Два портрета с улицы ланинскои

 

Жизнь и деятельность столь же тесно соеди­нены между собою, как пламя и свет. Что пылает, то, верно, светит, что живет, то, конечно, действует.

Федор Глинка

 

1

 

На третий год существования серии телерассказов «С Иркутском связанные судьбы» мне поневоле пришлось выполнять порой роль некоего справочного бюро, отыски­вающего по просьбе клиента нити, связующие времена. На этот раз в Дом писателя пришел Константин Афанасье­вич Железняков, в руках он держал свернутый в трубку журнал, положил его предо мною – и сразу вспомнилось детство: во всю обложку желтела лаковыми округлостями аппетитная связка старинных московских бубликов, с хрустящей, в крапинках мака, корочкой. Константин Афа­насьевич устроился в кресле, развернул журнал – назы­вался он «Отчизна» – и я увидел два портрета: больше­глазый мужчина с острым выразительным лицом, в мун­дире: ряд светящихся пуговиц, высокий стоячий воротник, кончающийся у скул, небольшие погоны с одним просве­том, на ленте – медаль, – невозможно понять, какая имен­но. Лицо повернуто вправо, но чуть скошенные зрачки смотрят в упор на зрителя. На втором портрете – мило­видная, совсем молодая женщина, темноволосая, глаза с припухлыми нижними веками, как у женщин на полотнах Леонардо да Винчи, что-то совершенно русское в овале лица, в его открытости, и восточное, в черных тонких дугах бровей, разрезе глаз, чуть выпуклых скулах. Наряд­ное платье с кружевами по вороту высоко, под самой грудью, схвачено поясом. Шаль, наброшенная на правое плечо, – поверху светлая, понизу украшена широкой узор­чатой каймой, ее края сходятся в спокойно сложенных руках женщины. Короткие строчки подписи: «Портре­ты основателя форта Росс И.А. Кускова и его жены Е.П. Кусковой, написанные неизвестным художником, хранятся в музее города Тотьмы»...

Почти четверть века знал я Константина Афанасьеви­ча – вернувшись из Маньчжурии, где жил он долгие го­ды, Железняков преподавал в Иркутске японский язык, переводил японские и китайские тексты. Он родился в Ни­колаевске-на-Амуре, жил в Харбине – мне довелось в сорок пятом быть в этом городе, заброшенном в чуждый мир кусочке России, смотреть в театре ностальгический спектакль по пьесе А.Н. Островского «Не в свои сани не са­дись», беседовать с теми людьми, для которых главной целью подчас было лишь физически выжить, чьи сердца были снедаемы тоской по Родине. Это не значило, конеч­но, что у них не было стремлений, что не искали они себе истинного дела, что их увлечения были спорадическими, наоборот, препятствия, что ставила жизнь, требовали по­стоянного напряжения, сконцентрированных усилий воли, ума и сердца. Константина Афанасьевича влекла филоло­гия, его товарища Игоря Константиновича Ковальчука-Коваля – естественные науки, а Виктора Порфирьевича Пет­рова – география. Со временем судьба развела трех дру­зей юности, Железняков и Ковальчук-Коваль вернулись в Россию, Петров уехал в Америку. Он к тому времени уже писал и публиковал свои вещи, в Китае он сотрудничал в газете «Шанхайская заря».

Но юношеские увлечения Виктора Порфирьевича Пет­рова не пропали, они окрепли, он стал профессором, док­тором политических наук и писателем, а ранние работы по истории русских географических открытий превратились в «четыре романа о русских путешественниках XVIII — XIX веков». Им воспеты славные имена Григория Шелихова, Александра Баранова, Николая Резанова и других росси­ян, первыми покоривших берега Аляски. Но особенно мно­го занимался Виктор Порфирьевич историей крепости Росс — самого южного русского поселения в Калифорнии¹.

Этот номер журнала «Отчизна», издающегося Совет­ским обществом по культурным связям с соотечественни­ками за рубежом (общество «Родина»), снова соединил странным, а впрочем, вполне закономерным образом трех знакомцев: преподавателя Иркутского института иностран­ных языков, ныне пенсионера Железнякова, сотрудника одного из московских журналов, ныне пенсионера Ковальчука-Коваля и профессора географии Калифорнийского университета, теперь тоже пенсионера Петрова.

– Дело вот в чем, – сказал Константин Афанасьевич, когда я вдоволь насмотрелся на портреты Ивана Александровича Кускова и его жены и прочитал очерк И.К. Ковальчука-Коваля «Для славы России», подробно рас­сказывающий о встрече с Петровым в Москве почти че­рез сорок лет разлуки, о его трудах, об основателе коло­нии Росс поблизости от нынешнего Сан-Франциско, и вопрошающе посмотрел на гостя, – дело в том, что оба эти портрета попали в город Тотьму из... Иркутска.

