Сибирские злоключения арапа Петра Великого

 

— Он роду не простого, — сказал Гаврила Афанасьевич, — он сын арапского султана. Басур­мане взяли его в плен и продали в Царьграде, а наш посланник выручил и подарил его царю...

А. С. Пушкин. Арап Петра Великого

 

Иркутск, Иркутск!

Кто из россиян, оставивших след в истории страны, не связан так или иначе с твоей, распечатавшей четвертый век судьбой!

Первопроходцы, ведомые любознательностью и отчая­нием, сенаторы, лишенные поместий и регалий, люди, на­гражденные за сомнительные заслуги рваными ноздрями и царскими грамотами, бунтари и отшельники, враждеб­ные друг другу, но одинаково яростные и несгибаемые, де­ятели науки и культуры, радеющие о благе народном и потому отлученные царским повелением от Петербурга и Москвы и еще трех сотен стольных и губернских городов...

Вот и сейчас: открою «Иркутскую летопись», по кру­пицам собранную местными Пименами П. И. Пежемским и В. А. Кротовым, книгу, давным-давно ставшую тоже ис­торией, открою ну хотя бы на странице тридцать восьмой, и снова, как много лет назад, когда еще в довоенные го­ды книга эта попала мне в руки, удивлюсь, прочитав сле­дующее:

«1728 год. В декабре прибыл в Иркутск поручик бом­бардирской роты Абрам Петров, командированный для постройки Селенгинской крепости. Он был родом с бере­гов Африки (арап), куплен в Константинополе и прислан в дар Петру Великому, который был его крестным отцом. Петр отправил его обучаться в Париж, где он самовольно вступил в французскую службу, но вскоре возвращен был в Россию и определен в бомбардирскую роту. По кончине Петра он подвергся гневу Меншикова, вследствие чего и был отправлен на службу в Сибирь. Отсюда уехал он без спроса в Петербург, но на пути был задержан и водворен в Томск. Императрица Елизавета Петровна возвратила свободу любимцу и крестнику своего родителя».

Уже после, собрав и переписав на карточки письма Ганнибала из Сибири, решения Верховного тайного сове­та о его посылке на Селенгу, строки воспоминаний деяте­лей смутного послепетровского времени, могущие хотя бы косвенно осветить сибирские страницы жизни арапа Пет­ра Великого, увидел я в приведенной выше записи неко­торые неточности (скажем, смещена дата появления его в Иркутске, Ганнибал был не арапом, т. е. негром, а абис­синцем и вернулся из Сибири еще до восшествия на пре­стол Елизаветы Петровны, хотя, несомненно, не без ее участия), но когда еще мальчишкой впервые узнал, что в городе нашем, пусть коротко, жил прадед великого Пуш­кина, я был так взволнован, точно летописцы Пежемский и Кротов сделали мне лично дорогой подарок.

Мы — сибиряки — пристрастны к своим деревянным го­родам. Пусть в них немного осталось ампирных и бароч­ных строений, пусть улицы их нешироки, но есть в старых сибирских городах некая элегическая возвышенность и, ес­ли хотите, самобытное благородство. Надо ли говорить, как дорога нам история родного края, история, из кото­рой так мало еще зачерпнули беллетристы имен и собы­тий.

Сейчас ночь.

Луна, вкрапленная в легкую вязь облаков, кажется по­хожей на старинный перстень — в тонкое золотое сплете­ние вделан сверкающий камень. Старинный перстень... На­верное, такой украшает черную руку худощавого молодо­го человека, откидывающего в эту минуту полог кибитки где-то между Тобольском и Иркутском, в эту минуту… два с половиной века назад.

Я листаю карточки, перечитываю документы и нахожу начало этой истории...

 

1

 

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки шкипера попал.

Сей шкипер был — тот шкипер славный,

Кем наша двигнулась земля,

Кто предал мощно бег державный

Корме родного корабля,

Сей шкипер деду был доступен,

И сходно купленный арап

Возрос усерден, неподкупен,

Царю наперсник, а не раб...

А. С. Пушкин

 

Стремясь возвыситься, не спутай пьедестал с лобным местом.

Н. Акимов

 

...Вы помните эту романтическую историю: страстный арап, не сводящий пылающих глаз с великосветской кра­савицы, тайные встречи, черный ребенок, столь ловко под­мененный на белого, родившегося в тот же час... Полу­правда, полулегенда, созданная неукротимым воображени­ем Пушкина. Впрочем, многое было — и Париж, и учеба, и постоянная изнуряющая бедность, и порой деньги, на которые он постепенно приобрел солидную для тех вре­мен библиотеку в почти четыреста дорогостоящих томов, и жажда знаний, и мечта: закончить высшую инженер­ную школу, и, возможно, лирическая история... И вдруг — всему конец: князь Василий Лукич Долгорукий, россий­ский посланник в Париже, объявляет приказ Петра I — «Абраму Петрову возвернуться в Россию»!

