался сравнительно дешевым, — ответил Томми.

— А-а. Удачно попали, да? Как он называется? Ты должен оставить мне свой адрес.

— Мы намереваемся назвать его «Кедровой сторожкой», потому что там стоит очень красивый кедр. Пока он зовется «Лавры». Но это какой-то викторианский пережиток, верно?

— «Лавры». «Лавры». Холлоуки. Надо же. И чем же вы там занимаетесь, а? Чем занимаетесь?

Томми взглянул на старое лицо со щеточками седых усов.

— Копаешь что-то, верно? — спросил полковник Эткинсон — снова служишь отчизне, небось?

— Я уже слишком стар для этого, — сказал Томми. — Давно не занимаюсь подобными делами.

— Ну-ну. Может, ты только говоришь так. Может, тебе велели так говорить. В конце концов, как ты знаешь, в той истории до сих пор многое осталось невыясненным

— В какой истории? — спросил Томми.

— Ты наверняка читал или слышал о ней. Кардингтонский скандал. Помнишь, сразу после другого дела, ну, с письмами. И истории с подводной лодкой Эмлина Джонсона.

— А-а, — сказал Томми, — что-то начинаю вспоминать.

— Собственно говоря, подводная лодка здесь ни при чем, просто она привлекла к этому внимание. Да еще письма. Сразу стала ясна вся политическая подоплека. Да. Письма. Если бы они смогли добраться до них, все обернулось бы совсем иначе. Они бы привлекли внимание к нескольким членам правительства, пользовавшимся тогда наибольшим авторитетом. Никогда не перестаешь удивляться, правда? Ты-то знаешь. Предатели среди своих, которым всегда доверяли, которых всегда считали отличными парнями, которых никто и не думал подозревать — а все это время… Так или иначе, многое так и не вышло наружу. — Он подмигнул. — Наверное, тебя послали туда немного пошарить, а?

— Пошарить где? — спросил Томми.

— Ну, в твоем доме. «Лавры», говоришь? Помню, было несколько глупых шуточек по поводу лавров. Учти, ребята из безопасности, и не только они, там уже рылись. Предполагалось, что в доме спрятаны какие-то важные доказательства. Была версия, что их успели переслать за границу — упоминалась Италия — прежде, чем поднялся шум. Но кое-кто считал, что они могут быть где-то в тех местах. Там подвалы, каменные плиты, в общем тайников достаточно. Ну же, Томми, старина, я уверен, что ты опять вышел на охоту.

— Уверяю тебя, я сейчас ничем подобным не занимаюсь.

— Так же казалось, когда ты перебрался в тот, другой дом. В начале прошлой войны. Ну, когда ты выследил того немца. Его и женщину с детскими книжками. Да, ловко вышло. А теперь они как пить дать послали тебя по новому следу!

— Чепуха, — заявил Томми, — перестань забивать себе голову идеями. Я теперь старая кляча.

— Ты — хитрющая старая ищейка. Держу пари, ты обставишь многих молодых. Да. Сидишь тут с невинным видом. Думаю, не стоит задавать тебе вопросы. Не могу я просить тебя выдавать государственные секреты, верно? Приглядывай там за своей половиной. Она умеет лезть напролом. В истории с Н и М еле спаслась.

— По-моему, — сказал Томми, — Таппенс интересует только атмосфера старины. Кто и когда жил в доме. Фотографии тех, кто когда-то жил в доме, и прочее. Да еще сад. Вот и все наши интересы. Сад. Сад, каталоги луковиц и все такое прочее.

— Ну, я поверю в это разве что через год, если не произойдет ничего необычного. Но я знаю тебя, Бересфорд, и знаю нашу миссис Бересфорд тоже. Вы — замечательная пара и обязательно разузнаете что-нибудь. Не забудь, если найдутся эти бумаги, они здорово повлияют на политическую ситуацию, и я знаю несколько человек, которые будут ох как не рады. Да уж. На них сейчас смотрят, как на олицетворение честности! Но кое-кто считает их опасными. Не забудь об этом. Они опасны, а те, кто не опасны, связаны все равно с ними. Так что будь настороже и скажи своей половине, чтобы она была настороже тоже.