– Из Иркутска?

– Да, из дома номер восемнадцать по улице Ланинской.

– Это теперь улица Декабрьских Событий. Возможно, дом сохранился?

– Дом-то сохранился, но там бывших хозяев никто не знает...

«Бывают странные сближения!» – пушкинская фраза пришла в голову невольно, когда в тот же вечер мне пе­редали письмо москвички, кандидата исторических наук Светланы Григорьевны Федоровой, известного специалис­та по Русской Америке, которая тоже спрашивала о доме номер 18 по улице Ланинской, где, возможно, живут по­томки супругов Кусковых.

Приведу не письмо, а отрывок из работы Светланы Григорьевны Федоровой, опубликованной уже через три года после описываемого дня:

«В «Книге поступлений основного фонда» Тотемского музея (начатой не ранее 1920 г.) под №7510 записано: «Портрет И.А. Кускова, работа неизвестного художника, холст, масло, размер 61X49 см (с рамой), поступил в 1915 г. от А.Д. Кускова»; под № 7511: «Портрет жены Кускова Екатерины Прохоровны, уроженки г. Великого Устюга, холст, масло, размер 59X46 (с рамой), поступил одновременно с № 7510».

Кто же такой А.Д. Кусков? Кем он по родственной линии приходится соратнику Александра Андреевича Ба­ранова, делившему с Главным правителем победы и не­взгоды? В «Отчете Тотемского отдела Вологодского об­щества изучения Северного края за 1915 г.» (Вологда, 1916) в числе действительных членов общества под № 25 значится «Кусков Александр Дмитриевич – домовладе­лец, г. Иркутск, Ланинская, 18, последний членский взнос за 1916 г. и 1917 г. – 2 руб.»².

Итак, опять: Иркутск, ул. Ланинская, № 18.

Но... во-первых, в доме № 18 по улице Декабрьских Событий самые давние из ныне здравствующих старожи­лов поселились лишь в 1943 году, во время войны, и во всем доме фамилии Кусковых нет, и никто не слыхивал о ней, а во-вторых, К.А. Железняков побывал уже в до­ме № 18, и в соседних усадьбах 16 и 14, и в Иркут­ском краеведческом музее, и в Иркутском областном го­сударственном архиве – никаких сведений об Александре Дмитриевиче Кускове нет.

 

2

 

Иван Александрович Кусков – приметная фигура сре­ди деятелей Русской Америки, из пятидесяти восьми про­житых лет – тридцать один отдал служению Отчизне на самых дальних ее форпостах: на островах Тихого океана, который тогда называли Восточным морем, и на Амери­канском континенте – на Аляске и в Калифорнии.

 

3

 

Некогда на Вологодчине появился городок, указывая на отдаленность которого от Москвы, Иван Грозный буд­то бы простер перст на север и изрек: «То – тьма!», в старинном смысле – «бог весть как далеко». Вот и затвердилось за городком имя Тотьма. Жители его кормились крестьянским трудом, по реке Сухоне водили суда (со временем ударят в ее воды плицами пароходики семьи Кусковых), занимались торгом да извозом, добывали мяг­кую рухлядь, хвастались на Москве вологодскими круже­вами. В списке купеческого сословия значилась и семья Кусковых – Александр Кусков с супругой да три сына – Иван, Дмитрий и Петр. Первым биографом интересующе­го нас Ивана Александровича был его земляк, в какой-то мере современник, – в день смерти Кускова биографу его будущему было всего пять лет – Евгений Васильевич Ки­чин, местный краевед, который опубликовал в 1848 году первую биографию землепроходца:

«Иван Александрович Кусков был первоначально тотемский мещанин. Он родился в 1765 году, нрав имел веселый, в обхождении с людьми был ласков, в исполнении верен. В 1787 году, 22 лет от роду, он отправился из Тотьмы в разные города Российской империи, достиг Иркут­ска и там в 1790 году 20 мая заключил контракт с каргопольским купцом, жившим в Иркутске, Александром Анд­реевичем Барановым»³.

История повторилась: Шелихов среди многих вновь прибывших в город высмотрел-таки Баранова, умного и дельного человека, Баранов – Кускова, который и умен, и толков, и «в исполнении верен». В руках Баранова со­средоточена была власть над русскими поселениями Аляс­ки, Алеутских островов, над судами, отправляющимися на лов зверя и рыбы, над новыми крепостями, встающими на суровых дальних берегах, над судьбами мореходов и хлебопашцев. Какой случай свел его с юным искателем славных дел – неизвестно, можно лишь предположить, что нужда: в Иркутск потомок вологодского, а точнее, тотемского купца явился обремененный огромным по тем временам долгом: 1690 рублей. Поэтому и договор, заключенный им с Российско-Американской компанией, был палочкой-выручалочкой, но как и все палочки, – о двух кон­цах.