Впрочем, этот удар — не из самых сильных. Пройдет немного лет, и фортуна повернется спиной к любимцу Пет­ра. А пока для него наступило хорошее время: он встре­чается со старыми приятелями, заводит новые знакомст­ва. С Семеном Афанасьевичем Мавриным, до недавнего времени пажом Екатерины I, а в те дни — учителем мало­летнего Петрова внука, сына казненного царевича Алек­сея, будущего царя Петра II. С Иваном Черкасовым, подь­ячим кабинета, постепенно становящимся важным санов­ником, набирающим высоту на иерархической лестнице. Друзья часто бывают в доме фрейлины царицы Екатери­ны, княгини Аграфены Петровны Волконской, урожден­ной Бестужевой, которую, как сообщает историк С. Н. Шубинский, «Абрам знал с детства и уважал искренно» и которой, добавим мы, суждено сыграть значительную роль в том, что вот-вот произойдет с Ганнибалом.

Его служба не обременительна. Петр определил его поручиком в бомбардирскую роту привилегированного Преображенского полка, есть разные толки о круге обя­занностей и занятий Ганнибала, достоверно только — это подтверждают документы, писанные рукой Петра, что царь повелел ему учить молодых кондукторов — в давние времена так называли «офицеров или воспитанников вооб­ще по разным инженерным, строительным или иным ве­домствам» — фортификационному, инженерному делу, в коем Ганнибал после учебы в Париже был зело сведущ. Ему же доверено было наблюдение над переводом ино­странных книг, причем заключение Ганнибала в сем тон­ком деле считалось окончательным. Бывшему барабанщи­ку Преображенского полка, ставшему офицером — капита­ном, ибо звание поручика в полку, которым командовал сам император, в любом другом соответствовало более высокому, открывалось широкое поле деятельности. А мо­лодость и легко усвоенные французские нравы, значитель­но более приспособленные к любовным интрижкам, чем в те поры российские, его необычный вид, вызывающий острое женское любопытство, и покровительство самого царя делали его героем многочисленных любовных при­ключений, коим предался он со всею силой своего афри­канского темперамента. Какая экспрессия в его любовных письмах, дошедших до нас!

«Комплимент не велик, да жалобен, не много пишу, да умного силы замыкаю.

Кокетка, плутовка, ярыжница, княжна Яковлевна, непостоянница, ветер, бешеная, колотовка, долго ли вам ме­ня бранить, своего господина, доколе вам буду терпеть не­вежество, происходящее из ваших уст, аки из пропасти бездны морского, волю вам даю теперь до моего приезда: прости, моя Дарья Яковлевна, сударышня глупенькая, шалунья Филипьевна»...[1]

И внезапно, в миг единый все обрушилось — умер Петр. Это произошло 28 января 1725 года. А вскоре за­кончена была книга Ибрагима Ганнибала об инженерном искусстве. Книга эта, к сожалению, до нас не дошла, но можно представить себе, что труд сей был весьма серьезен, о чем можно судить по фразе из довольно известных записок Болотова: он рассказывает, что видел у своего дяди «прекрасную геометрию, писанную самим им в моло­дости, когда он учился наукам сим у Ганнибала». Расте­рянный произошедшей переменой, лишенный опоры, он уцепился за сей увесистый фолиант как за некую спаси­тельную соломинку и с трогательной надписью, с тайной надеждой на царскую милость преподнес труд свой не­давно водворенной на трон Екатерине I. В предваряющем рукопись послании, сочиненном и врученном Екатерине I двадцать третьего ноября 1726 года, он просил, чтобы она отнеслась к нему благосклонно, как к иностранцу, про­жившему в царском доме двадцать два года, выросшему и воспитанному в нем, он просил возможности жить не бедствуя, «Вашему Императорскому Величеству известно, что я не имею по Бозе иного прибежища, кроме Вашего Императорского Величества».

Милость вскоре последовала: его назначили преподавателем математики к юному Петру II. Тщательно готовясь к урокам, отправляясь на службу ко двору, Ганнибал не знал, что назначение это окажется для него роковым. Он продолжал занятия математикой с юным внуком импера­тора Петра, надеясь стать ему близким и необходимым человеком, как близок и необходим он был «славному шкиперу», усердно служил, передавая свои знания кон­дукторам, как было ранее велено, старался быть замечен­ным при дворе, но его не замечали. Более того, через пять месяцев после вышеупомянутой челобитной и подарка им­ператрице, буквально через день после вступления на пре­стол Петра II, он получил предписание:

«1727 года мая в восьмой день, по Его императорского величества указу, Государственная коллегия приказали лейб-гвардии Преображенского полку от бомбардир-пору­чика Абрама Петрова отправить немедленно в Казань и велеть ему тамошнюю крепость осмотреть и каким обра­зом его починить или вновь запотребно рассудить сделать цитадель, тому учинить план и проект, а осмотря ее, в Во­енную коллегию отписать по почте, а которому числу тот план и проект поспеть может, и отправить его на почте и дать ему на почтовые подводы прогона из казначейской конторы и о выдаче тех прогонных денег в казначейскую контору послать указ, а о дорожной в Ямскую канцеля­рию преморию, а в Казань к губернатору для ведения и о поможении послать указ же. Подленной приговор закреп­лен тако:

Александр Меншиков».

