Протокол Верховного тайного совета

17-го июля 1728 г.

О посылке поручика Петрова на китайскую границу

к строению крепости

 

1728 года июля в 17 день, по сему доношению Его Им­ператорское Величество указал: посланного поручика Абрама Петрова для строения на китайской границе по чер­тежу крепости, ежели он в Тобольск прибудет, то послать по прежнему, в то место, где он был, и велеть ему по пре­жде определенному чертежу крепость строить и об окон­чании той крепости ему писать и ожидать указа, а без указа никуда не выезжать; а буде он в дороге, то послать из Тобольска навстречу, чтоб его воротили назад по преж­нему.

Генерал-адмирал граф Апрак­син,

канцлер граф Головкин,

князь Василий Долгорукий,

Василий Степанов

 

17

 

Ни Ганнибал, ни Владиславич-Рагузинский не знали об этом указе. Ибрагим работал над чертежами новых кре­постей, составлял план и профиль предполагаемого горо­да. Забежав немного вперед, скажем, что в 1830 году чер­тежи эти поступили в канцелярию Главной артиллерии и фортификации, были там уменьшены в масштабе, но в де­ло пущены не были. Их и сейчас нетронутыми можно уви­деть на сорок третьем листе книги номер восемьдесят семь в артиллерийском архиве.

После Парижа и Петербурга, после битв, походов, дворцовых интриг и любовных интрижек Ганнибалу в Селенгинске было неуютно и тоскливо. Здесь в те поры чис­лились: дворян — три, детей боярских — четыре, пятиде­сятников, десятников и казаков — двести пятьдесят четы­ре. Времени было вдоволь, а работалось плохо. Спасали только беседы с Владиславичем, да и тот не сидел на мес­те — дел у него было много. А в июле месяце он убыл из Забайкалья сперва — ненадолго — в Иркутск, а далее путь его лежал в Россию, и он твердо обещал ходатайствовать и в Иркутске и в Тобольске за Ганнибала. Переговорив в Иркутске с губернатором, отправился было Савва Вла­диславич далее «водою». Но едва суда его отвалили от иркутского берега, сильный ветер всполошил воду, беля­ки пробежали по Ангаре, потом вода вздыбилась, ветер раскачивал ее немилосердно, косой дождь, град, с грохо­том бьющий по палубам, заставили разбросанные по реке судна, залитые водой, отяжелевшие, искать пристанища у стен стоящего чуть ниже пристани Вознесенского монас­тыря. Так нежданная буря столкнула вновь Савву Рагузинского и епископа Иннокентия. Деваться было некуда, ибо на улицах, как сообщает «Иркутская летопись», «бы­ло воды по колено». Дождь этот примирил двух враждую­щих вельмож — светского и духовного. Возможно, здесь и состоялся разговор о возвращении Ганнибала в Петер­бург, ибо первый иркутский епископ, через собратьев сво­их духовных, имел влияние не только в Восточной Сиби­ри, но и в столице. Рагузинский разрешил Ганнибалу отъ­езд, и тот тоже «водою» отправился в Тобольск, чтобы оттуда последовать в Петербург.

Путешествие по рекам в те времена было в Сибири де­лом нелегким: бесконечные дикие просторы — ни деревень­ки, ни огонька на сотни, на тысячи километров. Чтобы до­браться живым до Тобольска, нужно было знать обычаи местных племен, кочевников, уметь по-доброму ладить с ними, знать странные секреты, с помощью которых можно получить в случае чего подмогу.

Филипп Иоганн Страленберг, попавший после битвы под Полтавой в российский плен, издал р. 1730 году, как раз во время описываемых событий, книгу за границей. Будучи сосланным в Тобольск, он пользовался отсутстви­ем строгости и придирчивого присмотра за военнопленны­ми, много путешествовал по таежным рекам, собирал ге­ографические, этнографические и прочие материалы. Вот что рассказывает он об одной такой экспедиции:

