Постепеннопривыкаешь к тому, что неправда – всеобщая повинностьего

биографов, как бы клятва верности его двусмысленной тени. Естественно, что в

вопросеоб отношенияхсБриками–отношениях действительно запутанных,

двусмысленных, не всегда ясных и самим действующим лицам, – все вспоминатели

проявляют полное единство и дружно заполняют любые объемы туманомничего не

означающих слов.

"Он выбрал себе семью,в которую, как кукушка, залетелсам, однако же

невытесняя и необездоливая ееобитателей. Наоборот, это чужое, казалось

бы, гнездо он охранял и устраивал, как своесобственное устраивал бы,будь

он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков,с которыми он сдружился

и прожил всю свою творческую биографию".

 

ТаквспоминаетНиколайАсеев,лучшийдругипервыйприближенный

лефовских лет. Деликатное скольжение по паркету,вкрадчивая ходьба в носках

и на цыпочках... Но в этом вкрадчивом, бесшумном скольжении Асеев тои дело

помимо желания наталкивается на реальные обстоятельства и сразу жеставит в

тупик читателя.

Чтозначит"не вытесняя и не обездоливая"?Значит, мог возникнутьи

другойвариант,болееподходящий кслову"кукушка"? И как слова "прожил

творческую биографию" могут относиться к семьеикдому, к чужомуили не

чужому"гнезду"?Что же тамбыло насамом деле, с кем он жил "творческую

биографию", сЛилейЮрьевнойили сОсипом Максимовичем?Или же семейные

отношенияограничивались для него равным общением с ними обоими? Не похоже,

чтоб это было так.

 

 

Есливдругпрокрастьсякдвериспаленной,перекреститьнадвами

стеганье одеялово, знаю – запахнет шерстью паленной, и серой издымится мясо

дьявола.

 

 

Вот какое семейное гнездышко охранял и устраивал, как свое, Маяковский.

Ив предсмертной записке (ккотороймы,конечноже, ещеобратимся)он

написал:"Моя семья –Лиля Брик", а неЛиля Юрьевнаи ОсипМаксимович.

Действительно лиМаяковский нежно и искренне дружил с Осипом Бриком или это

были иные отношения, более сложные и запутанные, быть может, более деловые?

Поформе этот наш вопрос – риторичениужесодержит в себеответ.

Однако на деле он решается не так-то просто.

"Дорогой,дорогой Лилик!", "Милый,милыйОсик!..","Целуй его (Осю)

очень...", "Мы" с Оськойпо возможности ходим вместе и только и делаем, что

разговариваем о тебе. (Тема – единственный человек на свете –Киса)..."

В этихписьмах,сих кокетливо-детскимиинтонациями,сдурашливым

искажением слов,нежностьМаяковского распределяется чутьлине поровну.

ОсипМаксимовичходитвусмертьзацелованный,причемМаяковскийдаже

указывает куда: "Целую Оську в усы".Или ещелучше: "ЦелуюОськув" – а

дальше многоточие. И лишьспустя какое-товремя догадываешься, что рисунок

справа продолжает фразу: что-то вроде губ с чем-то вроде усов...

 

Толькоясныеколичественныеуказаниядаютвозможностьправильно

распределить его любовь: "Целую 1000 разтебя и 800 Оську". Все же Оську на

200 меньше...

Новсеэтипоцелуи непроясняют картины,а,наоборот,еще больше

затуманивают. Потому что суровую дружбу соперников мы еще как-томожем себе

представить,нонежнаялюбовьлюбовникакмужу–этоуженечто

непредставимое, это выше любых возможностей.

В небольшой книжечке для детей Лиля Юрьевнарассказывает,как в20-м

году они, с Брикоми Маяковским, поселилисьв огромнойпустой квартире и,

чтобы неотапливать много комнат,жили втроем водной, самой маленькой. Я

думаю, дети нетолько старшего, но и по меньшей мересреднеговозраста не

могли, читая, не задаваться вопросом, как же выглядело это тройное житье, ну

хотябыкто где спал, –темболеечтоЛиляЮрьевна всвоемрассказе

акцентирует внимание на ночном времени:как Маяковскийвстаетспостели,

открывает дверь, впускает щенка...

Повторимещераз,чтовподобныхвопросахнетбестактностии

подглядыванияв замочную скважину.Маяковский сделал всевозможное, чтобы

самые интимныедетали его жизни могли обсуждаться как общественные явления,

какисторическиесобытия, какфакты жизнистраны.Скромныеразговоры о

лирическом герое неуместны, когда речьидет о Маяковском. Нет, это не герой

поэмы, это сам автор, Владимир Владимирович, а это – его возлюбленная, Лиля

Юрьевна, а рядом– муж ее,ОсипМаксимович. Он всегдарядом, дажеесли

отсутствует...