 

На предписании сохранилась пометка, сделанная ру­кой Ганнибала:

«С тем поехал я из Петербурга в Казань и был в Ка­зане 25 дней, потом получил другой указ, чтобы ехать в Тобольск».

Этот, второй, указ поступил несколько позже. А пока, оставив шкатулку-сундучок с бумагами и с деньгами у приятеля своего, Ивана Черкасова, он, окрыленный, летит в Казань на почтовых тройках; молодому инженеру лест­но получить историческое задание: осмотреть Казанский кремль, составить проект его ремонта и — даже! — рекон­струкции.

Он молод. Лавры великих зодчих будоражат его вооб­ражение. Он еще не знает, что это — ссылка.

Так начался путь Ибрагима Ганнибала в Сибирь.

Но пока он, меняя лошадей, спешит к Казани, мы ос­танемся в Петербурге, чтобы выяснить то, что неизвестно пока русскому африканцу.

2

 

Жесткой рукой Петра I заведена была пружина, дви­гающая всеми колесиками и шестеренками государства Российского: строился Ладожский канал и создавались флотилии, на костях тысяч мужиков поднимался Петер­бург, непривычно безбородые главы старинных семейств являлись с женами и дочерьми на ассамблеи, томилась в четырех стенах Девичьего монастыря царица Евдокия, мать казненного царевича Алексея, шел на эшафот при­везенный из Иркутска вор-губернатор Гагарин, великовоз­растными девицами стали дочери, рожденные ему Екате­риной, подрастал внук — тезка, маленький Петр, откуда-то являлись новые дотошные предприимчивые люди, и гибли сотнями и тысячами уральские железоделатели, пи­ровал на Васильевском острове, солидно пограбив казну, милейший Меншиков, и писал любовные записки петер­бургским барышням Ибрагим Ганнибал...

И вдруг пружина лопнула.

И каждая шестеренка, каждое колесико начавшей раз­валиваться машины почувствовали возможность обзавес­тись собственной пружиной — Екатерина и Меншиков, Ан­на Иоанновна — дочь старшего брата Петра I и Елизаве­та, да еще Петр II: жена, дочери, племянница, внук и друг любезный — все они оказались неожиданно претен­дентами на престол. Вокруг каждого из них соединились группы и группки: одни хотели вернуть то, что ушло на­веки, и взоры свои обращали к царице Евдокии, другие были сторонниками Елизаветы — прямой наследницы, де­вицы «на выданье», а стало быть, представляющей недур­ную возможность блестящим молодым людям поймать си­нюю птицу, император Карл VI, жена которого, принцесса Браунгшвейская, была теткой царевича Петра, помышлял увидеть царем России своего племянника. Проблему, как вспоминают современники, решил в миг единый весьма примитивным, но внушительным способом Александр Меншиков: взломав с вооруженным отрядом двери покоев, где высшие сановники решали: кому властвовать в России, он прокричал виват императрице Екатерине I. Так сделал он последний, самый решительный шаг к трону, ибо Екате­рина находилась в полной власти светлейшего, доверяла каждому его слову, в довершенье — была слаба здоровь­ем. И началась в России, недолгая впрочем, власть Меншикова. Но будучи человеком недюжинного природного ума, светлейший понимал, что положение его непрочно, и, поразмыслив, решил действовать. Казалось, ему было бы куда как неплохо всеми силами содействовать укреплению престола за двумя дочерьми Екатерины, особенно за Ели­заветой. Но он, как опытный игрок, решил поставить на юного Петра. Чем, как говорится, черт не шутит: однаж­ды поставил он на мальчишку по имени Петр и из лотош­ника стал светлейшим князем, владетелем состояния, спо­собного поспорить с отощавшей императорской казной. Авось и на сей раз дело выгорит. Но нет, он не хотел лишь пытать судьбу, все было продумано до мелочей: с одной стороны, просто так отстранить царевича не удастся — довольно большая сила стоит за ним и за бабкой его — царицей Евдокией, с другой стороны, ежели, став царем, Петр узнает, что он — Меншиков — всецело причастен к смерти отца его, царевича Алексея, — светлейшему несдобровать. Изворотливый царедворец находит безопасный, по его мнению, проход между Сциллой и Харибдой: он ре­шил выдать за Петра дочь свою Марию и таким образом войти в императорскую семью. Но то, что легко задумать, нелегко свершить: нужно было добиться согласия у Ека­терины, убедить ее в необходимости этого брака, прину­дить ее написать завещание в пользу сына царевича Алек­сея, к которому, естественно, никаких добрых чувств она не питала. И еще одно, немаловажное соображение: этим актом она лишала надежды на престол дочерей.

