Возможности оперирования Матильды

 

— Чем собираешься сегодня заниматься, Таппенс? Поможешь мне со списками имен и дат?

— Вряд ли, — ответила Таппенс. — Я уже этим занимаюсь. Очень утомительное занятие — все записывать. Время от времени я начинаю сбиваться, верно?

— Трудно возразить. Несколько ошибок ты допустила.

— Даль, что ты такой аккуратный, Томми. Меня это иногда раздражает.

— Но что ты будешь делать?

— Я бы немного подремала. А, нет, я не хочу отдыхать, — сказала Таппенс. — Я, пожалуй, вытащу из Матильды внутренности.

— Извини, не понял.

— Я говорю, вытащу из Матильды внутренности.

— Что с тобой? Откуда такие кровожадные наклонности?

— Матильда, которая в КК.

— Что значит, «которая в КК»?

— Ну, где сложен весь хлам. Ты же знаешь, лошадь — качалка с дырой в животе.

— А-а. И ты собираешься залезть ей в живот?

— Вот именно, — кивнула Таппенс. — Хочешь пойти помочь мне?

— Не очень, — ответил Томми.

— Не будешь ли ты так любезен пойти помочь мне? — повторила Таппенс.

Томми глубоко вздохнул.

— Придется заставить себя согласиться. Все лучше, чем составлять списки. Айзек пришел?

— Нет. Сегодня, кажется, у него выходной. Да нам он и не нужен. Я выжала из него все, что могла.

— Он многое знает, — задумчиво проговорил Томми. — Я установил это недавно, когда он рассказывал мне о всяких давно прошедших событиях. Тех, которые он и сам не помнит.

— Ну, ему уже, должно быть, под восемьдесят, — сказала Таппенс. — Я в этом уверена.

— Да, я знаю, но события очень давние.

— О чем только люди не знают понаслышке, — заметила Таппенс. — И никогда не знаешь, насколько верно то, что они говорят. Но идем вытаскивать внутренности Матильды. Мне, пожалуй, лучше сначала переодеться, потому что в КК масса пыли и паутины, а ним придется залезать ей вовнутрь.

— Можно заставить Айзека перевернуть ее, чтобы к ней было легче подступиться.

— Ты говоришь так, будто в прошлой жизни был хирургом.

— Кто его знает, может, так оно и было. Мы собираемся извлечь из нее чужеродные тела, что может сказаться на жизни Матильды, сколько там от нее осталось. Мы можем покрасить ее, и, возможно, когда к нам в следующий раз приедут близнецы Деборы, они могут захотеть покататься на ней.

— О, — у наших внуков и без того хватает игрушек и подарков.

— Это не имеет значения, — возразила Таппенс. — Детям не очень нравятся дорогие подарки. Они охотнее играют со старым куском проволоки, или тряпичной куклой, или с чем-то, что они называют медвежонком, но что на самом деле является свернутым куском коврика, на который — нашиты черные пуговицы от ботинок. У детей свои представления об игрушках.

— Ну, пошли, — сказал Томми. — Вперед, к Матильде. В операционную.

Поставить Матильду в положение, подходящее для предстоящей операции, оказалось не так-то легко. Матильда обладала ощутимым весом. Кроме того, она была утыкана гвоздями, некоторые из которых торчали остриями наружу. Таппенс стерла с руки кровь, а Томми выругался, когда гвоздь зацепился за его свитер, который тут же довольно сильно порвался.

— Черт бы побрал эту проклятую лошадь, — чертыхнулся он.

— Ее давно следовало спалить на костре, — отозвалась Таппенс.

В этот момент как из — под земли появился старый Айзек и направился к ним.

— Что это! — в удивлении воскликнул он. — Что вы задумали? Что вы хотите сделать с лошадью? Вам помочь? Что вы хотите сделать — вынести ее отсюда?

— Не обязательно, — ответила Таппенс. — Мы хотим перевернуть ее, чтобы удобнее было залезть вот в эту дыру.

— Вы хотите повытаскивать из нее все? И как вам только такое в голову пришло?

— Да, — сказала Таппенс, — именно это мы и хотим.

— Но что вы рассчитываете там найти?