 

 

2

 

 

ЗлымдемономМаяковскогоназывалегоЛуначарский.Аеще

либеральствующийнаркомпрос видел в нем средневекового разбойничьего патера,

заранее отпускающего своей лефовской шайке любые, самые страшные грехи... На

всех диспутах, где умеренный Луначарский пыталсязащитить остатки искусства

от банды воинствующих графоманов,онощущал присутствиеОсипа Брика, хотя

тот был сугубо кабинетным человеком и предпочитал отсиживаться дома. Громы и

молнииметалМаяковский,однакововсем,чтокасалосьпозиции,

направленности,отношенияк текущемумоменту, Брик,какправило,бывал

определяющим. Незаурядностьего как идеолога и наставника вполнеочевидна.

Он был начитан, знал языки, очень точно чувствовал конъюнктуру и очень ловко

умел ее использовать.

Главныйтезисбыл–дискредитацияискусстваизаменаего

производством.Книгудолжназаменитьгазета,насменукартинеидет

раскрашенныйситчик.Искусство–опиум длянарода,стольжевредная

выдумка,какирелигия:" Надо ежедневно плеватьнаалтарьискусства ".

(Очевидно, чтов той самойстатье Левидова изложены основныеидеи Брика.)

При этомонсыпалмарксистскимицитатами–этулитературуонзналв

совершенстве, по крайней мере такое производил впечатление.

 

 

Его фамилия –Brick, – безусловно, значащая. Он былтемкраеугольным

кирпичом, на котором держалось зданиеЛефа икоторым,принеобходимости,

мозжилиголовы всемврагами отступникам.Еговлияние налефовцев было

огромным,онумелувлечькаждого вотдельности, сампри этом оставаясь

холоднымитрезвым.Егораздвоенныеводевильныеусикиневозмутимо

возвышались над всеми страстями.

"Целоепоколениеизломанныхлюдей!" – в ужасе восклицаетхудожница

Лавинская, тоже вроде бы жертва идеологииБрика и лефовского образажизни.

Страшную картину всеобщего растления рисует она в рассказе об этом обществе.

Все лефовцы, по ее представлениям, делились на жертв и растлителей. Циничный

вруни соблазнитель Брик,жестокий,фанатичныйиезуитТретьяков, пошлый

смердяковствующийКрученых...Ничегосвятого,никакихпринципов,только

конъюнктураи текущая выгода.Многие играли двойнуюигру.Послеполного

распада Лефа в 30-м году, когдавсе остались у разбитых корыт, хитрый Асеев

сказал Лавинской:"Вы, художники,былидураками.Надо былоломать чужое

искусство, а не свое..."

МаяковскогоЛавинская причисляет к жертвам. Так ли это былонасамом

деле?По-видимому,итакинетак. Маяковскийотчасти слушался Брика,

отчастиделалвид,чтослушается,и ломал онкак раз не свое, ачужое

искусство.Еготалант,егослава,егоавторитет, его, вконце концов,

профессионализм,единственный в этой славной компании, – были очевидны всем

и внутри Лефа, и, главное, за его пределами, вне стен квартиры в Водопьяном,

в Гендриковом. Онслишкомхорошо знал себецену, чтобы дословно выполнять

инструкции Брикаи даже – чтоб дословно ихповторять. Достаточно сравнить

его собственные выступлениясо статьями и высказываниями Брика. Маяковский,

при всем громыхании, не то чтобы мягче, но как-то скругленней,гибче.Брик

– резок, однозначен, определенен, ему-то терять нечего.

"Пушкиннесоздатель школы,атолькоее глава.НебудьПушкина,

"Евгений Онегин"все равно был бы написан. Америкабылабы открыта ибез

Колумба".

 

Кто это? Казалось бы, кто угодно, в том числе Маяковский. Звучит вполне

по-нашему,по-лефовски, и нечто подобное повторялось едвали нена каждой

странице журнала.На самом деле именноМаяковский именно так сказать бы не

мог. Слишком просто вэтустройную шизофреническую формулу подставляется и

егодорогое имя,и заглавие любой из его поэм. Онбылдостаточно трезв и

бдителен,чтобы, активно взаимодействуяс Бриком,гнуть свою персональную

линию. Злой демон не столько соблазнял Маяковского, сколько вдохновлял его и

питал.

 

 

НоОсипБрикбыл нетолькотеоретиком,онбылещеи писателем,

сочинителем, и как разегохудожественное творчество представляетдля нас

особый интерес. Разумеется,не вкачестве предмета искусства, а в качестве

особогодокумента,способного,например,подтвердитьилиопровергнуть

Лавинскую, а также пролить некоторый светнаегоотношения с Маяковским и

ЛилейЮрьевной. Нет,он пишетнедокументальнуюпрозу,но, как человек

абсолютноибесповоротнобездарный,переноситвпрямуювдиалоги своих

бумажных героев те "научные" схемы, согласно которым, по его представлениям,

должна двигаться живая жизнь и которым он сам в этой жизни следует.

