Глава четвертая. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ

 

1

 

 

Разумеется, массовостьвранья оМаяковском объясняется не толькоего

личными свойствами. То была организованная сверху кампания, ее старт был дан

великой резолюцией, а финиша до сих пор не предвидится. Но особенностьэтой

кампании в том, что объектее не остается пассивным, а активно сотрудничает

с каждым участником, каждый раз оборачиваясь под нужным углом.

Так было не всегда, и в20-м году, когда тот же Чуковский лучше помнил

деталисобытий, а главное,былчутьболее свободен в своих суждениях, он

писал о Маяковском несколько иначе:

"Порою кажется, что стихи Маяковского, несмотря набуйную пестроту его

образов,отражаютвсебебедныйиоднообразныйузорчикбедногои

однообразного мышления, вечно один и тот же, повторяющийся, точно завиток на

обоях...

 

В самых патетическихместахонострит, каламбурит,играетсловами,

потомучто егопафос –неиз сердца, потомучтокаждыйегокрик–

головной,сочиненный,потомучтовсяего пламенность–деланная. Это

Везувий, изрыгающий вату". Здесь нетолькосовершенно иное отношение, но и

сам автор – совершенно иной: легкий, резкий, остроумный – талантливый.

Чутьпозднееэта статьяоМаяковскомвошлавблестящуюкнигуо

футуристах, лучшую и по сейдень из всего, что о них написано (и немедленно

оглоушенную бдительным Лефом по всемпогромным лефовским правилам). Вэтой

книге Чуковский не уничтожает Маяковского,напротив, он настойчиво выделяет

его талант изо всей компании. Но делаетон этобез всякой скованности, еще

не застыв, не оцепенев, еще свободно рассматривая все явление в целом, ане

глядя Вию прямо в глаза...

Строгоговоря, уже тогда футуристы былиинтересны Чуковскому лишь как

окружение Маяковского, как его предшествие и фон для его работы. Еще не было

дистанциивосприятия, необходимойдля каких-то общихвыводов,но главное

Чуковский увидел уже тогда. Он увидел, что Маяковский – "плоть от их плоти.

Не будь их, не было бы и его".

 

 

2

 

Троесамых главных, самых деятельных и самых шумных поэтов-футуристов,

поотдельности такживо описанныхЧуковским,сегодня представляютсянам

чем-тоусредненным,чем-товроде почетногокарауланавстрече великого

Маяковского,гдемелькаютлишь светлыепятналиц и перчаток. Апорой и

совсем ужиздругойобласти:вроде урок-телохранителейвокругбольшого

пахана...Ктоиз насссегодняшнегорасстоянияотличитКаменскогоот

Крученыхиобоихвместе–отБурлюка?Кто,небудучиспециально

уполномоченным, добровольно захочет этимзаняться? Совершенно очевидно, что

те различия, которые намудалось бывыявить,проделавнеимоверно скучную

работу, ничего не изменили быв нашем отношении к этим безвозвратно забытым

авторам.

Остается Хлебников.Титулованныйгений,ПредседательЗемногоШара,

Возрождение Русской Литературы (это тоже– не название процесса, а титул)...

Он,конечно же,былодаренным человеком. В его безумном, смещенном с

осейбормотании,то детскинаивном,то педантичноученом,проскакивают

поразительно яркиеиточные строки,а порой поэтическийобъем доходит до

нескольких строф.И все же онне написал ни одного стихотворения и ужтем

более ни одной поэмы.

ВсякийтекстХлебникова– это толькозаявка, образец,сообщение о

возможности. Он ни к кому не обращен, никудане движетсяини кчемуне

приходит.Знаменитоехлебниковское "и так далее...", обрывавшее чуть ли не

каждое чтение, – это и есть итог и концовка любого стиха.

Онобладалоригинальнымлингвистическимчутьем,новстихеоно

проявлялось всегдарационально, с неуклонной болезненной конструктивностью.

Самовитость слова, отрыв его от предмета, замена исконных чувственных связей

и органических свойств восприятиястрогими логическими законами, выводимыми

по аналогии из частного случая, – все это очень хорошо укладывается вобщую

клиническую картину.