— Ничего, кроме мусора, — сказал Томми. — Но было бы неплохо, — с сомнением добавил он, — немного навести порядок. Возможно, мы будем держать здесь другие вещи. Скорее всего, игры, крокетный набор и все такое прочее.

— Здесь было когда-то крокетное поле — давно, еще во времена миссис Фокнер. Да. Там, где сейчас розовый садик. Маленькое, правда.

— Когда? — спросил Томми.

— Что, крокетное поле? О, еще до меня. Всегда найдутся люди, которые захотят рассказать тебе, как все было раньше, как что-то прятали, и кто, и зачем. Что только не плели, а чаще выдумывали. Что-то, может, и правда.

— Какой вы умный, Айзек, — сказала Таппенс. — Вы всегда все знаете. Откуда вы знаете о крокетном поле?

— А, здесь стояла коробка с крокетными принадлежностями. Много лет. От нее уже, верно, ничего не осталось.

Таппенс покинула Матильду и направилась в угол, где стояла длинная деревянная коробка. С годами крышка почти вросла в коробку, и она с трудом приподняла ее. Внутри оказался выцветший красный мячик, голубой мячик и один погнутый и искореженный молоточек. Много места было занято паутиной.

— Никак еще со времени миссис Фокнер. Говорили, что она в свое время играла в соревнованиях, — сказал Айзек.

— В Уимблдоне? — недоверчиво спросила Таппенс.

— Нет, кажется, не в Уимблдоне. Нет. В местных соревнованиях. Здесь проводились соревнования. Я вот видел снимки у фотографа…

— У фотографа?

— Ну, да. В деревне. Дарренс: Вы ведь знаете Дарренса?

— Дарренс? — рассеянно повторила Таппенс. — А, он продает пленки и все такое прочее, да?

— Правильно. Учтите, тот, который сейчас, — не старый Дарренс. Это его внук, или правнук, — не удивлюсь. Он в основном продает открытки, знаете ли, рождественские открытки и прочее. Он и фотографии делал. Где-то у него хранится целая куча старых фотографий. Кто-то к нему заходил на днях. Говорят, искала фотографию своей прабабушки. У нее, мол, была одна, но она ее то ли разбила, то ли сожгла, то ли потеряла, и хотела узнать, не сохранился ли негатив. Кажется, не нашла. Но у него где-то лежит большая стопка старых альбомов.

— Альбомов, — задумчиво проговорила Таппенс.

— Еще что помочь? — спросил Айзек.

— Подсобите слегка с Джейн, или как там ее.

— Не Джейн, Матильда. По-французски, значит, назвали.

— По-французски или по-американски, — рассудил Томми. — Матильда. Луиза. В таком духе.

— Неплохой тайник, как ты считаешь? — сказала Таппенс, указывая на отверстие в животе Матильды. Она достала потрепанный резиновый мячик, некогда красно — желтый, в котором зияла дыра.

— Это, наверное, дети, — сказала она. — Они всегда засовывают такие вещи.

— Где только не увидят дыру, — подтвердил Айзек. — Но один молодой джентльмен имел привычку оставлять здесь письма, я слышал. Будто это — почтовый ящик.

— Письма? Кому?

— Какой-нибудь молодой леди, верно. Но это было еще до меня, — как обычно, добавил Айзек.

— Что только не происходило до рождения Айзека, — сказала Таппенс, когда Айзек, установив Матильду в удобное положение, покинул их под предлогом закрытия парника.

Томми скинул куртку.

— Просто невероятно, — проговорила Таппенс, с пыхтением извлекая поцарапанную и грязную руку из зияющей в животе Матильды дыры, — сколько вещей сюда напихали, и никому не пришло в голову вычистить ее.

— А зачем кому бы то ни было чистить ее?

— И верно, — согласилась Таппенс. — Зато вот нам понадобилось.

— Только потому, что мы не сумели придумать лучшего занятия. Не думаю, что из этого что-то выйдет. Ой!

— Что случилось? — спросила Таппенс.

— Поцарапался обо что-то.

Он отодвинул руку и пошарил еще немного. Наградой ему был вязаный шарфик. Когда-то им угостилась моль, и после этого он занял более низкое общественное положение.

— Какая гадость, — проговорил Томми.

Таппенс слегка отодвинула его и, наклонившись над Матильдой, запустила в нее руку.

