Древнеиндийская статуэтка богини Дакини

 

И вовсе не обязательно вспоминать кошмары XX века.

Великий Фридрих Шиллер так описывал победу католической армии маршала Тилли над протестантами в Магдебурге во время Тридцатилетней войны (XVII век): «Жен насилуют в объятиях их мужей, дочерей - у ног их умирающих отцов. Пятьдесят три молодые девушки воины с наслаждением обезглавливают в церкви, куда они успели скрыться; кроаты бросают в пламя маленьких детей и покатываются со смеху, видя, как несчастные простирают к ним с мольбой свои руки…» (цитируется по Шарлю Летурно).

Итоги бойни: более сорока тысяч человек (практически все население города) задушено, сожжено или утоплено в Эльбе. Бойня завершилась торжественным молебном маршала, стоящего перед коленопреклоненной армией, в благодарность за победу… Иисусу Христу, а вовсе не яростному аспекту богини Кали.

Вроде бы ясно, что Бог, призывавший возлюбить врага своего, не мог призывать к подобному кошмару. Чисто человеческий «анализ и обобщение» частей Его учения - «человеческое, слишком человеческое» Фридриха Ницше - приводили и приводят к подобным жертвам. 

В символе третьей чакры изображена двойственность человеческого разума. Идеи и идеологии, несомненно, приносят человеку энергию жизни, они делают жизнь ясной - устраняют темноту сомнений и неуверенности. Ясность - хорошее слово: оно характеризует внутренний свет - «прожектор внимания». Под влиянием отвлеченных идей и возникающего на их основе жизненного идеала человек понимает, на что ему нужно сконцентрировать основную часть своего внимания. Овладение собственной внутренней энергией в реальной жизни означает, что человек понимает, чего он хочет добиться в жизни. Именно ясное понимание разумом задач и целей своего существования дают человеку упорство и выносливость.

Овладение жизненной энергией во всех культурах мира (как, например, в европейском Зодиаке) связано с символами тельца или овна. Для йога символ тельца связан с «глазом быка» или «третьим глазом» (подлинным зрением души), открывающимся в медитации.

Будду часто именуют «быком»; легенда гласит, что он родился под знаком тельца. С помощью концентрации внимания Будда смог овладеть своей внутренней силой. В десятом веке мастер дзен Какуан создал десять гравюр - «Десять быков», отражающих десять шагов к реализации внутренней природы человека. Каждый шаг проиллюстрирован гравюрой на дереве, изображающей быка.

Символ третьей чакры как будто сообщает: человек манипуры воспринимает наш земной, преходящий мир слишком серьезно. Он именует себя «реалистом» или «прагматиком», во всем полагаясь на выводы собственного разума и считая себя «твердо стоящим на ногах». Однако если такая личность не в состоянии начать поиск вечного начала в себе, то есть если она не пытается поднять свою Кундалини по лестнице чакр, то её ясный разум, набор идей или взглядов становятся ловушкой (самоограничением или ананказмом), обнажающей звериный оскал Дакини, изображенной на символе манипуры.

Подобная трансформация богини хорошо знакома нам по трансформации отношений любви. В человеческих отношениях любовь как со-чувствие или любовь как взаимопроникновение и взаимообогащение легко сменяется или так же легко подменяется оскалом любви-власти - любви, в которой чувство заменено рассудочным правом собственности на чужую душу. Кровавый оскал патологической ревности порождает именно такая любовь.

Чем больше человек погружается в свое «ясное видение мира», тем больше его раздражают чужие мнения. Десять лепестков лотоса могу принимать кровавую окраску под влиянием вспышек ярости, связанных с неспособностью принимать или понимать точку зрения другого человека.

Джон Ревалд писал о парижском периоде жизни Винсента Ван Гога: «Сам Ван Гог охотно признавал, что не умеет скрывать свои чувства. «Я не умею сдерживаться, - сказал он однажды, - мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку...»

