Из указа Павла I правительствующему

СЕНАТУ

Петергоф, 8 июля 1799 г.

 

«Польза и выгоды, проистекающие для империи нашей от промыслов и торговли, производимых верноподданны­ми нашими по Северо-Восточному морю и в тамошнем крае Америки, обратили на себя наше монаршее внима­ние и уважение. Почему, принимая в непосредственное покровительство наше составившуюся по предмету оных промыслов и торговли компанию, повелеваем ей имено­ваться: под высочайшим нашим покровительством Россий­ская Американская компания, и соизволяем, чтоб в под­крепление предприятий сей компании возможные со сто­роны военных начальников пособия нашими сухопутны­ми и морскими силами по требованиям ее чинимы были на ее содержание. К руководству же и вящее облегчение и ободрение сей компании составлены для нее правила и содержание всемилостивейше даруемых от нас ей от сего времени на 20 лет привилегий. Оба сии нами утвержден­ные постановления (в подлинниках этих документов им­ператор поставил свою подпись и резолюцию: «Быть по сему». — М.С.), равно как и Акт, учиненный в Иркутске 3 августа 1798 г. между существующими ныне компанионами, удостоившийся нашего благопризнания во всех его стадиях, которые оными правилами не отменены, препровождая в сенат наш, повелеваем, заготовя по содержанию помянутых привилегий надлежащую грамоту, вознесть ее к подписанию нашему и учинить вообще все зависящие от него распоряжения»¹¹.

В тот же день новый император подписал еще один указ, где говорилось уже и о привилегиях семьи Шелихова, что, кстати сказать, означало окончательную победу предприимчивой Наталии Алексеевны над всеми, кто пы­тался перехватить у нее дело, а сеча была зла и велика.

«Снисходя на прошение вдовы дворянки Шелиховой, — говорилось в этом документе, — повелеваем, чтоб до совершеннолетия сына ее со стороны семейства их находил­ся опекун или поверенный в числе четырех директоров, положенных для управления делами под высочайшим на­шим покровительством Российской Американской компа­нии, жалуя всемилостивейше сие право из уважения, что муж ее был из первоначальных заводителеи сей торговли».

Первыми директорами компании утверждаются иркут­ские купцы первой гильдии Яков Николаевич и Дмитрий Николаевич Мыльниковы, Семен Старцев и зять Шелихова — Михаило Булдаков, тот самый, что взял на себя ос­новные хлопоты по приобретению на Урале мрамора, пре­вращению его в «мавзолей» покойного тестя, установке памятника в ограде Знаменского монастыря.

16 сентября 1799 года иркутское купечество торжест­венно отметило день получения привилегий Российско-Американской компанией, вновь испеченные директора бы­ли приведены к присяге, на святой книге клялись они верой и правдой служить государю и компании, но букваль­но через несколько месяцев уже возник первый конфликт между компанией и директорами, и двое из них — Дмит­рий Мыльников и Михайло Булдаков отправились в Пе­тербург на расправу¹².

В эти же наполненные событиями месяцы был подпи­сан еще один документ: условие Н.А. Шелиховой о раз­деле оставшегося после смерти мужа капитала, определе­ны суммы, отписанные замужним дочерям — Анне Реза­новой (ее муж Николай Петрович вскоре станет одним из главенствующих лиц компании — ее главным ревизо­ром), Катерине Тимковской, Авдотье Булдаковой (чей муж избран директором компании), двум подрастаю­щим — Александре и Наталье, сыну Василию: паевое участие Шелиховых в Российско-Американской компании составляло деньгами, акциями и ссудами — 935 700 руб­лей.

Вести дела в Иркутске, подолгу ожидая почты из сто­лицы, трудно, тем более, что Н.П. Резанов, которому со 2 декабря 1799 года руководство компании поручило быть
уполномоченным корреспондентом с возложением на него «во всем пространстве данной ему доверенности... ходатайствовать по делам компании во всем, что к пользе ее
и сохранению общего доверия относиться может...», живет в Петербурге. Семья Шелихова добивается перевода правления компании в столицу.

 

6

 

Баранов, Главный правитель русских селений в Аме­рике, между тем понял, что в Якутате столицы не полу­чится. Был выбран остров Ситха. Четырнадцать русских промышленников-охотников и шесть женщин заложили в непосредственной близости от американского материка крепость Архистратига Михаила, а чуть позже, в 1804 го­ду, новый стольный град — Ново-Архангельск.