— Смотри не напорись на гвозди, — предупредил Томми.

— Что это?

Она вытащила свою находку на свет. Это оказалось колесико игрушечного автобуса или повозки.

— Мне кажется, — заметила она, — мы зря тратим время.

— Я в этом уверен, — сказал Томми.

— Все равно доведем дело до конца, — сказала Таппенс. — О, Боже, по моей руке ползут сразу три паука. Скоро по мне полезут черви, а я их не переношу.

— Не думаю, чтобы в Матильде оказались черви. Они любят обитать под землей и вряд ли предпочтут Матильду в роли пансионата.

— По крайней мере, скоро она опустеет, — сказала Таппенс. — Э, а это что? Надо же, коробочка с иголками. Как странно. В ней есть иголки, но они все ржавые.

— Небось, какая-нибудь девочка, не желавшая заниматься шитьем.

— Похоже на то.

— Я нащупал что-то вроде книги, — сказал Томми.

— О, это может оказаться интересным. В какой части Матильды?

— В районе аппендикса или почки, — профессиональным голосом заявил Томми. — Справа. Я расцениваю это как операцию, — добавил он.

— Хорошо, хирург. Что бы это ни было, извлекай его.

Так называемая книга, уже мало чем напоминающая таковую, могла гордиться своим древним происхождением. Ее заляпанные страницы едва держались, обложка распадалась на части.

— Похоже, учебник французского, — прокомментировал Томми.

— Ясно, — сказала Таппенс. — У меня появилась та же идея. Ребенок не хотел учить французский; он пришел сюда и намеренно потерял учебник, засунув его в Матильду. Добрая старая Матильда.

— Если Матильда стояла так, как положено, засовывать вещи ей в живот через дыру было не так-то просто.

— Только не ребенку, — возразила Таппенс. — Ему будет удобно — подходящий рост. Я имею в виду, он подлезет под нее, и готово. О, я наткнулась на что-то скользкое. На ощупь, как кожа зверька.

— Как неприятно, — сказал Томми. — Мертвый кролик или что-нибудь другое, как ты считаешь?

— Нет, оно не пушистое. Видимо, что-то противное. Боже, снова гвоздь. Эта штука, похоже, висит на гвозде. К ней прицеплено что-то вроде веревочки. Удивительно, как она не сгнила.

Она осторожно извлекла свою находку.

— Записная книжка. Да. Когда-то это была хорошая кожа, даже очень хорошая.

— Давай поглядим, есть ли в ней что-нибудь, — предложил Томми.

— Что-то есть, — сказала Таппенс и с надеждой добавила:

— Будем надеяться, пачка пятифунтовых банкнот.

— Если так, вряд ли они годятся для употребления. Они должны давно сгнить, так ведь?

— Не знаю, — сказала Таппенс. — Иногда сохраняются самые странные вещи. Тогда, по-моему, пятифунтовые банкноты делали из очень хорошей бумаги. Тонкой, но прочной.

— Может, они окажутся двадцатифунтовыми. Будет очень кстати.

— А? Деньги, наверное, тоже лежат здесь с доайзековых времен, иначе он бы их нашел. Это может оказаться и стофунтовая банкнота. Я бы предпочла золотые соверены. Соверены всегда хранили в кошельках. У моей двоюродной бабушки Марии был кошелек, битком набитый соверенами. Она показывала его нам, когда мы были детьми. Говорила, что это загашник на случай вторжения французов, если не ошибаюсь. Короче говоря, на самый крайний случай. Чудесные тяжелые золотые соверены. Мне они казались восхитительными, я все думала, как замечательно быть взрослой и иметь полный кошелек соверенов.

— И кто бы тебе их дал?

— Я не думала, что мне их кто-то даст, — сказала Таппенс. — Я думала, все взрослые получают такие вещи по праву. Знаешь, настоящие взрослые, которые носят пелерины — так они их называют. Пелерины с меховым воротником и шляпкой. У тебя есть огромный пухлый кошелек, битком набитый соверенами, а если есть еще и любимый внук, который возвращается в школу, то можно подарить ему соверен.

— А как насчет девочек, внучек?

— Не думаю, чтобы они получали соверены, — сказала Таппенс. — Но иногда она посылала мне половину пятифунтовой банкноты.

