В которой я начинаю понимать, что моей спокойной жизни приходит конец

 

Последующие дни были очень напряженными. Мы много и успешно экспериментировали с нашим прибором. Я почти не бывал дома, вернее, возвращался только поздно вечером.

В то время мне часто звонила моя сестра Ольга, которая была старше меня на пять лет и поэтому всегда считала, что несет за меня ответственность.

Она уехала в Израиль сразу же после замужества, больше двадцати лет назад. Здесь они неплохо устроились. Ее муж стал психиатром, хорошо продвинулся по службе и вел большую частную практику. В последнее время сестра перестала работать, хотя раньше преподавала в школе химию.

Детей у Ольги двое: дочь Вита родилась еще в России, сейчас она в США. Сын Шурик родился в Израиле. Шуриком его называли, конечно, дома, официально он был Алексом. Мой племянник заканчивал службу в армии и собирался поступать в медицинский институт.

В Израиле я поселился рядом с сестрой. Я купил небольшую двухкомнатную квартиру в доме на соседней улице, так что мы много времени проводили вместе.

Ольга помогла мне благоустроить новое жилище – у нее была необыкновенная способность создавать уют из мелочей. Она выбрала мне мебель, немного напоминавшую ту, которая стояла в доме наших покойных родителей, и развесила на окнах тюлевые занавески, которые так обожала наша мама.

Именно Ольге я обязан тем, что у меня дома висит картина, изображающая уголок старой Москвы. Она нарисована бывшим москвичом, а ныне ностальгирующим израильским художником, которого моя сестра нашла и уговорила изобразить дорогое его сердцу место родного города. С тех пор эта картина стала украшением моей квартиры, я с удовольствием ее рассматриваю и до сих пор нахожу все новые и новые нюансы.

Однажды Ольга позвонила.

– Миша, как дела, чем занимаешься? – раздался в трубке ее бархатный голос.

– Вот, чай заварил в своей любимой кружке и пить собираюсь, – проворчал я.

Эту кружку я купил в Ялте, когда отдыхал там со своей знакомой. Вещица была довольно аляповатой, но навевала такие приятные воспоминания, что я даже захватил ее с собой в Израиль.

– Представляешь, Миша, Шурик вдруг взял и принес домой аквариум с двумя золотыми рыбками, – пожаловалась Ольга.

– Оль, ну и что, рыбки – это очень хорошо. Говорят, что они успокаивают нервы.

– Если бы так... Мои нервы они наоборот травмируют. Я их совершенно не понимаю, не знаю, как с ними нужно обращаться. А вдруг они заболеют или умрут?

– Заболеют – вылечишь, умрут – похоронишь, – отрезал я.

– Ну и шутки у тебя, – обиделась Ольга. – Кстати, у меня вчера убирала Света, так она сказала, что к тебе в четверг, в твое отсутствие, заходила какая‑то женщина. У тебя что, новый роман? Почему ты мне ничего не рассказываешь?

«Все, – подумал я, – выгоню к чертовой матери эту Свету. Мало того, что она отвратительно убирает, она еще и шпионит за мной».

– Какой роман, Оля, это заходила соседка. Просто ей срочно нужен был учебник для сына. Ты же знаешь, что я занимаюсь математикой с ее сыном, кроме того, я всегда оставляю ей на всякий случай ключи от своей квартиры, – стал оправдываться я.

– Глупости, это была не соседка. Твоя соседка – блондинка с длинными волосами, а это была коротко стриженная брюнетка, – продолжала допрос Ольга.

– Значит, она подстриглась и покрасилась. Все, Оля, я не могу больше разговаривать, полно работы.

– Кстати, ты сам‑то подстригся? – в сестре проснулся учитель. – Ты за последнее время совсем оброс. Не забудь, что ты уже не юноша, и длинные волосы с проседью иногда выглядят странно.

– Я договорился с парикмахером на завтра,– вздохнул я, сознавая, что сестра права.

– И усы подравняй, а лучше бы ты их совсем сбрил. Евреи в Израиле усы не носят, – поучала Ольга.

– Оль, без усов у меня будет слишком глупый вид, – усмехнулся я. – К тому же с усами, Олечка, я похож на Эйнштейна.

– Ладно, я позвоню завтра.

Возразить ей было нечего. От кого‑то из наших общих знакомых я слышал, что она сама очень этим гордится и всем рассказывает о моем необыкновенном сходстве с всемирно известным физиком.

Такие разговоры, с одной стороны, сильно мешали мне сосредоточиться, но с другой – напоминали, что помимо хроноволн существует и обычный мир, который временами казался мне призрачным.

Я уже начал забывать о существовании Кравченко, однако ровно через месяц после нашей встречи раздался звонок. Спустя час мы вновь сидели в том самом кафе под портретом Рабина.

– Итак, – начал Кравченко, – вы согласны на мое предложение?

