Глава 48. Последний раз в одиночестве

Так же, как я была им и проживала те моменты с ним, Ревик был мной.

Находиться по другую сторону было даже более странно.

Это являлось одновременно облегчением и источником чувства вины — ощущать его так глубоко во мне. Мы словно делили одно тело, один свет, одно дыхание в лёгких, один разум.

Я гадала, не сыграла ли свою роль Пещера Снов.

Я гадала, было ли бы это таким же интенсивным в любом случае, или же человеческая магия этого места помогала нам и сейчас, ускоряя процесс, не давая нам уклоняться и уворачиваться от того, что нам надо увидеть и почувствовать, помогая нам покончить с этим раз и навсегда.

В любом случае, проживать всё это с ним почему-то было легче для меня.

Если честно, чувство вины отчасти могло быть связано с этим.

Я знала, что моё присутствие здесь наверняка ничего не облегчит для него, но его присутствие было огромным облегчением для меня. Мне всё равно предстояло заново испытать те десять ужасных месяцев. Мне пришлось вспомнить всё, что я чувствовала, каждую совершенную мной ошибку, каждую идиотскую вещь, которую я сделала и сказала.

Разница в том, что в этот раз мне не пришлось быть одной.

Ревик был здесь, со мной.

Я была не одна, и я это чувствовала. По какой-то причине это сыграло огромную роль.

Да, временами всё равно было пи*дец как тяжело.

Я чувствовала его боль и страх. Я чувствовала его вину за то, что со мной случилось, за то, в какое положение он меня поставил, за то, что он заставил меня сделать ради нас, ради него, ради Лили. Я чувствовала его страх, когда я боролась с Драконом в тех пещерах. Я ощутила проблеск его гордости и изумления, когда он увидел, что я атаковала телекинезом с полной силой, оттолкнула Джема и сама сразилась с посредником.

Я почувствовала его ужас, когда Дракон высвободился.

Я почувствовала его ужас от того, что Дракон сделал со мной потом.

Я слышала его крик, пока он смотрел, как Дракон клеймил меня, и слыша эхо моих криков в тех туннелях под камнем.

Ревик был со мной, пока я сидела за рулем внедорожника, ехала в лагерь и слушала, как Джем орёт на меня, а сама была слишком онемелой, чтобы осмысливать его слова. Ревик был со мной, когда я встретилась с президентом Брукс в том фермерском доме на окраине Денвера. Он был со мной, когда я через несколько часов почувствовала его в Китае с кем-то другим.

Его горе почти ошеломило меня, когда я ощутила его осознание, насколько неудачным был тот момент, в который он позволил другой женщине дотронуться до него.

Для него всё было хуже, потому что я понимала, что он не ожидал этого; его реакция была связана с тем, насколько несчастной, одинокой и раздираемой противоречиями я была, когда он и Лили находились так далеко. Я чувствовала его реакцию на то, как я тянула резину и не начинала отношения с Джемом.

Он ощутил мои угрызения совести из-за оттягивания, ведь я знала, что Ревик ждал, когда я выполню свою часть плана. Я чувствовала его смятение, зеркально вторящее моему в отношении того, как Джем обращался со мной в первые недели, и моё смущение в ночь, когда я попыталась его соблазнить, а Джем выкинул меня из его комнаты.

Я ощущала его озадаченность из-за моего беспокойства, вдруг я никого не сумею соблазнить — не только Джема, а вообще никого — и полностью подведу Ревика, тогда как он рассчитывает на меня.

Я чувствовала, как Ревик реагирует на злость Джема в его адрес.

Я чувствовала его смятение из-за того, что со стороны Джема могло быть ревностью или яростью на Ревика за то, что он поставил меня в такое положение, зная, что я этого не хотела, и что это всё усложнит.

В этот момент я, возможно, впервые ощутила от него сочувствие к Джему.

Смятение Ревика лишь усилилось, когда мы с Джемом начали спать вместе.

Я ощущала его горе, иррациональный жар ревности и страха, даже в тот самый первый раз в моей комнате в Лэнгли. Я чувствовала его злость на Джема из-за вещей, которые он говорил, из-за того, какого секса он хотел, из-за того, как он со мной разговаривал и обращался. Я ощутила его злость на Джема за то, что он заставил меня признаться в желании к нему, заставил сделать даже первый секс интимным. Похоже, сильнее всего его беспокоило то, как Джем вёл меня со мной. Отсутствие уважения, самонадеянность, агрессия... откровенная сексуальность.

Я чувствовала, что это шокировало его.

Не таким он помнил Джема или сексуальность Джема.

Не таким Джем был с ним.

Это его обеспокоило.

