Приказание Главного петербургского

ПРАВЛЕНИЯ А.А. БАРАНОВУ О СООБЩЕНИИ

ПРИЧИН РАЗГРОМА НОВО-АРХАНГЕЛЬСКОЙ

КРЕПОСТИ ИНДЕЙЦАМИ

1805 г., апреля 29

 

«Хотя из присланных от Вас на судне «Елизавете» при донесении от 20 июня 1803 года приложений и усматрива­ется некоторым образом причина, подавшая повод амери­канцам сделать скопище [и] напасть на Ново-Архангель­скую на острове Ситке крепость, превратить оную в пепел, и многих людей, как русских, так преданных к нам остро­витян, погубить, но прямых причин, к тому подавших по­вод, от Вас не изъяснено по необследованию еще сего об­стоятельства.

Напротив того, здесь директоры узнали по некоторым известиям, что прямая причина разорения крепости и ги­бели людей была недоброжелательное подстрекание к ди­ким того английского судна, которое было в то время там и на которое пленные доставлены к Вам с выкупом от Вас за 10000 руб., что кажется тем вероятнее, что англий­ская нация в то время состояла в некотором разрыве с Россиею. И хотя ни того, ни другого теперь за вероятное принять не можно, но поколику дело сие суть довольной важности, то и нужно для будущего времени иметь пол­ное и точное о помянутом сожалению достойном проис­шествии сведение»¹⁹.

Мог ли Баранов объяснить, что причин тут много: и провокация Барбера, и науськивание на Баранова острови­тян его служащими, доносы которых так чтит правление, и халатность оставленного в Ново-Архангельске за себя временного правителя, который не прислушался к голосам верных людей из разных племен, предупреждавших его о готовящемся нападении.

Баранов не стал подробно все это расписывать, а про­сто послал со своим препровождением рапорт-донесение лучшего своего товарища по заселению и обустройству островов, Аляски, а впоследствии и Калифорнии, а пока — начальника отряда промышленных людей, тотемского купца Ивана Александровича Кускова, собравшего по дороге из Кадьяка на остров Ситху самые подробные сведения обо всем, что произошло.

 

10

 

Отныне все мысли Баранова устремлены к одной це­ли: вернуть России Ситху, ибо иначе он не может дви­гаться дальше в освоении сих пределов, наказать винов­ных, зачинщиков, чтобы впредь неповадно было, отстро­ить заново сожженный Ново-Архангельск. Он намеревает­ся плыть немедленно к острову, собирает рать свою, но благоразумный, мудрый и рассудительный Иван Кусков отговаривает правителя: сил недостаточно, да и пора при­шла неблагоприятная для плавания — время морских вол­нений, любая неудача в данной ситуации, а возможность такой неудачи далеко не исключена, еще сильнее возбу­дит колошей.

Казалось бы, создание наконец Российско-Американ­ской компании никак не изменило быт русских поселен­цев: так же уходили на промысел суда, одни возвраща­лись с добычей, другие терпели бедствие, но спасали свой драгоценный груз их экипажи, третьи навеки оставались в пучине океана, так однажды по всем островам разбро­сало вынесенные с исчезнувшего «Феникса» вещи, това­ры, предметы утвари: корабль возвращался из Охотска, вез самые необходимые для зимовки посельщиков фаб­ричные товары и продукты, на борту его, кроме команды и новых рабочих, был и его преосвященство              — настоятель кадьякской церкви Иоасаф, которого специально отзыва­ли в Иркутск для утверждения его в новом сане — епископа. Но птица Феникс восстает из пепла, а корабль «Феникс», а вместе с ним и только что произведенный епископ Иоасаф, а вместе с ними и команда галиота, и его пассажиры, и капитан Шильц, один из тех, кто помо­гал строить корабли в Еловской судоверфи, из пучины морской не восстали. Последнюю молитву свою прочел креститель алеутов на обломке палубы, захлестнутом вол­ной.

Однако на самом деле изменения были, и вскоре рус­ские поселенцы остро почувствовали их. Пришел приказ об изменении финансовых отношений между компанией и ее работными людьми. Прежде каждый промысловик имел пай, личную часть мехов из общей суммы всего до­бытого в Русской Америке, у каждого была своя доля, у начальства побольше, у капитанов и штурманов — тоже, у рядовых охотников меньше, но сам факт участия в деле­же доходов давал иллюзию собственности, чувство хозя­ина. Теперь вводилась цена, твердая, невысокая и не до­пускающая пересмотра, на каждую шкурку — на котика своя, на калана — своя, на песца, на лисицу, на медве­дя — тоже своя, вся добыча сдавалась по таксе, а взамен выдавались деньги, специальные колониальные рубли — кусочки кожи с оттиснутым на них российским гербом. Возникли споры, конфликты, переписка, тяга людей к отъезду. Сколько душевных сил ушло у Баранова на то, чтобы как-то утихомирить страсти.