— Половину? Но что от нее толку?

— А вот представь себе. Она разрывала пятифунтовую банкноту пополам, высылала мне сначала одну половину, а потом другую в письме. Предполагалось, что таким образом ее никто не украдет.

— Надо же, какие предосторожности.

— И правда, — сказала Таппенс. — Э, что это?

Она копалась в кожаном чехле.

— Давай на минутку выйдем из КК, — сказал Томми, — и подышим чистым воздухом.

Они вышли из КК. В саду они могли лучше рассмотреть свой трофей. Это был плотный кожаный бумажник хорошего качества. От времени кожа задубела, но не испортилась.

— Наверное, внутрь Матильды сырость не проникла, — решила Таппенс. — О, Томми, знаешь, что мне кажется?

— Нет. Что? Здесь явно не деньги. Тем более не соверены.

— Нет, не деньги, — сказала Таппенс. — Я полагаю, письма. Вот только сможем ли мы их прочесть? Уж очень они старые и выцветшие.

Томми предельно бережно развернул мятую желтую бумагу, разделяя, где было возможно, листы. Письма были написаны крупным почерком, чернилами, некогда иссиня — черными.

— «Место встречи изменилось, — прочел Томми. — Кен Гарденс, возле Питера Пэна. Среда, 25 — е, 3:30 пополудни. Джоанна».

— По-моему, мы наконец-то нашли нечто важное, — сказала Таппенс.

— Ты думаешь, кому — то, кто собирался ехать в Лондон, велели приехать в определенный день, возможно, привезти бумаги, чертежи и что там еще, и встретиться с кем-то в Кенсингтон Гарденс? Как ты считаешь, кто вынимал эти письма из Матильды или клал туда?

— Не ребенок, — сказала Таппенс. — Должно быть, некто, живший в доме, чье присутствие в КК не вызовет комментариев. Наверное, получал информацию от офицера — шпиона и передавал ее в Лондон.

Таппенс завернула старый бумажник в шарф, который лежал у нее на плечах, и они с Томми вернулись в дом.

— Там могут быть и другие бумаги, — добавила Таппенс, — но, я думаю, большая их часть испортилась и рассыпется в прах при первом же прикосновении. Э, а это что такое?

На столе в холле лежал большой пакет. Таппенс развязала бечевку и сняла коричневую оберточную бумагу.

— Какой-то альбом, — проговорила она. — А, к нему приложена записка. Это от миссис Гриффин.

«Дорогая миссис Бересфорд, большое вам спасибо за то, что вы принесли мне именинный альбом. Я с огромным удовольствием просмотрела его и вспомнила давно живших здесь людей. Как быстро они выпадают из памяти. Часто помнишь имя и не можешь вспомнить фамилию, иногда наоборот. Некоторое время назад я нашла этот старый альбом. Он не мой, по-моему, моей бабушки. В нем много фотографий и среди них, если не ошибаюсь, один или два снимка Паркинсонов, с которыми моя бабушка была знакома. Я и подумала: раз вас так заинтересовала история вашего дома и люди, которые жили в нем раньше, вам будет интересно взглянуть на него. Пожалуйста, не трудитесь возвращать мне его, так как, уверяю вас, для меня он ничего не значит. В доме всегда скапливаются вещи, принадлежавшие тетям и бабушкам, а на днях я заглянула в старый комод на чердаке и нашла шесть коробочек с иголками, очень и очень старых. По-моему, даже не моя бабушка, а ее бабушка имела привычку дарить горничным на Рождество иголки и, наверное, однажды купила их на год вперед. Разумеется, сейчас они совершенно бесполезны. Иногда меня огорчает мысль о том, насколько расточительны в те времена были люди».

— Альбом с фотографиями, — сказала Таппенс. — Это может оказаться интересным. Идем посмотрим.

Они уселись на диван. Это был типичный старинный альбом. Большинство фотографий выцвели, но время от времени Таппенс узнавала на заднем плане уголки их сада.

— Смотри, вот араукария. Да, и, смотри — ка, за ней Вернаялюбовь, а за нее держится смешной мальчуган. Должно быть, это очень старая фотография. Да, вот и глициния, и пампасная трава. Наверное, они пили чай в саду. Да, за столом сидят люди, а под ними подписаны имена. Мейбл. Мейбл красотой не отличалась. А это кто?