Его беспокоило то, как мало там жило мягкости, как мало Джем утешал меня в тот период, хотя Ревик чувствовал, что я в этом нуждалась. Его беспокоило то, каким злым был Джем, как он проецировал эту злость на меня.

И наоборот, Ревика беспокоило то, что Джем относился ко мне как к взрослой, хотя Ревика он никогда не воспринимал как взрослого.

Со мной он обращался как с равной; как с той, с кем можно говорить прямо, грубо, с кем можно спорить, играть, даже бороться за доминирование. Он открылся мне — словесно, своим светом, своими эмоциями; он испытывал меня различными способами, пытался понять, заглянуть под маску, которую я носила перед ним и всеми остальными в те месяцы.

Он слушался моих приказов, даже когда считал их глупыми.

Он был со мной агрессивным собственником, но при этом не деликатничал с моими чувствами или травмами. Вместо этого он бросал мне вызов, намеренно провоцировал меня, атаковал мои проблемы, заставлял посмотреть в лицо этим проблемам и ему самому.

С Ревиком он был более осторожным.

Он также вёл себя как более отеческая фигура.

Я чувствовала, что теперь это сбивало Ревика с толку, заставляло усомниться в себе и в Джеме. Я чувствовала, что Ревик видел угрозу в том, как Джем воспринимал меня. Я чувствовала его страх, когда он осознал, насколько ясно Джем видел меня — возможно, Джем видел меня даже отчётливее, чем сам Ревик.

Когда мы добрались до этапа, где мы с Джемом начали делить свет, тот страх в Ревике сделался парализующим. Он смотрел на нас вместе, смотрел, как мы спорим, трахаемся и сообща проводим операции. Я чувствовала в его свете желание этого, зависть к такой дружбе и товариществу даже сильнее, чем к сексу. Я чувствовала, что ему сложно было не сравнивать себя с Джемом, а также не сравнивать наш брак и мои отношения с Джемом.

Он также наблюдал, как я тянусь к нему — в смысле, к самому Ревику, пытаюсь найти его в темноте конструкции Менлима. Он чувствовал моё горе из-за него, тоску по нему, по моей семье, ужас при мысли, что он мёртв. Он слышал, как Джем настаивал, что Ревик не мёртв, что он жив, и что Джем даже предложил занять место Ревика, если тот никогда не вернется.

Тот страх в нём сделался оглушающим.

Он смешивался с печалью, которую я чувствовала в нём ранее, с самобичеванием, ненавистью, ужасом... и эти эмоции сливались воедино, становясь такими интенсивными, что я не могла дышать. Когда он добрался до момента, где Джем пришёл к наружной стене Запретного Города и поцеловал меня на прощание, пока Ревик лежал на моих коленях, то горе буквально ослепило его.

Не знаю, как и когда именно мы очнулись.

Это не была резкая перемена, как раньше.

Это было постепенным, как отодвигание завесы.

И всё же я не была уверена, когда именно пришла в себя. Я осознала, что смотрю на освещённый факелами потолок. Я слышала его дыхание рядом, но едва могла это осмыслить.

Я повернула голову.

Ревик лежал там, тяжело дыша, хватая воздух ртом, и боль исходила от него облаками.

Он лежал почти на животе, опираясь на локоть и руку, а другой рукой обхватывал свой живот и силился видеть сквозь собственную боль. Его глаза остекленели, по щекам текли слёзы. Я никогда не чувствовала ничего подобного в нас обоих.

Он издал надрывный звук, когда я схватила его за руки. Он отпрянул, а я крепче сжала его, желая помочь, как-то облегчить это, но он не смотрел на меня и едва осознавал предложенный мной свет.

Он закрыл глаза, упираясь потным лбом в свою руку, и его мышцы напряглись. Я чувствовала, как он борется с той болью в животе, в груди. Я обняла его рукой за спину, чувствуя себя беспомощной и не зная, что тут можно попробовать сделать.

Всё было так плохо, что я сама ахнула от боли.

— Отпусти это, — сказала я ему. — Gaos, Ревик... отпусти это. Открой свой свет.

Он закрыл глаза, издал тяжёлый звук, но заглушил его, уткнувшись лицом в свою руку.

Я чувствовала, как его боль становилась расплавленной, пока он пытался сделать так, как я сказала.

Он пытался отпустить это, позволить себе прочувствовать.

Другая часть его противилась этому каждой унцией его естества. Та часть боролась бессознательно, инстинктивно — это как стараться дышать, не утонуть, освободиться от оков. Я чувствовала, что интенсивность его сопротивления исходит из детства — та нужда удержать себя в руках любой ценой, двигаться вперёд любой ценой, выжить любой ценой...