Колония жила трудно, скопилось 80 тысяч шкур мор­ского котика, которые не на чем было вывезти, люди нуж­дались во всем — от хлеба и чая до обуви и одежды, но погоды не было, после гибели «Феникса» долго не прихо­дили из Охотска галиоты.

Тут-то и пришел на своем корабле «Бостон» америка­нец Джозеф О'Кейн. Он уже был за пару лет до того: вы­менял у Баранова нужные колонии товары — ткани и одежду, снаряжение, продукты на меха. Теперь он пред­лагал правителю кооперацию, русские дают байдарки и людей, с которыми он пойдет на промысел к берегам Ка­лифорнии, а все настрелянное охотниками во время похо­да потом, по возвращении на Кадьяк, будет разделено по­ровну. Баранов прикинул: у него сейчас мало сил, колоши возбуждены победой в Ситхе, малыми силами трогаться в давно желаемые просторы Калифорнии, о которых он мечтал, строя Ново-Архангельск, как опорный пункт для дальнейшего освоения береговой линии Американского континента, невозможно. Й они ударили по рукам. Коман­ду над отрядом русских промысловиков правитель пору­чил верному и смышленому служителю Швецову, который, вернувшись, обрисовал всю выгоду создания поселений в более южных широтах. О'Кейн доставил 1100 шкур мор­ского зверя, которые честно были разделены поровну.

В конце 1803 года отправился в путь из Охотска штур­ман Бубнов на транспорте «Димитрий», он потерпел кораблекрушение у острова Умнака, но груз и люди были спасены. На байдарах они добрались до Уналашки, Буб­нов, передохнув, заторопил людей — 23 марта 1804 года они причалили к Кадьякскому пирсу, штурман вручил Ба­ранову уведомление, «что по ходатайству Главного Ком­пании Правление за оказанные услуги и понесенные тру­ды, он всемилостивейше пожалован в чин Коллежского Советника».

Читая бумагу, Баранов воскликнул:

«Как! Я награжден, а Ситка потеряна! Нет, я не могу так жить! Иду — или умереть, или вернуть ее России!»

 

11

 

«Пора!» — решил Баранов. В Якутате под присмотром Кускова были спущены на воду уже в мае два бота, кото­рые правитель нарек символически «Ермак» и «Рости­слав», были готовы к походу на Ситху суда «Екатерина» и «Александр», был собран отряд алеутов на 300 байдар­ках, 25 августа Александр Андреевич на «Ермаке» соеди­нился с остальными у Ледяного пролива, а 26 на рассвете вошли в него.

«Вдруг, — передает К.Т. Хлебников, — чрезвычайно густой туман скрыл от них берега при входе в пролив ле­жащие и стеною стоящие льды, кои обыкновенно по все времена года удерживаются в сем месте, даже нельзя бы­ло усмотреть с одного судна другое и окружающие их байдарки. В сие время, к умножению опасности, усили­лось течение с приливом моря, и быстротою оного «Ер­мак» увлечен во льды и носим вместе с ними между опас­нейшими утесами и скалами, куда по замечанию Барано­ва не смели пускаться и самые удалые колоши на своих ботах. Тогда не находили никаких способов к спасению: ветр затих, паруса не служили, буксиры бессильны проти­водействовать стремлению прилива, а глубина не позволяла стать на якоре. Ничего не оставало(сь) более, как отдаться на волю всемогущего Провидения. В самом от­чаянном положении начался отлив, и их с таким же стрем­лением и по тем же опасностям повлекло обратно в про­ход; Баранов, умеющий определить меру скорости известными уподоблениями, вероятно, не мог приискать столь сильного, что означил странным выражением: «как в ад­скую пропасть! вместе со льдами, которые были подобны горам и касались реев». Казалось, что гибель висела у них над головами и смерть окружала отовсюду. Между громадами стоячих льдов от течения происходили водо­вороты, в которых судно вертелось вместе с носящимися льдинами и прижимало той или другой стороной к оным. Тут надлежало употреблять всевозможные усилия, расторопность и проворство, чтобы отталкиваться шестами и не быть раздавленными. Но что могут ничтожные силы человека противу ужасных, всемощных сил природы?.. Промучась ровно полсуток в сей смертной опасности, на­конец, к великой радости, вышли из льдов и стали на якорь в небольшой гавани, куда пришли «Ростислав» и партия (байдарок), претерпев равные опасности. Во льдах потеряно от «Ермака» шлюпка, с «Ростислава» румпель, а из отряда трехлючная байдарка»²⁰.