– Поймите, от моего согласия или несогласия ничего не зависит. То, что вы предлагаете, просто неосуществимо. Неужели вы, взрослый и, кажется, разумный человек, не можете отделить реальность от фантастики?

– Уверяю вас, что я много думал над этим и примерно представляю себе весь проект, – сказал Кравченко, как будто речь шла о субботней прогулке за город.

– Вы не можете представлять все в деталях, ведь вы даже не знаете принцип работы хроноскопа, прибора, позволяющего перемещаться в хроноволнах, – хмыкнул я.

– Давайте назовем его по старинке: «машина времени», – предложил Кравченко.

– Вы можете назвать его как угодно, хоть «спаситель человечества», от этого мало что изменится.

– Хорошо, пусть будет хроноскоп. Скажите, принципиально возможно отправить человека в прошлое с помощью хроноскопа?

– Не знаю, не пробовал, – съязвил я.

– Но хоть планы такие есть? – словно не замечая моей иронии, не унимался Кравченко.

– Конечно, нет. Единственное, о чем мы думаем, это начать переговоры с биологами, чтобы приступить к экспериментам с заброской в прошлое бактериальных культур.

– Вы что, их там всех перезаражать хотите?

– Речь идет, конечно, не о болезнетворных бактериях, – заверил его я и сам засомневался.

– Допустим, это удастся, следующим этапом, очевидно, будет отправка простейших организмов, а потом животных. Интересно, сколько времени могут занять эти эксперименты, – начал рассуждать Кравченко.

– А если вообще ничего не выйдет, если живая клетка разрушится при движении по хроноволнам? Ведь этого никто знать не может! – я уже почти кричал.

– Тогда придется работать над тем, чтобы она не разрушалась, и снова экспериментировать, – спокойно резюмировал Кравченко, как будто ученым был он, а не я.

– Вы готовы участвовать в эксперименте? – я не на шутку разозлился.

– Я бы не отказался, но нет смысла рисковать зря, – невозмутимо ответил он.

«Да, – подумал я и посмотрел на него оценивающе, – этот бы точно не отказался.»

– Вы можете объяснить мне принцип работы хроноскопа, разумеется, без технических деталей, которые я все равно не пойму, а общий принцип: каким образом предмет посылается в прошлое, и как он возвращается обратно? Кстати, а почему хроноскоп, а не хрономобиль, такое название более точное?

– Прибор создает туннель из пространства нашей реальности в пространство прошлой или будущей реальности. Туннель проходит через хроноволновую субстанцию, – начал объяснять я, – а хроноскопом прибор назван потому, что предполагал только изучение хроноволн, а не перемещение тел по ним. Кроме того, хрономобиль, на мой взгляд, звучит по‑идиотски.

– Согласен... А сколько времени занимает само перемещение?

– Не знаю, но думаю, что в хроноволновой субстанции понятие времени очень относительно, может быть, вообще нет разницы между вечностью и мгновением.

– Хорошо, а как тело возвращается обратно?

– На приборе заранее программируется время возвращения, и посланный предмет возвращается по вновь образованному туннелю.

– Значит, если тело в прошлом переместится, уйдет из точки прибытия, а потом опоздает ко времени возвращения, то оно навсегда останется в прошлом? – забеспокоился Кравченко.

– Вероятно... Я никогда об этом не задумывался. Мы не экспериментировали с перемещающимися предметами.

– Да, интересно, этот факт сильно ограничивает возможности человека, находящегося в прошлом, если, конечно, он хочет вернуться обратно, – нахмурился Кравченко, – хотя к этому можно приспособиться, если увеличить время пребывания в прошлом и возвращаться к месту прибытия заранее. Скажите, а место в прошлом точно соответствует месту в настоящем? Если человек, скажем, будет послан в прошлое из этого кафе, то и в прошлом он окажется на том же самом месте?

– Скорее всего. Это выглядит логично, – немного подумав, ответил я.

– Это тоже нехорошо. Ведь мы намерены оказаться в Иерусалиме начала нашей эры, а прибор находится, насколько я понял, в Реховоте, в институте Вейцмана^*. Это в 56 километрах от Иерусалима. В те времена для преодоления такого расстояния мог потребоваться целый день, а ведь нужно еще заранее вернуться обратно...

Воцарилось молчание.

Я вдруг увидел себя со стороны: вот мы сидим, пьем пиво, рядом море, вокруг солнце, над нами портрет Рабина – все так реально и обыденно. Но говорим‑то мы о чем?! О путешествии в Древнюю Иудею двухтысячелетней давности! И обсуждаем это буднично и по‑деловому.

Бред какой‑то!

Кравченко наклонился ко мне и доверительно сообщил:

– Выход один, хроноскоп должен находиться в Иерусалиме.

Тут я не выдержал и расхохотался:

– А вот это совершенно невозможно. Я же не могу положить прибор в карман и перевезти его в Иерусалим.