— Отпусти это, — прошептала я ему на ухо. — Отпусти это, детка. Я тебя поймаю. Обещаю.

Он издал тяжёлый хрип.

В этом звуке жило столько боли, что я закрыла глаза, уткнувшись лицом в его шею. К тому времени я так крепко стискивала его, впиваясь пальцами в плоть, что наверняка причиняла боль.

Если так, он почти не замечал.

Боль сочилась из его света, пока Ревик сипло втягивал вдохи, и то изначальное чувство постепенно разрасталось из тёмного, глубинного места в его груди. Я чувствовала свет, который он хранил там, его жар, тёмное, глубинное отчаяние. Я чувствовала там его родителей, его сестру... последние останки его самости, которую он пытался уберечь от Дренгов.

Я ощутила, как он отпустил эту стену, и его страх усилился, вырвавшись из него так интенсивно, что он полностью отбросил контроль на те несколько минут.

В это время его глаза и свет будто ослепли.

Ревик просто лежал там, хватая ртом воздух, когда более тёмная часть его раскрылась.

Его глаза источали яркое, ослепительное зелёное свечение в тёмной пещере.

Я чувствовала в этом столько капитуляции.

Какая-то часть его отпустила всё, сдалась... но не в привычном смысле капитуляции.

Сложно описать словами, от чего именно он отказался. Это не ощущалось пораженческим. Это не ощущалось так, будто он перестал пытаться, закрылся или перестал переживать по этому поводу. Скорее, он признал, что ему это очень важно. Это ощущалось как признание отсутствия контроля с его стороны, признание вероятности его гибели, невозможности контролировать что-либо в его свете или жизни, что имело для него настоящее значение.

В какой-то момент он отказался от своих прав на меня.

Я ощутила в этом некое разрешение, готовность отпустить меня, если я буду счастлива без него.

Я почувствовала, как он признался себе в том, насколько я для него важна.

В этом жила любовь, но не такая, какую я прежде когда-либо чувствовала от него или кого-то другого.

Я никогда не чувствовала такой абсолютно бескорыстной любви, которая была совершенно лишена заботы о себе или потребностях личности, испытывавшей эту любовь. Я даже никогда не чувствовала этого от своих родителей. От интенсивности этого чувства у меня перехватило дыхание, и мой свет открылся, породив прилив чувства, которого я тоже никогда не испытывала. В этом я ощутила собственную готовность. Готовность дать ему всё, что он хочет, в чём он нуждается, дать ему столько свободы или ограничений, сколько он захочет, сделать всё, что придётся, чтобы он был счастлив.

Я толком не могу объяснить, как это ощущалось.

Может, капитуляция — некорректное слово.

Может, то, что я чувствовала, было любовью. Может, именно это на самом деле имели в виду люди, когда говорили о любви в значении настоящей, безусловной, бескорыстной любви.

Может, именно это я испытала впервые в жизни.

Что бы это ни было, это ощущалось скорее как отдача, нежели принятие.

Это не ощущалось так, будто со мной что-то случилось. Это ощущалось скорее как акт воли, который, если так подумать, являлся полной противоположностью того, что люди обычно понимают под капитуляцией.

Может, это просто была готовность, даже обещание поставить кого-то на первое место, реально поставить на первое место, даже когда это причиняло неудобство мне. Даже когда это шло вразрез со всем, что я, по моему мнению, хотела от этой персоны, или с тем, как я воспринимала себя.

В те несколько минут всё то, что я о себе думала — моё эго, моя идентичность, моя так называемая миссия или предназначение, моя самооценка, мой титул, мой миф, моё желание состоять в браке, иметь семью, друзей, победить Дренгов — всё это утратило значение. В то же время, на неком уровне, который я не могла описать даже самой себе, я имела больше значения, чем когда-либо ещё.

Та неизменная часть меня, сотворённая из света — вот это было важно.

Моё сердце имело значение.

Он имел значение.

Больше всего и вся, что я любила до сих пор, всего, что я когда-либо хотела от него или для него, всего, чем он когда-либо был... он имел значение.

Он имел значение превыше всего, что я могла себе объяснить.

Лили имела значение. Наши дети имели значение.

Наши друзья имели значение.

В какой момент я осознала, что уже переступила ту невидимую черту. Я уже стала чем-то иным по сравнению с тем, чем я являлась до начала этого всего.

Я отдам им всю себя.

Я отдам ему всю себя.

Я отдам им всю себя, потому что именно для этого я на самом деле здесь.

Я отдам им всю себя, потому что именно такой мне всегда суждено быть.

 

 

Мы просмотрели ещё несколько воспоминаний.

На сей раз это ощущалось как любопытство.