Вот фрагмент этого контракта:

«Обще условились, чтобы из нас Баранову взять ме­ня, Кускова, от вышеписаного числа (20 мая, 1790 года. – М.С.) и мне, Кускову, быть при нем, господине Барано­ве, при коммерческой должности и следовать с ним отсю­да до Якутска и до Охотска, с ним же, господином Бара­новым, в морской вояж ко американским берегам в ком­панию тамо промысла господина Голикова и Шелихова; когда же оттуда будет Ваш, господина Баранова, обрат­ный самих выход в Охотск, то тогда и меня тамо не ос­тавляя, вывесть с собою в Иркутск... К содержанию мо­ему пища и в разъездах подводы, и прочие пристойные расходы будут Ваши, господина Баранова, а с меня за все это нисколько не требовать... Одежду же и обувь иметь мне, Кускову, собственную свою...».

Новый землепроходец получал свой пай от «звериного и прочего промысла» и сто рублей в год деньгами. Чтобы по молодости лет не потратить случайно жалование на свои нужды, Кусков просит вписать в контракт кабальную строку: семьдесят пять рублей из полагающихся ста дол­жны направлять из конторы Российско-Американской ком­пании в Тотьму, купцу Алексею Нератову, «а по двадца­ти пяти рублей выдавать мне на мои надобности; пай же, мне принадлежащий, каковой будет промысел, не выда­вать ко мне и мне не требовать до того времени, пока не заплачу господину Нератову всех по показанному вексе­лю денег»⁵.

Разделим 1690 на 75 рублей и получим двадцать два с половиной года, полжизни – на уплату долга! Отцве­тет «век фаворитов и балов» Екатерины II, канет в веч­ность хмурое, странное царствование Павла I, Алек­сандр I будет гарцевать по Европе, разыгрывая после по­бед русской армии над Наполеоном «рыцаря свободы», успеет после этого даже вернуться домой и предать забве­нию либеральные обещания, а Иван Александрович Кус­ков все еще будет выплачивать свои семьдесят пять руб­лей в год.

Какими событиями была отмечена жизнь Иркутска, но­вого пристанища Кускова, в том 1790 году?

Восемнадцатого февраля городу пожалован герб: «в серебряном поле бабр, бегущий по зеленой траве в левую сторону щита и имеющий в челюстях соболя». «Многие у нас, — иронизирует летописец, — разумеют сказанного бабра за бобра. Бобр — известное земноводное животное, шкура которого ценится очень высоко; а бабр — крово­жадный, сильный и лютый зверь, живет в жарких стра­нах. Он иногда забегает в Сибирь из Китая. Шкура его светло-желтого цвета с черно-бурыми поперечными полосами, с длинным хвостом...»⁶.

В марте прибыл в Иркутск новый епископ Вениамин Багрянский (со временем он совершит плавание по Алеут­ским островам и оставит увлекательное сочинение об этом путешествии), а пока весь город встретил его на Ланинской улице у Владимирской церкви, там нарядили его в полное архиерейское облачение, служились молеб­ны, лились речи и вино — «общество граждан угощало его обеденным столом в келий».

Ровно через месяц грянула сильнейшая буря, тучи и поднятая к небу пыль заслонили солнце, сделалось сре­ди бела дня темно, как в поздние сумерки, камни выбивали окна, вихрь срывал крыши, с церквей падали кресты.

В тот месяц, когда стал Иван Александрович готовить­ся в нелегкую дорогу, обзаводиться вещами, нужными в плаваниях морских, одежонкой попрочнее да поладнее, хлынули ливни, вода хлестала несколько дней кряду, слов­но разверзлась хлябь небесная, словно взбесились тучи, сильными мокрыми руками стали месить землю, пока улицы не превратились в ослизлую, прокисшую кашу, по­ка Ангара не вспухла, не полезла на глинистые берега. Вымыло огромный кус земли под городской стеной, сор­вало пешеходную дорогу, крепостные береговые башни древнего острога, сложенные из толстого листвяка, повис­ли над Ангарой без прочной опоры.

Но вот все отлилось, отбушевало, отгремело. Улеглись реки, умелись тучи, трава выпрыснула из земли, словно всегда была тучной и сытой, пора было собираться в путь: сперва в Якутск, потом на Камчатку, а там — куда повелит компания.

