Решение Верховного тайного совета, утвержденное Петром II

 

1728 года, июня в 5-й день, его императорское вели­чество по делу княгини Аграфены князь Никитой жены Волконского и прочих по тому делу приличных указал: 1) понеже люди его, Волконского, Зайцев и Добрянской, пришед в слободской дом его императорского величества, доносили, что помещице их Волконской за предерзости ве­лено жить в деревне, не въезжая в Москву, а она живет в подмосковной деревне двоюродного брата, морского под­поручика Федора Талызина, и из этой деревни ездила тайно под Москву в Тушино для свидания с Юрьем Нелединским и другими некоторыми людьми, между кото­рыми виделась и с секретарем Исааком Веселовским; она ж де имеет корреспонденцию со многими персонами в Москву и в другие места тайно, а пред недавним временем привез тайно ж из Митавы от отца ея, Петра Бестужева, человек ея Соловьев письма, зашитые в подушке, и чтоб те письма у ней, Волконской, немедленно забрать, дабы не ухоронила. И по тому доношению послан от двора его императорского величества лейб-гвардии Преображенско­го полка сержант Леонтий Воронин с солдаты, которой у ней, Волконской, письма забрал, в том числе у сестры ея двоюродной, Прасковьи Борковой, спрятанные в бостроге, да у кучеровой жены, и прислал при доношении своем в Верховный тайный совет, и по осмотру явились писанные к ней от отца ея, Петра Бестужева, от матери ея Авдотьи, от братьев Алексея и Михаила Бестужевых, от Егора Паш­кова, от Семена Маврина, от Абрама Петрова, от Юрия Нелединского, от Исаака Веселовского, от Тимофея Куту­зова, от Ивана Черкасова и от прочих. И по причине тех писем забраны же письма у Ивана Черкасова, у Исаака Веселовского, и по тем письмам явилось, что они все де­лали партии и искали при дворе Его Императорского Ве­личества для собственной своей пользы делать интриги и теми интригами причинять при дворе беспокойство, и да­бы то свое намерение сильнее в действо произвести мог­ли, искали из них себе помочи чрез Венской двор и обре­тающегося здесь министра Рабутина, а именно княгиня Волконская с братом Алексеем и с Абрамом Арапом, и для того имели переписки и пересылки и тако хотели вме­шать постороннего государя в домовые Его Император­ского Величества дела. И в такой их Волконской и брата ея Алексея откровенности может быть, что они сообщали тем чужестранным министрам и о внутренних здешнего государства делах. (Как видите, Волконскую, ее брата и Ганнибала обвиняют в шпионаже! — М.С.)/ Сверх же того, проповедывали о делах и словах Верховного тайного со­вета. Того ради, ее, княгиню Волконскую, за вышеписа­ные продерзости и вины, к тому же вышеписаные доно­сители подали письмо, писанное цифирью, о котором она в допросе сказала, что писано от брата ея к Абраму Пет­рову, а ключа будто не имеет, сослать до указу в дальний девичий монастырь, а именно, в Веденской, что на Тихви­не, и содержать ее тамо неисходну под присмотром игу­меньи. 2) Юрию Нелединскому, который ведая, что она, Волконская, за подозрением от двора отлучена, ездил к ней тайно, чего было ему, как сенатору, чинить не надле­жало, в сенате у дел впредь до указу не быть. 3) Егору Пашкову за предерзостные к ней, Волконской, и к Ивану Черкасову письма в военной коллегии у дел не быть же.

Исаака Веселовского, который за подозрением, что его два брата в измене, послан был в Гилянь, а оттуда за бо­лезнью отпущен и, приехав, не явясь, жил в Москве тай­но, и к ней, Волконской, ездил тайным же образом для свидания; сверх же того Алексей Бестужев - писал к ней, Волконской, чтоб письма его обще с ним, Веселовским, распечатали и прочли, и что он ей содержание немецких писем растолкует, а наипаче чтоб упросили его по-русски перевесть и те переводы вкупе с немецкими письмами по возвращении Маврина и Петрова держала, и тех немец­ких писем переводов не явилось, а она, Волконская, и Веселовский в допросах сказали, что таких писем будто не получали, и потому в тех письмах не без сомнения, того ради послать его, Веселовского,  по-прежнему в Гилянь. 5) Тимофея Кутузова за продерзости его в письмах и ви­ну, что он к ней, Волконской, ведая, что она от двора Его Императорского Величества и от Москвы отлучена, писал, чтоб она приехала к Москве на двор к нему тайным об­разом, посадить на месяц в тюрьму и потом, освободя, по­слать в полковую службу и определить с умалением его ранга одною степенью. 6) Понеже шталмейстера Кречетникова явилось письмо Черкасову (к сожалению, это, ви­димо, очень острое письмо утеряно. — М.С.), в котором писал о придворных поступках, а особливо о высокой пер­соне Его Императорского Величества, к тому же он и сам в том вину свою приносит, а за то надлежало его отлу­чить от двора и учинить наказание, но Его Императорское Величество, милосердствуя, указал от того наказания учи­нить его свободна, а отлуча от двора, послать служить в армейские полки с умалением чина, а именно, написав в прапорщики. 7) Ивана Черкасова за непристойную с ним, Кречетниковым, корреспонденцию, и что он письмо то у себя утаил, а не объявил, послать в Астрахань к провиант­ским делам. 8) Татьяну Бестужеву свободить, оказав ей, хотя она за бездельные свои письма надлежала наказа­нию, но Его Императорское Величество, милосердствуя, указал от того учинить ея свободну. 9) Прасковию Боркову, у которой княгини Волконской письма хотя и вынуты, но по делу она ни к чему не приличалась, и для того из-под караула ее освободить. 10) Федор Талызин, по причи­не взятых у Волконской писем, хотя и держится под арестом, но по тому делу он не приличался, того ради его ос­вободить и быть в службе адмиралтейской по-прежнему.