На сей раз это ощущалось как завершение, закрытие последних глав в книге.

Мы оба вымотались, переплелись друг с другом телами и светом.

И всё же мы просили друг у друга увидеть больше, и оба подчинялись друг другу, показывая запрошенные воспоминания. В результате мы посмотрели на события в Дубае. Мы посмотрели всё, через что мы вместе прошли на авианосце до Дубая.

Мы просмотрели Нью-Йорк и то, как он нашёл меня в Сан-Франциско.

Мы просмотрели, как он заботился обо мне в Сан-Франциско. Я наблюдала за ним, Врегом, Джоном и Мэйгаром в Сан-Франциско.

Мы просмотрели его нападение на Манхэттене.

Мы просмотрели всё, что он испытал, пока думал, что я мертва.

Под конец мы плавали в таком количестве света, что мне казалось, будто я полностью погрузилась под воду.

Я определённо чувствовала себя одурманенной.

Он тоже ощущался одурманенным.

Когда мы закончили последнее воспоминание, которое хотели увидеть, он поцеловал меня, и я осознала, что не могу притянуть его достаточно близко. Даже чувствуя себя так, будто затерялась внутри него, я одновременно поражалась и раздражалась из-за реальности наших физических тел.

Мы целовались, лёжа на тех шкурах, и Ревик обхватил руками мою спину и талию, устроившись между моих ног, массируя мой позвоночник пальцами. В его груди зародился звук, который, клянусь богами, напоминал настоящее низкое урчание.

Затем, подняв голову, он попросил меня о сексе.

Он попросил меня снова ещё до того, как я успела ответить, простонал эти слова мне на ухо, сжимая мою задницу ладонью, массируя моё бедро, обхватив ладонью колено, запустив пальцы в мою киску. Когда он вжался в меня своим весом, крепче целуя в губы и притягивая светом, я осознала, что отвечаю в его сознании, посылаю ему образы, пока у него не перехватило дыхание, и в его груди не зародился стон.

Мы оба действовали ужасно неуклюже, ослепнув от боли.

Сам секс, наверное, со стороны выглядел комично отчаянным.

Я массировала его член, изучая его руками ещё до того, как Ревик полностью приподнялся. Нам обоим пришлось приложить усилия, чтобы расположить его как надо. Мы оба были настолько не в себе, что едва осмысливали последовательность действий, которые пытались совершить.

К тому времени Ревик наполовину удлинился. Я не позволила ему остановиться. Я даже не позволила ему подождать несколько секунд, чтобы попытаться взять себя в руки. Из-за этого было больно, но мы и тогда не остановились. Мы даже не сумели замедлиться.

Он резко вошёл в меня до упора и полностью удлинился.

Мы оба снова ослепли от ощущений.

Я не помню, чтобы секс когда-либо ощущался вот так.

У меня и раньше бывали первые разы с ним — не только в той гималайской хижине, но и первые разы после слишком долгого воздержания, или после того, как один из нас сильно изменился, а также тот раз, когда мы зачали Лили, и другие разы, когда было так хорошо, что хотелось кричать.

Даже в сравнении с теми разами это ощущалось иначе.

Я знаю, как это звучит, и насколько слова не соответствуют тому, что я пытаюсь описать, но это ощущалось так, будто я воссоединилась с отсутствующей частью себя. Будто я вернулась к той части себя, без которой провела слишком долго и просто привыкла к дыре в её отсутствие.

Я никогда в жизни не испытывала такого облегчения.

Я никогда не чувствовала чего-то столь простого и в то же время настолько абсолютно истинного.

Я никогда больше не буду одна.

И это не гипербола. Не принятие желаемого за действительное.

Я знала, что это правда. Те часы и дни, месяцы и года, когда я чувствовала себя наполовину отсутствующей, наполовину сломанной, разъединённой... всё это осталось позади.

Мой последний день одиночества остался в прошлом.

Мне больше никогда не придётся иметь дело с данным чувством, во всяком случае, в этой жизни.

Не знаю, насколько сознательно я подумала об этом в тот момент, но там жило такое сильное и непоколебимо сильное знание, что я могла лишь вдыхать его, потерявшись в этом облегчении.

Что касается самого секса, то всё становилось лучше по ходу дела.

Большая часть того первого раза... и второго...

И, может, третьего...

Те разы прошли как будто в тумане.

Я даже не могла разделить их на отдельные события и уж тем более выделить начальные и конечные точки, если не считать выражения лица Ревика, когда он кончал, или ощущения того, как открывалось его сердце, когда я кончала с ним, или после него, или до него. Наш свет настолько переплёлся, что я едва могла понять, что было светом, а что пальцами, языками, его членом, моей киской, его или моей задницей.