 

5

 

Как Баранов стал незаменимым помощником Шелихова, так Кусков стал правой рукой правителя. Сперва из Охотска он перебрался на остров Кадьяк, словом и де­лом, недюжинными способностями и знаниями, неожидан­но проявившимися в совсем еще молодом человеке, он побуждал переселенцев к обустройству, помогал чем мог, советовал, а такое спокойное ободрение для рабочего-про­мысловика, пусть и удалого, пусть и лихого человека, одо­левшего дикие сибирские версты и оглушенного далью и новью, было важным: первое плечо, на которое можно опереться, поднимая жизнь свою «пред человеки». Пото­му и просились все больше к нему в отряд, когда готови­лась экспедиция на дальние острова, — бить сивучей и ка­ланов. Он, по отбытии Баранова в морской поход, оста­вался за правителя, принимал на плечи свои и груз забот и бремя ответственности и ничего, справлялся, и не было случая, чтобы подвел. Он уже через пять лет не шел по чужим стопам, не повторял чужих слов, чужих дел, а стал первопроходцем среди первопроходцев: его старани­ями в Чугатском заливе был заложен первый дом, затем выросло поселение. Когда артель Павла Лебедева-Ласточ­кина, который некогда снаряжал корабли вместе с Гри­горием Шелиховым, оставила остров Нучек, Баранов по­ручил на острове сем начальствовать Кускову. Их совре­менник К.Т. Хлебников в своих «Записках» вспоминает о первых шагах Кускова на новом поприще и дает описа­ние новых владений, где начальствует отныне Иван Александрович:

«Господин Кусков оставался для устройства оного за­селения долгое время там правителем. Местоположение по всему острову гористо и наполнено мокрыми тундрами, покрытыми мхом, почему всегда господствующая погода есть мрачность с беспрерывными дождями и туманом (сам же Хлебников дает примечание: «Начальник крепости Ос­колков писал оттоль в 1822 году: «Здесь местоположение самое мокрогнойное, и всегда ненастье несравненно более, чем в Кадьяке и других местах». — М.С). Горы и разло­ги между гор усажены лесами, кои составляют ель, лиственница, ольха, березник и топольник. Из диких плодов родятся во множестве ягоды: малина, черника, брусника, смородина и шикша. Из питательных кореньев — сарана и из огородных — хорошо разводится картофель.

На острове много речек, в кои входит рыба чавыча, семга и разные роды морской, обыкновенной по здешним берегам рыбы; из морских зверей водятся нерпы, сивучи, коты, а бобров ныне очень мало.

Из земных зверей водятся медведи, в черные, и бурые, дикобразы, называемые здесь нюник, лисицы разные, ро­сомахи, норки, тарбаганы, а на материке — зайцы, олени, белки, горностаи и дикие бараны...»⁷.

Вот какой мир получил под начало Иван Кусков.

Людей, однако же, мало, боеприпасы завозить непрос­то, точно так же, как нелегко налаживать добрые отноше­ния с коренными жителями этих мест. Судьба Кускова полна событий, опасностей, приключений и злоключений: плавания на судах «Кадьяк» и «Николай» для осмотра берегов, гибель одного из кораблей, мирные переговоры с аборигенами и точное знание, что соседнее племя поста­вило себе задачу убить его, и везде — труды неустанные, везде попытки, не всегда удачные, «завести хлебопашест­во». Спокойствие в опасности, непоказная отвага, предпри­имчивость и умение выносить любые невзгоды, неприхот­ливость в личной жизни, рассудительность — все это по­зволяло Кускову упорно идти к намеченной цели: обжи­вать новую для России землю.

 

6

 

Вот один лишь эпизод этой, полной опасностями жиз­ни, когда самообладание, мужество И.А. Кускова, его дружелюбие подверглись жестокому испытанию, эпизод, рассказанный самим Иваном Александровичем в донесе­нии правителю Русской Америки Баранову 1 июля 1802 года. Сообщив об отплытии с мыса Святого Ильи на по­бережье Аляски 8 мая «при помощи божеской» в Якутатский залив, о том, что во въезде в устье Рифа опрокину­лось несколько байдарок, что «размещенное... компанейское имущество перемочено, в числе коем и горностай, од­нако ж не последовало никакого вреда», он пишет:

«Нашел на том помянутом жиле (поселение, род. — М.С.) акойском немалочисленно народа: съехавшихся из Ледяного пролива какнауцкого, каукатанского и с Якобиевого острова разных жил... по разным местам обитаю­щих... ожидав приезда нашей партии. При самой же встре­че и свидании с нами мы приняты обитателями слишком грубо, что довольно казалось приметно».

Взаимоотношения с местными жителями обострялись двояко: среди купцов, вкладывающих свои деньги в общее хозяйство компании, и тех, что самостоятельно посылали свои экспедиции на острова, были и такие, что грабили и обманывали население островов, вместо мены и торговли вступали на путь запугивания, разрушая основы взаимо­отношений с островитянами, закладываемые Шелиховым, масла в огонь подливала Ост-Индская компания, устраи­вая провокации, под видом русских, обворовывая моги­лы, ритуальные захоронения, где рядом с умершим кла­лись меха, его вещи, его добыча, сваливая потом кощун­ственное это дело на партовщиков, спаивая тойонов, уверяя их постоянно и настырно, что только Англия способ­на вести с ними выгодный островитянам торг.