 

22

 

Долгорукие ликовали. Завезя юного Петра в лес, на охоту, они бросили четырнадцатилетнего царя на ночь в потаенной избушке наедине с семнадцатилетней княжной Екатериной, дав ей соответствующие наставления... 30 но­ября 1729 года было объявлено обручение Петра II и Екатерины Долгорукой. Свадьба была назначена на 19 ян­варя 1730 года, но в день свадьбы малолетний царь умер от оспы.

Долгорукие написали подложное завещание царя, пы­тались выдать его за истинное, и как Меншиков Екатери­ну I, возвести на престол некоронованную царицу, еще од­ну Екатерину, сестру Ивана. Но из этого ничего не вы­шло. Через десять дней, 29 января, выехала из Митавы племянница Петра I, дочь его брата Ивана — Анна. 15 февраля она въехала в Москву, 25 февраля, обманув надежды высших сановников, пытавшихся в свою пользу ограничить царскую власть, Анна Иоанновна порвала кондиции, привезенные ей в Митаву одним из Долгоруких и подписанные ею под нажимом. Так было восстановлено самодержавие.

Для Ганнибала этот день отмечен был неожиданным поворотом судьбы:

О БЫТИИ БОМБАРДИР-ПОРУЧИКУ АБРАМУ ПЕТРОВУ МАЙОРОМ В ТОБОЛЬСКОМ ГАРНИЗОНЕ

Протокол Верховного тайного совета.

25 февраля 1730 г.

1730 года февраля 25-го дня ея императорское вели­чество указала: бомбардир-поручику Абраму Петрову быть в Тобольском гарнизоне майором, и для того буде он по посланному 23-го дня прошлого 1729 года указу по­слан в Томск за караулом, оттуда его возвратить из-под караула освободить и о том в ту губернию и для ведома в Военную коллегию послать указы, и буде которые пись­ма у него отобраны, те ему возвратить.

Князь Михайло Голицын, князь Василий Долгорукий, князь Дмитрий Голицын,

князь Алексей Долгорукий, Василий Степанов.

Подписывая этот указ, Долгорукие еще не знали, что дни их сочтены. Вскоре последуют они за опальным Меншиковым вослед в Сибирь, в другие места отдаленные, но ссылка и конфискация всех богатств будут только началом гонения на них. Они вдосталь испытают все, что готовили для других. Вот уж поистине, стремясь к власти, — не спу­тай пьедестал с лобным местом. Едва только начнут они оправляться от беды, как их враги, боясь мести, которой несомненно подверглись бы многие, подними Долгорукие голову, снова и снова повергают их в опалу, еще более жестокую. Князя Ивана, любимца только что отошедшего царя, четвертуют принародно в Новгороде, его мужествен­ная, стоически преданная ему жена умрет в монастыре, пострадают и все остальные.

Казалось бы, теперь все должно улучшиться в судьбе Ганнибала. Ан нет! Не всякое благо идет в пользу. Судь­ба бросает нашего арапа и его друзей из немилости в не­милость. Теперь против них Бирон — фаворит, без которо­го к шагу не ступит новая императрица. Когда-то, благо­даря заступничеству Бестужева, отца княгини Волкон­ской, Бирон вошел в милость к Анне Иоанновне. Теперь он за это ненавидит Бестужева, боится реставрации его влияния на императрицу и делает все, чтобы упечь и его и семью его подальше.