Я использовала на нём телекинез — впервые, во всяком случае, в сексе.

От этого он тоже в какой-то момент кончил, вжимаясь в меня всем весом, прильнув к моему лицу и постанывая.

В тот раз я тоже ощутила в нём капитуляцию.

Я чувствовала её большую часть того времени, что он был во мне. Я чувствовала её в том, как он открывался, и никакая его часть не сдерживалась. Я никогда прежде не чувствовала в нём блоки, хоть в его сердце, хоть где-то ещё, но я ощутила их отсутствие, когда они исчезли.

После этого мы трахались чисто для удовольствия.

После этого Ревик замедлился.

Мы оба замедлились, не спеша, проникая так глубоко в свет друг друга, что я реально чувствовала себя одурманенной. Я затерялась в мышцах, костях и коже его тела, в каждой детали его света, в микровыражениях его лица, пока он входил в меня, двигаясь всё вывереннее с каждым толчком. Казалось, я часами витала в этом состоянии, тонула в той грани перед оргазмом, чувствовала в нём так много удовольствия, облегчения и желания, и снова бл*дского облегчения, боли, интенсивности удовольствия... что на долгое время я утратила всякое осознание того, где мы находились.

Я понятия не имею, как долго мы этим занимались.

Я знаю, что это ощущалось очень, очень приятно, чёрт возьми.

Приятнее всего, чем я могла когда-либо чувствовать, приятнее того, каким мог быть секс в моём представлении.

Мы много говорили в процессе всего этого.

Я помню каждое слово, которое он сказал. Я помню каждое слово, которое сказала я.

Я помню, каким важным казалось произнести это.

И всё же я сомневалась, что говорила что-то логичное и связное, во всяком случае, с нормальной точки зрения.

Это неважно, бл*дь. Всё это вовсе не имело значения.

Важно лишь то, что время одиночества прошло.

Оно реально осталось в прошлом.

Глава 49. Финальная война

— Проверьте последние новости на каналах, — мрачно сказал видящий с золотистыми глазами, стирая шёлковым носовым платком красную пыль и пот с лица. — Слава богам, мы хотя бы привезли всех сюда. Но едва-едва. Нам повезло, что мы прибыли именно в это время... и сумели пролететь над всем этим бардаком в Европе так, чтобы нас не подстрелили.

Стиснув зубы, видящий оглядел каменный потолок и стены длинной, похожей на соты пещеры, которую они использовали как командный центр. Он подольше смотрел на тускло освещённый периметр пещеры, нарушаемый колоннами и работающими видящими и людьми.

—...Не то чтобы это спасло нас в конечном счёте, — добавил он на прекси с акцентом. — Gaos arendelan ti' a rigalem. Круг реально замкнулся, не так ли? Мы прячемся в пещерах, как наши Предки, когда за ними пришли толпы людей.

Джон нахмурился, глядя то на Врега, то на незнакомого красивого видящего.

Конечно, он знал, кем был видящий.

Это тот самый скандально известный «Атвар», о котором он слышал, когда ему пересказывали приключения Элли и Ревика в Хорватии и Риме. Высокий, хорошо одетый видящий с золотистыми пятнистыми глазами выглядел усталым, вымотанным, обеспокоенным. Он прибыл буквально несколько минут назад, тогда как его люди заполняли пещеры под Шипроком на протяжении уже двух часов.

— Ты поел? — спросил Джон. — Мы можем принести тебе что-нибудь сюда. Я поручу Джорагу, одному из наших видящих, проследить, чтобы твои люди...

Атвар отмахнулся от него, но послал импульс тепла в благодарность за предложение.

— Нет, брат, — сказал он. — Спасибо, но нет. Я потом что-нибудь найду. Я надеялся поговорить с Мостом и Мечом до того, как займусь такими тривиальными вещами.

Врег и Джон переглянулись.

— Мы прямо сейчас работаем над тем, чтобы вызвать их сюда, — сказал Врег, посмотрев на Атвара. — Как только мы услышали о твоём прибытии, мы сразу послали кого-то за ними. Однако это может занять некоторое время. Они были вне строя несколько дней.

— Тогда Балидор, — тут же ответил Атвар. — Пока я жду их.

— Он скоро вернётся, — заверил его Джон. — Он пошёл проверить Барьерные щиты, которые мы воздвигаем в некоторых более длинных туннелях.

Атвар кивнул, всмотревшись в глаза Джона с некоторым любопытством, затем перевёл взгляд на Врега. Похоже, он имел некоторое представление о том, кто такой Врег, хотя от своего супруга Джон улавливал, что до сих пор два видящих не встречались лично.