Вот что пишет по этому поводу князь П. В. Долгоруков, использовавший для книги «Время императора Пет­ра II и императрицы Анны Иоанновны» архивы своих пред­ков, прямых участников описываемых выше событий:

«По совету Меншикова, император Карл VI послал тридцать тысяч червонцев Анне Ивановне Крамер, бывшей любимой камерфрау императрицы, теперь гофмейстерине при дворе великой княжны Наталии Алексеевны (Ната­лия Алексеевна — старшая сестра царевича, имевшая на него большое влияние, рано умерла. — М. С.). Завещание было составлено и, что любопытнее всего, — подписано за мать рукою цесаревны Елизаветы. Императрица Екатери­на была безграмотна и всегда заставляла своих дочерей подписывать за нее ее имя».

Как же ко всему этому хитросплетению дворцовых ин­триг был причастен Ибрагим Ганнибал? Почему именно он летит сейчас окрыленный надеждами в Казань, еще не зная, что этот путь продлится до Тобольска, до Томска, Иркутска, Кяхты, Селенгинска?..

Его положение при дворе стало весьма сложным. — «Он, — пишет историк С. Н. Шубинский, — знал Меншико­ва коротко и давно, еще до своей поездки во Францию, знал все его пороки и недостатки, будучи до 1716 года по­стоянно и неотлучно при Петре. На глазах Ганнибала свершалось превращение Алексашки в светлейшего кня­зя: ему были известны отношения Меншикова к Екатери­не, а возвратившись в Россию в 1722 году, он узнал от друзей своих о злоупотреблениях Меншикова... и Меншиков тоже знал, что Абрам Петрович хорошо его знает... и не любил Ганнибала; но тотчас по кончине Петра не ре­шился сделать ничего дурного ему из уважения к памяти государя; к тому же, при своем величии и могуществе он едва ли давал какое-нибудь значение Абраму при дворе».

Если столь успокоительное заключение в большой сте­пени верно для той поры, когда Ганнибал трудился в Кронштадте или пребывал среди сослуживцев по Преоб­раженскому полку, в некоем благопристойном далеке от дворца, то едва он преподнес книгу свою и был прибли­жен ко двору, едва стал он воспитателем юного Петра, он стал не просто опасен, а весьма опасен для светлейшего князя: ведь тот собаку съел на дворцовых интригах и по­нимал: на царевича-мальчишку может неизгладимое впе­чатление произвести сцена казни его отца, переданная ему с соответствующими комментариями. Теперь всезнание Ганнибала, полгода назад казавшееся пустячным, не давало Меншикову покоя.

3

 

Но не только гофмейстерина Анна Ивановна Крамер, подкупленная Карлом VI и Меншиковым, была вхожа к уже тяжелобольной, почти неподвижной Екатерине. Име­ла доступ в покои и душа небольшого кружка, к коему все теснее примыкал Ганнибал, княгиня Аграфена Петровна Волконская. Ее отец и муж служили вдалеке от Петербур­га, два брата были послами российскими в Дании и Поль­ше. В ее кружке объединились исключительно лица, нена­видевшие Меншикова и взволнованные, более того — ис­пуганные все растущим его влиянием на императрицу. Их было немного, и Ганнибал отнюдь не был в этой компании главным деятелем, но он разделял их взгляды и их нена­висть. Кружок имел связь с графом Петром Андреевичем Толстым, тем самым, что обманным путем выманивал из-за границы царевича Алексея, дав Петру I возможность казнить сына. Он понимал, что приход к власти юного Петра чреват для него более чем неприятностями, ведь для того, чтобы выгородить себя, Меншиков весь гнев юного императора, всю его месть за отца направит на Тол­стого. Из того же чувства самосохранения принимал учас­тие в придворных интригах близкий княгине Волконской и ее кружку кабинет-секретарь Иван Черкасов, приятель Ганнибала. Он не забыл грубость, надменность, унизитель­ную дерзость, с которой обращался с ним Меншиков еще тогда, когда был он подьячим в кабинете, Черкасов пони­мал, что, получив пост кабинет-секретаря, то есть, по су­ществу, пост одного из самых доверенных людей императ­рицы вопреки желанию Меншикова, а только в память о покойном государе, который любил Черкасова и доверял ему, он обречен на ненависть светлейшего князя. Любимец Елизаветы Петровны красавец Александр Борисович Бу­турлин не мог примириться с тем, что Екатерина, а не его патронесса была возведена Меншиковым на престол. Чест­ный Егор Иванович Пашков презирал светлейшего за каз­нокрадство. Семен Афанасьевич Маврин — выше уже го­ворилось о нем, как о воспитателе царевича Петра, — не мог простить Меншикову коварного предательства по от­ношению к царевичу Алексею и к его малолетнему сыну. Княгиня же Аграфена Петровна Волконская ненавидела князя за интриги его в Митаве, где отец Аграфены Пет­ровны — гофмейстер при дворе герцогини Курляндской, впоследствии императрицы Анны Иоанновны, дочери бра­та Петра I, впал благодаря коварству Меншикова в немилость, а вместо него в сердце Анны Иоанновны поселил­ся человек, которому вот-вот предстоит выйти на арену российских дворцовых интриг и обильно обагрить ее кровью. Его имя — Бирон.