«Когда я на реке Чулыме прибыл в маленькую кре­пость Уртамскйй острог, где находился русский казачий караул, пожаловался... что не знаю, как мне дальше сле­довать; правда, у меня на плотах пять татар-гребцов, но я обеспокоен, как бы они не удрали, и я буду брошен на своем пути. На что мне один из казаков ответил, что это ничего не значит, я уж как-нибудь проследую дальше, раз я уже получил гребцов, они уже сами найдут себе смену, но он даст мне такой совет — послать одного из гребцов в маленькой лодке вперед к следующей сменной хижине или юрте и вместе с ним послать маленькую веревку толщи­ной примерно в палец, в которой завязаны три узла, и пусть он скажет, что за ним следует господин с распоря­жением о смене. Я так и сделал и с божьей помощью от­правился на своих плотах с оставшимися четырьмя греб­цами. Как только я прибывал к хижине, стояли уже на­готове четыре парня у берега, и я только спрашивал, при­была ли моя веревка и отправлена ли она дальше. Тогда они отвечали «да»; благодаря этой веревке я везде, счаст­ливо проследовал... Я тогда не спросил о причине и почему прежде не может прибыть, яко после пасхи, и того ра­ди извольте вы стараться так о себе, яко о друзьях наших: г. Маврине, г. Петрове, г. Веселовском, через заступу все­милостивейшей государыни нашей цесаревны Анны Иоанновны, такожде и о дочери вашей, государыне моей пле­мяннице, дабы при государыне великой княгине цесар­ском высочестве гоф-фрейлиною определена была... вен­ского же двора помощь во всяких случаях впредь всем при­годится... Уведомьте меня, что в деле вашем... произойдет, якоже и когда Семен Маврин и Абрам Петрович ко дво­ру прибудут и как от его императорского величества при­няты и во что определены будут, которым мой сердечный поклон всеслужно прошу».

Однако все тот же Пашков отсоветовал Волконской ехать в Петербург, «где всякий всякого боится; крепкой надежды нигде нет». Пытался высвободить друзей своих и Черкасов. Он написал «просительные» письма всем власть имущим, надеясь, что Остерман, Апраксины, Дол­горукие и Голицыны примут участие в его друзьях, но властители молчали, а письмо на имя императора, с та­кой надеждой посланное в Петербург, в руки Петру II не попало.

Оставалась надежда на царицу Евдокию. Евдокия Фе­доровна Лопухина, обвенчанная с Петром I в 1689 году, была затем отдалена от двора, сослана в Девичий мо­настырь, и только теперь, с воцарением внука своего, при­обрела и власть и силу вновь. Одно из дел, свершенных не без ее ума и содействия, — была жестокая и хитроум­ная фальсификация, имеющая целью окончательно сгу­бить Меншикова. 24 марта 1728 года императору было подброшено письмо. Неизвестный доброжелатель совето­вал государю вернуть к власти светлейшего князя, без которого пропадет Россия, простить его, ибо он — честней­ший человек, опора государства, он и опытный дипломат, и прочее, и прочее, и прочее... Трудно было придумать бо­лее точную, более иезуитскую форму взбесить Петра II. Участь Меншикова была решена. Вскоре у него отобраны имения и казна, и он, и семья его в том же 1728 году по­следовали тою же дорогою, что и Ганнибал, — сперва на Казань, оттуда на Тобольск, от Тобольска же не по юж­ному тракту, как арап Петра Великого, а по северно­му — в захолустный глухой город Березов, откуда светлей­шему князю и его дочери Марии, проченной в жены ца­рю, не довелось уже вернуться.

Все же взоры кружка Волконской были обращены в те самые февральско-мартовские дни, когда появилось подметное письмо, к Москве, к Девичьему монастырю, к царице Евдокии Федоровне. Ее, а также едущую в Моск­ву на коронацию племянника Анну Иоанновну, всех, на кого хоть чуть можно было надеяться, решили использо­вать Волконская, Пашков и живший в Москве Черкасов для своего освобождения, для возвращения ко двору.

Но все повернулось не так, как хотелось княгине.

Только события двух месяцев — марта и апреля 1728 года — дают возможность беллетристу создать роман с напряженной интригой, с возвышениями и падениями, с непредвиденными случайностями, с ожесточенной борьбой за власть — кровопролитной и безжалостной, за место на иерархической лестнице. С изменами, благородством, ко­варством. Но нас интересует дворцовая возня только в связи с судьбой Ибрагима Ганнибала, поэтому выберем лишь то, что имеет к нему самое непосредственное отно­шение.

Анна Иоанновна прибыла из Митавы в сопровождении своего нового фаворита, имя которого станет роком Рос­сии,— Бирона. Естественно: незримые шпаги бывшего фа­ворита царевны — отца Аграфены Петровны, и нового лю­бимца, на несчастье для героев нашего повествования, скрестились. По наущению Бирона, Петр Михайлович Бестужев был оставлен в Риге, дабы он не мог навре­дить в Москве Бирону. Из-за немилости, в которую впал ее отец, княгине Волконской въезд в Москву был запре­щен, а доступ к царю плотно прикрывали Долгорукие.

