В которой за мной сгорает последний мост

 

Продолжая работу над хроноскопом, я одновременно занимался и подготовкой к путешествию. Мы с Кравченко много времени проводили вместе, обсуждали и обдумывали мельчайшие детали нашего проекта.

Встречались обычно у меня дома. Кравченко, как мне кажется, даже понравилось бывать у меня.

Иногда он подолгу сидел перед аквариумом и наблюдал за Клавой и Тоней, которые, как оказалось, не только отличались внешне, но даже имели разный характер. Особенно он любил кормить рыбок. Эту простую процедуру он превращал в целый ритуал. Сначала он зажигал в аквариуме свет, и рыбки тут же оживлялись, устремляясь вверх. Затем он стучал по стенке аквариума ногтем, рыбки начинали ошалело хватать ртом воздух, чуть ли не выпрыгивали из воды. И только потом он бросал щепотку сухого корма, который съедался в течение нескольких минут. После кормления рыбки начинали гоняться друг за другом, и Кравченко с восторгом наблюдал за их игрой.

– А вы уверены, Михаил, что они – самки? – как‑то спросил он. – А вдруг один из них самец?

– Вы знаете, меня их проблемы мало волнуют, – фыркнул я.

Однажды Кравченко пришел с большой кожаной сумкой. В ответ на мой вопрос, что он принес, Кравченко молча вытащил разноцветные куски материи и аккуратно положил их на диван.

– Что это, Володя? – я был заинтригован.

– Наша одежда. Я только что забрал ее от портного. Сейчас мы будем ее примерять.

Я бы не сказал, что принесенное им было похоже на одежду, скорее это напоминало занавески.

Кравченко велел мне раздеться и разделся сам. Затем он взял в руки кусок белой материи и разложил его на полу – получилась просторная ночная рубашка.

– Это называется хитон. Надевается на голое тело. Попробуйте, это несложно.

Я надел белую рубашку, которая доходила мне до колен, и стал похож на душевнобольного, этакого обитателя чеховской палаты номер шесть.

– Теперь наденьте вот это.

Кравченко протянул мне другую ночную рубашку, но гораздо более свободную, пошитую из грубой ткани синего цвета.

– А это что? – спросил я, пытаясь понять, что с этой штукой делать.

– Это называется туника, она носится сверху. Надевайте, не бойтесь.

Я надел тунику, которая доходила мне почти до щиколоток, и сразу запутался в многочисленных складках.

– Как видите, – объяснил Кравченко, – это одежда свободного покроя. Она просто незаменима в жарком климате, хотя и от холода тоже спасает.

– Теперь надевайте пояс, – Кравченко вытащил из сумки широкую двухслойную полосу материи.

Я повязал пояс и почувствовал себя гораздо удобнее.

– Подоткните хитон и тунику под пояс, – объяснил Кравченко, – обратите внимание, что пояс сшит из двух кусков ткани, поэтому его можно использовать как большой карман. Сверху наденьте мантию. Это самая верхняя одежда, если так можно выразиться.

Мантия представляла собой огромный квадратный кусок ткани с двумя складками и дырками для рук. Кравченко показал, как нужно заворачиваться в мантию. Я посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся. Вид был вполне экзотический.

– Подождите, – прервал мой восторг Кравченко, – мы еще не закончили. Вы забыли надеть головной убор.

Он протянул мне кусок ткани и показал, как укрепить его на голове. Получилось нечто вроде современной арабской куфии.

– Ну, теперь все? – нетерпеливо спросил я.

– Почти.

Кравченко достал из сумки сандалии.

– А это зачем?

– Как зачем, – удивился Владимир, – это очень важно. Вы должны научиться в них ходить.

Я надел сандалии, на редкость примитивные: просто кусок подошвы, из которого торчали ремни.

– Где вы только достали такую обувь? – проворчал я. – В жизни не носил ничего подобного.

– Купил в арабской лавке в Лоде.

– Что вы там делали? – пропыхтел я, пытаясь справиться с нехитрой конструкцией.

– Как что? Обследовал местность, конечно.

Наконец, я обмотал вокруг голени ремни сандалий и подошел к зеркалу.

– Вот теперь все, – удовлетворенно кивнул Кравченко. – Я бы советовал вам каждый вечер надевать этот костюм и сандалии и ходить в таком виде дома.

На высоком и худом Кравченко одежда сидела великолепно. Я тоже худощавый, но ниже ростом, поэтому костюм с многочисленными складками смотрелся на мне немного по‑бабьи.