Итак, заговорщиков объединяла не столько дружба, сколько ненависть разнопричинная, но общая. Они вреди­ли Меншикову как могли и даже связались для этой це­ли через австрийского посланника графа Рабутина с вен­ским двором.

Царица благосклонно относилась к Аграфене Петровне и в одной из доверительных бесед, уже на грани могилы, поведала ей о желании Меншикова выдать дочь свою за юного, двенадцатилетнего Петра и о том, что она, Екате­рина, дала согласие на этот брак. Теперь медлить было нельзя, и друзья Ганнибала решили расстроить женитьбу, открыть все злоупотребления Меншикова императрице. Увы, они недооценивали светлейшего князя. Он мгновен­но разузнал обо всем, граф Толстой был схвачен. Логичес­ки поразмыслив, Меншиков понял, что никто, кроме Вол­конской, не мог узнать от Екатерины I о его замыслах. Стоя над умирающей императрицей, он добивается от нее указа о казни и ссылке тех, кто хотел разрушить его да­леко идущие планы, и, едва закрыв очи отошедшей госу­дарыни, приводит в исполнение приговор.

Шестого мая 1727 года, пережив мужа на неполных три года, умерла Екатерина.

Седьмого мая 1727 года стало известно, что коронован будет на престол Петр II.

Восьмого мая 1727 года Ибрагим Ганнибал, получив­ший при крещении имя Абрама Петрова, специальным предписанием отправлен в Казань.

Летя на тройке в старинный город, он еще не знал, что Толстой был казнен, Волконская сослана в подмосковную деревню, Маврин в Тобольск — на службу, Черкасов раз­жалован в секретари синода и препровожден в Москву, причем ему «странно», так же как и Ганнибалу, «забыли» назначить жалование. Как избежали кары Бутурлин и Пашков — трудно понять.

А письма Ганнибала все еще шли и шли из дальней дороги по адресам старым, уже очень, очень ненадежным.

Через двадцать пять дней после своего приезда в Ка­зань Ибрагим Ганнибал получил от Меншикова письмо следующего содержания:

«Его императорское величество указал тебе ехать в Тобольск и, по инструкции губернатора, князя Долгорукова, построить крепость против сочиненного чертежа; того ради вам указом его императорского величества предла­гаем — изволь туда ехать без всякого замедления, понеже в строении той крепости состоит необходимая нужда, а чертеж пошлется вам на пребудущей почте, а которого числа ордер получишь и когда отправишься, о том рапор­туй к нам в немедленном времени.

в Петергофе мая 28, 1727 года. Александр Меншиков»

Только теперь ему стало ясно: это — ссылка.

Сперва он пытается оправдаться, вымолить себе про­щение, ссылаясь на то, что не такой уж он опытный инже­нер, чтобы строить пограничные крепости, что он всегда был верен князю и ценил его милости, он просит и лука­вит, пышно наделяя Меншикова достоинствами, которым не верит сам:

«Премилосерди отец и помощник сирым и вдовам, по­милуй, за что вам воздаст сугубо господь бог и божие ма­тер в сем и в будущем веце и всей вашей высококняжес­кой фамилии, не погуби мене до конца имени своего ради. И кого давить такому превысокому лицу такого гада, и самая последняя креатура на земли, которого червь и тра­ва может с сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, ино­странец, наг, бос, алчен и жаден. Помилуй, заступник, и отец, и защититель сиротам и вдовицам, ради имени бога живого и пресвятой божи матере, истенно напрасно меня оклеветали мое недрузия пред вашим высококняжеским светлости. Кроме того от меня ничего не происходило, что всякая похвала и надеяние получить от вашего высочест­ва к моему награждению, как сам изволил изустно меня сирого по своей высокой обыкновенной и природной милосерди обещать соизволил...»