 

12

 

Три дня ждали погоды, попутного ветра. Наконец сно­ва вошли в пролив. Через много лет, в 1812 году, немец­кий естествоиспытатель, член Петербургской Академии наук Георг Генрих Ленгсдорф с удивлением будет пи­сать о том, что высота падения воды из пролива подобна водопаду, а его спутник по путешествию в этих местах американец Джон Д'Вульф уверял всех, что никогда не видал такого стремительного потока, и удивлялся отваге и умелости русских, решившихся одолеть течение, льды, сложнейший, кажется, непроходимый фарватер.

Но корабли вошли, за ними устремились байдарки, ла­вируя среди льдин, к вечеру они были уже в широкой, свободной ото льда части залива — Хуцноу, алеуты попут­но охотились, настреляли до 1500 бобров, сивучей и дру­гих зверей, эскадра проникла в залив Чильхат, оттуда пошли мимо селений колош, которые, завидев русский ка­раван, разбежались от страха, ожидая мести за содеянное. Но «Ермак», «Ростислав» и байдарки спокойно про­шли мимо селений Какнаут, Коуконтан, Акку, Таку, Цултана, Стахин, никого не тронув, не свершив по отношению к жителям ничего дурного. Следующие два стойбища — Кен и Кую, жителями которых была убита и разграблена партия промысловика Урбанова, сожгли дотла. Затем ка­раван обошел остров Ситху и соединился в Крестовской гавани с приплывшими туда напрямик судами «Алек­сандр» и «Екатерина», там ожидал Баранова капитан-лейтенант Юрий Федорович Лисянский, совершающий кругосветное плавание на корабле «Нева».

 

13

 

Из записей капитана-лейтенанта Ю.Ф. Лисянского: «26 августа 1804 года. В самый день моего приезда был я на обоих компанейских судах и нашел на них большой недостаток. На каждом из них находилось по две шестифунтовых пушки и по два четырехфунтовых картауна (орудие типа пушки. — М.С.), не было, однакож, ни пороха, ни такелажа столько, чтоб они могли испол­нить свое предприятие с желаемым успехом. Я удивился, как можно было отправить эти два перевозочные бота... в столь худом состоянии против народа, который, сделав преступление, употребил все зависящие от него меры для своей защиты и снабдил себя достаточным количеством огнестрельного оружия. И потому... прибавил на каждое из них по две пушки с достаточным количеством снаря­дов.

31 августа... Сегодня около полудня явилась боль­шая лодка с 12 человеками, из которых каждый был рас­крашен и имел голову, убранную пухом... Если бы они не имели в виду никаких неприятельских намерений, то могли бы прямо подъехать к нашему кораблю: вместо того, поравнявшись с нами, они сделали несколько ру­жейных выстрелов и пробили насквозь катер, который мы тогда спустили на воду...

19 сентября... В 5 часов пополудни прибыл к нам Баранов на судне «Ермак». Нет нужды описывать, с ка­кой радостью увидели мы его прибытие; довольно сказать только то, что уже более месяца, как мы дожидались его в этом несносном климате и оставались без всякого дела...

23 сентября... В 8 часов вечера, к великому наше­му удовольствию, показалась передовая часть партии (байдарки, отставшие от корабля «Ермак», на котором прибыл Баранов. — М.С). Она состояла из 60 байдарок и более 20 русских, под начальством Кускова, который, подойдя к «Неве», сделал ружейный залп, а мы пустили две ракеты.

29 сентября... В 10 часов утра мы подошли к ста­рому селению ситкинцев, которое они оставили... Баранов, сойдя на берег с некоторым числом вооруженных людей, поднял флаг на довольно высокой горе посреди оставлен­ного селения: в то же самое время партовщики (так на­зывают русских людей, составляющих партии) покрыли весь скат своими байдарками, а сами расположились в домах ситкинцев. В крепость поставили мы шесть пушек... Крепость по своему местоположению могла почитаться не­преодолимой. Баранов, еще при первом своем поселении, намерен был занять это место. Но так как ситкинцы обо­шлись с ним тогда весьма дружелюбно, то он... довольствовался только тем местом, на которое два года перед этим ситкинцы напали и до 30 поселенцев предали смерти.