«Расположась станом, — продолжает Кусков, — приняв надлежащую предосторожность, на другой день имели намерение удалиться, но, к несчастью, преследованы были погодой и ненастьем, и перемоченное имущество (а особ­ливо горностай подвержен скорейшему согнитию) требо­вали просушки. Вошед тоёны в палатку упомянутых жил, произнося жалобу на наших партовщиков с грубыми и дерзкими выражениями, что будто они повсегодно причи­няют обиду, грабят имение (имущество. — М.С.), полага­емое с умершими, упоминая притом, что и ситкинские на­ши партовики на жиле куювском грабили тоже имение с умерших, и те самые будто были опримечены, за что и бобры от них были взяты.

А при всем же том, что мы в водах и производим про­мысел, и спромышливаем, а через то они ощущают вели­кие недостатки в одежде и прочих нужных для них вещах, что они получают на вымен от европейцев, против чего и силился я оправдать себя и наших партовщиков и прочее, но тщетно, ласкал подарками, табаком, но нимало успо­коить не было надежды, снося все их грубые и дерзкие выражения, не дал приметить досаду и огорчение, но как они предложили намерение прервать с нами мирные и дружественные предложения, начав красть от наших партовщиков из борошней очевидно и отнимать насильно и нагло промысловые орудия, пойманы были неоднократно в похищении, и за то от нас ничего, кроме выговоров, не последовало».

Пытаясь договориться мирно с «колюжскими обывате­лями», которые не только грубо встретили экспедицию, но и стали грабить ее, похищать с крайних стоянок иму­щество и даже захватили и увели часть байдарок, И.А. Кусков не знал, что сюда заслал своих, обученных тон­ким провокациям и хитросплетениям людей английский пират Барбер, о «подвигах» которого мы уже рассказы­вали. Это были те самые матросы, что через два ме­сяца после описываемых в письме Кускова событий устроят пожар и резню в Ситхе, а потом ограбят самих грабителей.

«Послав из русских и часть партовщиков (алеутов или чугачей. — М. С.) сделать пособие, дабы при отъезде не последовало от колюжских обывателей (в одних докумен­тах их называют «колоши», в других — «колюжи», мы со­храняем в рассказах написание оригинала. — М.С.) никакого зла, но упредя тот отряд, колюж, захватя несколько байдарок с частью борошней и отбив у...беглецкого за­казчика во фляжке запасной порох, коего было 10 фунтов, и тотчас отъехав в байдарках, и только что подоспел наш отряд, скрывшиеся в лесу варвары учиня по нашим стрельбу из ружей, но, благодарение богу, никого не убили, наместо захваченных байдарок и прочего промыслови­ки захватили двух человек из почетных, удержав у себя и тем тогда кончилось, и тогда же совершенная предшество­вала ночная темнота и притом сильная погода с пролив­ным дождем».

Ночью в стан Кускова явился парламентер, он попро­сил вернуть захваченных в плен тойонов в обмен на иму­щество экспедиции, которое-де соберут в становище и от­дадут назавтра. Кусков пишет: «Решась на просьбу при­сланного, дабы прервать и не распространять дальше зло, отпустив двух человек, содержащихся у нас, наутрие, то есть 23 мая, подождав возвращения байдарок и прочего, и вместо того <появилось> в виду нашем многолюдное количество народа, вооруженное обыкновенными ружья­ми, мушкатантами и копьями на длинных ратовьях, по­слав толмачей Нечаева и Курбатова с требованием за­хваченных наших байдарок и прочего по заключенному условию с их доверенным, что с презрением слушали и отвечали с большой дерзостью... а о мирных положениях и слушать не хотели».

Более того, колюжи внезапно напали на отряд, кото­рый был ослаблен не только потому, что не был готов к бою, но и потому, что большой запас пороха, 10 фунтов, засыпанный во флягу, оказался в руках островитян. Ото­гнав все же противников от берега, чуть не попав в за­падню, устроенную колюжами у леса, отряд под коман­дованием Кускова сумел «выстроиться в линию», прикрывая огнем тех, кто готовил к отплытию байдарки. Под беспорядочной ружейной пальбой погрузились, до­брались до удобного места, выбрали возвышенность, укрепили ее. Начался отлив...