— Ты меня просто увлек своими рассказами.

— Увлекайся-то увлекайся, но приглядывай за миссис Таппенс. Я очень люблю ее. Она — хорошая девушка и всегда такой была.

— Ну, девушкой ее сейчас не очень-то назовешь, — сказал Томми.

— Но — но, не говори так о своей жене. Не привыкай. Таких, как она — одна на тысячу. Мне жалко того, кого она выслеживает. Небось, как раз сегодня.

— Вряд ли. Скорее всего отправилась на чай к какой-нибудь старой даме.

— А-а. Старые дамы иногда могут сообщить полезную информацию. Старые дамы и пятилетние дети. Самые невероятные люди иногда рассказывают такое, что никому и не снилось. Я мог бы рассказать тебе такое…

— Не сомневаюсь, полковник.

— Но нельзя выдавать секреты.

Полковник Эткинсон покачал головой.

На обратном пути Томми сидел у окна и смотрел, как мимо проносятся пейзажи. «Любопытно, — думал он, — очень любопытно. Этот старина должен быть в курсе всех Дел. Многое знает. Но что там может быть такое, чтобы имело значение сейчас? Все давно в прошлом — что может тянуться еще с той войны? Столько лет прошло». Потом новые мысли пришли ему в голову. Сейчас действует совсем другая логика, логика Общего Рынка. Откуда-то появились другие мысли: существуют же внуки и племянники, новое поколение, младшие члены семей, которые всегда были у руля, занимали влиятельное положение в силу своего родства, и если они оказывались нелояльными, к ним могли найти подход, они могли пропитаться новыми идеями или обновленными старыми идеями, как больше нравится. Англия сейчас находится в странном состоянии, не то, что раньше. Или состояние каждый раз одинаковое? Под гладкой поверхностью всегда таится черная грязь. В море чистая вода не бывает до самого дна. Всегда где-нибудь двигается что-то мутное, что надо обнаружить, подавить. Но ведь — но ведь не в таких местах, как Холлоуки. Холлоуки — настоящее воплощение прошлого. Сначала рыбацкая деревушка, затем английская Ривьера, а теперь — обыкновенный летний курорт, каждый август забитый людьми. Большинство людей сейчас предпочитают ездить за границу.

— Ну, — поинтересовалась Таппенс, встав из-за обеденного стола и перейдя в другую комнату, чтобы выпить кофе, — интересно было? Как старички?

— О, старички как старички, — ответил Томми. — Как твоя старая дама?

— А-а. Приходил настройщик, — сказала Таппенс, — а после обеда начался дождь, и я так и не пошла. А жаль — старая дама могла рассказать что-нибудь интересное.

— Мой старичок рассказал, — сказал Томми, — я даже удивился. Кстати, какого ты мнения об этом месте, Таппенс?

— Ты говоришь о доме?

— Нет, я имею в виду Холлоуки.

— Ну, мне кажется, это приятное местечко.

— Что ты имеешь в виду под «приятным»?

— По-моему, хорошее слово, не знаю, почему к нему установилось такое презрительное отношение. Приятное местечко, в моем представлении, — это место, где ничего не происходит, да и не надо, чтобы происходило.

— Желание, продиктованное возрастом, надо полагать.

— Нет, не думаю. Просто приятно знать, что на свете есть такие места. Хотя сегодня кое-что чуть было не произошло.

— Что значит «чуть было не произошло»? Ты выкинула какую-нибудь глупость, Таппенс?

— Нет, конечно.

— Тогда о чем ты говоришь?

— Ну, знаешь, стекло наверху оранжереи плохо держалось и все время тряслось. Так вот, оно свалилось почти мне на голову. Могло изрезать меня на кусочки. Томми окинул ее взглядом.