…Вскоре... показалась вдали большая лодка, которую я приказал баркасу атаковать. Он встретился с ней у по­следнего острова. После довольно продолжительной пере­палки из ружей и фальконетов, которыми баркас был во­оружен, одно ядро попало в находящийся на неприятель­ской лодке порох, за которым ездила она в Хуцнов. На ней был также главный ситкинский тоён Котлеан, но, при­метив наши суда, заблаговременно сошел на берег и ле­сом пробрался в крепость. Если бы он попался в наши руки, то эта война кончилась бы скорым миром и без всякого кровопролития. Баркас привез шесть пленных, из которых четверо были опасно ранены. Удивительно, ка­ким образом могли они столь долго обороняться и в то же самое время заниматься греблей. У некоторых плен­ных было по пяти ран в ляжках от ружейных пуль. К вечеру явился к нам от ситкинцев посланник. С ним были еще три человека, которые, однако, заблагорассудили во­ротиться назад. Он объявил, что соотечественники его же­лают заключить мир с русскими и ожидают нашего на то согласия. Ему приказано было сказать через переводчи­ка, что поскольку ситкинцы разорили нашу крепость и пе­ребили многих невинных людей без всякой причины, то мы пришли наказать их. Если же они раскаиваются в своем преступлении и желают искренне мира, то прислали бы немедленно в крепость своих тоёнов, которым объяв­лены будут условия, подтвердив им, что мы, при справед­ливом нашем гневе, готовы снизойти на их просьбу, и де­ло кончить без пролития крови...»²¹.

 

14

 

Крепость ситхинцев была построена прочно: ее стены состояли из такой толщины бревен, что русские ядра ед­ва пробивали их, не принося скрывшимся за нею коло­шам почти никакого вреда. Как выяснилось потом, здесь собралось почти восемьсот мужчин, вооруженных ружья­ми, достаточно снабженных порохом, пушки, хоть и не такие мощные, как на корабле «Нева», у них тоже были.

Первые дни, чтобы оттянуть время и дать возможность своим сородичам прийти им на помощь, да еще, чтобы по­полнить запасы воды, пищи и боеприпасов, они делали вид, что готовы на мир, вывешивали белый флаг, посыла­ли парламентеров, которые скорее выполняли роль разведчиков, пока наконец терпение Баранова и Лисянского не кончилось. И 1 октября русские двинулись к вра­жеской крепости, выдвигая вперед пушки, готовясь к штурму. Две ударные группы, возглавляемые одна Арбу­зовым, а другая Повалишиным, должны были атаковать ворота, выходящие к морю и к лесу. Легкую артиллерию перетащили через речку, дали залп с корабля, и атака на­чалась. Колоши ответили сильным ружейным и пушечным огнем, защищенные бревнами крепостной стены, они чувствовали свое превосходство перед русскими, стоящи­ми на открытом просторе, между морем и крепостью. Но напор был могуч, но и стойкость велика. И вот, когда, казалось, осталось сделать пушкам еще по выстрелу — и рухнут ворота, и бой будет завершен, несколько кадьякцев, а с ними и некоторые русские промышленники, по­ставленные передвигать пушки, не выдержали, дрогнули» побежали. Лисянский досадовал: если бы все дрались с отвагой, на которую были способны его матросы, бой был бы давно уже завершен. А так пришлось отступить, поне­ся, правда, небольшие потери. В руку, навылет, был ра­нен в атаке Баранов.

Поутру стали бить по крепости из корабельных орудий, ядра ситкинцев до кораблей не долетали. Осажденные поняли, что не прямым боем, так прочной блокадой, но русские добьются своего. Чтобы спастись, они пустились на хитрость: попросили мира, стали посылать с огромной растяжкой времени аманатов — одного, через несколько часов другого, потом плененных ими ранее кадьякцев — мужчину и двух женщин, которые сообщили, что в кре­пости еще много людей и тойонов. 5 октября утром явил­ся еще один аманат с кадьякской девушкой, она сообщи­ла Лисянскому, что колоши послали к хуцновским жите­лям за подмогой. Снова начался обстрел крепости. Нако­нец сам главный тойон Котлеан явился на «Неву» для переговоров. Было положено, что ситкинцы с рассве­том оставят крепость, прокричав трижды свое тотемическое «ууу», что означает «конец» любому делу. Ве­чером Котлеан попросился на берег, дабы все подго­товить к сдаче крепости, ему разрешили там перено­чевать...

На самом деле Котлеан затеял всю эту канительную игру специально: отвлекая внимание русских переговора­ми, он начал тайком выводить своих людей в стоящий за крепостью лес, малыми партиями и по одному или по два, чтобы не привлечь внимание, утрем 7 октября над побережьем у крепости появились стаи ворон, стало яс­но, что люди ушли.

Ю.Ф. Лисянский записал в корабельном журнале:

«Опасаясь, чтобы при их выезде на лодках мы не про­извели по ним пушечной стрельбы, они решились бросить все и бежать лесом, оставя нам до двадцати лодок, из которых многие были еще новые. Таким образом, за со­вершенное ими злодеяние они сами себя наказали жесто­чайшим образом.