Он писал ночью, бесился, негодовал и на себя, и на судьбу, и на князя, в него яро входила ненависть и мед­ленно, неотвратимо вползал страх, а на бумагу тек елей, самоуничижение ради спасения, неправда во имя сохране­ния жизни. Мысль рвалась, крутилась по кругу, все воз­вращаясь к уже брошенным на бумагу формулам — «по­мощник сирым и вдовам»... «нищ, сир, беззаступен», сло­ва никак не могли согласоваться друг с другом, сталкива­лись, ломались. Не перечитывая и не переписывая набело, подписал бумагу все той же формулой: «Вашего высоко­княжеской светлости сиры и беззаступны раб Абрам Пет­ров».

Он отправил письмо с утренней почтой, возвращаться в заезжую не хотелось. Вышел к Волге, долго стоял над вечной ее водою, еще не отдавая себе отчета, что это ду­ша прощается с миром, окружавшим его с детства, миром просторных долин, широкотекущих рек, кудрявых веселых лесов, миром, образ которого сейчас меняется: осыпает­ся все, что вызывало некогда досаду и ворчание, обнажа­ется доброе, цельное, главное, ибо впереди — Сибирь, в которой, кто знает, может, уже сейчас, в июне, метет пур­га, заволакивая снегом и без того мрачные дикие пустыни.

Уже стоя посреди кремлевского двора, где еще вчера он строил планы будущих работ, Абрам Петров вдруг от­четливо понял: прошение прошением, но приказ приказом. А может быть, хитроумный Меншиков так и задумал ка­верзу свою: станет ждать здесь Абрам ответа от светлей­шего князя, а ответ грянет со стражей, с цепями, и путь в Сибирь будет не столь волен, как ныне — сейчас, пусть для видимости, ведет его в зауральские земли служба, а может статься, помедли он здесь, поведет его тюрьма. По­полудни он сел за новое письмо. Стиль его был сух к ка­зенен:

«Светлейший князь, премилостивый государь!

От вашей высококняжеской светлости ордер, отпущен­ный ис Петергофа прешедшего месяца, майя от 28, полу­чил я принять в Казане сего месяца 26 числа, по которому повелено мне указом е. и. в. ис Казани ехать в Тобольск без всякого замедления для строения там крепости. А как оной ордер получу и отправлюсь — рапортовать в немед­ленном времени.

И хотя я в Казане порученного мне прежде дела не докончил, а только было начал исправлять, но по получе­нии оного ордера более мешкать не смел и поехал ис Ка­зани в Тобольск сего нижеписаного числа, о чем высоко­княжеской светлости донесши, остаюсь

вашего высококняжеской светлости

нижайший раб А. Петров».

 

...Летит по дороге от Казани на северо-восток тройка. Июнь выдался засушливый, и пыль вздымается не легким облачком, а высоченной, клубящейся тучей. Набухающее силой летнее солнце пытается пробить ее неторопливое изменчивое тело, зажигает и гасит в ней легкие радуги. Они тают. И вместе с ними тают последние надежды уви­деться с друзьями. Черная рука с перстнем задвигает по­лог кибитки. Ибрагим откидывается на подушки и долгодолго сидит неподвижно, следя, как в тонком луче, рас­секающем полутьму, искорками вспыхивают пылинки.

 

4

27 июня 1727 года. «Государыня моя княгиня А. П.

Доношу вам, что я еще получил ордер из Петербурга от князя М., при сем к вам копию посылаю, и сего числа в Сибирь в город Тобольск отъезжаю; может быть, еще там получу третий ордер, куда далее ехать; как изволят, я всюду готов ехать без всякой печали, кроме того, что меня лишили моих друзей, а что без всякой вины — тому радуются, прошу вас, мою государыню, чтоб отписать как-нибудь поскорее к Ивану Черкасову, чтобы прислал ко мне в Сибирь поскорее деньги, которые я у него оставил, понеже имею великую нужду; пожалуй, не оставь моего прошения по своей ко мне милости; при том вас, госуда­рыню, прошу сделать мое дело, о чем прежде вас праши­вал, на что вы мне милостиво обещали, — такожде полу­чили ли вы от меня письмо, которое я вам писал через господина Тамес, который содержит в Москве мануфак­туру под Девичьим, на Лопухина дворе, через которого я и сие посылаю; пожалуй, государыня моя, не оставь меня в своей милости и не забудь все вышеописанные мои про­шения, понеже может быть, что я последнее имею честь к вам писать, что меня зашлют в какие пустые места, чтоб там уморить; такожде прошу в последнее вас, чтоб дать знак нашим друзьям, которые в Петербурге и в других местах, что я послан в Сибирь, в Тобольск, город, чтобы они сведомы были; особливо вас прошу, как возможно, чтоб послать как ни есть копию с указа, приложенного при сем к нашему колокольчику, или к Разговору Ивано­вичу (конспиративное имя Егора Ивановича Пашкова. — М. С.), такожде Козлу (Михаил Бестужев, брат Аграфены Петровны, русский посланник в Польше. — М. С.) и к Панталону (Алексей Бестужев — второй брат, посланник в Дании. — М. С.), пожалуй, не запамятовай, чтобы отпи­сать к Ивану Антоновичу, чтоб прислал поскорее деньги, чтоб мне не умереть с голоду в Сибири, понеже при себе имею очень малое число денег; такожде прошу вас, чтоб я не был оставлен в вашей особливой милости наипаче в письмах; прости, моя государыня, чаю, что в последнее к вам пишу, может быть, больше не увидимся; к тому же может быть, зашлют меня за пустые городы, так что в 20 лет собака не проедет; еще прости и вспомни мое бед­ное житие и изгнание, которые я претерпевал………………………………………………