Но был человек, благодаря которому судьба Ибраги­ма Ганнибала все же отличалась от судьбы остальных членов кружка княгини Волконской. Он уже выходит на страницы нашего повествования, и это значит, что, зло­счастному пребыванию в Сибири арапа Петра Великого длиться уже недолго. И повествование о нем завершается.

 

23

 

Уходит ночь. Синева, смешиваясь со светом, становится все мягче и прозрачнее, загустели облака, ушла за крыши соседних домов луна.

Карточки из плотной бумаги — на них довольно дли­тельное время накапливались фрагменты биографий, выписки из документов, воспоминаний, писем — по мере течения нашего повествования покидали место свое в стоп­ке и вплетались в сюжет. И вот стопки уже нет. Остался один, всего один четырехугольник, даже не белый, а жел­товато-голубой — от света лампы, свешенной над столом, и от рассвета, подсинившего окно. В самом верху карточки — крупно имя: Бурхард Кристофор (Христо­фор Антонович) Миних.

И далее, мелким шрифтом, выписка из двадцать вось­мого тома «Большой Советской Энциклопедии»:

«Генерал-фельдмаршал русской армии, немец по на­циональности. В 1721 году перешел на русскую службу, при Петре I руководил строительством Ладожского и дру­гих каналов. При Анне Ивановне стал президентом Воен­ной коллегии и в своей деятельности следовал устарев­шим немецким образцам, отказываясь от принципов воен­ного искусства и обучения войск, проводившихся Пет­ром I».

И несколькими строками ниже:

«Не обладая полководческим талантом, Миних занимал­ся преимущественно интригами, активно участвуя в двор­цовых переворотах».

Пребывая в фаворе, как строитель Ладожского канала, какое-то время пережидая чуть в стороне бури, кипевшие во дворце и описанные выше, он между тем копил день­ги, связи, факты, неторопливо, но методично двигаясь вверх, зарабатывая чины и ордена.

Вскоре после коронации, в том же 1730 году, Анна Иоанновна учредила особую военную комиссию, назначив Миниха ее председателем. Комиссии было поручено: «все происшедшие в армии непорядки и помешательства ис­править и такие основательные учреждения учинить, что­бы армия всегда содержалась в добром состоянии и сколько возможно без лишней народной тягости и напрас­ных убытков...». До тех пор инженерная часть входила в состав общего управления артиллериею, но затем, по пред­ставлению Миниха, она приобрела самостоятельность, ко­торой так жаждал Миних, был создан ее штат — инженер­ной части разрешалось иметь 828 человек разных чинов и ежегодно на содержание такого штата выделялось из казны 55 тысяч 189 рублей.

Именно этого добивался Миних. Теперь он имел свой департамент, свою пружину, которую следовало хорошень­ко завести, чтобы дело крутилось само собой, и тогда можно было окончательно развязать себе руки для двор­цовых интриг, коих в короткое, но жуткое царствование Анны Иоанновны будет еще вполне достаточно. Ему нуж­ны были люди знающие, образованные, сверх того — бла­годарные ему за благое для них сделанное дело, но, од­нако же, не такие, чтобы могли соперничать с ним и во­лей переменчивой Фортуны оказаться на его месте...

Я вижу, как осторожной рукой отводит Миних новый, приведенный в повествовании приговор от Ганнибала: ведь он поминается в числе главных заговорщиков, связан­ных с Венским двором, его имя фигурирует на любой странице следствия и суда над членами кружка Волкон­ской, а приговора ему нет. И вот уже в царствование Ан­ны Иоанновны, где-то между другими делами и заботами нет-нет да и вспомнится имя Петрова крестника. Вот уже подается императрице список людей, нужных инженерно­му управлению. И среди других, нам незнакомых, ясно читается имя: Абрам Петров.

И желтеют на деревьях первые листья. И наступает ранняя сибирская осень. И проходит день 25 сентября, день, когда майор Тобольского гарнизона был переимено­ван в инженер-капитаны и направлен на службу в Лифляндию.

Пусть он едет по осенним сибирским дорогам, и яркая наша осень согревает его последним предзимним теплом. У него еще будут радости и беды — первых поменьше, вто­рых — побольше, его будут посещать удачи и печали, но он будет жить долго, дважды женится, будет иметь де­тей, и после появления каждого из них жена будет вор­чать: «Шорный шорт, лепит шорных репят и дает им са­танински имена!». И все это потому, что в самом послед­нем году века, восемнадцатого века, полного для него не­повторимых событий, должен родиться его правнук. И это будет — Пушкин.

 

24

 

Обратный путь всегда короче.

По устланной дороге, кажущейся освещенной солнцем даже в пасмурный, морошный день, едет кибитка.

И черная рука с причудливым перстнем задвигает по­лог.