— У вас есть трансляции с флаеров? — спросил Атвар отрывистым, но вежливым тоном. Он засунул носовой платок в карман и потёр нос пальцами. — На вашем месте я не стал бы ждать Моста и Меча в этом вопросе. Мои военные видящие наготове, учитывая то, что мы видели по пути сюда. Я предположил, что вы захотите как можно быстрее интегрировать наших бойцов и разведчиков в ваш план.

Врег мрачно кивнул хорватскому видящему, щёлкнув пальцами и показав Данте что-то на языке жестов видящих. Он кивнул в ответ на то, что она показала ему, затем развернул на коленях портативную консоль. Присев на уступ тёмной скалы, он включил виртуальный экран и принялся тыкать по разным кнопкам.

Джон наклонился через мускулистое плечо своего супруга, глядя на спроецированные виртуальные образы, которые Врег извлек из последних данных флаеров.

Когда изображения только появились, Джон мог лишь таращиться.

Импульс страха пронёсся по его свету сразу же, как только он осознал, на что смотрит.

— Это же не может быть правдой, — пробормотал он.

— О, это несомненно правда, юный брат, — фыркнул Атвар. — Я видел это своими глазами. Как рой саранчи, направляющийся на нас в духе человеческой Библии.

Нахмурившись, Джон глянул на Врега.

Но его супруг как будто не слушал их. Почти чёрные глаза Врега сосредоточились на пещере. Китайский видящий на глазах Джона щёлкнул пальцами, показывая кому-то присоединиться к ним

Джон повернулся и увидел, что Балидор пересекает тускло освещённое пространство, направляясь в их сторону.

Лицо Балидора уже было почти таким же мрачным, как у Атвара.

— Это место — настоящий лабиринт, — сказал Балидор, подходя к ним. — Не думаю, что нам в итоге хватит ОБЭ-генераторов, чтобы защитить это всё.

Затем Балидор увидел, что Атвар стоит рядом, и расплылся в улыбке. Оказавшись достаточно близко, он тут же хлопнул высокого золотоглазого видящего по плечу.

— Рад видеть тебя, брат.

Атвар повернулся, и два видящих обнялись, слегка удивив Джона. Облегчение, которое он ощутил в них обоих, было осязаемым и совершенно искренним.

— Твои люди в безопасности? — спросил Балидор, как только они отстранились от объятий. — У нас определённо есть место для всех. Я начинаю думать, что здесь могла бы поместиться вся Хорватия.

Атвар фыркнул с некоторым весельем, один раз кивнув.

— Мы все здесь. Нам повезло. Мы сумели прибыть прямо перед Дейфилиусом и его людьми, — он кивнул на виртуальный экран, который по-прежнему держал Врег, и на движущиеся образы на каменной стене. — Нам чертовски повезло, — пробормотал он. — Gaos всевышний, я до сих пор не могу поверить во всё это. Но, слава богам, мои люди здесь... и в вашем распоряжении.

Балидор снова крепко похлопал его по плечу.

— Мы рады принять вас, — сказал он. — Мост и Меч будут чрезвычайно рады видеть тебя здесь, брат. Чрезвычайно рады.

Джон снова уставился на образы.

— Сколько их тут? — спросил он, поддев своего супруга светом и показывая на спроецированное изображение. — Это, должно быть, самая численность людей, что они использовали до сих пор, верно?

Врег выдохнул, посмотрев на него.

— Я не знаю, ilyo, — мрачно сказал он. — Четыреста тысяч? Пятьсот тысяч? И да. Мы наблюдали лишь половину данной численности в их высадках на Ближнем Востоке и Азии. И далеко не так много крупных единиц оружия.

Атвар кивнул, переведя взгляд с Балидора на Врега и Джона.

— Мы тоже предположили примерно такую численность, — сказал высокий видящий. — Пятьсот тысяч, и ещё зависит от того, что у них в этих грузовиках, — он показал на виртуальные изображения. — Они едут с севера. Судя по направлению, мы предположили, что они, наверное, приземлились в Солт-Лейк-сити.

Врег кивнул, не сводя глаз с виртуального экрана. Всё ещё смотря вниз, он увеличивал и уменьшал кадры, переключаясь между камерами разных флаеров, выпущенных в той части пустыни.

— Как скоро они сюда доберутся? — спросил Джон.

В этот раз ответил тоже Атвар.

— Восемь часов, — тут же сказал он. — Полдня в лучшем случае. К утру мы сможем увидеть их отсюда, если они будут сохранять такой темп, но это зависит от угла обзора, — посмотрев на образы ещё несколько секунд, Атвар бросил мрачный взгляд на Балидора. — Миферы перенесли свою базу в Швейцарию после того, что Мост и Меч сделали с Римом. Они также захватили больше городов Тени в Европе. Осло. Прага. Гаага.