Владимир, моментально почувствовавший мое разочарование, попытался меня успокоить. Он покрутил меня перед зеркалом, немного присборил сзади ткань и сказал, что мой костюм надо просто немного ушить, и портной это сделает в самое ближайшее время.

В то время как я вышагивал по комнате в костюме жителя Древней Иудеи, дверь внезапно отворилась, и в квартиру вбежал мой племянник Шурик со своей собакой, огромным бассетом Артабаном, который тут же начал обнюхивать нас с Кравченко и громко приветственно повизгивать.

Бассет – удивительная порода. Обладая добродушным характером и забавной внешностью, эта собака страдает фантастическим упрямством. Кроме того, бассет – очень крупная собака, отвратительно пахнет, постоянно пускает слюни и периодически пачкает ими мебель и одежду окружающих.

На мой взгляд, все это делает бассета совершенно непригодным для совместного проживания в одной квартире с человеком, но у моей сестры на этот счет было иное мнение.

– Дядя Миша, что это с тобой? – ухмыльнулся Шурик, увидев нас с Кравченко в странной одежде.

– Шурик, во‑первых, здороваться надо, когда куда‑то приходишь, во‑вторых, сколько раз я тебя просил стучаться перед тем, как войдешь. Чему тебя только родители учат? – возмутился я.

– Так у тебя же не заперто! – недоуменно воскликнул мой племянник.

– Ну вот и объясняй что‑либо после этого израильской молодежи, – пожаловался я Кравченко.

– Нет, а все‑таки, дядя Миша, почему вы так странно оделись? – не унимался Шурик.

– К празднику Пурим^* готовимся, – быстро нашелся Кравченко. – Неплохие костюмы, правда?

– Да, ничего, – согласился Шурик и многозначительно засопел, – только до Пурима еще далеко.

В это время послышался звон разбитой посуды.

Я обернулся и увидел, что Артабан роется мордой в тарелках, оставленных на столе, – поедает остатки печенья и торта. Одна из тарелок, естественно, соскользнула на пол. Я схватил собаку за шиворот и оттащил от стола. Артабан посмотрел на меня с ненавистью и шумно встряхнулся, разбрызгивая по комнате слюни.

– Черт бы побрал твоего Артабана! – разозлился я. – Представь себе, что было бы, если бы он разбил мою любимую кружку. Зачем ты его вообще притащил?

– Просто с ним надо было погулять, а мама попросила занести тебе пирог, который она только что испекла.

– А пирог, наверное, съел Артабан? – усмехнулся Кравченко.

– Нет, пирог здесь.

Шурик протянул мне небольшой сверток.

– А кто дал собаке такое экзотическое имя – Артабан? Кстати, ты знаешь, что оно означает? – Кравченко почувствовал себя в своей стихии.

– Знаю. – Шурик потрепал Артабана по слюнявой морде. – Был такой парфянский царь, мне папа рассказывал.

– У тебя папа не историк случайно? – поинтересовался Кравченко.

– Нет, он – врач.

– Что же вы, Миша, не сказали, что у вас родственник – врач, когда мы обсуждали эту тему с Тали? – удивился Кравченко.

– Он врач не того профиля, который нам нужен, – пояснил я, – он психиатр.

– А‑а‑а, – протянул Кравченко, – к нему нам действительно пока рано.

– А какой врач вам нужен, гинеколог? – глаза Шурика озорно заблестели.

– Я вот сейчас позвоню матери и расскажу ей про твои шутки, – пригрозил я.

– Дядя Миша, скажи, а куда лучше всего после армии поехать, – спросил Шурик, меняя тему, – на Дальний Восток или в Южную Америку?

– Поезжай лучше в Трапезунд, – внезапно предложил я.

– А где это?

– В Понтийском Царстве.

– Или можно отправиться в Древнюю Иудею, – подхватил Кравченко.

Мой племянник расценил его слова как не очень удачную шутку и молча направился к выходу.

Уже у самой двери он повернулся и обиженным голосом спросил:

– Дядя Миша, скажи, что такое пилотка?

– А ты сам как думаешь? – ответил я вопросом на вопрос, подозревая подвох.

– Вчера один мой друг сдавал в армии тест, и там был такой вопрос, а к нему несколько ответов, и я выбрал – жена летчика. Так он до сих пор смеется.

Это было настолько неожиданно, что мы с Кравченко, не сговариваясь, захохотали. На парня жалко было смотреть, поэтому мы тут же стали извиняться и объяснили, что пилотка – это военный головной убор.