Хлебниковбылодареннымчеловеком,можетбыть,дажегениальным

человеком, но такогопоэта"Хлебников"– не было. Всеже естькакая-то

утилитарная значимостьв каждом читательском контакте с поэтом, для чего-то

же мы читаемстихи, что-то такое из них получаем. Но что, кроме запоздалого

любопытства или чисто филологического интереса, можетзаставить нас сегодня

читатьХлебникова?Какойвозможендушевныйконтактсегонепрерывно

распадавшейся личностью?

"Хлебников – не поэт для потребителя. Егонельзя читать. Хлебников –

поэт для производителя". Такписал онемМаяковский. Замечено удивительно

точно.Особое свойствоязыковыхоткрытийХлебникова – втом,что,не

наполненныеживымсодержанием,несвязанныедвижениемличности,в

собственном контекстеони бессмысленны, в лучшем случае забавны, неболее.

Нозато,усвоенныедругимипоэтами,переваренные,измененныедо

неузнаваемости, как бы сами становятся содержанием и новым особым качеством.

И это тем верней, чем сильней и богаче личность поэта.

 

Не было такогопоэта – "Хлебников", но явление такое, и очень важное,

в русской литературе было и есть.

 

Однако и такого футуриста тоже ведь не было. Он даже терминасамого не

мог принять, и предложенный им неологизм "будетляне", несмотря на буквальное

значение корня, всей своей языковой сутью обращен не в будущее, а в прошлое.

Так можно сказать обо всем, что он сделал.Быть может, именно потому он так

легко прошел в будущее, а футуристы остались, затерялись в прошлом.

Его строкичитали с шумных эстрад, егоименемподписывали манифесты,

печатали его на обложках сборников –сам жеонбылвсегда в стороне или

двигался пассивно в том потоке, куда в данный момент попадал.

Хлебников– одно, футуристы –другое. Этооченьрано почувствовал

Чуковский, это ясно понял Тынянов.

ИеслиХлебников –гениальныйбезумец,аналитик-изобретатель,то

Крученых – ужепростоскучный обманщик, Каменский – пустозвон-балагур, а

ДавидБурлюк– ещеи хитрыйделяга.Чтожесвязывалоснимивсеми

Маяковского?

Сначала попробуем ответить на вопрос, что связывало их друг с другом.

В те веселые годы Бурлюк так выражал свое кредо:

"Все человеческие отношенияоснованы только на выгоде. Любовь и дружба

– это слова. Отношения крепки только в том случае, если людям выгоднодруг

к другу хорошо относиться".

 

Бурлюк уехал в 20-м году. В 22-м умер Хлебников. К футуристам примыкали

новые люди,футуристы превращались в футуристов-лефовцев, взаимодействовали

с наркомпросом,с пролеткультом, с Чекаиспрочимипорождениями нового

времени,имевшимистольжекрасивыеназвания, –анекийпринцип,их

объединявший, оставался незыблемым, хотя и скрытым.

БурлюкиКрученых13-гогода,БурлюкиБрик 16-гогода,Брик и

Третьяков 22-го, Третьяков и Чужак 24-го... В чем сходство этих людеймежду

собой? Только в одном: в их воинствующей бездарности.

Ссамого начала идо конца литературныйсоюзрусских футуристов был

единственным в своем роде профессиональным союзом– это был союз графоманов.

Ниодин посторонний, то есть талантливый, не мог бы долго существовать

вэтой группе. Пастернак,привлеченный личностью Маяковского, которогоон

очень высоко ценил, залетел однажды на огонек, едва не сгорел, но вовремя (а

лучше бы раньше) спасся.

Напротяжениипримернопятнадцатилетсуществованиярусских

(московских) футуристовМаяковскийбыл и оставался лучшим, талантливейшим,

то есть попросту единственным. И это, конечно же не случайно.