 

ПОСТСКРИПТУМ:

В 1975 году, когда это повествование в размышлениях, подлинных письмах, доношениях, указах и приговорах XVIII века было написано, пришло сообщение об откры­тии, сделанном в те поры известным сибирским историком-краеведом Р.Ф. Тугутовым: неподалеку от города Кяхты найдены остатки крепостных стен, вала, след дороги, ко­торая вела некогда к массивным надежным воротам.

Значит, план строения пограничной крепости, создан­ный некогда арапом Петра Великого, не остался лишь чертежом на бумаге, страницей альбома, хранящейся в архиве? Значит, сопротивляясь несправедливости, отправ­ляя письма и просьбы о том, что не может он приступить к «строению», не имея ни денег, ни инструментов, ни тех бумаг, что надлежит, он все же делал дело свое, вымеряя песчаную землю, очерчивая границы башен и укреплений, воздвигая на берегу Селенги российскую крепость. Время безжалостно, вечна трава, но невечен камень. И лишь тот, кто пристально всматривается в окрестный мир, кто ищет отметы событий и судеб, чтобы связать воедино времена, возвращает вдруг из небытия страницы давней жизни. Такова и находка Р.Ф. Тугутова.

Рвы затянула вечная зелень, время разрушило бастио­ны, но можно опытным глазом на ладони острова разгля­деть черты бывшего сооружения, которое служило в дав­ние времена оборонительным и таможенным центром: в память о Петре I крепость носила имя Петропавловской, и построил ее Ибрагим Ганнибал.

Даже развалины говорят о том, что крепость была со­оружена по всем фортификационным правилам, разумно и рационально, что место выбрано было такое, что ни один всадник, ни один обоз с чаем или шелками, с фар­фором или пушниной, за границу или из-за границы не мог миновать Петропавловки, и, стало быть, воспоминания современников об отменном строительном таланте арапа Петра Великого не миф и не наша дань уважения ему, поскольку он прадед Пушкина, а доподлинная правда.

Дорога шла через реку, бывшую естественной прегра­дой (вспомним, что именно так ставили свои первые зи­мовья и остроги землепроходцы, осваивающие Сибирь че­тыреста лет назад), и упиралась в ворота. Звенели копы­та, гремели засовы ворот, пограничники и таможенники проверяли возы с товарами, вьюки, ставили гербовые пе­чати в бумагах на въезд, кабатчики радовались богатым гостям, штофы с зеленым вином опустошались единым дыхом, бабы засматривались на казаков, конвоировавших обозы, томились в каталажке воры и перебежчики...

Томился и строитель крепости сей, исполнивший урок, данный ему Меншиковым, он был сослан Петром II, ко­торый умер, семейством Долгоруких, которые казнены... «Иных уж нет...», а его все держат в Сибири.

И вот перевод в Томск, затем в Ревель (ныне Таллин).

И кроме писем, приведенных в нашем документальном повествовании, писем, затерянных сейчас в папках древ­них архивов Ленинграда, Москвы, Иркутска, останется на сибирской земле еще на долгие годы творение рук его — крепость, названная им в честь человека, крестившего его в водах польской реки, «славного шкипера», «кем наша двигнута земля»,— Петропавловской.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РУССКИЕ АМЕРИКАНЦЫ

ГРИГОРИЙ ШЕЛИХОВ

«ПРЕПЛЫЛ МОРЯ, ОТКРЫЛ СТРАНЫ БЕЗВЕСТНЫ»

 

Хочу достоинства я чтить,

Которые собою сами

Умели титла заслужить

Похвальными себе делами;

Кого ни знатный род, ни сан,

Ни счастие не украшали;

Но кои доблестью снискали

Себе почтенье от граждан.

Гавриил Державин

 

1

 

«В четверг 1-го октября (1863 года.— М.С.) между Америкою и Россиею совершился братский союз. Они об­менялись взаимными приветствиями из уст своих пушек, складками своих флагов и музыкою национальных гимнов, они чокались бокалами шампанского в каюте русского ко­рабля и вместе преломили хлеб и пили грог на палубе американской паровой яхты. Москвич и американец со­вершили приятную прогулку по улицам американского города с эскортом военного почетного караула. На всем пути их приветствовали громкими восклицаниями, выражавшими радушный привет. Русский офицер обменялся приветствиями с американской девушкой и в ответ на ве­селые улыбки красавицы приподнял обшитую галуном тре­уголку. Река Гудсон как бы слилась своими голубыми вол­нами со студеными волнами Невы, и Нью-Йорк и С.-Пе­тербург посылали радостные поклоны друг другу»¹.

