Глава седьмая. КНЯЗЬ НАКАШИДЗЕ

 

1

 

 

Неподвижная маска, нарисованные декорации – таков Маяковский двадцатых

годов и особенно заграничных поездок.

 

 

...ночи августа звездой набиты на густо!

 

 

Эти строчкивосхитили Юрия Олешу. "Рифма, –говорит он, – как всегда,

конечно, великолепная, только ради нее и набито небо звездами".

 

Итут же,как это часто сним бывает,спохватывается, чувствуя, что

сказал нето. И, как все биографы Маяковского, разряжает обстановку за счет

самоуничижения:

"Возможно,впрочем,чтояпедант–ведьночь-тоописывается

тропическая, для глаза европейца всегда набитая звездами!"

 

Но со стихамисвязан какой-торазговор,иОлешанеможетегоне

привести:

"Когдаон вернулся из Америки, я как раз спросил его о тех звездах. Он

сперванепонял,потом,поняв,сказал,чтоневидел".Ах,опять

спохватываться бедному Олеше, опять выкручиваться тем же макаром!

"Пожалуй, я в чем-то путаю, что-то здесь забываю. Не можетбыть, чтобы

он, головою над всеми..."

 

Ну, конечно, не может быть! А если Олеша помнит именно так, то, значит,

он педанти склеротик, и недостоин,и сампризнается, иготовподписать

любой протокол...

"Не может быть, чтобы он, головою над всеми, – не увидел, что созвездия

нарисованы по-иному, что звезды горят иные!"

 

Нет, недлятогосемьлет Маяковскиймотался но заграницам,чтобы

выяснять, какие там иные созвездия.

И вообще– не для того,чтобычто-то выяснять.Строгоговоря, все

стихи о загранице он мог бы написать, невыезжаяизМосквы.Писалже он

когда-то о страшном Чикаго и не жаловалсяна недостатокинформации,и сам

потом утверждал в "Открытии Америки", что Чикаго описан им верно. Изготовлял

же онбесчисленные плакаты РОСТА,не видя в глаза живого белогвардейца или

дажесовременного емукрестьянина.ЧтомызналиоЗападедопоездок

Маяковского? Чтотам– эксплуатациячеловека человеком, культ чистогана,

мерзость игрязь.Что мыузналиизего стихов?Чтотамдействительно

эксплуатация,имерзость и грязь,икультчистогана.Чеммоглибы мы

порадоватьнашиглаза,уставшиеотлицезренияэксплуатации?

Прогрессивно-освободительнымидвижениямии,конечно,техникой, техникой,

техникой, сработанной честными рабочими руками. Так оно и вышло в точности.

Икакночиавгустанабитызвездойрадирифмы,дляформального

соответствия, точнотакженабитычем надоиразделенына необходимые

рубрики все отсеки и закоулки западнойжизни. Все, что удивляло за границей

Маяковского, удивило его еще в Москве, все, что обрадовало, – радовало дома.

 

 

Проперокеаном.Приехал. Стоп ОткрылАмерикувНью-Йоркена крыше.

Сверху смотрю: это ж наш Конотоп! Только в тысячу раз шире и выше.

 

Вэтойточной пародииАлександраАрхангельскогоне хватаеттолько

одного – злости. И даже не злости, а злобы.

Между темк середине двадцатых годов, уже изрядно устав возвеличивать,

Маяковский за границей пытается обрести второе дыхание.

 

 

Горы злобы аж ноги гнут. Даже шея вспухает зобом Лезет в рот, в глаза и

внутрь. Оседая, влезает злоба.

 

 

Нои вэтой злобе, дажев ней,чувствуется уже что-тоненастоящее,

декоративное, бумажно-плакатное. Ну на что ему, собственно, злиться?

 

 

Весь в огне.Стою на Риверсайде. Сбокуфордамиштурмуют мракафорт.

Небоскребы локти скручивают сзади, впереди американский флот.

 

 

Слова,призванныеозначать враждебность,никакне выполняютсвоего

назначения."Весьвогне"–этопросто такоеяркое освещение.Форды

"штурмуют"– но, опять-таки,мрак. Локти же, скручиваемые небоскребами, –

это уж и вовсечто-тонадуманное,так можно сказать лишьотчувственной

лени.

 

Нет, дажезлобаМаяковскогонеподлинна вэтом кошмарномвраждебном

мире, из которого он обычно возвращался домой, лишь "последнийфранк в авто

разменяв".

Ончестно расходуетвесь набор формальных приемов, давно отработанных

наотечественныхобъектах:проклятья жирным,громлениестарья,призывы

использоватьсоборподкиноиливбить,раскачав,вмостовыетела

"Вандерлипов,Рокфеллеров,Фордов"...Он дажеприбавляет нечто новое–

заграничнуюатрибутику и словарь. Этот нехитрый приемв путевых зарисовках

используют впоследствии все наши полпреды стиха, отКонстантина Симонова до

Андрея Вознесенского.

Беретсялюбое английское слово,рифмуетсясрусским– ичитатель

чувствует, без особых усилий, что он в Америке.

 

 

Язлею: "Выйдь,окно разломай, – абритвыраздай дляжирных горл".

Девушке мнится:

"Май, Май горл".

 

 

Как известно,Маяковский языков не знал и по сноскам-переводам под его

стихами можно составить исчерпывающее представление оего словарном запасе.

Язык его заграничных стихов напоминает язык "американских русских",которых

он с презрением передразнивает: "Я вам, сэр, назначаюапойнтман. Вы знаете,

кажется,мойапартман?"Поегожесобственномувыражению,"вгорле

застреваютанглийскогоогрызки"– нев том горле,длякоторого острые

бритвы,авсвоем,родном,маяковском,горле, котороенадо беречьот

простуд. Он мог бы знать язык,а мог бы не знать, делоне вэтом. Делов

том,что,декорируястихогрызкамианглийского,оннарушаетзаконы

восприятия, а это бы должно было его тревожить.