– Да, это большая проблема, – нахмурился Кравченко, – об этом стоит серьезно подумать.

– О многом нужно серьезно подумать и, прежде всего, о необходимости самого проекта. Мне все это кажется полнейшим идиотизмом! – я не хотел так откровенно обижать своего собеседника – человек он вроде бы умный и на сумасшедшего не похож, – но меня просто понесло, – Предположим, само перемещение технически возможно, что, с моей точки зрения, было бы чудом, но вы даже не можете предположить, с какими трудностями столкнетесь. Представьте себе, вы, современный человек, появляетесь в римской Иудее. Во что вы будете одеты, на каком языке будете разговаривать, как будете себя вести, на что будете существовать? Да мало ли вопросов можно задать по этому поводу. Согласитесь, что все это похоже на авантюру. Если вы действительно там окажетесь, то вас либо сразу арестуют, либо зарежут разбойники, – все больше распалялся я.

Конечно, я тогда еще плохо знал и понимал Кравченко. Не так‑то просто было его обидеть или сбить с толку. Позднее я в полной мере оценил его целеустремленность, его веру в правильность своего выбора и огромное самообладание.

Он ничуть не обиделся на мою реакцию, наоборот, стал еще спокойнее и убедительнее.

– Дорогой Михаил, вы, возможно, удивитесь, но я уже давно думал обо всем этом. Я проработал массу литературы, изучил, насколько возможно, бытовые условия тогдашней жизни и могу ответить на все поставленные вами вопросы. Одежда – это очень важный момент. Я примерно знаю, как одевались люди в то время, это можно выяснить точнее и сшить одежду на заказ. Разумеется, возможны накладки, поэтому после перемещения одежду необходимо сразу поменять на местную.

– И где вы ее возьмете? – ехидно поинтересовался я, еще не понимая тогда, что уже включился в обсуждение деталей проекта.

– Куплю.

– На какие деньги, на шекели или, может быть, на доллары?

– Это действительно очень важный вопрос, – невозмутимо произнес Кравченко, – но я и об этом подумал. Мы должны взять с собой что‑нибудь на продажу, причем необходимо тщательно продумать, что именно.

– Ага, вы собираетесь там заниматься мелкой спекуляцией!

– Теперь насчет языка, – продолжал он, не замечая моего выпада, – в то время в Иудее разговаривали по‑арамейски. Этот язык я знаю плохо, вернее, недостаточно хорошо для общения, но зато я знаю древнегреческий и латынь. Мы выдадим себя за паломников издалека, скажем, из Трапезунда.

– Где это? – такое название я услышал впервые.

– Это город на севере Малой Азии, в Каппадокии.

– Мне это мало что говорит, – пожал я плечами.

– Сейчас этот город называется Тробзон. Он расположен в северо‑восточной части Турции на побережье Черного моря, не так далеко от современного Батуми. Когда‑то он входил в состав Понтийского Царства, а в то время, о котором мы говорим, принадлежал Римской Империи.

– И что, там тоже жили евреи? – не поверил я.

– Евреи жили везде.

– А почему мы должны быть именно оттуда? – заинтересовался я.

– Потому что вряд ли кто‑то из тех, кого мы встретим, будет знать, где это находится, как там живут люди, на каком языке говорят и так далее. Это даст нам свободу маневра, во всяком случае между собой мы сможем разговаривать по‑русски.

Вот так! «Мы встретим, мы сможем, мы будем...» – мысленно повторял я про себя.

Кравченко еще долго рассуждал о деталях путешествия. Оказывается, он многое тщательно продумал. Самые обыденные бытовые мелочи вдруг стали превращать фантазию в реальность.

Помню, когда я мальчиком читал «Робинзона Крузо», я так увлекся тем, как герой обустраивал свою жизнь на острове, что к концу книги абсолютно поверил в документальность описываемых событий.

Кравченко планировал путешествие в два этапа. Первый – разведка. Необходимо было попасть в прошлое уже после казни Иисуса, чтобы точно установить дату события, затем вернуться в наше время и отправиться вновь в точно установленный год.

«А ведь если бы существовала машина времени, – вдруг подумал я, – то путешествие в прошлое было бы вполне реальным... Стоп, что значит «если бы», да она уже фактически существует, и создал ее я, остались лишь мелкие, мало что значащие доработки. Уж с самим‑то собой нет смысла лукавить».

Мне никогда не приходила в голову такая дикая мысль – испробовать хроноскоп для проникновения в прошлое. Я просто подходил к хроноволновой теории чисто теоретически.

Вот если бы профессору Шапиро удалось построить хроноскоп, неужели он не попытался бы использовать его для путешествий во времени? Да он бы сам первый отправился куда‑нибудь, к черту на рога, лишь бы поскорее испытать свое изобретение.

Все‑таки не хватает мне авантюризма. А настоящему ученому без этого никак нельзя.

Глава 3,