8-го числа судьба ситкинского укрепления решилась. Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, ко­торое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти»²².

Суда отправились к сожженной крепости Архистратига Михаила. Снова построили балаган, вырубили 1000 бре­вен для казармы, выбранное место обнесли частоколом, бревна в верхней части заострили, по углам поставлены были башни для дозорных. Баранову построили неболь­шой домик из досок, который сохранился, хотя и в пере­строенном виде, до 1867 года, когда все владения Российско-Американской компании были проданы. И новые хозяева дивились непритязательности человека, коему подвластны были тысячи, и который притом жил чуть ли не хуже своих же промысловиков.

 

15

 

Только в июне 1805 года, перезимовав в Кадьяке, ушел в Кантон корабль «Нева». А 26 числа того же месяца в Ново-Архангельск прибыл важный гость: из Охотска на бриге «Мария» явился в северные воды зять Шелихова, важный деятель Российско-Американской компании, действительный камергер Николай Петрович Резанов. Его морские путешествия, как и подвиги прибывших с ним лейтенантов Николая Александровича Хвостова и Гаври­ила Ивановича Давыдова, записаны в летописях россий­ского флота, но сейчас Резанов был для Баранова не столько мореходцем, сколько ревизором, который, естест­венно, увидел тысячи прорех и упущений, так легко раз­личимых человеком со стороны, не перезимовавшим тут, не ходившим на лов рыбы и поимку зверя, не воевавшим с колошами, не видевшим на берегу обломки корабля, на который возлагал такие надежды! Он составил проект приведения в порядок колонии, начертав их устройство яркими красками: дома, школы, войска, каждый занят своим делом — промышленник промышляет, строитель строит, учитель учит... 1 сентября он предложил Совету компании свои наметки: «чтобы пользы, компаниею из­влекаемые, были для нее прочны; выгоды для всего Оте­чества ощутительны; земледелие и хозяйственные отрасли процветали; ремесла и рукоделия облегчали нужды жи­телей; торговля основывалась на непреложных правилах; правление и законы охраняло лицо каждого столько же, как и его собственность; мореплавание судами и нужным числом людей было обеспечено; военные силы, порядком и дисциплиною их, доставляли для каждого нужную от неприятелей защиту; повинности жителей были бы силам их соразмерны и чтоб человечество в полной мере было уважаемо»²³.

Здесь было все правильно, неизвестно только, кто все это должен исполнять. Охотники, нанятые компанией, должны добывать зверя. А они вынуждены строить селе­ния, воевать с островитянами, сами добывать себе пропи­тание. Как раз в бытность Резанова в Ново-Архангельске колоши сожгли селение в Якутате, погибло 200 алеутов, и байдары, ибо они не смогли пристать в Якутатском зали­ве, узнав о том, что им грозит погибель, ушли в море, ус­талые от десятичасовой беспрерывной гребли, и океан их не вернул. Грамота, которую должна была распростра­нять церковь, разум, знания, милосердие пастырями божь­ими были позабыты: они крестили налево и направо островитян и пили от тоски горькую, ибо тот, кто поначалу управлял ими, и сам сгинул в пучине дикой. Ободренные проектом Резанова чиновники стали требовать тут же удовлетворения их нужд, а ведь недоставало даже пред­метов первой необходимости, и Резанов, облаченный полномочиями компании и обладающий достаточным капита­лом, по предложению Баранова, приобретает для себя американский корабль капитана Булфа со всем его гру­зом за 68 тысяч пиастров – сумму, о которой Александр Андреевич мог лишь мечтать. Но и полеченных таким образом товаров не хватило на то, чтобы залатать прорехи в тяжелом быте Русской Америки.

Так, войдя в хлопоты и поняв всю сложность жизни и действования колонии, Николай Петрович со всей отчетливостью понял, как необычно многотрудна деятельность Александра Андреевича Баранова, какое благородство и бескорыстие отличают этого человека, с какой самоотверженностью отдается он делу, он заключает один из доку­ментов такими словами:

«Зная благородное Ваше славолюбие, открываю теперь пространное поле Вашей деятельности с полным предуверением, что Вы, как ревностный и усердный сын отечест­ва, оным во всей мере воспользуетесь; что от ныне впредь всякое донесение Ваше будет у соотчичей наших истор­гать новую Вам признательность, и тысячи голосов, соеди­нившихся к справедливой хвале Вашей, несомненно при­влекут на Вас еще более всемилостивейшее внимание государя императора»²⁴.