Казалосьбы,и прочиелитературныегруппынеслишкомизобиловали

талантами.Уимажинистовтожебылтолько Есенин, всежеостальное–

Мариенгоф... Поэт вообще профессияредкая, и скорее следует удивляться, что

былоихслишкоммного.Но нет, имажинисты–совершеннодругое дело.-

Мариенгофбыл,возможно,неталантливей,чемКрученых,ноМариенгоф

стремилсябытьталантливым.Он,вотличиеотКрученыхневозводил

бездарностьв ранггениальности, необманывал,несовершалподмены. Он

сочинял плохие стихи, но он не выворачивал вверх дном критерии, так чтоб эти

стихи считались хорошими. Он, быть может, тоже был графоманом,но о нем так

иговорить не хочется,потому что онне былграфоманом воинствующим. Он,

скажем, был просто слабым поэтом. Он писал в 22-м году:

"Толькоакадемическоемастерствооткрываетпутьизобретательному

моменту в искусстве. Новаторское искусство всегда академично... Само понятие

движениязаключаетвсеберанеепройденныеэтапы, то естьпреодоление

культурного наследия..." Можно подписаться под каждым словом. В том же22-м

году Алексей Крученых организует выпуск специальной книжечки, где вчетырех

статьяхрекламируются его стихи. Одна из статейназывается "Слюничерного

гения". Другая, подписанная самим Бурлюком, – "Бука русской литературы".

 

"После одеколона и рисовой пудрыБальмонта,после нежных кипарисового

дерева (?) вздохов Ал. Блока – вдруг

 

Оязычи меня щедро, ляпач!.."

 

Вот этот "ляпач" и решил все дело. Он и оязычил и надоумил.

 

 

3

 

 

Представимсебемолодыхэнергичныхлюдей,необладающихникакими

особыми талантами и мечтающих о всемирной славе.

Этой славы, по ихнаблюдениям,сминимальной затратойсил и времени

можнодостичь вискусстве.Осмотревшись, ониубеждаются,чтоискусство

неохватновелико и пугающе разносторонне. С их способностями, каждый из них

эточувствует,можновыскочитьразвечтомаленькимпрыщикомнаего

бесконечнойповерхности.Это,конечно, никуданегодится,надочто-то

делать, где-тоискать.Иони находят. Идея приплывает к нимиз Италии от

благословенного Филиппо ТомазоМаринетти.В его футуристическомманифесте

содержалосьбуквально все,что требовалось, и даже кое-что сверх. Ниодин

манифест русских футуристовнесмог провозгласить ничего такого, чего бы в

принципенебылоуМаринетти.Исамоценностьсредстввыражения,и

конструктивностьвосприятиямира,ипреклонениепередтехникой,и

преклонение передсилой,идажеоптимизмкакосновамироощущения.Но

главное, чтоподсказал Маринетти, был единственный способ завладетьмиром:

надовывернутьобщественныйвкус наизнанку,так,чтобыталант оказался

бездарностью,а бездарность – талантом. Эта формула обещала великие блага,

иона,никогданепроизнесеннаявчистомиобнаженномвиде, явилась

основополагающимруководствомковсейдеятельностифутуристов.Все

дальнейшееестественноинеотвратимо.Эпатажобщества,дискредитация

искусства (старого, то есть,иными словами, всего), а такжевсехдуховных

ценностей, на которых это искусство строилось. Сначала все они попробовали в

живописи,нотамзадачаоказалась сложнее. Там пришлосьработатьсреди

мастеров. Пикассо разрушал, преодолевая, анеобходяискусствослевого

фланга.Стихотворчество же –делоузконациональное и гораздо менее четко

очерченное с точки зрения профессионализма.

Итак, поход на литературу...

Позитивный багажбыл минимален, хватало двух десятков стихотворений на

каждого, трех-четырех пунктов программы. Затодля оплевыванийипроклятий

использовалось все свободное место и все вообразимые средства.

"Вымойтевашируки,прикасавшиесяк грязной слизи книг,написанных

этимибесчисленнымиЛеонидамиАндреевыми.ВсемэтимКуприным,Блокам,

Сологубам,Ремизовым,Аверченкам, Черным,Кузминым,Бунинымипроч.и

проч.– нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным.

 

С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество".

 

Оченьскоро,буквальнозагод-полтора, к футуристампришла искомая

слава.Стечениеобстоятельствбылоидеальное.Предвоенныегоды,

кипение-бурление,всяРоссияразделиласьнадвалагеря,ихотясила

формально на сторонереакции, демократия – в подавляющем большинстве. Все,

чтозаявлялосебякак бунт, воспринималосьс симпатиейилюбопытством,

всякийскандалразряжал атмосферу иосвежалзастоявшийся воздух.На все

выступления футуристов публики набивалось сверхвсякой меры, и это несмотря

нанеобычайновысокиецены,также возбуждавшиепересуды,тоесть тоже

способствовавшие успеху.Никаких скандалов,посути,инебыло,любые

эпатажныезаявлениявстречалисьвеселоидоброжелательно.Нетолько

символическиеплевкиМаяковского,ноивполнереальныеопивкичая,

выплеснутые Крученыхомв первые ряды, не вызывалиникакойобиды. Ширилась

слава, росли сборы.