Хорошо, что у моего племянника легкий характер – не очень‑то приятно, когда двое взрослых так откровенно над тобой смеются.

– Ну, ладно, я пошел, – Шурик потянул за поводок, – Артабан, ко мне.

Они ушли, но в комнате еще долго стоял запах, оставленный тезкой парфянского царя.

На следующий день мы с Кравченко отправились в местное отделение минздрава, чтобы сделать прививки, необходимые для поездки в страны третьего мира.

В приемной мы сразу почувствовали себя неловко – вокруг была одна молодежь. Казалось, что люди старше двадцати вообще не ездят по таким маршрутам. Большинство молодых людей выглядели очень экзотично: длинные волосы, покрашенные в необычные цвета, потертая или даже порванная в некоторых местах одежда и серьги в разных частях лица.

Одна девушка с гордостью показывала подруге металлическую шпильку, вшитую в язык, а та, явно с завистью и восхищением, ее рассматривала.

Даже всегда уверенный в себе Кравченко растерялся в такой компании.

Вскоре нас пригласили в зал, где мы прослушали лекцию о правилах поведения в развивающихся странах, а потом послали делать прививки от тифа, желтой лихорадки, столбняка и гепатита.

Кравченко особенно волновался по поводу малярии. Оказалось, что для профилактики малярии нужно раз в неделю принимать специальные таблетки. Правда, эти таблетки сами могли привести к неприятным осложнениям, таким как боли в животе, тошнота, чувство тревоги или даже депрессия.

Услышав это, я решил, что ни за что не стану их принимать, но нам доходчиво объяснили, что вероятность получить осложнения от лечения гораздо ниже, чем вероятность умереть от малярии.

Прививки оказались довольно болезненными, кроме того, у меня на следующий день началось сильное недомогание, даже поднялась температура, а плечо, в которое сделали укол, вообще болело целую неделю.

Неумолимо приближался день нашего путешествия. Все приготовления были закончены. Мы с Кравченко пешком прошли весь путь от института Вейцмана в Реховоте, где находился хроноскоп, до Лода. Идти приходилось не всегда прямо из‑за скоростных шоссейных дорог, пересекавших местность, но все равно через два с половиной часа мы подошли к Лоду. Вскоре нам предстояло повторить этот путь, но уже в Древней Иудее.

Наш хроноскоп успешно прошел все испытания. Дольше откладывать было нельзя.

В то время я находился в каком‑то лихорадочном состоянии, так меня захватили подготовка к путешествию и последние испытания хроноскопа. Но за несколько дней до отправки я вдруг подумал, что никто из моих родственников и знакомых не знает о моих планах. Разумеется, я не собирался никому рассказывать о том, куда я отправляюсь, но предупредить их о моем отсутствии было необходимо.

А когда я вспомнил, что на мне теперь висит забота о Клаве и Тоне, мне стало совсем не по себе.

Чем больше я размышлял о своих обязательствах перед окружающими, тем тоскливее становилось у меня на душе. Раньше я не задумывался или не хотел задумываться над тем, что могу не вернуться из этого путешествия, и никто никогда не узнает, что со мной случилось и где я...

В тот же день я отправился к нотариусу и написал завещание, в котором все свое имущество оставлял сестре Ольге, причем я подчеркнул, что речь идет не только о моей смерти, но и об отсутствии на протяжении года или более. Я попросил нотариуса послать это завещание Ольге по почте, если через месяц я не приду к нему и не отменю свое распоряжение.

Нотариус, составляя необычный документ, и бровью не повел. Видно, у него такая профессия – ничему не удивляться.

Вечером я позвонил сестре и долго выслушивал, какой Шурик гениальный ребенок, а Боря – муж Ольги – напротив, идиот. Если бы не важный разговор, я бы обязательно напомнил Ольге, что этот идиот Боря пашет как проклятый, чтобы обеспечить ей такую жизнь, при которой она может сидеть дома и не работать.

Наконец, улучив момент, я сказал:

– Ольга, мне скоро нужно будет уехать по делам.

– Куда?

– В Японию, – почему‑то выпалил я, очевидно, в расчете на то, что она не сможет потребовать, чтобы я ей оттуда звонил.

– Куда‑куда?!

– Прекрати кудахтать, я же сказал, в Японию.

– А что ты там забыл, и какие у тебя могут быть дела в Японии?

– Мне нужно туда поехать по работе, – объяснил я.