«На убылой воде, — обстоятельно рассказывает даль­ше Кусков, — на обсыхающий в Рифу песок приехав не­приятель с байдарками, высадив людей, открыл многочис­ленную стрельбу, но без успеха, место стана нашего воз­вышенное и притом укрепясь окопом, летели пули поверх нас или падали на берег. 25 числа колюжские обитатели... избрав поверенного от себя Павла Родионова, который подъезжая неоднократно против стана нашего, боясь вый­ти на берег, однакож едва могли уверить выйти из бай­дарки, который вступя со мною в переговор о мире, может быть, боясь нашего мщения за причиненную безвинно нам обиду, и тогда ж настоящее им время приготовлять надлежало рыбий жир, приняв на том положении, чтоб захваченные наши и партовщиков наших вещи, какие б ни бы­ли, возвратить и разменяться аманатами в отдаче же за­хваченного имущества и вещей от портовщиков солгали, возвратя меншую половину, однакож уверили тойоны, а больше поверенный их Павел Родионов, собрать от своих и возвратить на обратном следовании партии. Хотя и сомнительным казалось такое их уверение, но имев мно­гие причины решиться на то, дабы успокоить и распрост­ранилась далее по берегу вражда в народах, а к тому же упущение времени, и не имея довольного количества обо­ронительных орудий и снарядов, решаясь оставить взыскание до будущего удобного времени, когда солгут и в последнем уверении».

Тяжелое плавание в Якутат, шестидневный шторм, скудность продовольствия... Наконец лишь 15 июня экспе­диция, под бешеным ливнем пройдя сквозь рифы, высади­лась на мысе Ледяного пролива. Здесь от местных жите­лей, доверяющих ему, Кусков узнает о том, что в бухту Сия да и в другие места съехалось много племен. Он понимает: раз собрались в путь по бурным пучинам и те, что обычно не покидали своих островов, — быть беде. Да­бы предупредить кровопролитие, Кусков посылает шесть байдарок в Ново-Архангельск — сообщить о возможности нападения. Неспокойно ведут себя племена, пропадают безвозвратно отдельные промысловики и даже небольшие партии, тревожно становится в русских владениях. Про­мысел тоже неудачен — бесконечные бури вздыбили океан, морские бобры и котики перекочевали в тихие далекие места.

Посланцы опоздали предупредить ситхинских поселен­цев...

«Возвратясь наши посланные из-под Ситки 5 только байдарок, поражены мы и партовщики наши несчастным извещением и едва можно без содрогания сказать сие, что Новоархангельская наша под Ситкою крепость и все здания превращено в пепел, и люди истреблены, едва до­стало духу выслушать сие несчастное известие, да и по­сланные наши едва избегли рук кровожаждущих варваров, в проезде их в Якобиевском проливе попался встречу на­шим посланным один благодетельный какой-то колюжский обитатель, хотя и не открыл совершенно, однакож дал разуметь, чтобы опасаться в Ситку прибыть в день, что там должно быть худым и опасным обстоятельст­вом»...

Добравшись с трудом до Якутата, Кусков с помощью доверяющих ему местных жителей принимает меры к спа­сению разбежавшихся по лесам и терпящих бедствие без пищи и оружия промысловиков, их семей, пытается нала­дить отношения с перепуганными аборигенами, договаривается с чугачами, постепенно коренное население Якута­та вступает с ним в союз и вместе с преданным тойоном Николаем, «который все время явил себя усердным и пре­данным компании, отобрав самых проворных до 36 чело­век... отправлены сегодня под Ситку 30 числа июня», спа­сать, кого еще можно спасти.

И для того, чтобы установить во владениях Российско-Американской компании хоть некоторый мир и доверие, понадобятся еще годы и годы...

 

7

Дружелюбие Кускова, его умение в труднейшей ситуа­ции найти единственно достойное решение, его талант вес­ти фрегат обыденной, полной каждодневных неожиданностей судьбы малюсенькой русской колонии чрез бурные пу­чины природных и житейских непогод, сквозь интриги, по­хожие на тайные пружины Вселенной, поднимающие оке­анские волны к небу и рушащие их на берег, помогало ему выравнивать курс корабля, именуемого Российско-Американской компанией. Громы, что катил через всю Россию к океанским островам Петербург, с удовольствием почему-то реагируя на неправедные доносы безнравствен­ных «доброжелателей» Баранова, пожары, что раздували среди индейцев иностранцы, волны ненависти, рождаемые своими же, русскими приказчиками, нечистыми на руку, — все это накатывалось порой на поселения русских штормами, не менее грозными, чем те, что бушевали в океане, лишь по недоразумению названном Тихим.