 

Герой его повести "Непопутчица", коммунист иначальникчего-то тов.

Сандраров, влюбляется в прекрасную нэпманшуВелярскую.А его секретаршаи

жена тов. Бауэр...Впрочем: "Я не жена,тов.Тарк,–говоритонаего

соперникупопартийнойлестнице.–Укоммунистовнетжен.Есть

сожительницы".Таквот,сожительница тов. Сандрарова тов. Бауэр возмущена

предательствомсвоегоначальника,тоестьмужа,тоестьсожителя,и

призывает его к порядку. Аон,всвоюочередь, возмущен ее отсталостью в

вопросахморалиивынужденобъяснятьейэлементарныеправила

коммунистического образа жизни:

"Мыничем другс другом несвязаны.Мы – коммунисты, не мещане,и

никакие брачные драмы у нас, надеюсь, невозможны?"

 

"...Никакой супружеской верностияот тебя не требую. Ноделить тов.

Сандрарова с какой-то там буржуазной шлюхой я не намерена".

 

В дальнейшем муж Велярской, коварный нэпман, толкает ее на знакомство с

Сандраровым, чтобы использоватьэтого партийногодеятеля в своих корыстных

нэпманских целях.ВелярскаяполюбляетСандрарова (тотявляетсякней под

чужойфамилией–жуть какинтересно, просто дух захватывает) и хочет от

него любви и любви, а он все никак, а вместо того учит ее Коммунизму:

"...Если бы я былбуржуй,мнебыло бынаплевать, но я, к сожалению,

коммунист..."

 

"Какой вывод?"

 

"Вывод такой: – либоя должен сделаться буржуем, либо вы должны стать

коммунисткой".

Велярская нехотя расстается с Сандраровым, идет к мужу (у буржуев так и

осталось – муж) и просит достать ей "Азбуку коммунизма"...

Чтодля нас ценно в этойбредятине? Система взглядов иотношений,а

также системапонятийислов. Здесьневажно,что Брикосуждает,а что

поощряет, аважно,начтоонобращает внимание,чтофиксируетикак

называет. Это ведь не какое-то воображенное пространство, не плод, допустим,

творческойфантазии,ашколярскибуквальныйпереноснабумагуего

представлений о реальноммире.Это сразу стало ясно большинству читателей,

тех, кто знал Брика и кто не знал. Высокий правительствующийкритикписал:

"Междуавторомитойпошловатойсредой,которуюонизображает,не

чувствуется ни вершка расстояния".

 

Пошловатой... Слабовато сказано!

 

 

3

 

 

Леф(МАФ, Реф–неважно) былодновременно и салоном,и вертепом, и

штурмовым отрядом, и коммерческим предприятием.

Вэтом светеи следуетрассматривать наш треугольник. И трудно здесь

что-либоутверждатьс определенностью,номногое становитсядопустимым.

Например, некоторое соглашение, долговременный деловой союз, смесь подлинной

страсти, трезвого расчета и взаимовыгодных обязательств, чтоб "не вытесняя и

не обездоливая", то есть чтобы каждый получал свою долю.

 

ОтношениекБрикамкаккэксплуататорам,державшимвдомераба

Маяковского, ограничивавшим все его свободные движения и выжимавшим изнего

все живыесоки, – такое отношение абсолютно несправедливо. Сточкизрения

внешнегонаблюдателяоно,бытьможет,и выглядит так,но внутри–-

совершенноиначе.Там, внутри ихжизни, вВодопьяном, в Гендриковом,он

нуждался в дружбе Осипа Максимовичаедва линетакже, как в любвиЛили

Юрьевны,искорее не мог существовать без них, чем они безнего. Такчто

соотношение числа поцелуев выбрано им не случайно...

 

Взглянитенарукописьлюбогостиха Маяковского: тамнетниодной

запятой(мыжезнаем,онихненавидел).Всезнакипрепинанияв его

произведениях,начиная с 16-го года, расставленыБриком.Черновиквсякой

новойвещионпрежде всего отдавал Брику: "На, Ося, расставь запятатки".