— Непохоже, чтобы оно изрезало тебя на кусочки.

— Да, мне повезло. Но я аж подпрыгнула.

— Надо будет попросить старикана, который приходит к нам делать мелкий ремонт, как его там? Айзек, кажется? Попросить его осмотреть остальные стекла — мы ведь не хотим, чтобы тебя убило.

— Ну, когда покупаешь старый дом, надо рассчитывать, что что-то там будет не в порядке.

— Ты думаешь, с домом что-то не в порядке, Таппенс?

— Что именно ты имеешь в виду?

— Знаешь, сегодня я услышал о нем одну странную вещь.

— Что-о доме?

— Да.

— Просто невероятно, — сказала Таппенс.

— Почему? Потому что он кажется таким приятным и невинным? Свежепокрашенный, отремонтированный?

— Нет. Свежепокрашенным, отремонтированным и невинным его сделали мы. Когда мы его купили, он был запущенным и полуразвалившимся.

— Поэтому-то он и обошелся нам недорого.

— Ты странно выглядишь, Томми, — сказала Таппенс. — В чем дело?

— Это из-за Монти-Усача.

— А, да-да, милый старичок. Он передал мне привет?

— Всенепременно. Он велел передать тебе, чтобы ты была осторожнее и чтобы я присматривал за тобой.

— Он всегда так говорит. Хотя мне непонятно, зачем здесь быть осторожной.

— Ну, похоже, это как раз такое место, где лучше быть осторожной.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Таппенс, что бы ты подумала, если бы я сказал тебе, что он намекнул, или предположил, как хочешь, что мы приехали сюда не доживать свой век, но по поручению? Что мы здесь выполняем задание, как в дни Н или М? Нас послали сюда органы безопасности, чтобы мы что-то узнали. Узнали, что здесь не так.

— Не знаю, Томми, то ли тебе это приснилось, то ли старому Монти — Усачу, если он говорит такое.

— Представь себе, говорит. Он не сомневался, что мы посланы сюда для работы, чтобы что-то найти.

— Найти? Но что?

— Что-то, что может быть спрятано в доме.

— Что-то, что может быть спрятано в доме? Томми, кто из вас сошел с ума — ты или он?

— Ну, мне показалось, что он тронулся умом, но я в этом далеко не уверен.

— Что в этом доме можно найти?

— Я полагаю, то, что здесь когда-то спрятали.

— Ты говоришь о закопанном сокровище? Неужто в подвале зарыты драгоценности русской короны?

— Нет, не сокровище. Что-то, представляющее опасность для определенных людей.

— Поразительно, — проговорила Таппенс.

— А что, ты что-то нашла?

— Нет, конечно, ничего я не нашла. Но, похоже, давным-давно произошла скандальная история, связанная с этим домом, конечно, точно никто ничего не помнит, но о ней рассказывали бабушки и судачили слуги, у Биэтрис даже есть подружка, которой кое-что известно. И Мэри Джордан была в ней замешана. Историю замяли.

— Тебе все это не кажется, Таппенс? Вспоминаешь дни нашей славной молодости, когда кто-то передал девушке на «Лузитании» секретные документы, а мы пустились на розыск загадочного мистера Брауна?

— Господи, Томми, как это было давно. Мы называли себя «молодые авантюристы». Сейчас это кажется нереальным, правда?

— Верно. Но это было на самом деле, хотя не сразу и поверишь. С тех пор прошло лет 60—70, если не больше.

— Но что конкретно сказал Монти?

— Письма или какие-то бумаги, — ответил Томми. — Нечто, что может вызвать или вызвало политическую пертурбацию. Письма или бумаги, которые испортят всю малину кому — то, кто стоит у власти, а не должен бы там стоять. Масса интриг, и все многолетней давности.

— Времен Мэри Джордан? Звучит маловероятно, — сказала Таппенс. — Наверняка ты заснул в поезде по дороге, и тебе все это приснилось.

— Может и приснилось, — отозвался Томми. — Согласен, звучит не очень-то убедительно.