В книге «Жизнеописание Александра Андреевича Ба­ранова» К.Т.Хлебников приводит эпизод, делающий честь дипломатическим способностям Кускова:

«...Баранов находил нужным побывать в Кадьяке. Но­во-Архангельскую крепость, обеспеченную продовольстви­ем и снабженную гарнизоном и военными припасами, ос­тавив в командование помощника своего Кускова, и 30 сентября 1806 года вышел в море (дело, как видим, про­исходит уже после трагедии, когда Баранов и Лисянский выиграли сражение с колошами, и Ново-Архангельск на­чал подниматься. — М.С), Кусков занимался остальною постройкою в крепости: магазинов, дома для Главного пра­вителя и других зданий...

Положение Кускова было однако ж довольно неприят­но. Колоши, узнав об отсутствии уважаемого и страшно­го для них Баранова, возомнили, что могут напасть на русских, оставшихся в небольшом числе в крепости. Со­бравшись из Чильхата, Стахина, Хуцнова, Акоя и других мест, под предлогом промысла сельдей, они расположи­лись на островах, окружающих крепость, и сим положени­ем стращали и угрожали осажденным. Число диких не­приятелей, по верному счету и наблюдениям Кускова и его неусыпных сотрудников, простиралось (на 400 ботах) не менее двух тысяч человек. Русские, с упованием на бо­га, готовились выдержать осаду и приступ несоразмерно­го против них числа врагов; но это могло быть продолжи­тельно, а между тем пресечены были способы ездить алеу­там на ловлю рыбы для пропитания. О намерениях и при­готовлениях неприятелей было известно: в крепости жили колошенские девки, которые, видаясь с земляками, пере­сказывали после русским, что колоши у них осведомляются о числе наших людей и силах крепости и намерены напасть на оную. Сие известие подтвердилось, когда ко­лоши захватили несколько алеутов и, склоняя их на из­мену, обещали по взятии крепости пощаду и награды.

Снять сию видимую осаду или прогнать неприятеля Кусков не имел ни сил, ни возможности; но, зная, что ко­лошами весьма уважается Чильхатский тоён, решил упот­ребить его посредником или склонить на свою сторону. Он нарочно послал пригласить его к себе с почетною свитою, и отличаемый от прочих тоён с важностию вступил в кре­пость в числе 40 человек. Гостей сих Кусков честил, лас­кал, одаривал и сими средствами склонял удалиться от крепости, дабы избегнуть, как говорил он им, и подозре­ния на их род, всегда дружественный, в дурном намере­нии, о коем носятся слухи. Тоён, довольный приемом и угощением Кускова, подтверждая старую свою приязнь, назвал его своим другом и вскоре со всею своею коман­дою удалился от крепости.

Вероятно, что по силе своей сей тоён составлял и глав­ную надежду других колош; ибо вслед за ним все они начали разъезжаться и тем избавили крепость от непри­ятного положения».

8

Через много лет очевидец смены флагов в 1867 году над территорией Аляски и островов М.И. Вавилов опи­шет Ново-Архангельск:

«Каменных сооружений вовсе не было, если не считать естественных камней, на которых зиждились эти не то са­раи, не то хижины; только пять, шесть двухэтажных де­ревянных домов имели претензию на какие-то заурядно-провинциальные, полуказенные здания. Это были: ново­архангельская контора российско-американской компании (так, со строчной буквы пишет название сам Вавилов. — М.С), где помещалось и общее колониальное училище, затем клуб, собор в честь Михаила Архангела, архиерей­ский дом с духовным правлением, больница, казарма же­натых рабочих, да над этой всей трухой, на естественной скале, в десяти саженях над уровнем океана, шумно бив­шегося в подножие скал неприветливого берега, высил­ся дом Главного правителя колоний, хотя и более обширный, чем другие, но не имевший претензий на более изящную конструкцию и удобства, за исключением разве живописного вида на раскинувшееся внизу селение и окружающую дикую природу и Тихий океан, не всегда, однако, в этих широтах оправдывающий свое название — Тихого».

Это, собственно, и был тот самый, правда, неоднократ­но перестроенный, дом правителя, который под руко­водством Кускова сооружали поселенцы в 1806 году. В.И. Вавилов, по-видимому, сравнивал в 1868 году, через шестьдесят два года после описываемых событий, скром­ные строения Ново-Архангельска с домами начальства в Центральной России, поэтому прокаленные стужей, просо­ленные штормами избы, неприхотливые особняки в два этажа показались ему убогими.

 

9

И все же главным делом жизни Кускова стала колония Росс, селение в сердце американского материка, в Кали­форнии. Эта самая отдаленная крепость появилась у Рос­сии в час невзгод, ибо дата рождения крепости — 1812 год. В те поры постоянно жило в селении двадцать пять рус­ских, сто алеутов. А.И. Алексеев сообщает: «Есть сведе­ния, что только за шесть лет звероловы Росса добыли око­ло девяти тысяч котиков, занимались и земледелием. Се­яли пшеницу и ячмень, разводили виноград, выращивали редьку. У жителей форта были коровы, овцы, лошади, свиньи».