Чтобы повидаться с друзьями, посоветоваться с ними, княгиня решила предложить им тайное свидание. Для встречи было выбрано Тушино, в восьми километрах от Москвы. Встреча довольно красочно описана в статье С. Н. Шубинского «Княгиня А. П. Волконская и ее дру­зья»:

«20-го марта, как только стемнело, княгиня отправи­лась из Дедова с двоюродным братом своим, Федором Талызиным, в карете на шести лошадях. Дорога была ужасная: беспрестанно зажоры, рытвины, непроходимая грязь. Впереди послан был доверенный человек княгини нанять избу. Поздно вечером дотащилась измученная от дороги княгиня, но друзей еще не было. Наконец около полуночи приехал Исаак Веселовский, а за ним Юрий Нелединский. Они едва доехали до Тушина, от страшной распутицы. Веселовский попал в зажору, целый час про­сидел в воде, люди все перемокли. Нелединский, избегая всякой встречи, пустился окольною дорогою и чуть-чуть не проехал мимо Тушина. С какой непритворною радостию встретила княгиня друзей своих! Тоска от уединенной жизни изнурила и ее душевные силы. Веселовский, только что возвратившийся из Гиляни (он был сослан туда при Меншикове. — М. С.), с удивлением слушал рассказ ее, как Анна Крамерова, Левенвольд и жена Степана Лопу­хина интриговали против нее и наконец успели вооружить Меншикова, как Петр Михайлович Бестужев был вызван в Петербург, чтоб не мешать избранию Меншикова в курляндские герцоги, как сослали Ганнибала, Маврина, Чер­касова. Княгиня передала ему давно присланный дружес­кий привет от брата Алексея Петровича и сообщила, как хлопотал брат ее через венский двор за них за всех. Юрий Степанович Нелединский сообщил княгине грустные вес­ти. Все были вооружены против отца княгини по клеветам Бирона; кого он ни просил, чтоб заступиться, все от­казываются; все советуют Петру Михайловичу поскорее приехать самому в Москву, потому что Бирон уже вошел в милость к великой княжне Наталии Алексеевне и цеса­ревне Елисавете Петровне, пожалован камергером с при­бавкою жалованья, любим Андреем Ивановичем Остерманом и князем Алексеем Григорьевичем Долгоруковым. О княгине никто не вспоминает, не хлопочет о ее свободе. Удалению Ганнибала и Маврина все рады и никогда не возвратят их».

 

Ах, Фортуна, Фортуна! Что ты делаешь с людьми! Всю ночь беседовали друзья, не зная, что за их плечами уже стоит новая беда.

У княгини Волконской была горничная Домна. Как-то во время обыска в Петербурге она догадалась припрятать от бдительных глаз письмо, которое могло погубить кня­гиню. С тех пор Домна стала поверенной своей хозяйки в конспиративных делах: та передавала девушке на сохра­нение письма — всю свою секретную переписку. Однако же самой Домне это доверие ничего хорошего не принес­ло: несколько раз упрашивала она княгиню дать ей вольную, но та, боясь, что, будучи вольной, Домна начнет болтать, не отпускала девушку. Даже более того — она отдала Домну замуж за своего верного человека — за ку­чера, многие годы ей верно служившего.

Брат Домны, ненавидящий княгиню за то, что она за­губила судьбу сестры, а более того ненавидящий кучера, решил отомстить княгине. Пятого апреля 1728 года, че­рез две недели после тайной встречи в Тушино, дворовые люди Волконской Иван Зайцев и Михайло Добрянский явились к барону Андрею Ивановичу Остерману, живше­му в императорском дворце, и доложили, что княгиня Вол­конская, проживающая в имении своего двоюродного бра­та подпоручика морского флота Федора Талызина и со­сланная за непотребные дела из Петербурга, ведет себя подозрительно. Было рассказано о встрече в Тушино, о письмах Пашкова, Ганнибала, Маврина, которые хранят­ся у жены кучера Матвея Домны, о том, что замужняя княгиня «блудно живет» с Талызиным, что к ней от отца из Митавы приезжал человек с письмами, а теперь живет тот человек в Москве, в доме сенатора Юрия Нелединско­го, и что они-де рекомендуют немедленно послать в дерев­ню людей, дабы отобрать письма, пока она их не сожгла...

Дело оказалось серьезнее, чем думали до того и Остерман, и Долгорукий. Дело в том, что сложные перепле­тения дворцовых интриг при возведении на престол Ека­терины, при той роковой шутке, которая была сыграна с Меншиковым, будучи распутанными, могли сильно по­вредить им самим, ибо и Остерман, который делал вид, что отошел в сторону от дворцовых переворотов, и Дол­горукий, который явственно рвался к власти, опасались, что вскроются их тайные козни. Поэтому появление при дворе Волконской, знающей многое и со многим тайно связанной, было не только нежелательным, но и опасным.