 

16

 

Один из мореходов – Слободчиков на купленной у американцев шхуне, названной им «Николай», побывал на Сандвичевых островах. Здесь он с удивлением узнал, как велика слава их правителя. Сандвический король Тамеамеа проявил ненасытное любопытство, расспрашивая его о правителе, о котором он столько слышал от корабель­щиков разных стран, посещавших и его острова. Его серд­це было преисполнено уважения к могучему русскому бо­гатырю, он горел желанием видеть у себя в гостях этого человека, и со Слободчиковым послал в дар Баранову бо­гатый королевский плащ со своего плеча и шлем, укра­шенные перьями невиданных птиц. С тех пор через корабельщиков, бороздящих океан, передавали они друг дру­гу приветы и подарки, надеясь когда-нибудь свидеться.

 

17

 

Все шло своим чередом, наполнялись шкурами трюмы кораблей, одни достигали земли, другие нет, Баранов предпринимал разведку новых земель в Калифорнии, ку­да ходил Кусков; заманив аманатов в Якутате, выручил плененных колошами при разгроме этого селения жену и детей служащего компании Ларионова, он использовал опыт кооперации с О'Кейном, когда малыми тратами при­обретал весьма ощутимые доходы, и уже многие амери­канские капитаны и владельцы судов заключали с ним уговоры о совместной охоте, он отправлял на их корабли двух-трех специалистов, придавал двадцать-тридцать бай­дарок с алеутами и получал барыши, которые пускал в ход: понимая, что компания из Петербурга и даже из Охотска не может снабдить колонии свои в Америке всем необходимым, он затевал обмен мехов на необходимые товары, его корабли свершали пробные рейсы для торговли в Японию (к сожалению, безуспешные), в Батавию и на Сандвичевы острова, к его другу королю Тамеамеа.

Как и прежде, на каждом шагу его подстерегала опасность, иногда причиною ее были свои же, русские.

Двое крестьян, сосланных в Сибирь на поселение за свершенные преступления, а затем направленные из Ир­кутска на службу к Баранову, – Наплавков и Попов за­думали побег. Они решили, набрав шайку из бывших уго­ловников, убить Баранова, разграбить склады, захватить с собой желающих и особенно девок, погрузиться на стоя­щие у причала корабли и отправиться странствовать в по­исках земли обетованной, а именно острога с богатой и ласковой природой, и там обосноваться.

Договорено было так: Наплавков во время своего де­журства в крепости с одним из сообщников войдет как бы по делу к Баранову, двери домика которого были всегда и для всех открыты, убьет правителя, а другие тем време­нем овладеют оружием, захватят казарму, и тогда бун­товщики свершат все, что ими замыслено.

Среди участников заговора были и люди, которые не могли согласиться с тем, что Александра Андреевича и его детей, прижитых здесь, в Русской Америке, от дочери вождя племени Танаина – сына Антипатра и дочь Ири­ну – убьют, и трое из них, Лещинский, Березовский и Си­доров, каждый по отдельности, донесли Баранову о чер­ном замысле Наплавкова и Попова, а также о том, что смышленые сии уголовники решили повязать всех общею виною: составить подписку, где будут оговорены все усло­вия бунта, имя каждого, написанное собственною рукою, не позволит никому йотом, даже в случае провала, представить себя правым.

26 июля 1809 года заговорщики собрались у Лещинского, которому заранее Баранов тайком выдал водки для угощения сотоварищей, Наплавков стал диктовать заду­манную письменную клятву, а Попов записывал ее, хозя­ин же обносил собравшихся доброй чаркой водки, а по­том, как бы захмелев, едва подписка была составлена и занесена на бумагу, запел старую воровскую песню – это был сигнал.

С вооруженными людьми Баранов ворвался в комна­ту, Наплавков, в руках которого был заряженный писто­лет да еще сабля, оторопел. Попов в клочки разорвал бу­магу, но ее сложили, и вина преступников была доказана.

Ни один из преступников не мог привести серьезной причины своего умысла, Баранов же не мог найти себе мес­та, ибо бунт был учинен русскими. Он почувствовал себя уже стариком, усталым, потрепанным жизнью, и с боль­шим рвением стал просить компанию о присылке ему смены.

«Прежние неудачи и несчастия, – пишет его биограф К.Т. Хлебников, – он переносил мужественно и с твердостию, в чаянии, неутомимым прилежанием оные испра­вить и улучшить; но теперь всякая неприятность усугуб­ляла расслабление сил и повергала если не в отчаяние, то в грусть и уныние, которых ни поверить, ни облегчить было некому. Богатства он не наживал, но почестей и от­личий имел довольно для звания, в котором родился (кста­ти сказать, вскоре после отъезда Резанова он был награж­ден орденом Св. Анны второй степени. — М.С.); давно хо­тел отдохновения от беспрерывных забот и тяжких тру­дов, жаждал только спокойствия на родине в кругу род­ных».