«Построек мы произвели, — пишет Баранов в отчете, — сначала большой балаган, в который сгрузили с судов вещи и клали приготовленный корм. Потом баню неболь­шую, в кою я и перешел в октябре месяце, проживая до того в изорванной палатке под ненастьем; а тут зиму му­чился в дыму и сырости от печи при худой крыше и бес­престанных ненастьях до февраля. Потом построили двух­этажную с двумя будками по углам казарму на 8 саже­нях длины и 4 ширины, с погребом для хранения припасов». Со временем вырастают и другие казармы и дом правителя, весьма скромный, разве что стоящий на высо­ком берегу, окнами в океан. Был завезен на остров рога­тый скот, в крепости налаживалась жизнь, шел промысел зверя лесного и зверя морского, копилась для доставки на большую землю пушнина, питались мясом и рыбой — вдруг повезло, и сельди после тяжелых осенних бурь при­било к берегу столько, что, как писал Баранов, «плавали в рыбе». Прививалось огородничество — допрежде всего лук и картофель, искались контакты с местным населени­ем. Баранов уже подсчитывал, что за десять лет здесь можно будет добыть не менее 100 тысяч морских бобров-каланов, и это может составить сумму дохода немалую — 4 миллиона 500 тысяч рублей. Но обстоятельства сложи­лись по-другому.

Англичане внимательно следили за тем, как русские осваивают американское побережье, пытались перехватить русскую инициативу.

Сообщая в письме управляющему Уналашской конто­ры компании Емельяну Ларионову о строительстве Ситхи (Ново-Архангельска), радуясь успехам, сетуя на гибель кораблей «Северный орел» и «Феникс», Баранов подробно останавливался на сложностях, вызываемых появлением английских и американских судов во владениях компаний. В частности, он пишет 24 июля 1800 года:

«Тут под Ситкою да подале от нас в Хуцновском и англичанами открытом новом проливе.., были три (евро­пейских судна. — М.С.) в наших глазах под Ситкою толь­ко наменяли тысячи две бобров, но платят весьма щедро, подрывая не только нас нарочно, но и между собою один перед другим выбегают и рискуют платежом».

Но более всего волнует его, что они торгуют свинцом и порохом, оружием, натравливая племена друг на друга, еще в 1793 году капитан Ванкувер вынужден был заме­тить: «с величайшим прискорбием я должен сказать, что многие торгующие из числа образованных народов, в тор­говых сношениях своих с жителями сих стран не только не руководствовались правилами истинной чести и справедливости; но даже старались заводить раздоры и вооружать друг против друга различные поколения, дабы тем увеличить требования на пагубное для всех огнест­рельное оружие»¹⁴.

И в письме к Ларионову, приведенном выше, Баранов сокрушается: «О ружьях и порохе я многократно вызывал­ся, что этот товар для варварских народов не надобно бы променивать, коим они между собою часто производят кровопролития и им самим, пришельцам, вредят, а колми паче нам, россиянам, объемлющим занятиями те берега, сколь вредоносно и обидно, приводя при том многие при­меры и между двором нашим и их республикою мирные положения, но они, мало тому внемля, говорят только: мы торговые люди, приходим из отдаленных мест... ищем по­лучить прибытки, а воспрещения о том ни от кого еще не слыхали, и только»¹⁵.

И далее он говорит о притязаниях американцев па за­лив Нутка, переданный Испанией Англии, и отмечает:

«Американцы, видя наши, прочно построенные заведе­ния, отзывались, что им тут делать нечего. Они удивля­лись нашей отваге и перенесению трудностей, а паче скуд­ной и недостаточной пищей питью одной воды».