Казалосьбы, невелика работа, ноона лишь одно из проявлений того участия,

которое принимал Брик в делах Маяковского*. Его глаз и его рука присутствуют

почти на каждом этапе –от первого обсужденияидеи и замысла до последней

редактуры и сдачи впечать. Во времяработы над поэмой"Ленин" Маяковский

едвали несколько раз раскрыл сочинения Ленина, – все необходимые материалы

подобрал для него Брик. Они хорошо дополняли друг друга, и если Брик не умел

писать, то Маяковский не умел читать. На протяжении всехпятнадцатилет их

дружбыМаяковский пользовалсяэрудициейБрика,егоумениемработатьс

книгой,егополитическим иредакторскимнюхом, его,наконец,спокойной

уверенностьювверномвыборенаправленийинеизменнымчувствомсвоей

правоты.Иужеслиговорить обэксплуатации, то скорееМаяковскийего

эксплуатировал, нежели он Маяковского. Отдадим должное Осипу Максимовичу: он

ведь никогда не претендовал на соавторство, даже там, где имел на это полное

право (например,всценарии "Москвагорит"),иславабезутешной вдовой

плелась не за ним...

Можно, конечно, сказать (и говорят), что какраз в этом – в участии и

влиянии Брика – вся беда и трагедия Маяковского. Что, не будь Брика, онбы

несоблазнился,несталписатьагиток илозунгов, а осталсябы чистым

лириком. В этих спекуляциях столько же смысла (да и вкладывают вних подчас

тот же самый смысл),как в утверждении,что в России не было бРеволюции,

еслибыневлияние инородцев.Небудь Троцкого, Зиновьеваи, допустим,

Дзержинского–мирнобытрудилсярусский народ, совершенствуясистему

либеральнойдемократииподотеческимвзоромцаря-батюшкиисвятой

православной церкви. Не будь Осипа Максимовича Брика – прошел бы Маяковский

мимо революции, не бросился бы в железныеее объятья, а сидел бы где-нибудь

встороне, пил быводку с Есениным, вино–с Мандельштамомиписал об

одиночестве и любви...

Здесьиз многихочевидныхвозраженийсущественнейвсеходно: весь

послеоктябрьский Брик-Маяковскийуже содержится в раннем Бурлюк-Маяковском.

Но об этом мы уже говорили, не стоит снова...

Нет,не только любовь к ЛилеЮрьевне вынуждалаМаяковского дружить с

Осипом Бриком. Он самвыбрал себедруга-наставника по своим наклонностям и

разумению. Злой демон? Что ж, это возможно. Но нельзя его представить вообще

без наставника, как немыслимо увидеть в этом качестве доброго ангела...

 

 

4

 

 

Как бы тони было, что бынизначило, Брики были единственной семьей

Маяковского, совсем тем, что бывает в семейной жизни:ласкамии ссорами,

дружбой и враждой, любовью и ненавистью.

Чтожекасаетсяинтимнойсторонывопроса, то кто, кромеодного из

троих,мог бы внести необходимую ясность? Все прочие окружавшие Маяковского

люди,дажесамые-самыеблизкие,терялись вдогадках. Например, Вероника

Полонская пишет:

"Я никакне могла понятьсемейной ситуации Брикови Маяковского. Они

жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто жеиз них является

мужем Лили Юрьевны. Вначале, бывая уБриков, я из-за этого чувствовала себя

очень неловко".

 

Читательвоспоминаний разделит эти чувства Полонской и так и останется

в недоумении и неловкости (кто же является?..),если только ему не повезет,

как мне, ив его руки не попадет экземпляр рукописи с краткими пометками на

полях, сделанными рукой самой Лили Юрьевны:

"Физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а в. В.– с 1925 г.".

 

Поверим ей,это похожена правду,да ибольшенам никтоничего не

откроет.

СуществуетустныйрассказЛилиЮрьевны(бытьможет,впрочем,и

записанный ею)как разоб этом16-мгоде:о какой-то веселойкомпании,

невольной измене, слезах раскаяния – и о ровном, спокойном, ласковом голосе

Брика. Этот голос, лишенный эмоциональныхкрайностей, мог найти место любой

неуместностиилюбуюкатастрофуумелпредставитькакнормальныйэтап

большогопути.Сэтого этапа и началсяихпуть, основанныйна взаимном

уважении, а также на полной сексуальной свободе (в которой, впрочем, по всей

видимости, нуждалась только однасторона).Вспомним: "Чтоделать?"– их

любимая книга...

 

Так что, надо думать, ревность Маяковского была лишь вначале направлена

на Брика, что иотразилось во "Флейте-позвоночнике". Да и там, по-видимому,

"настоящий муж" –ужене совсем настоящий. Это скорее объект литературной

игры, обобщенная точка приложения ревности. Маяковский не могбы так долго,

нежно и ровно дружить с соперником.

Осип Брик был приЛиле Юрьевне чем-товроде старшей подруги, товарки,

всегда умиленной и снисходительной. Видимо, такой уж он был человек, что его

устраивала этароль.Разве сталибывсякие нужные люди,втомчисле и

высокие грозные гости, регулярно съезжаться на чай к одинокому Брику?