Согласовав для страховки действия свои с членами Верховного тайного совета, Остерман, осторожный канц­лер, с их благословения, послал в имение Талызина сер­жанта Преображенского полка Леонтия Воронина, и тот привез запечатанный мешок с бумагами.

Мешок вскрыли. В нем оказались письма княгине от отца ее Петра Бестужева, от матери, братьев, Пашкова, Маврина, Ганнибала и других.

19

 

Всесветлейший, Державнейший, Великий Государь Император и Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший.

Служу я вашему императорскому величеству в Преоб­раженском полку в бомбардирской роте, с 1727 года был послан по партикулярному письму бывшего генералиссимуса Александра Меншикова в Казань, для снятия плана, и того же года получил я от онаго же Меншикова парти­кулярное письмо, в котором повелел мне ехать, рабу ва­шего императорского величества, на китайскую границу в Селенгинск, для строения крепости на приисканном мес­те графом Саввою Владиславичем, а когда указом Ваше­го Императорского Величества запрещено было, дабы не исполнять ни сего по письмам показанного Меншикова, и того ради я подал доношение посланнику чрезвычайному и министру полномочному Савве Владиславичу, в котором я объявил, что бывший генералиссимус меня послал для своего партикулярного интереса и по злобе, и по науще­нию его креатур, а не для дела вашего императорского ве­личества, понеже не дав мне инструкции и указа, где мне получать вашего императорского величества жалованья, такоже де и инструментов, и бумаги, и краски, которые тому делу принадлежат и в вышеписаной моей челобит­ной объявлял я показанному графу Владиславичу, что я оному делу и строению городов не искусен и в практике не бывал, понеже оное великое дело требует весьма че­ловека искуснаго и практичного, по которому моему че­лобитью отпущен был я до Тобольска, и в 1728 году ав­густа 17 дня был получен указ в Тобольскую губернскую канцелярию из Верховного тайного совета к тайному дей­ствительному советнику и губернатору сибирскому князю Михаилу Володимеровичу Долгорукову, дабы меня вто­рично возвратить на границу к строению Селенгинской крепости и которому уже приисканному месту от него, графа Владиславича, сочинен план и послан в Верховный тайный совет, понеже на оном месте строению никакому быть невозможно. (Между прочим, жизнь доказала, что Ганнибал был прав — место для крепости было выбрано худое. — М. С.) А по указу вашего императорского ве­личества послан нарочный для онаго дела из Государст­венной Военной коллегии инженернаго корпуса прапор­щик с кондукторами, и ему же даны указы и инструкции, также инструменты и бумага, и краски, и прочее, что к тому принадлежит, а я, раб вашего императорского вели­чества, живу без всякого дела, чему уже идет третий год и без всякого определения и умираю голодною смертию без вашего императорского жалованья. Окладу мне на месяц идет по двадцати по пяти рублей, да рация дается на одиннадцать лошадей, и онаго вашего императорского величества жалованья мне и на денщиков не дано, с прошлаго 727 года майской и сентябрьской трети, а рации я не получал с 726 года. А ежели оное строение по указу вашего императорского величества повелено будет мне де­лать, чтоб повелено было кондукторам быть с оным, а ежели же оное строение указом вашего императорского величества отрешено будет, дабы повелено мне было ехать в полк, или до Тобольска, впредь до указа вашего импера­торского величества.

И всемилостивейший государь, прошу вашего импера­торского величества, да повелит Державство Ваше, для той моей дальней посылки, с вышеписаных чисел вашего им­ператорского величества жалованья получать прошлаго 1727-го на майскую и сентябрьскую трети, також и на прошлый 728-й и на сей 729 годы и впредь по моему трактаменту, да и рации с 726 года выдать и, пока я здесь бу­ду, вашего императорского величества денежного жало­ванья по моему окладу и рации в Тобольске или в Иркуцке мне давать, чтоб мне не умереть голодною смертию и чтоб указом вашего императорского величества повелено мне было ехать в полк или до Тобольска, впредь до ука­за, понеже для онаго дела прислан из Государственной Военной Коллегии нарочный офицер и с кондукторами.

Вашего императорского величества нижайший раб лейб-гвардии Преображенского полка от бомбардир-поручик

Абрам Петров руку приложил.

Его императорского величества в Верховный тайный совет.

 

20