В Европе шла война. Все более и более распростра­нялся англичанами и американцами слух, что в пределы Русской Америки направляется судно, то ли испанское, то ли французское, крепко вооруженное, способное уничто­жить и непрочный флот Баранова и все его заселения. А в самих заселениях тоже было неспокойно. Посланный еще Шелиховым Поломошный, тайно возненавидевший управителя, нашел себе союзника в лице разжалованного, списанного с флота военного штурмана Талина, они раз­лагали с трудом налаженную жизнь на островах, подби­вали их жителей к неподчинению, нападению на Барано­ва и даже убийству его. Он, продолжая вести дружбу с тойонами, часто приглашал их к себе, и они являлись, с большим почетом принимаемые, сопровождаемые толпой соплеменников, среди которых порой оказывались и во­оруженные хорошо припрятанными кинжалами и ждущие удобного момента островитяне, сбитые с толку Талиным и Поломошным. То в одном, то в другом месте возникали попытки нападения на русские селения, рождаемые и сре­ди непокорных родов — жил, и среди тех, кому продавали оружие англичане, натравливая их на русских.

Ко всему Талин и Поломошный и подговоренные ими люди продолжали посылать нелепые жалобы, анонимные письма, где жизнь Баранова и его труды представлялись в извращенном свете, никто эти кляузы не мог проверить, но нет в мире ничего сильнее правдоподобной напраслины, ей почему-то вера во все века, во всех землях была самой прочной: ты украл ли, у тебя украли — все равно виноват. И Александр Андреевич пишет с горечью и чувством ос­корбленного достоинства тому же Ларионову:

«Более всего опасаюсь оных (неприятностей. — М.С.) от дрязг с беспокойными чиновниками, судящими все здешние дела по своим мечтаниям. Они всем недовольны и не перестают роптать на все; испытывая при этом каж­дого приезжающего из обитателей и работников: где как живут? где что делается? и всему тому ведут записку... Лестною ли кажется жизнь и продолжаемые труды и за­боты в пользу Компании и Отечества, когда каждый шаг идет в разбор по пристрастным приговорам? Что же при­надлежит до моего о общем благе, выгодах компании и пользах Отечества старания, кои принял я за главный предмет с самого начала моего вступления в правление, и предпочтительно пекся о них, нежели о частных, и того менее о собственных моих выгодах. Не обнадеживал я ни языком, ни бумагами, но доказал и доказываю поднесь прямым делом. На что посвятя мои услуги, не жалею ни­когда ни сил, ни трудов и многократно вдавался в отча­янные случаи с подверженней жизни опасности; а потому, хотя бы и не было от вас и г.г. Сотоварищей никакой ко мне просьбы, я никогда бы не ослабел в подлежащей дол­гу моему деятельности, доколе правление здесь от меня зависеть могло; и вы из дел и выгод теперешних усмот­реть и судить можете, что при ослабевающих уже телесных и душевных силах и малой помощи от Компании, более я сделал, нежели уверял и чем вы все надеяться мог­ли»¹⁶.

Это была истинная правда. Баранов рассчитал, что кляузы и вызываемое ими ворчание в Петербурге — не самая лучшая плата за его самоотверженность и беско­рыстие, и он посылает в Петербург прошение: освободить его по состоянию здоровья от службы в окраинных водах милой Отчизны. Ему 56 лет.

 

7

 

В 1802 году достигает наконец островов и Аляски со­общение о принятии компании под императорское покро­вительство, Баранову доставляется золотая на Владимир­ской ленте медаль, он включен правлением в число акци­онеров, и тут же приложено сообщение о вступлении на престол Александра I.

Баранов иронически описывает торжество в честь столь высокого его отличия:

«Пропели в казарме часы и молебен, пред коим прочи­таны были высочайшая грамота, привилегии и прочие к общему порадованию относящиеся акты, а тогда уже и я возложил на состарившуюся выю мою монарший знак от­личия, о чем еще никто не был предуведомлен. Я от ис­креннего моего усердия за тот присланный мне монарший дар не мог изъявить иначе моей душевной признательнос­ти, как слабым подражанием благотворению; подписал в здешнюю школу на учащихся сирот из русских и острови­тян детей — тысячу рублей. Для сего праздника заколот был один из состарившихся «яманов» (баран)... какая роскошь!»¹⁷.