— Чарлз, — ответил Томми. — Чарлз и Эдмунд. Похоже, они играли в теннис. Теннисные ракетки у них какие-то непривычные. А вот Уильям, кем бы он ни был, и майор Коутс.

— А вот — о, Томми, вот она, Мэри.

— Да. Так и подписано — Мэри Джордан.

— Она симпатичная. По-моему, даже очень. О, Томми, как чудесно увидеть Мэри Джордан, пусть даже на старой и выцветшей фотографии.

— Интересно, кто их снимал.

— Возможно, тот фотограф, про которого говорил Айзек. Деревенский фотограф. У него, наверное, тоже есть старые фотографии. Как-нибудь можно будет сходить к нему и посмотреть.

Томми уже отложил альбом и принялся вскрывать письма, пришедшие дневной почтой.

— Что-нибудь интересное? — спросила Таппенс. — Три письма. Два, я вижу, — счета. А это — нет, это что-то другое. Я спросила тебя, интересное ли оно.

— Возможно, — ответил Томми. — Завтра мне придется снова поехать в Лондон.

— Все те же комитеты?

— Не совсем. Мне нужно будет кое к кому зайти. Это не совсем в Лондоне, но где-то недалеко. В сторону Хэрроу, как я понимаю.

— Но к кому? — спросила Таппенс. — Ты так и не сказал.

— К человеку по фамилии полковник Пайкэвей.

— Ну и фамилия, — сказала Таппенс.

— Необычная, правда?

— Я слышала о нем раньше?

— Возможно, я упоминал о нем. Он живет, так сказать, в постоянной атмосфере из дыма. У тебя не найдется пилюль от кашля, Таппенс?

— Пилюль от кашля? Не знаю… Нет, есть. У меня осталась коробочка с зимы. Но я не заметила, чтобы ты кашлял.

— Я не кашлял, но буду, когда выйду от Пайкэвея. Насколько я помню, входя туда, после первых двух вдохов начинаешь задыхаться. Затем с надеждой смотришь на плотно закрытые окна, но на Пайкэвея подобные намеки не действуют.

— Но зачем он хочет увидеться с тобой?

— Представления не имею, — сказал Томми. — Он упоминает Робинсона.

— Того, желтолицего? Который хранит все секреты?

— Именно.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — видимо, мы влезли в дело, требующее секретности.

— Вряд ли, судя по тому, что все это произошло — если вообще что-то произошло, — много лет назад. Даже Айзек не помнит этого.

— Новые грехи имеют старые тени, — заметила Таппенс, — если я правильно вспомнила поговорку. Нет, не так. Кажется, «старые грехи имеют длинные тени»?

— Забудь, — сказал Томми. — Ни один вариант не звучит похоже.

— Схожу-ка я сегодня к фотографу. Пойдешь со мной?

— Нет, — сказал Томми. — Я, пожалуй, искупаюсь.

— Но сегодня холодно.

— Ничего. Мне нужно освежиться, смыть чем-нибудь холодным и бодрящим паутину, части которой, судя по всему, висят у меня на ушах, на шее, и даже забрались между пальцами ног.

— Действительно, грязная работа, — согласилась Таппенс. — Ну, а я загляну к мистеру Даррелу или Дарренсу, если я правильно запомнила фамилию. Но ты не распечатал еще одно письмо, Томми.

— А, я не заметил его. Возможно, в нем что-то есть.

— От кого оно?

— От моего изыскателя, — важно произнес Томми. — Той, которая бегала по всей Англии, постоянно заглядывала в Сомерсет Хаус в поисках дат смерти, браков и рождений, просматривала газетные подшивки и данные переписи. Она очень толковая.

— Толковая и красивая?

— Не очень-то красивая.

— Я рада, — сказала Таппенс. — Знаешь, Томми, теперь, когда ты уже не молод, ты можешь — ты можешь обзавестись опасными идеями насчет красивых помощниц.

— Ты, я вижу, не ценишь верных мужей, — сказал Томми.

— Все мои подруги утверждают, что на мужей нельзя полагаться, — возразила Таппенс.

— И где ты только находишь таких подруг? — удивился Томми.

 

Глава 5