Однако он неизменно старался одобрять, а не критиковать, потому что, как он сам объяснял, «мне причиняет боль, меня раздражает, если я встречаю кого-нибудь, о чьих принципах вынужден сказать: «Это ни хорошо, ни плохо, это, по существу, ни рыба ни мясо». В таких случаях меня что-то давит, и чувство это не проходит до тех пор, пока наконец я не выясняю, что и в этом человеке есть что-то хорошее...».

Таким образом, в большинстве случаев вопрос сводился лишь к тому, сумеет ли Ван Гог сдержаться и найти в собеседнике какое-либо искупляющее качество, прежде чем его захлестнет гнев. В тех же случаях, когда даже добрая воля Ван Гога не могла найти оснований для снисходительности, его вспышки бывали страшными, хотя впоследствии он нередко сожалел о них».

Возможно, речь здесь идет о манифестации психического заболевания Ван Гога. Но я хочу высказать другую мысль: если бы Ван Гог не разыскивал в собеседнике качество «искупляющее» его глупость, то… он никогда бы не стал великим художником. Безумие могло поглотить его душу и талант гораздо раньше.

Пример Ван Гога может показаться не самым лучшим для описания «чакры разума», однако это пример, демонстрирующий рисунок человеческой жизни, «застрявшей» между третьей и четвертой чакрами. Ван Гог страдал избыточным эмоциональным реагированием - перепадами и колебаниями настроения, которые с годами наращивали свою амплитуду. Для описания характера третьей чакры важно понимать, что во время своих эмоциональных «падений» и «подъемов» Ван Гог всякий раз создавал «разумную концепцию», объясняющую причины происходящего с ним. Именно этими концепциями он пугал и донимал немногочисленных близких ему людей, включая сюда и брата Тео.

 Не смотря на мучающие его колебания настроения, Ван Гог оказался невероятно упорным человеком в своем методе художественного творчества и стремлении рисовать. Его краткая жизнь прошла в нищете и неизвестности. Только очень упрямый человек мог сохранить веру в правду собственного восприятия мира. Творчество, несомненно, было главным в жизни Ван Гога, что и позволяет мне отнести его характер по преимуществу к третье чакре.

Наиболее близким европейским психиатрическим термином, описывающим характер «третьей чакры» является понятие «эпилептоидная личность». Интересно, что описание характера с этим названием встречается только в российской и французской психиатрии. Американская, английская и немецкая школы подобный тип личности не выделяют.

Возможно, это связано с тем, что в Великобритании, с времен королевы Виктории и тем более в США подобный характер считается достоинством или даже идеалом мужской культуры.

«Здоровый прагматизм», жесткое соблюдение своих интересов даже ценой ограниченности взгляда на мир и упорство в достижении индивидуальных целей, без учета чувств и интересов окружающих, за последние два десятилетия стали образцом для подражания и в нашей стране. Возможно поэтому определение чьей-то личности как «эпилептоидной» сегодня можно услышать разве что кулуарах психологии и психиатрии. 

Кроме транскультуральных особенностей оценки характера, редкость подобной оценки психического статуса, возможно, связана с тем, что само понятие напоминает об эпилепсии - болезни, главная особенностей которой заключается в развитии судорожных припадков или их эквивалентов, и в случае отсутствия адекватного лечения ведущей к прогрессирующему слабоумию. 

Русский психиатр М. О. Гуревич ещё в 1913 году в своем учебнике психиатрии отделил личность эпилептоидного склада от разрушения целостности характера, развивающейся в результате заболевания. Он считал, что для эпилептоида характерно «застревание на собственной рассудочности»: обстоятельность («застревание» на мелких деталях проблемы или ее описания), трудности с выделением главного, застревание на собственных эмоциональных реакциях («вязкость»). Кроме того, для них характерна конкретность и прямолинейность мышления. Им свойственны подозрительность, злопамятность и мстительность. Современный психиатр П. В. Волков пишет: «Ядром данного характера является напряженная дисфорическим зарядом прямолинейность с тягой к власти и образованием сверхценных идей».