Балидор нахмурился, но лишь кивнул, снова похлопывая Атвара по плечу.

Врег пробормотал:

— Они должны знать о двери здесь. Может, поэтому им потребовалось больше времени, чтобы добраться сюда. Возможно, они просто планировали атаковать нас ядерным оружием, как сказала Мост. Или они хотели захватить больше городов Тени, прежде чем направлять ресурсы сюда.

Холодное чувство зародилось в нутре Джона, пока он слушал своего супруга.

Он сглотнул, заставив себя пожать плечами.

— Думаешь, для них это действительно так важно? — сказал Джон. — Одна дверь?

Врег пожал плечами, не сводя взгляда с виртуальных экранов.

— Ненз явно уверен в этом, — фыркнул он. — Он сказал, что Менлим нахер слетит с катушек, если узнает, что его люди пропустили одну дверь. Вот почему он сразу хотел обсудить с Брукс ядерное оружие. Он хотел хотя бы иметь возможность заявить, что мы отплатим им тем же, если они атакуют нас данным способом.

Глянув на Балидора, он мрачно добавил:

— Возможно, они не станут действовать в этом направлении, пока не оцепят все города и не загонят в бункеры достаточное количество людей, чтобы питать телекинетиков. Как только они сделают это, у нас могут возникнуть проблемы. Возможно, что армия всего лишь должна отвлекать нас до тех пор.

Балидор кивнул. Судя по выражению его лица, у Джона сложилось ощущение, что лидеру Адипана это уже приходило в голову.

Но Джон зацепился за первую его реплику.

— Почему они её не нашли? — спросил он, хмурясь. — Дверь. Они нашли все остальные, верно?

Балидор кивнул, переведя взгляд с изображений на Джона.

— Насколько мы знаем, да.

Тёмные глаза Врега продолжали просматривать показатели сбоку от кадров флаера. Как будто запоздало услышав первый вопрос Джона, он покачал темноволосой головой и мягко прищёлкнул языком.

— Почему они её пропустили? За это ты можешь поблагодарить людей, — сказал он, покосившись на Джона. —...и их предков.

Выдохнув, он выпрямился и провёл обеими руками по своим тёмным волосам.

— Их нерелигиозный лидер, молодой с длинной косичкой, Тава, говорит, что эта конструкция существовала здесь тысячи лет, — Врег жестом указал на окружавшее их пространство и скользнул взглядом тёмных глаз по пещере. — Несколько кланов делили ответственность за её защиту на протяжении всего этого времени, начав задолго до того, как видящие или другие люди пришли на эти земли. Никакой видящий не ожидал бы, что люди способны создать нечто подобное, и мы считаем, что именно поэтому данную дверь просто «пропустили». Она так и не попала ни на какие карты. Даже в период расцвета Шулеров Галейт её не нашёл.

Врег встретился взглядом с Джоном, мрачно поджав губы.

— Плюс кланам удалось сохранить эту территорию в качестве землей резервации. Тава считает, что имело место быть некое экстрасенсорное вмешательство со стороны его людей... хотя он назвал это «магией».

Тёмные глаза Врега вернулись к экранам.

— Честно говоря, их мнимая незначительность, возможно, послужила самой надёжной защитой. Шулеры в целом не очень интересовались подчинёнными меньшинствами, не имеющими реальной власти в человеческом мире. Скорее всего, они редко здесь бывали.

Уклончиво пожав одним плечом, он добавил:

— Это также применимо к Повстанцам. Мы считали таких людей наименее развращёнными среди своего вида. Их обманули и надули те же люди, которые создали Кодексы Видящих, подписали фиктивные перемирия с нашими старейшинами, экспериментировали над нами, и так далее. Насколько мы знаем, они никогда нас не убивали и не пытались поработить. Они не слишком херили планету и не пытались воровать наших детей. Если уж на то пошло, мы считали их кузенами по оружию.

Атвар, стоявший рядом с Балидором, кивнул в знак согласия и показал на языке жестов, что тот говорит правду. Глянув на Атвара, Джон также кивнул.

В словах Врега имелся смысл.

Его всё ещё сбивал с толку тот факт, что он настолько во многом соглашался с идеологией Повстанцев.

Это также облегчало понимание того факта, как Врег мог так долго сражаться за них. В плане света и тьмы всё реально сводилось больше к энергетическим связям, нежели к идеологии как таковой, хотя там имелись некоторые общие точки. Со временем Дренги исказили свет каждого работавшего на них видящего, в том числе и Врега.

Джона даже сейчас беспокоило то, как они взяли видящих, искренне пытавшихся творить добро, и использовали это желание против них.