Так писала небольшая американская газета «Нью-Йоркский вестник», рассказывая о визите русской эскад­ры, подробно сообщая о том, как городские власти принимали моряков, о восторженной демонстрации народа, пе­ресказывая речь и адмирала Лесовского и американских должностных лиц. Ни Степан Степанович Лесовский, от­важный мореходец, чье плавание на фрегате «Диана» к берегам Японии, чьи морские подвиги и переустройство Кронштадтской крепости оставили приметный след в ис­тории русского флота, ни российские газетчики, взахлеб рассказывающие об экспедиции Лесовского к берегам Со­единенных Штатов Америки, и предполагать не могли, что это идет отторжение от России Аляски.

Впрочем началось все несколько раньше. 18 августа того же, 1863, года на знаменитой Нижегородской ярмар­ке купечество волжское устроило торжественный вечер в честь американского посольства, и господин Фокс, воз­главлявший миссию, произнес прочувствованную речь: «Бог, без воли которого ни единый волос не падет с го­ловы нашей, определивший движение даже малого насе­комого — пчелы, руководит и нами. Эта братская встреча двух отдаленных, разделенных морями народов есть след­ствие какого-нибудь высшего предопределения божия. Воз­благодарим же господа за братское сочувствие, с кото­рым встречаются два народа. Они ведутся к великому.

В этот знаменательный год, на этом вечере, на этом самом месте, заключимте священный союз, не писанный на пергаменте, союз не для угрозы Европе, но нравствен­ный союз соревнования: который из двух народов сделает друг другу больше добра!»².

Господин Фокс лицемерил: российское самодержавие уже в тот момент вело переговоры о закупке в Соединен­ных Штатах нового вида бронированных кораблей, типа «Монитор». И поездка Степана Степановича Лесовского в Америку, и ответный визит американцев в Россию в 1866 году при всем внешнем парадном блеске были связаны именно с этой торговой сделкой и с еще одной — более секретной. Русские газеты тогда пестрели заголовками «Представление посольства государю императору», «Посе­щение и осмотр государем императором «Миантономо» (так назывался пришедший в Россию монитор), «Обед и речи в Санк-Петербургском купеческом собрании», «Из­брание г. Фокса в звание почетного гражданина С.-Петер­бурга», «Бал в Петергофе», «Поездка посольства в Троицко-Сергиевскую лавру и прием у высокопреосвященственного митрополита Филарета», но рядом с этим: «Подроб­ное описание монитора «Миантономо» и «Миантономо» в бурю».

И некий российский «патриот» на заседании Англий­ского клуба в Петербурге зачитал 27 августа 1866 года свои, только что испеченные стихи:

 

Вы уезжаете. Бог помощь в дальний путь,

Народные послы великого народа!

Грядущее темно, но что вперед ни будь,

Не позабудет Русь к ней вашего прихода³.

 

Русь не позабыла этого «прихода»: несколько мониторов было куплено тотчас же для Балтийского флота, ведь со­юз был, как выразился господин Фокс, «не для угрозы Европе, но нравственный союз соревнования», еще через год демонстрация ходовых и боевых качеств «Миантономо», его маневренность и легкость, с которой перенес он бурю в Северном море, в районе Копенгагена, показала, что это «соревнование» в водах Тихого океана не в поль­зу России. Ослабленная только что проигранной Крым­ской войной, не имеющая на востоке достаточных сил для обороны русских поселений на Аляске и Калифорнии, цар­ская Россия стала перед альтернативой: или война с Ве­ликобританией и Соединенными Штатами, ибо и та и дру­гая страна претендовали на Американский уезд Иркут­ской губернии, либо продажа российских владений в Аме­рике той или другой стране. Правительственные круги в надежде на поддержку США в своих европейских делах отдали предпочтение Штатам.

18/30/ марта 1867 года все, что было добыто для роди­ны великими мореходами и патриотами — Аляска, Алеут­ские острова, за семь миллионов двести тысяч долларов, ничтожную в принципе сумму, отчуждено от России, ста­ло американским. Тут-то газеты, только что воспевавшие объятия русских в Америке и американцев в России, вспо­лошились, заговорили тоном менее медоточивым; газета «Голос» писала о бессмысленности этой сделки, ибо на Аляске уже найдено золото, которое за самый кратчайший срок могло бы дать куда большие барыши, чем какие-то семь миллионов долларов. Но крик благонамеренного «Го­лоса», как и других, более резких голосов, остался гла­сом вопиющего в пустыне.

 

2

 

...18 марта 1867 года тайный советник полномочный представитель императора всероссийского Эдуард Стекль и тайный советник чрезвычайный посланник и полномочный министр, представляющий президента, Вильям Сюард подписали от имени своих правительств договор, пункты которого гласили: «Немедленно после обмена ратификаций сей конвенции, всякие укрепления или военные посты, находящиеся на уступленной территории, передаются упол­номоченному Соединенных Штатов, и все русские войска, расположенные в этой территории, выводятся в удобный для обоих сторон срок»⁴.