Слово «дисфория» имеет греческое происхождение и означает досаду или раздражение. Как видно из определения Волкова, понятие «дисфория» является главным в современной характеристике эпилептоида. По сути, это накапливающееся или нарастающее в душе человека раздражение по отношению к окружающим его людям или всему внешнему миру, которое периодически разряжается приступами гнева. Один из моих пациентов описывал дисфорическое чувство как «нарастающую обиду на мир».

Мне это определение кажется очень точным. Густая смесь из тревожности, неприязни к окружающим и гнетущей раздражительности, готовой в любой момент превратиться в злость, несет в себе внутренний, вполне осознаваемый радикал обиды или подозрений в том, что окружающие люди не согласятся с убеждениями эпилептоида, тем самым, разрушив его «непоколебимое» чувство собственной правоты.

Понятие «дисфория» является «камнем преткновения» для психиатра или психолога, оценивающего личность пациента. Важно научиться понимать, что в отличие от больного эпилепсией, у которого накопление избыточного напряжения является физиологической склонностью центральной нервной системы, эпилептоид формирует в себе «дисфорический заряд» за счет психологической склонности к формированию сверхценных идей.

Чтобы разобраться, что это такое, давайте вспомним историю типичного, на мой взгляд, эпилептоида, рассказанную Львом Толстым в повести «Крейцерова соната».

Главный герой повести, Позднышев, женится не по любви, а исходя из модных в наше время, собственных «теоретических» представлений о том, что такое любовь и какой именно должна быть жена. Он честно признается что «женился не на деньгах и не на связях» (его невеста была бедна и скромна). Кроме того, он «имел намерение держаться после женитьбы единобрачия». Его гордости своим правильным выбором «послушной жены» не было пределов: «Свинья я был ужасная, а воображал, что ангел», - признался Позднышев своему попутчику. Однако все с самого начала шло не так, как ожидал Позднышев: «Все время было гадко, стыдно и скучно». Довольно быстро Позднышев стал подозревать жену в измене. Объектом ревности стал учитель музыки, а сама музыка оказалась главным виновником убийства.

В повести есть знаменитые слова о музыке, которые, видимо, были значимы для самого Льва Толстова и не утрачивают своей значимости ни для одного современного эпилептоида. Эту цитату регулярно вспоминают музыковеды; приведем её и мы: 

 

«… - Они играли Крейцерову сонату Бетховена. Знаете ли вы первое престо?

Знаете?! - вскрикнул он. - У!.. Страшная вещь эта соната. Именно эта часть. И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка?

Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка

действует возвышающим душу образом,- вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу. Я объясняю это тем, что музыка действует, как зевота, как смех: мне спать не хочется, но я зеваю, глядя на зевающего, смеяться не о чем, но я смеюсь, слыша смеющегося.

Она, музыка, сразу, непосредственно переносит меня в то душевное

состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, - Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии,- это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, - нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть.

Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет. И главное, чтобы этим гипнотизером был первый попавшийся безнравственный человек».

 

О чем говорит Позднышев?

Что значит «музыка… переносит меня в какое-то другое, не свое положение…»?

Музыка является источником информации совершенно особого рода. Для нашего повествования будет достаточным сказать, что эта информация является чисто эмоциональной и не содержит в себе никаких сведений, которые дают возможность сформулировать ее смысл с помощью рассудка - вербально, с помощью слов или концепций. Позднышев ощущает музыку как своего врага, поскольку она переносит его из ясного состояния рассудка в некоторое иное эмоциональное состояние, которое он не готов включить в свою концепцию жизни и брака.

Герой описывает музыку как средство, смущающее его привычный взгляд на мир. Он вдруг оказывается в эмоциональном положении, которое ему незнакомо. Стало быть, взгляды на жизнь, к которым он привык, в этом положение оказываются несостоятельными. Это вызывает раздражение, неясный гнев и агрессию по отношению ко всей музыке, которое Позднышев… и сам Толстой облекают в ясную концептуальную форму.