Отправляясь в Калифорнию, Кусков и облачился впер­вые в тот самый мундир коммерции советника, в котором изображен на портрете. Этого звания удостоен был он за подвиги свои на востоке. С.Г. Федорова приводит описа­ние самой экспедиции, посланной для заселения американских берегов из неопубликованной «Исторической записки об организации поселения Российско-Американской ком­пании, впоследствии названном Росс»; автор этого сочине­ния неизвестен:

«Основываясь на... высочайшем соизволении, г.Бара­нов назначил в начальники сего заселения коммерции со­ветника Кускова, выбрав ему из лучших людей 40 чело­век русских и 80 человек алеут, снабдив их товарами, при­пасами, материалами и всем тем, что только нужно было для первого обзаведения. Для отвозу людей и вещей от­ряжено одно из лучших тогда в колониях судов, шхуна «Чириков», под командою искусного морехода г. Бенземана. Оно вышло из Ситхи в феврале месяце 1812 года и 15 марта достигло залива Бодеги, где и остановилось на якоре. Немедленно по прибытии г. Кусков предпринял обозрение мест для заселения. Между Бодегой и рекой Славянкой посланы были пешими прикащик (Сысой) Слободчиков и ученик мореходства Кондаков с 10 челове­ками алеут, а сам Кусков на байдарках отправился вверх по реке Славянке. По осмотре нигде не оказалось удобно­го места к заселению, и потому г. Кусков решился осно­вать колонию в 15 верстах выше реки Славянки в неболь­шой бухточке. Выбрав сие место для заселения, г. Кусков перешел из залива Бодега с судном и со всеми людьми в сию бухточку. Товары и прочее в судне выгрузили, а са­мое судно вытащили на берег; для жительства людям поставили несколько палаток и, приняв всевозможную пре­досторожность от диких учреждением караулов и ночных дозоров, немедленно после сего люди заняты были заго­товлением лесов для постройки крепости и жилых домов. Несмотря на то, что лес был очень близко, но великого труда стоило людям доставлять оный на место по неиме­нию еще никаких животных. Русские и часть алеут заняты были рубкою и постройкою, а прочие таскою дерев из ле­су, а к концу августа месяца уже успели обнести место крепости гладкими стоячими срубами, в которых и осно­вали первое жительство людям. 30 августа 1812 года на­значили день к поднятию на крепости флага — для сего посредине оной сделана была мачта со стеньгой, врытая в землю. По прочтении обычных молитв поднят флаг при пушечной и ружейной пальбе. Первые занятия при осно­вании обращены были единственно на постройки и в те­чение года, кроме крепости, сделаны были: внутри оной — казармы общественные, поварня, кузница и слесарня, ба­лаган для товаров; вне крепости — баня и скотник с при­гоном. Вблизи селения основано несколько огородов, где посажено было для первого опыта картофель, репа, редь­ка и салат, которые и родились очень хорошо. Для продовольствия команды приняты были благонадежные меры. Еще из залива Бодега отряжен 1 русский с 4 алеутами на лежащие близ залива С.-Франциско каменья Ферлонес (острова Фараллон) для промыслу сивучей и птиц, отку­да впоследствии доставлялось значительное количество со­леного и сушеного мяса. По нескольку байдарок с хоро­шими стрельцами посыланы были в заливы Большой Бо­дега и Дракову (Дрейкс-Бей) бухту, которые доставляли весьма изобильно мясо коз и оленей. При таковых рабо­тах и занятиях не забыт и промысел пушных зверей: в течение первого года добыто было в разных местах 700 бобров морских, а на острове Ферлонес упромышлено 2600 котов морских»¹².

 

Шло время, вырос дом правителя — семь комнат, два чулана, кладовые, пороховой погреб. Пора было давать имя новому русскому заселению. Перед иконой Спаса каждый положил по записочке с заветным именем, Кус­кову повезло, вытащили его записочку, там значи­лось сокращенное имя Отчизны — Росс, имя народа, одним из лучших сыновей которого был сам Иван Кус­ков.

По данным первого биографа Кускова, уже упоминае­мого нами Е.В. Кичина, в крепости Росс вместе с Иваном Александровичем жила его жена. Этот факт подтвержда­ет и профессор Петров. В очерке «Для славы России» И. К. Ковальчук-Коваль, рассказав о поисках, предприня­тых другом его юности для воссоздания истории Форта Росс (как со временем стали называть это заселение), для реставрации его строений, пишет:

«Вот тут нужно вспомнить верного друга и помощника Ивана Александровича Кускова, его жену Екатерину Про­хоровну. Это была удивительно талантливая и смелая женщина. Мы знаем, что она была сиротой, происходила из купеческой семьи Великого