………………………………………………….(оторвано. — М. С.)

Я, того ради надеясь на вашу... милость, ни к кому не писал про клад... вы дадите знать всем моим... петербург­ским и прочим, где я... ныне и с каким политикою тоск... меня из города в город, зело кр... вас надеюсь, что вышепи­саные мои прошения не будут оставлены, понеже, если не будут знать мои друзья, где я, то весьма могу пропасть, яко бекич, и хуже; слезно вам, моей милостивой госуда­рыне, подтверждаю и молю, да повелите исправить бедно­го человека прошения, который ниоткуда не имеет помо­чи, кроме Бога, что вы сами в сем известны, за что про­падаю в напрасл...

Ваш моей государыни покорный слуга

Абрам Петров».

5

 

А было в те поры в Тобольск две дороги. Одна — зимняя: почтовый тракт шел через Переяславль-Залесский, Яро­славль, Ухорский и Обнорский Ямы, Вологду, Шуйский Ям до Тобольска. Летняя же дорога, впоследствии полу­чившая ставшее символическим название «Владимирка» — синоним «каторжного тракта», шла через Владимир на Муром, оттуда на Нижний Новгород, затем через Козьмодемьянск на Казань и далее в Сибирь. По этой-то дороге и добирался на перекладных из Казани в Тобольск от бом­бардир-поручик Абрам Петров с подорожного, выправлен­ной ему губернатором Казани, и с партикулярным, то есть неофициальным частным письмом светлейшего князя Меншикова. Казенная бумага помогала ему сравнительно легко менять лошадей, но дорога была трудна, питание в трактовых трактирах не самое дешевое в России.

Московский тракт. Тракт, вдоль которого грибами вы­растали царевы кабаки, где бражничала и куражилась Сибирь, где дружеские попойки переходили в поножовщи­ну, где за двадцатку казак, уходящий в поход на север иль на восток, продавал жену свою брату или соседу «до опосля похода», где лучшие комнаты в заезжих дворах, обставленные с некоторой претензией, что,  однако ж, не мешало им быть отличным жилищем для клопов и блох, отдавались проезжему барину: то ли торопящемуся про­извести очередную ревизию казны в Сибирском царстве, то ли везущему новый царский указ о пашенных и монастырских крестьянах, то ли — и таких было немало — впав­шему в опалу и отправленному подальше от царских очей.

...Тридцать раз хватали под уздцы казенных лошадей казенные люди, тридцать раз распрягали их и запрягали вновь, тридцать временных квартир поменял Ганнибал, ночуя в придорожных заезжих избах и трактирах, под ко­нец уже не замечая ни блох, ни клопов, нещадно набра­сывавшихся на свежего человека, — спал как убитый от усталости, от пыли и дождей, от тряски, от воспоминаний своей еще недолгой, но полной событий самых необычай­ных жизни: африканское детство, константинопольский плен, крещение Петром, походы и войны, полуголодная, но прекрасная юность — учеба во Франции! Все это было с ним и все это было далеко — где-то там, отрезанное на­веки Уральским Камнем. Навеки... а может, и впрямь на­веки?.. Эта мысль жалила куда больше, чем все насеко­мые всех трактиров, заезжих изб и постоялых дворов. Тогда он просыпался, требовал вина, и, получив от заспан­ного хозяина или хозяйки, еле удерживающихся, чтоб пря­мо при нем на всякий случай не перекреститься — «сгинь, сгинь, сатана!» — получив от них шибающее сивухой питье, он уже не мог заснуть и сидел над кружкой до ут­ра. а утром обнаруживал, что его и без того не тугой ко­шелек стал катастрофически тонок.

30 июля 1727 года Ибрагим Ганнибал прибыл в То­больск.