 

18

 

Наконец компания вняла просьбам своего давнего сот­рудника, на смену Баранову был послан Иван Гаврило­вич Кох, который служил в 1792 году начальником Охот­ского порта, но, будучи в годах, новый Главный правитель добрался лишь до Петропавловска-на-Камчатке и там скончался. Баранов был огорчен и потому, что опять вы­нужден остаться здесь на неведомый срок, и потому, что хорошо знал Ивана Гавриловича, дружески к нему отно­сился. Вместе с грустным сим сообщением поступило и радостное: Главное правление разрешило Баранову осно­вать селение на американском материке. Баранов выбрал Калифорнию, залив Бодего, и поручил новое дело верно­му Кускову.

В 1813 году на корабле «Нева» был отправлен в Рус­скую Америку еще один компаньон, назначенный на сме­ну Баранову, — Т.С. Борноволоков. Но, видимо, долж­ность эта была заколдованной: у мыса Эчком «Нева» по­терпела кораблекрушение, причем погибли командир судна штурман Калинин, один из опытнейших мореходов, же­на и сын штурмана Неродова, боцман, 27 охотников, 4 женщины и вновь назначенный Главный правитель.

Баранову было уже под семьдесят, 23 года отдал он Русской Америке, ему было уже тяжело справляться со своими обязанностями, но гибель двух воспреемников сразила его: он перестал докучать компании своими прось­бами.

 

19

 

Через четыре года, в июне 1817-го, пришвартовался в Ситхинской гавани корабль «Суворов», а осенью, в нояб­ре – «Кутузов». Капитан-лейтенант Гагемейстер Леонтий Андреанович, тридцати семи лет от роду, командир одного из судов, бывал здесь и прежде, хорошо знал Баранова и, более того, имел разрешение Главного правления принять у старика дела. Но сообщить об этом Александру Андре­евичу все не решался, пока тот не стал жаловаться на компанию, которая не хочет-де его уволить в отставку. Новость, открытая ему Гагемейстером, и обрадовала его и огорчила: обрадовала, ибо пришел конец его мучениям, огорчила, ибо мы всегда с трудом расстаемся с делом, если отданы ему и сердце, и мысли, и силы, которых оста­лось так мало. Некая ревность возникает в сердце: как-то оно все тут будет без тебя?

Однако Баранов сдавал дела, по счету вручал ценнос­ти и меха, то улыбаясь, то вздыхая, словно прощался с каждым строением, с каждой пересчитываемой шкуркою, с каждым кораблем. Да так оно и было: разлука, вечная разлука с этими безрадостными и так полюбившимися ему ландшафтами, гулом океана за стеной его дощатого до­мика, лесом, низбегающим с холма, улицей, в которую успели выстроиться казармы, со всеми двадцатью во­семью полными бед и азарта годами, предстояла старому Главному правителю.

И он вдруг заболел и от дел удалился.

Неожиданная радость: один из офицеров корабля «Су­воров» С.И. Яновский, человек дельный и предприимчи­вый, посватался к дочери Баранова, и скромная свадьба скрасила предотъездное время.

В год, когда Баранов покидал Русскую Америку, ему было уже семьдесят два года. Известный советский исто­рик и географ Александр Иванович Алексеев в книге, по­священной отважным сынам России, героям Тихого оке­ана, приводит фрагмент из дневника известного российско­го мореплавателя Ф.П. Литке, который, будучи членом экспедиции В.М. Головина, видел Александра Андрееви­ча Баранова буквально в последние дни его пребывания в Ситхе, в 1818 году: «Когда мы сидели за обедом, – пи­шет Литке, – то возвестили нам прибытие г-на Баранова. Необыкновенная жизнь и дела сего необыкновенного человека появили во мне великое любопытство видеть его. Он — более малого, нежели среднего роста. Старость и по­несенные труды оставили в нем все же мало следов того огня, который его в прежние годы одушевлял. Лицо его покрывают морщины, он лишился совершенно волос, по­ступь его колеблющаяся, но со всем тем нельзя ему ска­зать 80-ти». Ему и не восемьдесят, а на восемь лет мень­ше, но он болен, и дни его сочтены.

И вот он неуверенной походкой поднимается по трапу «Кутузова». На берегу плачут седые его сотоварищи, столько пережившие вместе бурь и тревог, молодые его ученики, которых он и крестил, и учил, и любил, работ­ные лица, привыкшие к нему, как к отцу, тойон Котлеан, по-своему любивший Баранова, хоть и доставил ему столько бед.