"Деньги? – сказал Маяковский Лившицу.– Деньги есть, мы едемв мягком

вагоне, и вообще беспечальная жизнь отныне гарантирована всем футуристам".

Одинтолько переченьэпатажных нарядов,в которыхонпоявлялсяна

выступлениях,говорито том, чтоденьги имелись: желтая кофта,полосатый

пиджак, красный смокинг,турецкая кофта, пиджакапельсинового цвета – это

все в течение одного вечера. (Впоследствии, вспоминая этославное время, он

будет рассказывать о том, как бедствовал, жил на бульварах и ел у знакомых.)

 

После одного из таких вечеров, на афише которого было написано "доители

изнуренныхжаб",газеты назвали группу футуристов"доителямиодураченной

публики". Это было верно только наполовину. Они-то, конечно, были доителями,

нопублика не былаодураченной:онавообще таковойне бывает, авсегда

получает то, чего ждет.

 

Игорь Северянин, "эгофутурист", познакомившись поближе с этими"кубо",

писал с ужасом и возмущением:

 

 

Позор стране, поднявшей шумы Вкруг шарлатанов и шутов!

 

И с удивительной прозорливостью добавлял:

 

 

Они –возможники событий, Где символом всех прав – кастет...

 

Никтовсерьезне разделилего опасений.Прессаругалась, смеялась,

издевалась – но и хвалила, выражала надежду.И это понятно. У футуристов в

совокупности было все, чтонадо:и трезвыйрасчет,и деловаяэнергия, и

наглость,итвердаябеспринципность–ноитеневой, осеняющийгений

Хлебников, и реальный, вполне живой Маяковский...

 

 

Втянули? Примазались? Казалось бы,очевидно. Не будьсреди нихтогда

Маяковского,ктобы стал оних говорить сейчас, кто бы вспомнил их имена?

Все так, и все же совершенноиначе. Понятно,чтоМаяковский был необходим

футуристам (всем обобщенно–"Гилеям",Лефам, Рефам...) как единственный

среди них несомненныйталант и как единственный профессионал.И у них было

нечто несомненно реальное, в любой момент ощутимое!А поскольку они были не

разлей вода (так всегда объявлялось почтеннейшей публике), токак быи все

они, несуществующие, становились реальностью.

Но и они ему были нужны.

Вихсамомпервомсовместном манифесте, с его знаменитымПароходом

Современности, по меньшей мере два декларативныхпунктапринадлежатлично

СамомуМаяковскому:о"парфюмерном блудеБальмонта имужественнойдуше

сегодняшнегодня"и еще – "стоять на глыбе слова "мы" среди моря свиста и

негодования".

 

Не надо думать, чтоэтослучайные выкрики,имеющие чисто скандальный

смысл. Все тогда продумывалось очень тщательно.

"Мужественная" душаМаяковскогомоглаощущатьсебя таковой,только

находясь вопределенном отношении и к чужим (Бальмонт),и к своим("мы").

Враги, чужие,блуд, чириканье–это уже как бысамо собой, но трудно не

увидетьзакономерности и в непременном наличии у главаря-горлопана старшего

друга-наставника. Ктоже он?Сначала –женоподобный Бурлюк,"с лицоми

повадками гермафродита (Б. Лившиц). Потом– Брики, он и она, тоже всреднем

составляющие нечто среднее, и даже фамилии – как два варианта одной...

 

Но, конечно, этим значение "мы" не исчерпывалось. Маяковский должен был

в каждыймомент ощущать себячастью направленнойсилы, и двое-трое боевых

крикунов, готовых, как казалось, глотку порватьза друга создавали ощущение

такойпринадлежности.Впоследствиипринадлежностьквполнереальнойи

гораздоболеемощнойсилене отменила этого положения. Простокцепкой

защите родныхимен прибавились жестокие драки с"чужимисвоими" заправо

соответствовать и выражать.