— Ну, раз уж мы здесь живем, — сказала Таппенс, — можно и поискать.

Ее глаза пробежали по комнате.

— Я бы не сказала, что здесь что-то может быть спрятано, как ты считаешь, Томми?

— Да, глядя на дом, этого не скажешь. С тех пор здесь жило много людей.

— Да. Одна семья за другой, как я понимаю. Разве что это спрятано на чердаке или в подвале. А может, закопано под полом беседки. Где угодно.

— По крайней мере, увлекательное занятие, — сказала Таппенс. — Возможно, когда нам нечего будет делать, а наши спины будут болеть после посадки луковиц тюльпанов, мы можем немного порыскать вокруг. Просто подумать. Начнем с: «Если бы я захотел что-то спрятать, куда бы я это положил, так, чтобы найти это было нелегко?»

— Не думаю, чтобы такое место было, — сказал Томми. — В доме ковырялись рабочие, сад разрывали садовники, здесь жили разные семьи, по дому ходили агенты по продаже недвижимости и кто угодно.

— И все же. Может, где-нибудь в заварнике.

Таппенс поднялась на ноги, подошла к каминной полке, встала на табуретку и достала китайский заварник. Сняв крышку, она заглянула внутрь.

— Ничего, — сказала она.

— Очень неподходящее место, — заметил Томми.

— Ты полагаешь, — поинтересовалась Таппенс, скорее с надеждой, чем с отчаянием, — что кто-то хотел убрать меня с дороги и специально ослабил оконную раму, чтобы стекло упало на меня?

— Вряд ли, — сказал Томми. — Скорее всего, предполагалось, что оно упадет на старого Айзека.

— Ты меня разочаровал. Я предпочитаю думать, что едва спаслась от смерти.

— Ну, тебе лучше поберечься. Я тоже буду присматривать за тобой.

— Ты постоянно суетишься из-за меня, — сказала Таппенс.

— Это очень любезно с моей стороны, — сказал Томми. — Ты должна быть рада, что у тебя есть муж, который суетится из-за тебя.

— Никто не пытался застрелить ТЕБЯ в поезде или свести его с рельсов, а? — спросила Таппенс.

— Нет, — ответил Томми, — но теперь, прежде чем садиться в машину, нам надо будет проверить тормоза. Разумеется, все это — полнейшая нелепость, — добавил он.

— Разумеется, — согласилась Таппенс. — Совершенная нелепость. И все же…

— Что?

— Ну, занятно выдумывать такие вещи.

— Типа того, что Александра убили, потому что он что-то знал? — спросил Томми.

— Он знал, кто убил Мэри Джордан. «Это сделал один из нас…» Лицо Таппенс посветлело. — НАС, — с ударением повторила она. — Мы должны узнать все про этих НАС. Некто, живший раньше в этом доме. Вот преступление, которое мы должны раскрыть. Для, этого надо вернуться в прошлое — где и как это произошло. Такого нам еще не приходилось делать.

 

Глава 5

Способы розыска

 

— Где тебя носило? — спросил ее супруг, вернувшись на следующий день в семейную резиденцию.

— Ну, последнее место, где я была, — это подвал, — ответила Таппенс.

— Заметно, — сказал Томми. — О да, заметно. Ты знаешь, что твои волосы все в паутине?

— Неудивительно. В подвале полно паутины. Впрочем, больше там ничего нет, — добавила Таппенс, — за исключением нескольких бутылок лавровишневой воды.

— Лавровишневой воды? — переспросил Томми. — Интересно.

— Да? — отозвалась Таппенс. — Ее пьют? Что-то мне не верится.

— Нет, — сказал Томми. — Если не ошибаюсь, ею смазывали волосы мужчины, а не женщины.

— Видимо, ты прав. Помню, мой дядя — у меня был дядя, который пользовался лавровишневой водой. Его друг привозил ее ему из Америки.

— Правда? Интересно.