– Что‑то тебя раньше не только в Японию, но и в Эйлат^* было не вытащить, – докапывалась Ольга.

– Оля, я еду на симпозиум с докладом, по поводу окончания нашей работы.

– Ой, Миша, что‑то ты темнишь. Скажи честно, ты с кем‑то познакомился и едешь в романтическое путешествие?

– Оль, ты, по‑моему, просто помешалась на сексе, – со злостью упрекнул я. – Короче говоря, мне нужно, чтобы кто‑нибудь взял на себя заботу о моих, вернее, о твоих рыбках. Только не говори, что ты не можешь, в конце концов, это ты мне их навязала.

Тут Ольга полностью переключилась на то, какой я неблагодарный человек, потому что не ценю заботу ближнего о моем душевном здоровье. Я дал ей немного поговорить, а потом сказал, что мне звонят по мобильному, и я не могу с ней больше разговаривать, напомнив, что она должна подумать насчет рыбок.

Через полчаса Ольга перезвонила и объявила, что будет сама приходить ко мне и кормить рыбок в мое отсутствие.

В день путешествия я вышел из дома рано и встретил соседку Женю, приятную, скромную женщину, которая тут же начала рассказывать об успехах своего сына Патрика, а по‑нашему Пети, в учебе.

Дело в том, что год назад я согласился позаниматься с этим оболтусом по математике, с которой у парня были такие проблемы, что ему грозил перевод в другую школу. Через год он заметно подтянулся, и мать решила, что у него способности к точным наукам.

Я слушал вполуха ее восторги по поводу успехов сына, мысли мои были уже далеко отсюда. В какой‑то момент мне даже захотелось сказать, чтобы она прекратила приставать ко мне с ерундой в то время, как я занимаюсь судьбой еврейского народа.

Конечно, я сдержался, похвалил Патрика, сделал комплимент Жене – хорошая женщина, и есть за что ее уважать. Муж умер рано, она одна растит сына, много работает и при этом никому не завидует и не обижается на судьбу. В наше время редкий по душевным качествам человек.

Когда я вошел в лабораторию, Кравченко и Тали уже ждали меня. Они громко и возбужденно разговаривали и неестественно смеялись.

Именно в тот момент я впервые осознал, что сейчас должно произойти. Внезапно мне все это показалось страшной авантюрой. Я отчетливо понял, что собираюсь совершить что‑то немыслимое и непонятно зачем рискую собственной жизнью.

Не знаю, о чем думал Кравченко, может быть, о том же, но мне вдруг расхотелось отправляться в Древнюю Иудею, и только ложный стыд помешал мне повернуться и уйти.

Мы решили, что сначала отправим Кравченко одного на тридцать секунд. Во‑первых, чтобы убедиться, что перемещение во времени проходит без последствий для человеческой психики, во‑вторых, чтобы была возможность осмотреться на месте и определить, не подстерегает ли нас опасность.

Итак, Кравченко встал в зоне действия хроноскопа, Тали нажала кнопку пуска, и... первое путешествие человека во времени началось.

Мы с замиранием сердца следили за секундной стрелкой. Через полминуты Кравченко снова появился в лаборатории. Вид у него был слегка ошарашенный.

– Ну что? – выкрикнули мы с Тали одновременно.

– Я ничего не почувствовал, как будто вообще ничего не произошло. Это довольно странно, ведь я пролетел за тридцать секунд четыре тысячи лет, – пожал плечами он.

– Как четыре, две, – возразил я.

– Но я же сразу вернулся обратно, и пролетел еще две тысячи лет, – объяснил Кравченко.

– Вы лучше скажите, что вы там видели? – нетерпеливо спросила Тали, ее глаза возбужденно блестели.

– Ничего особенного, пустырь или поле, а впереди что‑то наподобие рощи. Кстати, там очень холодно, намного холоднее, чем здесь, – Кравченко поежился.

– Мы рассчитали так, что вы должны оказаться там где‑то за неделю до праздника Песах, то есть в начале апреля. В это время года бывает холодно, но недолго. Вы можете одеться теплее, например, надеть под местную одежду тренировочный костюм, – предложила Тали.

– Ладно, там разберемся, – Кравченко посмотрел на меня. – Итак, нам пора.

Мы взвалили на плечи сумки с нашим скарбом, сверили мои карманные часы с лабораторными и подошли к хроноскопу.

Последнее, что я увидел, – движение руки Тали к кнопке пуска...

 

Глава 6,