Очевидец последних дней Русской Америки М.И. Ва­вилов с горьким сарказмом описывает быт Ситхи, центра русских поселений Ново-Архангельска, так и не получив­ших подлинной помощи от правительства, воздвигнутых одним лишь энтузиазмом русских землепроходцев и пред­приимчивых купцов.

«После формальной передачи русских колоний, — пи­сал он, — разом рухнули русские традиции, порядки и обы­чаи. Наступило новое управление. Кожаные деньги Рос­сийско-Американской компании, выделываемые в С.-Петер­бурге, обменивались на золотые и серебряные доллары, вытеснив счет на ассигнации, который существовал в ко­лониях до 1868 года... Последний правитель колонии, ка­питан 1-го ранга князь Дмитрий Петрович Максутов и сподвижники его по управлению краем утратили свое зна­чение... Первое русское дело, столкнувшееся с новыми порядками, было дело главного правителя с прикащиком американской компании Павловым, принявшим американ­ское гражданство. Павлов не хотел сдавать отчетов во вверенном ему имуществе и частию растратил его. Князь Максутов подал жалобу и имел неосторожность просить комиссара русского правительства (а не американца.— М.С.), капитана 1-го ранга Пещурова, прибывшего для передачи колоний, быть защитником интересов компании. Павлов взял защитником Морфи, адвоката американца»⁵.

Морфи привлек прямо с улицы нескольких только что прибывших американских поселенцев, определил их в при­сяжные заседатели, затем в длинной речи призвал ново­испеченных аляскинцев показать русским, что здесь земля американская, что «Америка должна пролить свет свобо­ды и чести». Присяжные единогласно оправдали казно­крада.

Так на деле началось провозглашенное господином Фоксом «соревнование: который из двух народов сделает друг другу больше добра!»

Так закончилась эпопея освоения русскими американ­ского материка, в истоке которой стоит фигура Рыльского именитого гражданина, иркутского купца и мореплавате­ля Григория Шелихова.

 

3

 

Родился Григорий Иванович Шелихов в 1747 году на западе, в городе Рыльске, в небогатой семье, как записа­но в архивных бумагах, — «произведен в свет от родителей, крайне умеренный достаток имевших», рано начал рабо­тать приказчиком, проявил склонность, как тогда говори­ли, «к коммерции», «сперва был приказчиком, а потом, приобретя капитал, сделался сам хозяином...»⁶.

Он был еще юн, когда по России начались разговоры о далекой таинственной Сибири, земле несметно богатой, о первых плаваниях русских по Охотскому морю, о Кам­чатке, об открытиях русских в Северном (Ледовитом) и Восточном (Тихом) океанах, и так как экспедиции были не только научными, не только предпринятыми по воле пра­вительства, но и по частной инициативе всепронырливых, жадных и отважных купцов, то разговоры о Сибирских одиссеях несомненно велись и в доме Шелиховых. Все дальше забирались промышленники на тихоокеанские острова, в поисках дешевой пушнины они не гнушались никакими средствами, и слухи о невиданном фарте то од­ного, то другого из них передавались из уст в уста, осо­бенно когда речь касалась земляков-курян, осевших на зауральской земле. Сам Григорий Иванович впоследствии рассказывал, что честолюбивые замыслы его подогревала реликвия, хранившаяся в их доме, — серебряный ковш, поднесенный одному из предков Шелихова Петром I, ви­димо, за инициативу, проявленную в интересах государ­ства Российского, реликвия возбуждала в молодом купце желание «быть предкам своим подражателем».

В 1772 году ему исполнилось 25 лет, он уезжает в Курск.

Купеческий мир города был взбудоражен рассказами и слухами о счастливом фарте курян, отправившихся в Си­бирь, называлось баснословное количество мягкой рухля­ди, полученной почти за бесценок, если не считать мы­тарств океанских да стужи лютой, да ветров диких, отва­жившийся на дальний путь возвращался богачом. Узнает Григорий и о том, что в Иркутске прочно обосновался их знакомый, курский купец Иван Ларионович Голиков. И молодой купец, почти не имея за душой необходимых средств для будущих фантастических предприятий, замы­сел которых теснился в его голове, отправляется в Восточ­ную Сибирь.