— Мне это не кажется интересным, — сказала Таппенс. — По крайней мере, нам это не поможет. Я имею в виду, в бутылке лавровишневой воды ничего не спрячешь.

— Ах, вот чем ты занималась.

— Надо же откуда-то начинать, — сказала Таппенс. — Возможно, твой приятель сказал тебе правду, и в доме что-то спрятано, хотя трудно представить, где оно может быть спрятано — потому что когда продаешь дом или умираешь, из дома все выносится, верно? Я имею в виду, наследники выносят мебель и продают ее, а если она и остается, ее продают следующие хозяева. Так вот все, что осталось, скорее всего принадлежит предпоследнему жильцу, или, в лучшем случае, тому, кто жил здесь перед ним.

— Зачем тогда кому бы то ни было хотеть покалечить тебя или меня и заставить нас уехать отсюда, если здесь нет ничего такого, что мы могли бы найти?

— Ну, это была твоя идея, — сказала Таппенс. — Возможно, она абсолютно неверна. Так или иначе, время потрачено не зря. КОЕ-ЧТО я все-таки нашла.

— Что-то, связанное с Мэри Джордан?

— Не особенно. В подвале, как я уже сказала, ничего особенного нет. Там стоят какие-то старые приспособления, видимо, для фотографирования. Знаешь, лампа для проявления, которой пользовались раньше, с красным стеклом, и лавровишневая вода. Каменные плиты совсем не выглядят так, словно их можно приподнять и что-нибудь спрятать под ними. Там стоят несколько прогнивших ящиков, несколько сундуков и пара старых чемоданов, но в них уже невозможно ничего положить. Они развалятся на части, если пнуть их ногой. Нет, подвал отпадает.

— Жаль, жаль, — сказал Томми. — Никакого, значит, удовлетворения.

— Ну, кое-что любопытное там нашлось. Я сказала себе — надо же говорить себе что-нибудь, — сейчас мне лучше подняться наверх и снять с себя паутину, прежде чем продолжать разговаривать.

— Неплохая идея, — согласился Томми. — Так ты мне больше понравишься.

— Если ты стремишься к настоящим чувствам вроде Дарби и Джоун, — сказала Таппенс, — ты должен, глядя на меня, думать, что твоя жена всегда выглядит прекрасно, сколько бы ей ни было лет.

— Милая Таппенс, — ответил Томми, — для меня ты выглядишь превосходно. А комок паутины, свешивающийся с твоего левого уха, выглядит очень привлекательно. Прямо как кудряшки, в которых воплощают императрицу Южени в кино. Знаешь, повторяет изгиб шеи. А у тебя там еще и паучок сидит.

— О, — проговорила Таппенс, — это мне не нравится. Она смахнула рукой паутину, поднялась к себе и только потом присоединилась к Томми. Ее ждал стакан. Она бросила на него неуверенный взгляд.

— Ты, случаем, не налил мне лавровишневой воды, а?

— Нет. Я и сам не горю желанием пить ее.

— Ну ладно, — сказала Таппенс, — если я могу продолжить…

— Да-да, пожалуйста, — сказал Томми. — Ты все равно продолжишь, но мне хочется считать, что это потому, что я упросил тебя.

— Ну, я и спросила себя: «Если бы я хотела что-нибудь спрятать в этом доме, так, чтобы не нашли другие, какой бы я выбрала тайник?»

— Очень логично, — отметил Томми.

— И я задумалась: куда же здесь можно прятать вещи? Одно из таких мест, конечно же, — живот Матильды.

— Прости, не понял, — сказал Томми.

— Живот Матильды. Лошадь — качалка. Я тебе рассказывала о ней. Она приехала из Америки.

— Надо же, сколько всего прибыло из Америки, — заметил Томми. — Ты сказала, что лавровишневая вода тоже оттуда.

— Ну, у лошади в животе есть дыра. Мне рассказал о ней старый Айзек. В нее набили всякую старую бумагу, ничего интересного. Но в такое место можно что-то спрятать, верно?