Надо сказать, что баранина на ужин — это была не просто роскошь, а роскошь почти невиданная: скот здесь берегли на размножение стада, употребление в еду бара­на или быка разрешалось лишь по сверхособым случаям, зарезавший скотину подвергался огромному штрафу. Уже многие годы спустя в Ново-Архангельске рассказывали историю доктора Тиллинга, который по причине разладов с семьей оказался здесь и поклонялся трем богам: приве­зенной с собою любимой женщине, службе в больнице и Бахусу. Однажды он в состоянии эйфории узрел в ограде перед домом на грядках, на которых разводил он лекар­ственные растения и какие-то цветы, компанейского быка. Доктор предупредил правителя: если животное еще раз окажется в том же месте – доктор не пожалеет пули. И действительно не пожалел. Эскулап был оштрафован на сумму, по которой бык числился по инвентарю (весьма солидная сумма, если считать, что быка этого везли по морским пучинам), врачу был объявлен выговор, а жи­вотное списано из инвентаря. И вот уж тут-то в Ново-Ар­хангельске был истинный праздник: бык оплачен, мясо досталось доктору, а тот его распродал, получив даже большой барыш.

 

8

 

В конце апреля пришел в Кадьяк английский корабль «Юникорн», его капитан сообщил Баранову о приключив­шейся большой беде: колоши напали на Ново-Архангельск, мучительной смертью погиб гарнизон, магазины и склады мехов разграблены, а дома и другие строения превращены в пепел. Барбер доставил правителю колоний трех русских, двух алеутов и восемнадцать кадьякских женщин, «случайно» спасенных после погрома.

Неукротимая энергия Баранова вызывала у хозяев Барбера зависть, тревогу, озлобление. Еще бы! Когда уче­ник и спутник Кука Джордж Ванкувер, участник второго и третьего кругосветных путешествий Кука, исследовал северные районы Америки, простые промышленные люди Баранова, охотники Пуртов и Куликалов, давали ему та­кие географические сведения об островах, проливах, вет­рах, морских течениях, что вызывали у него удивление и восхищение: Аляску и архипелаги островов они знали лучше, чем любой географ, любой мореход мира. Девянос­то русских храбрецов ходили в пустынях Аляски, отыски­вая сухопутную дорогу к Ледяному морю (Ледовитому океану) и Баффинову заливу, расположенному на другой стороне полуострова. Мореход Швецов в байдарке из шкуры морского льва плавал с Кадьяка в никем не ис­следованные области. Баранов укрепил Кадьяк, превра­тив его в крепость, и вот перед ней стоял сейчас пират­ский корабль Барбера.

Уже значительно позже узнает правитель, что пожар Ситхи, гибель людей — не случайная вспышка, а хорошо подготовленная. Весной 1802 года Барбер высадил на ост­ров Ситха шесть матросов якобы за «бунт» на корабле. Под крики корабельной команды их выбросили на берег, жалостливые русские приняли их, поверили в их жаркие россказни, взяли в работы. Они днем и впрямь трудились, демонстрируя свою покладистость, а по вечерам забира­лись в юрты к коренным жителям острова, подкупали их вождей блестящими безделушками, спаивали ромом и разжигали ненависть к русским. Ночью шесть морских разбойников разом подожгли кровли города, вместе с ко­лошами уничтожили маленький гарнизон, «истребили му­чительною смертию русских».

Теперь Барбер на своем корабле стоял перед островом Кадьяк. Он не спешил высадить на берег русских, алеу­тов, кадьякских женщин, «но, выдвинув из борта двад­цать пушек и вооружа своих людей, давал заметить Ба­ранову, что хотя он и принадлежит к нации, воюющей с Россиею, но сострадая к человечеству, выкупил бедных людей из рук варваров, одел и кормил их и, остановя все свои торговые операции, привез к нему»¹⁸.

На самом деле Барбер не только не выкупал людей из плена, а наоборот: с их помощью выяснив, кто именно из тойонов возглавил кровавое дело, схватил тойона Скаутлельта и его племянника Котлеяна и, грозя повесить их на рее корабля, вынудил колошей отдать ему большую часть разграбленных бобровых шкур и других мехов. И сейчас за людей он потребовал от Баранова 50 тысяч рублей наличными или же меха и по цене за шкурку, которую определит сам Барбер.

Баранова двадцать пушек и до зубов вооруженные пи­раты не очень испугали, он отдал команду гарнизону и поселенцам быть наготове, пушки прицелены были в брю­хо пиратскому кораблю. Он предложил выкуп — десять тысяч рублей пушниной, причем по стоимости каждой шкурки, какую предложит он, Баранов.

9