Куда ему плыть? На Кадьяк, где есть у него домик, чтобы окончить дни свои близ вечного своего дела, близ дочери, вдруг она одарит внуками? На Сандвичевы ост­рова, где благородный король Тамеамеа ждет его не дож­дется и где лежит, благоухая южными травами и шумя пальмами, подаренный ему остров? В Ижигу, к брату, единственному близкому из оставшихся там, в России? Нет, в объятия Петербурга, где юным купцом начинал он свои первые коммерческие сделки, туда, где будет он, знаток колоний российских, полезен и делом, и советом.

Сказать, что дорога его была радостной? Это было бы неправдой. Баранов, а теперь у него был, наконец-то, до­суг для спокойного размышления, понимал, что не случай­но Гагемейстер был готов принять у него дела, хотя вес­тей о смене из компании ему не приходило, не суеверны же настолько чиновники, чтобы побояться гибели и треть­его сменщика.

Можно представить, сколько у Баранова было врагов среди чиновников Русской Америки, ведь он пресекал во­ровство, казнокрадство, леность самым жестоким обра­зом, он сам оставался до конца дней своих почти что не­имущим, хотя имел восемнадцать паев в доходах компа­нии, но почти все тратил на школы, на церковь, на поощ­рение достойных, не дожидаясь даров Главного управле­ния. От других он требовал столь же честного служения России. Он не давал подняться и захватить руководящие должности в Русской Америке карьеристам, алчущим не­имоверных богатств, которые могла бы нечистоплотному человеку дать земля сия в океане, он не подпускал к себе людей нечестных и бесчеловечных. Иэтого ему не простили. В 1817 году враги Баранова распустили слух, что именно он наживается в колониях, что не с отсутствием времени и заботами связано его неаккуратное доставление отчетов в Петербург, а с тем, чтобы половчее упрятать хищения, хотя именно от тех, кто распускал эти слухи, как раз и зависела отсылка и составление отчетов, Такова уж особенность человеческая, что мы зачастую так легко верим наветам, словно ждали и вот дождались по­ка нам «откроют глаза».

Впрочем, он и сам замечал, что нет уж прежней прыти, напористости, с коими он вершил бывало все дела, что старость и болезни поубавили ртути в крови, жара в сердце. Нет, на покой, на покой! Так-то оно лучше.

Но покоя не было. Чем дальше уплывал он от своих островов, тем сильнее обуревала тоска, тем все возраста­ло ощущение неуютности. Койка, столик, иллюминатор, – до пространства каюты сузился мир, еще недавно полный дел и событий, высокой значимости его поприща. Тело не слушается, грудь давит, как, оказывается, тяжело одеяло, да и сам воздух, которого мы и не замечаем во­все. И все же в какой-то из дней он поднялся, сбросил тяжесть этого невидимого, но жестокодавящего воздуш­ного столба медленно, с остановками, вступил на палубу. Стоял штиль. Паруса обвисали и морщились, будто их тоже одолела старость. Никого. Лишь вахтенный матрос, сидя в тени на бухте каната, напевал вполголоса старую песню.

Ум Российский промысла затеял,

Людей вольных по морям рассеял,

Места познавати,

Выгоды искати,

Отечеству в пользу, в монаршую честь.

Стройтесь, зданья, в частях Нова Света,

Русь стремится: Нутка ее мета!

Дикие народы

Варварской природы

Сделались многи друзья теперь нам.

Честью, славою сюда завлеченны,

Дружбой братской здесь соединенны,

Станем создавати,

Дальше занимати

России полезный Америки край...²⁵

Пел матрос, и не знал, что опершись о борт стоит автор этой песни, сочиненной еще в 1799 году, известный ему лишь как начальник островов Александр Андреевич Баранов, и слезы текут по его черным от ветра и солнца щекам.

Близились Сандвичевы острова, чувствуй себя Баранов получше, возможно, он и выполнил бы свое заветное же­лание, погостил бы на благодатной этой земле, но нет, он чувствовал, как уходят силы, и рвался скорее вперед, на родину. В южных морях болезнь свалила его. 16 апреля 1819 года ему стало на несколько часов лучше, он взбод­рился, опираясь на трость, вышел на палубу. К концу дня властителя американских земель России не стало. Как и подобает истинному моряку, его приютом стала не земля, Александра Андреевича хоронили по-флотски: привязав к ногам пушечное ядро, отдали его водам Индийского оке­ана.

В старой «Иркутской летописи» сказано:

«Жизнь, проведенная в колониях, при разнообразных превратностях судьбы, ярко оттеняет подвиги единствен­ного человека своего времени, каков был Баранов! Он жил более для человечества и потомства, нежели для се­бя; был справедлив нестрог по службе с подчиненными и справедливо награждал их заслуги; имея прекрасные ка­чества души, любил просвещение, читал много книг... изу­чал многие науки, говорил мало и медленно, но высказы­вал много»…²⁶

Что можно еще доба