— Вполне.

— И, конечно, Вернаялюбовь. Я еще раз осмотрела Вернуюлюбовь. Сиденье из старой прогнившей плащевой ткани, но в нем ничего нет. Тем более личных вещей, которые могли кому-нибудь принадлежать. Вот я и вернулась к книжному шкафу и книгам. В книгах нередко прячут вещи. А мы так и не закончили книжную комнату наверху, верно?

— А я было думал, закончили, — с надеждой произнес Томми.

— Не совсем. Осталась нижняя полка.

— Ну, там немного работы. Не надо брать лестницу и спускать книги на пол.

— Вот-вот. Поэтому я поднялась туда, села на пол и просмотрела нижнюю полку. Там оказались в основном проповеди. Старые проповеди, написанные методистским священником. Совершенно неинтересные, в них ничего нет. Я вывалила все книги на пол, и тогда сделала открытие. Внизу кто-то когда-то проделал дыру и запихал туда всякую всячину, в основном подранные книги. Одна из них была довольно большая и завернута в коричневую бумагу. Я развернула ее, чтобы посмотреть. Никогда ведь не знаешь, что найдешь, верно? И что, ты думаешь, это было?

— Не представляю. Что-нибудь ценное? Первое издание «Робинзона Крузо»?

— Нет. Именинный альбом.

— А что это такое?

— Ну, раньше такие были. Давно очень. Думаю, как раз во времена Паркинсонов, а может, и раньше. Альбом очень старый и порванный, поэтому его и запихнули в дыру. Но он действительно старый и мы можем найти в нем что-нибудь, заслуживающее внимания.

— Ты имеешь в виду, в него могли что-нибудь засунуть?

— Да. Но, конечно, там ничего не оказалось — слишком уж просто. — Но я хочу внимательно просмотреть его весь — я еще не закончила. Там могут оказаться интересные имена и информация.

— Пожалуй, — скептически заметил Томми.

— Это одно. Единственное, что я нашла среди книг. На нижней полке больше ничего не было. На очереди, я полагаю, буфеты.

— А мебель? — напомнил Томми. — В мебели вполне могут быть тайники.

— Нет, Томми, ты подходишь к делу не с той стороны. Вся мебель в доме теперь наша. Мы въехали в пустой дом и привезли с собой мебель. Единственное, что находится здесь уже долгое время, — это хлам в КК, старые испорченные игрушки и садовые табуретки. Настоящей старой мебели в доме не осталось совсем. Ее вывезли или распродали. После Паркинсонов здесь жило много людей, их вещей здесь наверняка не осталось. Но кое-что я нашла — не знаю, вдруг они окажутся полезными.

— Что именно?

— Китайские карточки для меню.

— Китайские карточки для меню?

— Да. В старом буфете, который мы не смогли открыть. Возле кладовой, ключ от которого утерян. Ну, а я нашла ключ в старом ящике в КК. Я немного смазала его маслом и ухитрилась отпереть дверь буфета. Он оказался пустым. Грязный буфет с несколькими фарфоровыми осколками, видимо, оставшимися от последних хозяев. Но на верхней полке нашлась стопка викторианских китайских меню, которыми пользовались на званых вечерах. Какие потрясающие вещи они ели — обеды были просто изысканные. После обеда я прочту тебе несколько меню. Очаровательно. Представляешь, два супа, жидкий и густой, затем два вида рыбы, кажется, два антре, а потом какой-нибудь салат. После всего этого подают мясное блюдо, а затем — уже не помню, что идет затем. Кажется, щербет — так тогда называли мороженое, верно? А после него — салат из раков! Можешь себе представить?

— Перестань, Таппенс, — сказал Томми. — Я больше не вынесу.

— Ну, а мне это показалось интересным. Они относятся к давним, очень давним временам.

— И что ты надеешься узнать из своих находок?

— Ну, именинный альбом может что-то дать. Я нашла там упоминание девочки по имени Уинифред Моррисон.