Между тем, гости съезжались. ЛиляБрик – переменчивая, умная, жгучая,

естественная,каквсякий избалованный ребенок,во всехсвоихкапризах и

порывах –была бесспорным центром внимания. Это место – центра – ревниво

оберегалось и ее близкими, и еюсамой. На свет ее глаз,"горячих до гари",

мужчины тянулись, как мотыльки, иктознает, какую роль в ее выборе играли

советы доброго друга?

По-видимому, посленескольких лет любви Маяковскому отводилась сходная

роль, и он с этой ролью также смирился, но,вотличие от Брика, без всякой

готовности, далеко не сразу и не мирным путем.

Вконцедекабря22-го года,вскорепослевозвращения изБерлина,

возникает странный разрыв-перерывв егоотношениях с Бриками.Двадолгих

месяца он сидит на Лубянке (куда деться отдвусмысленностиэтого адресаи

всякой фразы, его включающей?) под строгимдомашним арестом. Выходит только

за папиросами,не звонит по телефону, ни с кем не видится, сидит, распухший

от детских слез, пишет Лилегорестныеоткрытки и письма – и пишет большую

поэму...

Что случилось? А вот, сейчас узнаем. Друг Асеев нам, верно, расскажет.

"Напороге 23-гогода междуМаяковским и ближайшими окружавшимиего

людьми (так в носках и на цыпочках именуются Брики.– Ю. К.) быласерьезная

принципиальная размолвка. Дело в том,что революционные годы, круто оборвав

всебытовыеустановки...вновьи наголовопросыличногоустройства...

передовая общественность... волны Нэпа..."

 

И так далее,и так далее, вы не поверите – семь страниц с цитатами из

разных классиков,вплотьдо заметокКрупскойоЛенине.И, наконец,на

восьмой странице:

"ПовзаимномууговоруМаяковскийрассталсяс самымблизкимему

человеком (какжевсе-таки, с человекомилис людьми?)на определенный,

обоими обусловленныйсрок – два месяца, для того, чтобы пересмотретьсвой

внутренний багаж...так как"такжить"становилосьнемыслимо"(кавычки

Асеева).

 

Итак, "серьезная принципиальная размолвка"произошлаиз-за выеденного

яйца, но – "по взаимному уговору". А теперь пусть выскажетсяЛиля Юрьевна,

предоставим ей слово.

"Личныемотивы,бездеталей,коротко, былитакие:жилосьхорошо,

привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты и живем в тепле, едим вкусно

и вовремя,пьеммного чая с вареньем. Установился"старенький, старенький

бытик". Вдруг мы испугались этого ирешилинасильственно разбить "позорное

благоразумие".Маяковскийприговорилсебяк2-ммесяцамодиночного

заключения... В эти два месяца он решил проверить себя".

 

Отметим,кактонковыбраныдеталикомфорта,такиетрогательно

безобидные, особенно это варенье... Здесь все выглядит немного иначе, не так

ли?

Маяковский сам себяприговорил, сам себя оставил без сладкого. И решил

проверить.Но только вчем же? Сможетли не пить чаяс вареньем, есть не

вовремя и невкусно? Или, может,иони в этидва месяца не пили, неели и

жилив холоде?Разумеется, ничегоподобногонебыло. Принималигостей,

веселились и пили не только чай.

Выходит,бытаиспугалисьвсетрое,асослалинаЛубянкуодного

Маяковского, продолжаяжить-поживать по-прежнему,абытьможет, даже еще

веселее – без громоздкого, назойливого и мрачного Володи.

А как же "позорное благоразумие"?

 

Все это ерунда и неправда.

Ясно,чтобылаобида,ссора,быловыяснениеотношений,апотом

Маяковского убедили, что это он один во всем виноват идолжен одинпонести

наказание,а заодно и посидеть не торопясь, подумать, как будетвести себя

дальше.Втом,чтонебыло"взаимногоуговора",чтостороныбыли

неравноправны,чтоимеласьввидукакая-товинаМаяковского,его

преступление передЛилей Юрьевной, неважно, подлинное или мнимое, – вэтом

нет никакихсомнений.Этоясно высказаноивпоэме,ивписьме его,

написанном в те самые дни:

"Янегрожу, не вымогаюпрощения..."И там же: "Я вижу,тырешила

твердо..." Она решила – как же иначе! Хотя,уж верно, не без совета Брика.

И дальше – кое-что о причинах: "Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя

боль". Вот!

ИзвестенещеодинрассказЛилиЮрьевныотом,какМаяковский,

вернувшисьиз Берлина,выступаяпередширокойаудиторией,пересказывал

берлинскиевпечатления Брика,выдаваяих за свои.Своихжевпечатлений

никаких не имел, поскольку все дни и ночи в Берлине просидел за картами. Его

недостойноеповедениеглубоко возмутилоЛилю Юрьевну и будто бы послужило

непосредственным поводом для ссоры, или, если угодно, размолвки.