 

4

 

Иркутская летопись не отметила день 1773 года, когда в доме купца Голикова объявился добрый молодец-куря­нин. Деревянный, с яркими вкраплениями каменных особ­няков, с непролазными после дождя улицами, со множест­вом церквей, вонзивших в забеленное облаками небо шат­ры и купола, с   только что открытым Иерусалимским кладбищем, на котором в октябре 1772 года был упокоен первый горожанин (до того хоронили в оградах храмов), город жил своими будничными заботами. Только что про­ехали из Селенгинска в Россию восемь дочерей-красавиц секунд-майора Ивана Варфоломеича Якобия, еще никто не знает, что вскоре он станет генерал-губернатором здесь, а одна из дочерей его — Анна, со временем,— матерью де­кабриста Анненкова... Возвратился из Санкт-Петербурга иркутский купец депутат Алексей Сибиряков, который при­сутствовал в столице как свидетель по делу следователя винокуренных дел Крылова, — «дерзкий подьячий, наде­лавший в Иркутске неслыханные пакости и противузаконные поступки по производимому им следствию о виноку­рении и содержании каштаков» (каштак — балаган в ле­су, где тайно гонят из пшеницы самогон, еще и сейчас близ Иркутска некоторые местности носят имя Каштак)⁷. Из Пекина вернулись остатки духовной миссии, отправля­ющейся обычно для ведения православной службы среди албазинских казаков, служащих при китайском дворе. Обычно церковь забывала посылать своим духовным, за­брошенным в чужие земли пастырям средства к сущест­вованию, а паства была такая, что не только не жертво­вала на церковь, а сама требовала платы за свою «веру». В итоге члены миссии умирали с голоду. Вот и теперь из семи вернулись двое... Но вместе с тем горные инженеры, прибывшие с Урала, отправлялись в Якутск для обследо­вания «в тамошних местах разных руд, из которых якобы тамошние инородцы плавили металлы и приготовляли для себя нужные вещи»8. И отправлялись купеческие экспе­диции на Камчатку, в Якутск, на Курильские острова для добычи «морских котов», бобров и прочего океанского зверя. «Сибирский Петербург», как называли тогда Ир­кутск, был к 1773 году крупным административным и торговым центром обширной земли, здесь встречались юг и север, восток и запад — караваны товаров российских торговцев, чайные караваны из Китая, колоритные фигу­ры землепроходцев, петербургские ученые, чьи имена те­перь написаны на фризе Краеведческого музея, учащиеся навигационных школ и школ переводчиков с японского, китайского, монгольского языков, солдаты только что расквартированного в городе полка, работные люди сукон­ных фабрик, винокуренных заводов, соляных копей, слю­дяных рудников, священнослужители и учителя, чиновни­ки и главенствующее надо всем купечество, заводившее фабрики и копи, строившее церкви и школы, гостиницы и склады, учреждающее сиропитательные дома и библио­теки.

На первых порах Шелихов — приказчик у Голикова, уже через год, набравшись опыта, он устанавливает свя­зи с сибирскими купцами-промышленниками, в частнос­ти — с якутянином Павлом Лебедевым-Ласточкиным (ка­кая, однако, крылатая фамилия!) С ним и задумывается план участия новорожденного купца Григория Ивановича Шелихова в промысловых экспедициях на Тихом океане. И здесь стоит отметить первую черту его: умение восполь­зоваться обстоятельствами. В 1774 году, вернувшись с Алеутских островов, экспедиция тобольского купца Ива­на Мухина и его тезки, туляка Ивана Засыпкина, доста­вила в Иркутск «добычу великую». Но совладельцы ни­как не могли поделить барыши, началась ссора, тяжба, в конце концов Шелихов и Ласточкин скупили по цене зна­чительно более низкой, чем можно было предполагать, паи этой несостоятельной компании, и вслед за этим ста­ли владельцами первого судна — «Николай». В то же 1774 году Григорий Иванович отправился в свое первое путешествие.

Из Иркутска он добрался до Качуга, затем по Лене — до Якутска, это был проторенный уже местными старожи­лами путь на север. Дальше путь лежал к Охоте-реке по Алдану и малым рекам, порожистым и опасным, ревмя ревущим по весне, мелеющим к лету, скованным невер­ным, таящим ловушки льдом зимой, да еще горный пере­вал на Джугджуре пришлось перевалить компаньонам, зато правителя Камчатки, премьер-майора Карла Магну­са фон Бема застали они на месте: тут же в феврале 1775 года было положено: Шелихов и Лебедев-Ласточкин снаряжают судно «Николай» в дальний поход (возможно — и к берегам Японии!), на промысел, пробный для азартного молодого купца, поведет галиот известный уже на Камчатке штурманский ученик, мореход Федор Путинцов, возглавит экспедицию дворянин Иван Михайлович Антипин, выбор пал на него, ибо язык японский был ему ведом, наняты боцман, три матроса, сорок пять промышленников — русских, алеутов, камчадалов, да «от Большерецкой канцелярии Бем выделил трезвого, грамотного и рассудительного капрала Ивана Осколкова с казаками»⁹.