— Ну и что?

— Уинифред Моррисон, как я понимаю, — девичье имя старой миссис Гриффин, у которой я пила чай на днях. Она — одна из старожилок и помнит или знает многое из того, что случилось до ее рождения. Я надеюсь, что она узнает некоторые другие имена из альбома. Это может нам что-нибудь дать.

— Возможно, — не без сомнения проговорил Томми. — Я все же думаю…

— Что же ты думаешь? — спросила Таппенс.

— Не знаю, что я думаю, — сказал Томми. — Пошли спать. Ты не думаешь, что лучше оставить все это дело? Зачем нам знать, кто убил Мэри Джордан?

— Ты разве не хочешь?

— Нет, — ответил Томми. — По крайней мере — о, я сдаюсь. Согласен, ты затянула меня.

— А ты узнал что-нибудь? — спросила Таппенс.

— Сегодня у меня не было времени. Но я нашел еще несколько источников информации. Я попросил эту женщину, о которой тебе говорил — она умеет добывать сведения, — навести некоторые справки.

— Что ж, будем надеяться на лучшее. Чепуха все это, конечно, но занятно.

— Что-то я не уверен, чтобы это было так занятно, — проговорил Томми.

— Какая разница, — сказала Таппенс. — Главное — сделать все, что можешь.

— Только не вздумай делать это в одиночку, — предупредил Томми. — Это-то меня и беспокоит больше всего, когда я не с тобой.

 

Глава 6

Мистер Робинсон

 

— Интересно, чем сейчас занимается Таппенс, — вздохнул Томми.

— Простите, я не расслышала, что вы сказали. Томми повернулся и внимательно взглянул на мисс Коллодон. Мисс Коллодон была чрезвычайно худа; ее седые волосы медленно оправлялись от пероксидного красителя, с помощью которого она неудачно пыталась выглядеть моложавей. Теперь она экспериментировала с разными оттенками седины: артистичная седина, дымчатый оттенок, стальной и другие интересные оттенки, подходящие для дамы в возрасте от 60 до 65, специалистки по сбору информации. Ее лицо выражало строгое превосходство и непоколебимую уверенность в своих возможностях.

— Нет-нет, ничего, мисс Коллодон, — сказал Томми. — Я-я просто задумался.

Интересно, подумал Томас, стараясь не произносить это вслух, что она сейчас делает. Наверняка что-нибудь глупое. Чуть не убилась на этой необычной древней детской игрушке, которая едва на куски не разваливается, — того и гляди, сломает себе что-нибудь. Сейчас все ломают себе кости таза, как будто таз уязвимее прочих мест? Таппенс, решил он, в этот момент наверняка делает что-нибудь глупое, а если не глупое, то весьма опасное. Да, опасное. Таппенс трудно удержать от опасных действий. В его памяти возникли некоторые случаи из прошлого, за ними — отрывок стихотворения, и он проговорил вслух:

— Врата судьбы…

Не проходи сквозь них, о караван, иль проходи без песен.

Разве ты не слышал.

Как тишина, когда мертвы все птицы, все ж иногда сама поет, как птица?

Мисс Коллодон немедленно откликнулась, немало удивив Томми:

— Флекер, — сказала она. — Флекер. Дальше так: «Караван Смерти… Пещера Несчастий, Форт Страха».

Томми уставился на нее, потом понял, что мисс Коллодон решила, будто он пришел к ней с поэтической проблемой — узнать, откуда взята цитата и кому она принадлежит. Уж слишком широки были знания мисс Коллодон.

— Я просто вспомнил мою жену, — извиняющимся тоном проговорил Томми.

— А, — сказала мисс Коллодон.

Она взглянула на Томми с новым выражением в глазах. Напрашивался вывод о проблемах в семейной жизни. Она попробует предложить ему адрес бюро брачных консультаций, с помощью которого он может попытаться уладить семейные неприятности.

Томми поспешно спросил:

— Вам удалось собрать информацию по тем вопросам, которые я