Врег потёр его плечо, послав импульс жара в его живот.

«Gaos, я люблю то, что ты переживаешь о таких вещах, брат, — послал он, целуя его лицо. Этот жар отразился в его мыслях. — Даже когда ты был человеком, ты переживал о происходящем в мире сильнее, чем большинство видящих. Мысли об этом даже сейчас вызывают у меня бл*дский стояк. Я хочу увидеть больше о том, каким ты был тогда, когда был ещё юнцом».

Джон с нежностью прищёлкнул языком.

«Я всё ещё юнец», — напомнил он ему.

Врег подмигнул, многозначительно приподняв брови. «Поверь мне. Я в курсе».

Джон издал фыркающий смешок.

Его беспокойство вернулось, когда он посмотрел на трёхмерные образы, спроецированные консолью, движущиеся и дышащие в темноте пещеры.

Он осознал, что у него, возможно, осталось не так уж много времени, чтобы поделиться воспоминаниями со своим супругом.

Вытолкнув эту мысль из головы, он стиснул зубы.

— Насколько они далеко? — спросил он. — Ты же отправил беспилотники довольно далеко, да?

— Согласно журналу событий, мы засекли это через спутник. Ну, это сделала ребёнок, — добавил Врег, мотнув подбородком в сторону Данте. — Потом она послала беспилотники, чтобы проверить. Это первые кадры от второй волны наблюдения.

— Далеко отсюда?

— Пять сотен миль? Примерно.

Атвар, тихо говоривший с Балидором позади него, поднял голову.

— Да. Пятьсот миль кажется правильной прикидкой, судя по тому, где они были, пока мы пролетали над ними.

В нутре Джона зародился холод.

— А это не может быть обманом? — сказал он после паузы. — Численность, имею в виду. С ними ведь телекинетики, чертовски много телекинетиков. Могут ли они проецировать иллюзии? Как это делал Ревик, когда работал с Мэйгаром и остальными?

— Нет, — Врег мрачно покачал головой, отпустив плечо Джона. — Нет, я так не думаю. Если только они не взломали нас. Даже если им удалось одурачить запечатлевающие устройства и людей Атвара, Данте сама программировала все флаеры, которые сейчас есть у нас там. Ненз работал с ней над тем, какие сканирования использовать, чтобы разглядеть истину сквозь телекинетические иллюзии, так что если они не взломали нас, чтобы поиграться с данными, то...

— Быть того не может, — Джон покачал головой, нахмурившись.

Когда в этот раз никто не заговорил, даже Врег, Джон обвёл взглядом бледные лица и широко распахнутые глаза, теперь прикованные к тем же виртуальным образам, исходившим от консоли Врега.

Даже Данте отвлеклась от работы над отдельными консолями примерно в пяти метрах от них, возле одной из каменных колонн, поддерживавших потолок гигантской пещеры.

Он никогда не видел её такой бледной.

Выдохнув, Джон окинул взглядом остальную часть подземной пещеры, держа руки на бёдрах.

Пещера, которую они избрали для организации операций, была огромной.

Может, она была не такой уж большой в сравнении с Денверским бункером, или с тем, что в Китае, или даже с подземным озером под Ватиканом, которое они описывали... но она всё равно казалась Джону огромной, особенно учитывая плотность строительных материалов.

Последние состояли в основном из слоёв твёрдого магматического камня.

Джон узнал огромные прослойки базальта, нефелина и гранита в разных частях лишь этой комнаты. Он также видел вырезанные комнаты и прожилки чистого обсидиана.

Он невольно гадал, как, чёрт возьми, они вообще сумели создать эти пещеры, учитывая временной период, в который предположительно создавался данный комплекс.

Врег окрестил эту комнату крольчатником.

Джон согласился, что это весьма подходит, как минимум в плане формы.

И всё же пещера обладала жёсткой, плотной атмосферой, которая не совсем соответствовала прозвищу. Она ощущалась скорее как армейский бункер, которым она по сути почти и являлась.

Толстые каменные колонны местами поднимались из пола пещеры, поддерживая плиты потолка. Очертания этих колонн были такими округлыми и гладкими, что они вообще не выглядели так, будто были вырезаны человеческой рукой; такое чувство, будто они просто выросли из каменного пола.

Что касается практического применения, они разбивали огромное пространство, создавая некие рабочие зоны в одном большом пещерном помещении.

Один из таких сегментов заняла Данте и её техники.

Балидор и Врег тоже заняли по сегменту для своих команд, а участок в центре использовался для координации между ними.

Даже сейчас армейская группа Врега, возглавляемая Локи и Чиньей, сгорбилась над виртуальной картой окрес