 

 

"Сидишь,глазамибуржуевохлопана.Чем обнадежена? Дура из дур".А

девушке слышится:

"Опен, опенди дор".

 

 

Такая сценка. Казалось бы, неплохопридумано. Он, значит, по-русски, а

ей-то кажется... Насамом деле придумано плохо, главным образом потому, что

– придумано. Не может живаяамериканская девушкадуматьтакимисловами,

такими звучаниями. Эти построения, сихрусской транскрипцией,копирующей

скорее"заграничное"написание,нежелианглийскоепроизношение,могут

слышаться толькосамомуМаяковскому.Это он,аникакаяне американская

девушка, сначалааккуратнопостроилсвое "дидор", а затем,как обычно,

задним числом, подобрал к немусозвучную русскуюфразусееглубочайшим

социальным смыслом ("глазами буржуев охлопана").

Интересно,чтомеханистичностьэтогоприемасохраняетсяпривсех

возможныхпреобразованиях.Допустим,оннаписалбыанглийскиеслова

по-английскиибезошибок.Прямота иповерхностностьспособа,которым

создается "иностранность" обстановки, все равно бы сохранилась. И мало того,

сохранилась бы неестественность. Весьфокус, вся идея стихотворенияв том,

что девушка видит сквозь толстое стекло,как произносятся чужие, непонятные

слова,а слышит приэтом свои, родные. Нодля русскогочитателя–все

наоборот.В контексте русского стихотворениядумать илиговорить на чужом

языке может только чужой человек,немы. Мы не можем воспринять чужой язык

как родной и, значит, никак не можем почувствовать эту американскую девушку,

встатьпоее сторонустекла.И,следовательно,опять выходит, чтоэти

американские фразы слышит Маяковский, а не она.

 

Пушкинский хлебник сего"васисдасом"уместен и замечателенкак раз

потому, что эта точная шутка-метонимия подчеркивает его чуждость, немецкость

в русской среде...

Я так подробно задержался на этом приеме из-за некоторой формальной его

новизны,атакжеиз-затого,чтоспервого взгляда онпредставляется

наименее уязвимым.

Из прочих упомянуеще один, также сегодня широко применяемый, который,

поаналогии с кинематографом, я назвал бы методом блуждающей маски. Состоит

он в отождествлении автора с объектом стиха. "Я помню: я вел Руставели Шотой

с царицей Тамароюшашни..." "И вот, ямеч,я мститель Арсен...""Позволь

мне, как немцу, как собственному сыну..."

Приемэтот, особенновчастомупотреблениисовременныхпреемников

Маяковского, сильно отдает шизофреническимбредом("Якубинец,я Гойя, я

голая женщина,мне кажется, сейчасяиудей"итак далее).Нозатоон

позволяет предельно простыми средствами имитироватьсамые важные вещи: мощь

поэтического воображения и глубину сострадания.

 

Многие другие не стоят инескольких слов. Поэт ездит по заграницами,

вместе с мыльницей и гуттаперчевым тазиком, таскает с собой набор трафаретов

–техжеокон РОСТА с окном в окне– отверстием для головы. Как бойкий

провинциальныйфотограф,он вставляет в них то одно,то другое лицо – то

француза, то испанца, то американца. Одно окно – для жирного буржуя, другое

– дляоглупленного рабочего, третье – для сознательногоактивиста. И два

отдельныхокна для женщин:для богатой продажной идля честнойбедной...

Необходимоесоотношение между плохими хорошим соблюдается со скрупулезной

аккуратностью. Если быстрый поезд– то"сталью глушит",если Бруклинский

мост– то снегокидались в Гудзон безработные,а если песняразгоняет

уныние,то какая это песня в стране джаза? Ну, конечно, вы уже догадались:

"Мы смело в бой пойдем за власть Советов!"

 

Нускажите честно, надолибылоехатьвАмерику,чтобнаписать,

например, такое:

"Американцемназываетсебябелый,которыйдажеевреясчитает

чернокожим, негрунеподаетруки;увидев негра сбелойженщиной, негра

револьвером гонит домой; сам безнаказаннонасилует негритянскихдевочек, а

негра, приблизившегося к белой женщине,судитсудом линча, т.е. обрывает

ему руки, ноги и живого жарит на костре".

 

 

2

 

 

Итак, если что-то и примиряет с Западом, так это–техника, техника,

техника.

"Вы любитемолниювнебе,ая– вэлектрическомутюге», – сказал

МаяковскийПастернаку.Этафразапризванаслужитьиллюстрациейего

пристрастия к технике и всяческим изделиям рукчеловеческих. Однако ведь ею

в такой же степени можно иллюстрировать и нелюбовь к природе.

"Отец,очевидно,отдернул рукавомветкушиповника. Веткас размаху

шипами в мои щеки. Чуть повизгивая,вытаскиваю колючки... Врасступившемся

тумане подногами– ярче неба.Это электричество. Клепочный заводкнязя

Накашидзе. Послеэлектричества совершеннобросил интересоватьсяприродой.

Неусовершенствованная вещь".

 

Эти его воспоминания детстваизложены во вполне уже зрелом возрасте, и

здесь не просто красивая фраза, а недвусмысленная декларация. И, однако, все

это – как быследствия, опосредованные,вторичные впечатления. Первое же,

чтобросаетсяв глаза,когда читаешь такие заявленияМаяковского, –его