 

6

 

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ,

САМОДЕРЖЦУ ВСЕРОССИЙСКОМУ,

ВСЕПОДДАННЕЙШЕЕ ДОНОШЕНИЕ ИЗ

СИБИРСКОЙ ГУБЕРНИИ

 

В нынешнем 727-м году, в письме генералиссимуса светлейшего князя Меншикова, писанном в Петергофе мая 28-го, а Сибирской губернии в Тобольске полученном июля 28-го чисел, написано... по указу Вашего Император­ского Величества велено от бомбардир-поручику Абраму Петрову сделать на китайской границе против чертежа крепость; того ради, когда он в Тобольск прибудет, веле­но его туда отправить немедленно, а понеже он человек иностранный и опасно, чтоб не ушел за границу, велено иметь за ним крепкий присмотр. И потому его, князя Меншикова письму... от бомбардир-поручик Петров, при­был в Тобольск июля 30-го и на китайскую границу отправлен августа 3-го чисел, до получения онаго Вашего Императорского Величества Указа.

Князь Михайла Долгоруков,

Иван Болтин,

секретарь Козьма Баженов.

Ноября 28-го дня 727 года.

К поданию в Верховном тайном совете.

 

7

           

Итак, Тобольск оказался отнюдь не конечной целью путешествия. Ибрагим Ганнибал отправляется на восток строить Селенгинскую крепость.

Его великий правнук в «Родословной...» писал, что целью этого невольного путешествия было приказание «измерить китайскую границу»[2]. Как видим, дело обстоя­ло несколько иначе.

Еще в 1726 году чрезвычайный российский посланник Савва Лукич Владиславич-Рагузинский вместе с губерна­тором Сибири Михайлой Долгоруковым ставили в извест­ность императрицу и сенат о необходимости строительст­ва на китайской границе крепостей не только для оборо­ны, но и для «произведения» торга.

В Тобольск вело два пути, из Тобольска — три: Бере­зовский тракт — на север (не успеет Ганнибал добраться до Иркутска, а уж поедет по направлению к Березову, к месту своей ссылки и кончины, и тот, кто стал отныне главным врагом арапа Петра Великого); Московский тракт — тот самый, по которому менее недели тому назад прибыл Ганнибал в столицу Сибири; и третий — Иркутский: на юг, через село Ивановское, тот самый, по которо­му, едва отоспавшись да отмыв дорожную пыль, да по­рассказав любопытствующему тобольскому начальству весьма уже устаревшие петербургские новости, узнав от того же начальника все о ссылке друга своего Семена Маврина, который должен был вот-вот прибыть сюда, и — в довершение всего — выпросив сто рублей из губер­наторской рентереи, едет сейчас Ганнибал.

Все гуще леса, все мощнее реки, через кои приходится перебираться повозке, везущей изгнанника, все явствен­нее признаки рано наступающей осени. Уже и зима засла­ла своих гонцов, забеливая травы, смораживая дорожную грязь, облегчая бег лошадям, когда добрался наконец он до Томска. Отсюда, окончательно обезденежев, потеряв на­дежду на то, что и Селенга — не последнее место его ссылки, страшась: не пошлют ли еще дальше, не ведая даже того, что ему надлежит впредь делать, чем на са­мом деле заниматься, ибо никакого письма с чертежами и указаниями, обещанного Меншиковым, он не получил, Ганнибал решил обратиться к дочери Петра I царевне Анне, к Александру Борисовичу Бутурлину, как уже го­ворилось, любимцу Елизаветы Петровны, и к Петру Спиридоновичу Сумарокову — камер-юнкеру при Анне Петровне. Письма эти он послал через все ту же княгиню Аграфену Петровну Волконскую, дав ей в письме особые указания и наставления.

 

8

 

«Милостивая моя государыня, княгиня Агриппина Пет­ровна. Я надеялся, моя милостивая, что вы уже получили письма мои, которых я до вас послал из Казани, а имен­но три письма через господина Тамеса, и мне зело печаль­но, что не получил от вас ни единого письма по моем отъ­езде с Москвы; так ли будет ваше обещание, последние два письма от 28-го дня из Казани, в котором просил и ныне прошу, чтоб сказать Ивану Антоновичу, чтоб пере­водил ко мне деньги поскорее, если возможно через Строгоновых, а они чтоб прислали в Тобольск к князю Михаи­ле Володимировичу Долгорукову, который пожалуй при­шлет ко мне на границу китайскую или через кого иного Савве Рагузинскому, для строения некоторого маленького города, а письмо, которое я получил в Казани от его княжей светлости, до вас послал копию в двух разных пись­мах из Казани 28 дня июня. Однакож ежели не получили, то еще посылаю до вас копию, и когда я приехал в Тобольск, вскоре меня отправили за границу к Рагузинскому Савве, а в Тобольск ожидали вскоре Семена Маврина в коменданты.

Ежели повелите по своей ко мне милости пи­сать, извольте к нему посылать, а он ко мне пришлет для ради <