И здесь стоит отметить вторую черту Григория Ивано­вича Шелихова: снаряжая экспедицию в путь, он строго-настрого приказал Ивану Михайловичу Антипину: «под смертной казнью не обижать диких», «обходиться с ними ласково, ничего не требовать, не отнимать», тех же, что «никому не подвластны, то приглашать их в подданство, обнадеживая защитою от соседей»¹⁰. Для заведения хле­бопашества на дальних островах захватили с собой семе­на и пшеницы, и ржи, и ячменя и 24 июня 1775 года тро­нулись в путь. Семнадцать островов разведали мореходы, на восемнадцатом решили зазимовать — был август, в этих широтах до зимы оставалось немного, а надо и обо­сноваться и обустроиться до первых тяжелых осенних штормов. Судно, увы, вытащить на берег не удалось, сви­репый ветер сбил его, смял, раздавил, как деревянную улитку, однако люди и товары были спасены.

Месяцы, проведенные в Большерецке, на Камчатке бы­ли важны для Шелихова не только как первый опыт и первые промысловые удачи и неудачи. Здесь глазам его открылась горькая статистика, никем еще в те поры не за­несенная на бумагу: каждое четвертое, а то и третье суд­но терпело бедствие. 1754 год, разбилось судно иркутско­го купца Трапезникова «Евдоким», судно якутского купца Новикова «Перкун и Занд» разбилось на Командорском острове в 1748 году, судно «Борис и Глеб» того же Тра­пезникова «разбито близ Берингова острова», его же судно «Николай» в первом вояже — 1766 год — нашло «Алеутский совсем до того не известный остров; а в 3 воя­же промышленные потерпели великую гибель, ибо дикие островитяне, нападая на них многократно, многих из них убили»...корабль камчатского купца Красильникова (на­звание неизвестно) в 1758 году «разбился у Медного ост­рова, а промысел был вывезен на судах других компаний». Этот трагический список можно было бы продолжить, тем более, что в Красноярском краевом архиве сохранился рукописный «Исторический календарь Российско-Амери­канской компании», составленный, по-видимому, правителем канцелярии Российско-Американской компании в Петербурге, надворным советником Иваном Осиповичем Зе­ленским, включившим в свой документ, доведенный до 1817 года, перечень всех экспедиций, с указанием коли­чества вывезенной добычи и судьбы кораблей¹¹.

Сметливый ум молодого хозяина подсказал Шелихову вывод: снаряжать одиночные экспедиции чрезвычайно рискованно; можно за раз потерять все. Он возвращался в Иркутск с мыслью о крепкой, прочной организации, о создании на паях кооперации купеческой и государствен­ной — это был черновой замысел будущей Российско-Американской компании, созданию которой отдаст Шелихов всю остальную, полную приключений и событий жизнь.

 

5

 

В 1775 году двадцативосьмилетний Григорий Шелихов женился на молодой вдове богатого иркутского купца На­талии Резановой. Семья эта состояла в родстве с бога­тейшими семьями Иркутска, в том числе и с семьей Никифора Андреевича Трапезникова, купца первой гильдии, умело вкладывающего свой капитал и в торговлю чаем и в устроенную учеником Ломоносова профессором Лаксманом первую в Сибири стеклянную фабрику на реке Тальце, и в промыслы пушнины на далеких тихоокеанских бере­гах. Теперь у Шелихова появился капитал — фундамент, на котором можно возводить здание, задуманное им во время многомесячных плаваний по взбеленившимся горным ре­кам, перекатам их и порогам, во время ночных бдений у таежного костра в такой глухомани, что на тысячи верст окрест — ни жилья, ни человека. Нет, не случайно на па­мятнике Колумбу российскому в Знаменском монастыре, после даты рождения Шелихова, написано: «Вступил в супружество года 1775». Горестная вдова не забыла ука­зать этот факт из биографии мужа, как не забыла обозна­чить стоимость сооружения, это единственный памятник в России, а может быть, в мире, на котором по-купечески обозначена цена: «Стоит все на все 11760 рублей».

В том же году Шелихов стал компаньоном камчатских купцов Луки Алина и Петра Сидорова, через два года присоединился еще и к компании тотемских купцов Пано­вых и курянина Ивана Голикова. С его долевым участием бороздят воды океана суда «Андрей Первозданный», «Варфоломей и Варнава», одну из бригантин он назвал в честь жены «Наталья». Этому судну повезло: «Наталья» побывала в Хоккайдо, на Курильских островах, на следующий год она отправилась в путь вторично и принесла владельцам своим огромный доход — вывезено пушнины на 100 950 рублей. Но <