Ибылаещепричина, быть может,главная, покоторойМаяковскийи

футуристы нуждались друг вдруге и друг к другу тянулись. Это – совпадение

сферыдействий. Уникальный ибесспорныйталантМаяковскогорасполагался

именно втой самойобласти, где действовала бездарность всехостальных: в

области оболочек, средств воздействия,механических разъятий исочленений,

декларативных утверждений и самохарактеристик – то есть в том рациональном,

упрощенном мире,гдежила егопустующаядуша. И какни отличался онот

остальных, как ни велика была между ними дистанция, это все же дистанция,а

непропасть. Его стихи выделяютсяс первого взгляда,ноони немыслимыв

другом сборнике, как он сам немыслим в другом сборище.

Онбыл не простосам по себе, он был коронованный король графоманов и

так же нуждался в их шумной свите, как они – в его несравненном величии.

 

 

4

 

 

ВраннейюностиМаяковский был причастен к подполью. В тридцатьлет

Каменскийлеталнааэроплане.Впредоктябрьскиедни тридцатидвухлетний

Хлебниковпосылал АлександруФедоровичу Керенскому, которого он еще совсем

недавно ввел в числоПредседателейЗемного Шара, издевательскиеписьмаи

телеграммы, называя его Александрой Федоровной. (Это гениальноеизобретение

впоследствии позаимствовал у него Маяковский для своей Октябрьской поэмы.)

Этимсписком,пожалуй,исчерпываетсялетописьсмелыхпоступков

будетлян-футуристов.Никто изних ни разуне вступилсяза слабого, никто

никогданевоспротивилсясиле, если иметьв виду не номинальнуюсилу, а

реальную, главенствующую во времени.Началопервоймировой войны–это

взлетпатриотическогосамосознанияивозможность заработать на лубкахи

открытках.

 

 

Ах,какнемцампод Намюром досталосьпошевелюрам.Немецрыжий и

шершавый разлетался под Варшавой.

 

ТакиеипрочиестишкиМаяковскогопредшествовалинаскипидаренному

Юденичу.

Но затем господствующее настроение в обществе сменяется на антивоенное.

Горькийспасаетегоотфронта, устраивает чертежником вавтошколу.Его

сестра, с восторгом, выходящим за всякие рамки, напишет, что Володя "за одну

ночь выучился чертитьавтомобили". СамМаяковский скажет об этом скромнее:

"притворился чертежником". Он исправно исполняет все поручения, и31 января

17-гогоданачальникшколы генералСекретеннаграждаетего медалью "За

усердие". Аужечерез месяц послеэтого событияМаяковскийарестовывает

генерала,отвозитего в Думу и сдает в карцер. Разумеется, он действует не

один,авсоставе большойвеселойкомпании,ноон,посвидетельству

очевидца,"одиниз самыхактивных".Зачто? Такой вопроснеставился.

"Решили, раз министров свезли вДуму, значит,надодоставить туда и этого

господина". Это был первый поступок Маяковского после Февральской революции,

и он в те дни с большим увлечением рассказывал о нем Горькому...

 

Наконец,наступаетдлявсехнеожиданныйивсе-такидолгожданный

Октябрь. Магическое слово "переворот" – тосамое, о чем мечтали футуристы.

Отнынесиланебурлитвобществе,атвердо и суровостоиту власти.

Футуристская ориентация в этих условиях легко предсказуема.

 

К двадцатьтретьемугодувсе футуристы, разбросанные дотех порпо

различным изданиям,группируются вокругБрик-Маяковского"Лефа".Иесли

дооктябрьские программныевоззванияписалисьсообща иликем придется, то

программа Лефа целиком сочинена Маяковским.Это значит, что разговоры о его

отдельности и непричастности не имеют под собой никаких оснований.

Отличается ли эта программа от всех предыдущих?

Только приспособленностью к моменту. Стилистикаполностьюта же и тот

же смысл: скандал, нахрап, хвастовство и угрозы. Главное отличие касается не

стиля,атого, с чем ежеминутносоотноситсятекст, того стержня,вокруг

которого он обвивается.

Этот стержень – твердая жесткая власть.

" Мы будем бить в оба бока: