Техническая малограмотность.

Он вообще довольно мало знал. Когда он, то в одном,то в другом месте,

заявляет освоей нелюбви к книгам,то это неизбыточностьпресыщения,а

попытка утвердить и возвысить свою недостаточность.То он отвергаеттолько

толстые книги, токнигипролюбовь,то книги просыщиков, то вообще всю

беллетристику. "Что делать?" для него образец романа. Он вупорутверждает

на публичныхдиспутах, что можно хорошо писать, ничего не читая, и милейший

Луначарскийвсерьези многословно емувозражает.И, конечно,всегдане

просто мнение, непростопозиция, но нажим, требования, проклятья,а то и

хуже того.

"КогдаВолодяучилсявпятомклассе, –вспоминаетегосестра, –

распространениевмагазинахиналотках получиликнижкио похождениях

английскихсыщиков.Многиеученики5-йгимназииувлекалисьэтой

литературой...Поегоинициативебылорганизованпоходпротивэтой

литературы. Группа гимназистов подпредводительством Володисобирала ее по

всем классам и торжественно предавалаогню". Собирала... Словнокнигитам

были рассыпаны.Представим себе эту бандуподростков во главе с долговязым

тяжелочелюстным Володей, как они шумно врываются в классы, вырывают из рук у

ребят искомые книги (да, наверно, любые, поди разберись на ходу), обыскивают

парты, вытряхивают портфели...

Повзрослев, онуже не сжигал книги, нонеприязненноек ним отношение

сохранил до конца своих дней.

"Никогда ничего не хочу читать... Книги? Что книги!"

Как всегда при чтении Маяковского, вооруженные весовыми множителями, мы

расцениваем эти строчки как эпатажные, употребленные в каком-то ином смысле,

означающие высшую степень чего-то – отчужденности, горечи, разочарования...

Между тем здесь один из немногих случаев буквального соответствия смыслу. Он

насамомделе ничего не читал. Его"рабочаякомната" на Лубянке поражает

отсутствиемкниг. На вопрос анкеты:"Естьли увасбиблиотека?"–он

отвечает: "Общая с О. Бриком..."

 

 

НекультурностьМаяковского, вообщеговоря, могла быбытьего сугубо

частным делом, если бы не подрывала в самой основепафос его антикультурной

позиции.Одно дело – восстание против культуры, другое – нападение на нее

извне. Однодело–отрицаниекультурычеловеком,ееусвоившимией

принадлежащим,в этом сеть определенное моральное право и бесспорный личный

трагизм. Идругое – отрицание скопом ив массетого, что задетолишь по

поверхности. В его выборе между культурой и цивилизацией, между культуройи

техникой нет не только преодоленияиотказа, вэтомвыборе нети самого

выбора, по сути, он тривиален.

Но иего преклонение перед техникойтакжеоснованона незнании,на

поверхностном восприятии, на дикарском восторге:

 

 

Смотрю,как в поездглядитэскимос...АеслиКавказпомешает–

срыть?.. Аж за Байкал отброшенная, попятится тайга...

 

Отрицая культуру и отвергая природу, он в противовес имутверждает то,

о чем имеет лишь самое отдаленное представление...

МладшийсовременникМаяковского АндрейПлатонов,в отличиеот него

хорошо разбирался втехнике.И он действительно ее любил.Но онлюбил не

внешниеее атрибуты,неудобства, ею доставляемые,аскрытоеизящество

инженерных решений,красоту взаимодействия машины и мастера. Мыникогда не

найдемвегопроизведенияхнидикарского восторга перед машиной, ни тем

болеепротивопоставления машины природе. УПлатонова техника предстает как

частьприроды,какодноизее чудесных проявлений,ставшее ощутимыми

наблюдаемымблагодаря искусствуи умению человека.Но и человек у него –

часть природы, так что никакого противоречия быть не может.

Маяковскийнеточтобылюбиттехнику–онлюбитблага,ею

доставляемые,аей поклоняетсякакисточникублаг.Красота техники–

красота пользы. Но приэтом он неможетизбежатьдеталей, техническихи

вообще профессиональных, и здесь таится длянего серьезнаяопасность.Как

разв подробностях и деталях тои делопроявляется его неосведомленность,

хотя не всегда ее можно отделить от неосведомленности грамматической.

 

 

Рубанок в руки – работа другая: суки, закорюки рубанком стругаем.

 

Ясно, что строгатьможно только доски, суки же и закорюки –срезать,

состругивать.

Или другой пример, подмеченныйКвятковским:"Поэмы замерли,кжерлу

прижавжерло..."–вместо"стволкстволу"."Очевидно, –замечает

Квятковский, –чтопоэмы, прижатыезаглавиямижерлокжерлу, сталибы

стрелять друг в друга".

Он говорит о движении морских транспортов. "узлов полтораста накручивая

за день", полагая, что узел – это мера расстояния,в то время как это мера

скорости.

 

Илиснова "Кем быть"...Вообщеэто кладезь.От первой,такой зримо

материальной строчки"У меня растут года" (так и хочется спросить: откуда?)

допоследней, сеепедагогическойуниверсальностью.. Номы-то сейчасо

технике.

 

 

Там - дым здесь - гром Гро- мим весь дом...

 

Такзвучнорассказываетпоэт маленьким детям озаводе,гдеделают

паровозы.Видимо, он надеется,что им известно еще меньше, чем ему. В ряде

случаев это, бытьможет, и так.Нозатодетине знают и стихотворческих

тонкостей и не оценят полностью рифмующихся строчек: здесь гром – весь дом.

ВотЮрий Олеша, тот бы, конечно, отметил, чтотолько ради этойпрекрасной

рифмы и громим мы весь дом. Какой дом? А черт его знает! Громим...

Онсампризнается –в другихстихах, в другое время,длядругого

читателя: "может, я стихами выхлебаю дни, и не увидав токарного станка". Это

не мешает его педагогической работе в области техники и разных производств.

КлепочныйзаводкнязяНакашидзеостаетсядляМаяковского

подсознательнымидеалом и, видимо, источником информации. И еслине клепки

длябочектовинтыи гайкивыступают как единственные реальныедетали,

которые он использует по назначению:

 

 

Я гайки делаю, а ты для гайки делаешь винты.

 

Вот,наконец,совершеннобезопасныестрочки.Винты для гаек... Что

может быть проще? Стоп! Для гаек или для гайки? Несколько гаек наодин винт

– это вещь вполне представимая. Но несколько винтов для одной гайки?!

Ах,выскажете,надоело,оставьтевашипридирки.Нуэтотакая

собирательнаягайка,единственноечисловзначениимножественного,

Маяковскийегооченьчастоиспользует:"звездойнабиты","винтыдля

гайки"...

 

Не-ет, скажу я, так не выходит, потерпите еще минутку. В первой строчке

множественное– это множественное, и вовторой винты – этотожевинты.

Значение числа определено, и уже не может быть никаких замещений. А поставил

онздесьединственноечисловседлятойжевнутреннейрифмы,чтоб

винительный падеж множества гаекрифмовался с родительным падежомодной: я

гайки–длягайки.Ибросаетсябандавинтов-насильниковна

одну-единственнуюбеднуюгаечку, и всеэто – радипрекрасной рифмы.Не

такой уж, кстати, прекрасной...

 

 

И кольскоро речь зашлао стихах для детей,то вспомними некоторые

другие,уже в связи не смашиной, а споэтическойтехникой, – "Что такое

хорошоичто такоеплохо?". Вспомним, к примеру,это название,уместное

разве что в обратном смысле, в каком-нибудь лихом парадоксе Хармса.Все эти

приторныепоучения,стерильныеобразцыдляподражания,халтурные

согласования строчек: "это вот", "пишут тут"... Переросток, так и не ставший

взрослым, онне представлялсебеиного обращенияс детьми,кроме прямой

скуловоротной дидактики.

Онивзрослыхвсегда поучал и воспитывал, и со взрослымичитателями

обращался,какс детьми. Когоон тольконе училв своейжизни! Он учил

поэта, он учил рабочего, он учил крестьянина,он учил ученого. В переносном

–но и в прямом смысле.Его чистотаинетронутость внаучнойобласти,

естественно,превосходитнетронутость техническую.Этопозволяетемус

легким сердцем требовать от неведомойему науки поменьше заниматься всякими

теориями (главное– поменьше читатьвсяких толстыхкниг), а быть ближе к

жизни и практике:

 

 

На книги одни – ученья не тратьте-ка. Объединись, теория с практикой.

 

 

Замечательно здесь постоянство позиции в столь сложном идля многих не

решенном вопросе. Какбудто не прошлопятнадцати лет от юношеского"Гимна

ученому"с егознаменитымквадратнымкорнем, призваннымраз инавсегда

напугать читателясвоейжуткойоторванностьюот жизни, – до этих зрелых,

заметно усталых, но исполненных все того же детского пафоса строк...

 

 

3

 

 

Междутем Юрий Олешарассказывает: "Автомобиль онкупил,кажется, в

Америке. Это было в ту эпоху необычно – иметь собственный автомобиль, и то,

что у Маяковскогоон был, было темой разговоров в наших кругах. В том,что

онприобрелавтомобиль,сказаласьеголюбовьксовременному,к

индустриальному, к технике..."

Это былонеобычно, можно поверить. Илегко представить себе разговоры

"в наших кругах".

Конец 28-го года. Начало массовыхраскулачиваний. Первые вредительские

дела. Соловки переполненыдоотказа. Хлебане хватает, введеныкарточки.

Надобылоочень любить техникуи именно той самой любовью, какой любил ее

Маяковский, чтобы именно в это время... Нет,не вАмерике. Олеша забыл.В

Париже, которыйктому моментууспел смертельно надоесть Маяковскому.Он

жалуетсянаэтовписьмахЛиле и намереваетсяехать на отдых в Ниццу и

Монте-Карло. Хлопоты,связанныеспокупкой,такжеотнимают многосил и

времени. Онобсуждает в письмах и телеграммах систему, мощностьдвигателя,

цвет и наконец останавливается на "сером реношке"...

 

Как и в прежние эпатажные времена,он продолжает удивлять публику.Он

любитпутешествовать–и путешествует, другие не любят исидят дома. Он

любит технику – и покупает автомобиль, другие нелюбяти ездят в трамвае.

Трамвай– это разветехника?Этосклоки,это жди, это стойи трясись.

Техника – то, что создает удобства, комфорт и всяческую приятность. Техника

– это социализм.

 

 

Как будто пришел к социализму вгости,от удовольствия – захватывает

дых. Брюки на крюк, блузу на гвоздик, мыло в руку и... бултых!

 

Вотпредел мечтаний, вот счастье, вот светлое завтра. Поэт-бунтарь, не

жалевшийсилдля борьбыс отжившим старьем,сжигавшийкниги,крушивший

соборы, расстреливавшийкартинныегалереи, казнившийминистров,актеров,

коммерсантов, – показывает нам, наконец, для чего он все это делал.

Бултых!

Ненадодумать,чтоэтотмещанский райвозник переднимлишьв

последниегоды,врезультатеобщественного разложения. Он ив молодости

держал у себя перед глазами точно такие картинки:

 

 

Мойрай–внемзалыломитмебель,услугэлектрическихпокой

фешенебелен.Там сладкийтруд немозолит руки,работарозойцвететна

ладони...

 

Интереснобыло бы спроситьОлешу, как он думает, личный шофер товарищ

Гамазин тожеслужил выражением любвиМаяковского ктехнике?Ведь, как ни

странно (совсем не странно), Маяковский был абсолютно беспомощен в обращении