Это уже больше похоже направду, это нечай с вареньем.Но даже если

повод былименноэтот,причина всежев другом.Причинабыла–его

приставание,еготребованиеверностиипостоянства, то естьтехсамых

мещанских добродетелей, от которых,повсем исходным установкам, он должен

был бежать какчертот ладана. Легкообличатьмещанство массы, каково-то

отказываться самому!

Он никакнехотелстановитьсябриком,сколько егони ставили.Он

требовал для себя особой роли и особой доли.

И давайте сами не будем ничего сочинять, давайте обратимся к последнему

свидетельству,самому правдивому из всего, что мы здесь прочитали. Не беда,

чтоэто произведение – художественное, оно художественное, но не очень, не

настолько, чтоб нельзя было ничего понять. Здесь вымысел сводится к перемене

половизамене возможных обстоятельств невозможными, а так, восновном, –

всеоченьузнаваемо... Я, конечно, имею в видубессмертную повесть Брика,

написанную, как и поэмаМаяковского, какраз вто самое время, посвежим

следам.

"Ты разговариваешь со мной, как с девчонкой, которая до смерти надоела.

Если я тебене нужна – скажи. Сделайодолжение. Уйду и не заплачу. А вола

вертеть нечего".

 

"Тов.Бауэр –,недумаю,чтобытакиескандалысоответствовали

правилам коммунистической морали. Я предлагаю временно прерватьнашу связь.

Надеюсь, вы не возражаете? – Идите".

Вот и все. Что тутможно добавить? Разве только то, что "вола вертеть"

– излюбленное выражение Маяковского...

 

И,однако же, не следует пренебрегать оговоркой Асеева. Если видеть на

том, другомберегу не одну Лилю Юрьевну, нообоих Бриков(что справедливо

хотябыгеографически),тоисправительно-трудоваяотсидкаМаяковского

приобретает болееширокийсмысл. НачиналсяЛеф –ижурнал, и группа, –

предприятиехлопотноеи сложное. Надобыло слегкапридавить Маяковского,

добитьсябольшегопослушания,чтобоградитьсерьезноеважноеделоот

случайностей,связанныхсегоимпульсивностьюичрезмерноразросшимся

самомнением. Он слишком часто забывал о накачках Брика и, как тот выражался,

"нес отсебятину".

 

28 декабря – 28 февраля. Срок был соблюден с нечеловеческой точностью,

вплоть до часов и минут... Нет, все же было что-то жуткоев тройном союзе..

Пахло, пахло и серой и шерстью паленной...

 

 

5

 

ИстраннуюпоэмунаписалМаяковскийзаэти двамесяцассылкив

уединение.Казалосьбы,онадействительно"про это",авчитаешься–

все-таки больше про другое.Недаром еетема впрямуюненазвана. "Про что

что,про это?" –спрашивает автори словолюбовь"подсказанное рифмой,

зачем-то заменяетмноготочием.Не затем ли, чтобдопустить возможностьи

другого, нерифмованного ответа.

Еслиотброситьвсюнаучнуюфантастику,все картиныаллегорических

превращений и многословно реализующие каждыйречевойоборот, тоостанется

несколько ярких и крепких кусков,где выражены те же основные мотивы, что и

в дооктябрьских стихах и поэмах: обида, ревность и ненависть.

Ревность и ненависть.Но к кому? Нет более уклончивогопроизведения,

чемэта,самаяконкретнаяпоэма, изобилующая деталямиповседневностии

иллюстрированная фотографиями. Традиционная маяковская,доведенная здесь до

максимальной количественной концентрации, изливается куда-то в абстракцию, в

ничто:

 

 

Нодыханиеммоим,сердцебиеньемкаждым острием издыбленного вужас

волоса, дыраминоздрей, гвоздями глаз зубом, искрежещеннымв звериный лязг

ежью кожи, гнева – бровисборами триллионом пор, дословно – всеми порами,

в осень, в зиму, в весну, в лето, в день, в сон не приемлю, ненавижу это все

 

По-разному выражал своюненависть Маяковский, бывало по душе, а бывало

по службе, не всегда эти чувства сливались в одно.Но здесьнеможет быть

никаких сомнений, здесь такая напряженность,здесьискренне, по душе,как

никогда – не приемлет и ненавидит. Только что же именно?

Казалось бы,самое время назвать ивложить в этипоследние несколько

слов последнийи главныйзаряд,смертельнуюдозу...Нотутонкак бы

опоминается,останавливается,приходитвсебяизаканчиваетвялои

разрыхленно, отделываясь незначащими, общими словами:

 

 

что внасушедшим рабьимвбито, все, что мелочиннымроемоседало и

осело бытом даже в нашем краснофлагом строе.

 

Обыденщина,мелочинный рой,сердцераздиравшиемелочи...Впоэме,

однако, этот повтор столь настойчив, что не может ненастораживать. Неужели

все-таки чай с вареньем?

Чай не чай, но ясно, что ответ, адресат должен совпадать с повседневным

бытомиможетбытьнайдентолькотам,гдеэтотповседневныйбыт

располагался, –не на невском мосту,не в придуманномнэповском доме, а в

квартире Бриков, на четвертом этаже, несколькими страницами выше.

Там есть главка, где имеется все необходимое для полноценной, добротной

ненависти. Называется эта главка – "Друзья".

 

Рита Райт рассказывает, что встретила Маяковского в те самые дни на той

самойлестнице. Думала, он за ходил к Брикам, оказалось–нет, не заходил,

лишь стоял и слушал.

 

 

Авороны гости?! Дверье крыло раз стопобокамкоридорапохлопано.

Горлань горланья, оранья орло ко мне доплеталось пьяное допьяна.

 

Пьяноедопьяна.Питьчайпересталии,наказавсебяперешлина

шампанское. Новый,суровый икакой там еще, ну, вобщем, коммунистический

быт...

Дажездесь, едваназвав предмет своей ненависти он тут жеотступает,

кидается в сторонуиторопливо размывает изображение, превращая его всев

тот же туманный эвфемизм:

 

 

Я день, я год обыденщине предал...

 

 

Но уже понятно, что обыденщина, квартирошный дымок и ненавистный быт –

это непросто вкусная еда и теплая ванна, против которых он, честно говоря,

ничегонеимеет.Повседневноеокружениееголюбимой.вороны-гости,

друзья-соперники – вот главное препятствие на пути его любви. Это и названо

всеми нехорошимисловами,принятымивтовремя купотреблению. И самое

страшное, корень трагедии– втом что ведь и сама любимая – неотъемлемая

часть всего этого, и если он ни вчем ее не обвиняет, то только оттого, что

любит:

 

 

Скажу:– Смотри, дажездесь, дорогая, стихами громя обыденщины жуть,

имя любимое оберегая, тебя в проклятиях моих обхожу.

 

Трагична, безвыходна любовьМаяковского, неустранимо препятствие на ее

пути, по крайней мере в этой, сегодняшней жизни. Но поэме Маяковского в 23-м

году до зарезу необходим оптимистический выход,без него онасостояться не

может. И Маяковский такой выход находит, убивая себя ивоскрешая в будущем,

в далеком и замечательном тридцатом веке. Там он, может быть, снова встретит

свою любимую: "Нынченедолюбленное наверстаем..." А препятствие? А не будет

никакого препятствия. Его, препятствие, не воскресят:

 

 

Чтоб не было любви – служанки замужеств, похоти, хлебов...

 

Все,посути,сказанодостаточноясно.Убийствосоперника(или

соперников), по всейвидимости, онисменялись достаточно часто) заменяется

невоскрешением.Результат, в конце концов, тот же самый, но зато – никакой

уголовной ответственности, ни в житейском, ни в поэтическом смысле.

"С техпор,каквсе мужчины умерли..."Этастрочка оплеванногоим

Северянина остается для неготакой же заманчивой ив тридцать лет с той же

силой стучит в его сердце, как стучала в двадцать...

 

 

6

 

 

Он нравился женщинамгораздо меньше, чем его менее приметные друзья, и

в сто раз меньше, чем ему бы хотелось.

Надо думать, все у негов жизни было: и поклонницы, и почти постоянные

романы, но какдалекоэтобыло от того,к чемуонстремился!Он хотел

всеобщего обожания,убийства наповал с первого взгляда, с одного каламбура.

Онведьбылпленником большихчисел. Миллион любовей,миллион миллионов

любят. Между тем его пугались и сним скучали. Вне стихов и карт его как бы

ивовсенебыло.Ивзрелыегоды,как вгоды юности,земля-женщина

оставалась спокойной и не ерзала мясами, хотя отдаться.

По-видимому,все же онявился причиной одной-двухсерьезных любовных

трагедий, но и это его мало устроило.

Онвообще многим причинял боль, но хотел не этого: он хотел обладать.

Однако ни одна из его главных любвей: ни ЛиляБрик, ни Татьяна Яковлева, ни

Вероника Витольдовна Полонская – никогда непринадлежали ему безраздельно.

В этом прежде всего заключался трагизм его жизни.

 

 

После "разлада"23-го годабыло ещекупе надвоихвмеждународном

ночном вагоне, ленинградскаягостиница, московские чтения поэмы и, наконец,

совместная поездка в Ялту. Но что-то сдвинулось необратимо, и уже в середине

24-гоон объявляет, что "любви пришел каюк".Отныне, или, скажем, с начала

25-го, Лиле Юрьевне лучше знать,тройственный союз Ося –Лиля–Володя

приобретает,наконец,успокаивающуюсимметрию.Треугольникстановится

равнобедренным.

Впрочем,какую нивзятьфигуру, ЛиляЮрьевнаокажетсянаглавной

вершине.Досамогопоследнегодня егожизни онабыладляМаяковского

женщиной номеродин,предметомбезоговорочноговосхищения инеустанного

поклонения. Об этом знали решительно все, в том числе и те немногие женщины,

которымсудьба егобыла небезразлична. И это тоже неспособствовалоих

решимости...Но и она зорко берегла свое первенство и, легко относясь к его

увлечениям,нетерпела инамекана нечто всерьезглубокое, начье-либо

владениеего душойи самое главное – егостихами. Вообще втайных своих

отношенияхон могбытьсвободени скемугодно, но на людях, публично,

печатно–несмелейникогдаизменять.Публичное чтениеимстихов,

посвященныхТатьянеЯковлевой (неважнокому,важно– неей!),навсегда

осталось в ее глазах самой страшной его изменой.

Говорят,егогибельбылавоспринятаЛилейЮрьевнойсискренним

удивлением и огорчением, нобез трагизма. После похорон уБриков пили чай,

шутили, говорили о разных разностях...

Вскоре онавышлазамужзаПримакова, большогокомандира инемного

литератора, и признавалась, что абсолютно счастлива с ним. А после того, как

егорасстреляли, – за Василия АбгаровичаКатаняна, писавшегоо Маяковском

солидные толстые книги.

Иповсюду,досамойсвоейсмертив45-мгоду.Осип Брик,тоже

женившийся,былвблизи нее, опекал, поддерживал, объяснял ей задним числом

все ее поступки*.Удивительнаяэта связь между ними продолжалась до самого

егоконца, и конец этот был воспринятЛилей Юрьевной как первоеподлинное

несчастье.Онаговориласвоей знакомой:"Когда умер Володя,когдаумер

Примаков – это умерли они, а со смертью Оси умерла я".

 

 

7

 

 

Однако онапрожилаещецелуюжизнь, большетридцати лет,и умерла

восьмидесятишестилетней...Нет,нестарухой.Онаумерла

восьмидесятишестилетней женщиной, покончив с собой из-за несчастной любви!

Я решаюсь уделить этой замечательной женщине еще пару кратких страничек

– поверьте, она этого стоит.

Лиля Юрьевна была умным и тонким человекоми, не в пример Осипу Брику,

человеком,одареннымвслове. Ее немногочисленныевоспоминаниянаписаны

хорошим русским языком, просто, точноидаже порой остроумно. Но главное в

ней, конечно,неэто,главное– дар бытьженщиной. Не тольков бурные

лефовские годы, но и в старости, и почтидо самой смерти она былаокружена

мужчинами, и непросто собеседниками, но– обожателями.Только роскошь и

богатствомоглипоспоритьспостоянствомэтого окружения.Еедомбыл

собраниемразличныхколлекцийиредкихизделий:картины,фарфоровые

масленки, расписные подносы, браслеты и кольца...

На этой эстетской, почти бескорыстной любви к драгоценностям, на умении

увидеть прекрасную вещьи безошибочно оценить ее стоимость исошлись они в

последниегодыспредметомеепоследнейстрасти.Этобылизвестный

кинорежиссер,человекоригинальный иодаренный.Онискренневосхищался

удивительной женщиной, онпопростубылотнеев восторге,но, конечно,

полной взаимностью ей отвечать не мог, тем более что к этому времени женщины

– не только старые, но и молодые – вообще перестали его интересовать... За

это его, как у нас водится,арестовали и судили,и четыре года его жизни в

лагере, для него вполне унизительных и нормально тяжелых,были сказочными в

жизни лагерного начальства. Их бы можно было назвать "французским периодом".

Кофе,коньяк, шоколад –все шло прямиком из Парижа, лишь накраткиймиг

задерживаясь в Москве.

Наконец, последолгих ее хлопот,его выпустилина годраньше срока.

Лиля Юрьевна хорошо подготовилась квстрече. Прославленной фирме со звучным

названием были заказаны семь уникальных платьев – очевидно, на каждыйдень

недели. Он приехал–но только нанесколько дней, повидаться ивыразить

благодарность, и уехал обратно в родной город, прежде чем она успела ихвсе

надеть...

Что-то в ней надломилось послеэтой истории – сначала в душе, а потом

и в теле.У себя дома, на ровном местеона упалаисломалашейку бедра.

Вообщеговоря, втаком возрасте эта травман