Это и есть дисфория эпилептоида и эпилептоидный способ выхода из дисфории - ее разрешение. Раздраженно-угнетенное состояние сознание тягостно и самому эпилептоиду, поэтому он вынужден создать теорию об отрицательном воздействии на все человечество того фактора, которое вызвало раздражение у него лично. Я называю такую форму психологической защиты «негативным обобщением»; самое известное обобщение такого рода: «Все мужики сволочи!» или «Все бабы дуры!».

Стоит, наверное, отметить, что в отличие от современного человека, успокаивающего себя с помощь негативных обобщений, Позднышев классическую музыку знает и любит.

Гениальность Толстого - в способности описывать подобные детали. В богатстве чувств, которые несет музыка, для Позднышева таится спасение души - возможность подъема психической энергии вверх, к четвертой чакре. Но Позднышев с помощью теоретических концепций вытесняет свою потребность в музыке - он запрещает себе попытку постижения других эмоционально-чувственных состояний. Обратите внимание: он действует при этом хорошо знакомым нам способом - объявляет музыку способом гипноза или, как принято говорить сейчас, «методом манипуляции сознанием».

Негативная декларация по отношению к музыке вполне логично приводит Позднышева к подозрительности по отношению к тем, кто не согласен с его «музыкальной концепцией», то есть к музыканту и своей собственной жене. Им нравится следом за музыкой перемещаться в другие эмоциональные «положения». Для Позднышева это означает, что они состоят в своеобразном «заговоре», направленном против его «теории» музыки. В первую очередь, их объединяет то, что они осмеливаются игнорировать его, позднышевскую, правоту - его ясное отношение к миру.

Так как Позднышев все равно прав (и все окружающие не могут этого не понимать), то их несогласие может означать только одно - они что-то скрывают… Так рождается дисфорический гнев уже по отношению к жене и музыканту. В сознании Позднышева они становятся представителями музыки, которая путается им манипулировать.

Так из дисфорического гнева рождается убийство:

    

«…- Опомнись! Что ты? Что с тобой? Ничего нет, ничего, ничего... Клянусь!

Я бы и еще помедлил, но эти последние слова ее, по которым я заключил обратное, то есть, что все было, вызывали ответ. И ответ должен был быть соответствен тому настроению, в которое я привел себя, которое все шло crescendo [нарастая (итал.).] и должно было продолжать так же возвышаться. У бешенства есть тоже свои законы.

- Не лги, мерзавка! - завопил я и левой рукой схватил ее за руку, но

она вырвалась. Тогда все-таки я, не выпуская кинжала, схватил ее левой рукой за горло, опрокинул навзничь и стал душить. Какая жесткая шея была... Она схватилась обеими руками за мои руки, отдирая их от горла, и я как будто этого-то и ждал, изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер.

Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что

они делают, - это вздор, неправда. Я все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее я разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался во мне свет сознания, при котором я не мог не видеть всего того, что я делал. Всякую секунду я знал, что я делаю. Не могу сказать, чтобы я знал вперед, что я буду делать, но в ту секунду, как я делал, даже, кажется, несколько вперед, я знал, что я делаю, как будто для того, чтоб возможно было раскаяться, чтоб я мог себе сказать, что я мог остановиться. Я знал, что я ударяю ниже ребер, и что кинжал войдет. В ту минуту, как я делал это, я знал, что я делаю нечто ужасное, такое, какого я никогда не делал, и которое будет иметь ужасные последствия».

 

Жестокий фрагмент! Я привожу его лишь для того, чтобы читатели помнили о возможности такой психодинамики «простых и ясных» взглядов на мир. Этот фрагмент необходимо внимательно прочесть и моим коллегам-врачам: он позволяет понять различия между дисфорией у эпилептоида и подобным состоянием у эпилептика.

Больной эпилепсией не будет помнить того, что происходило во время дисфороподобного приступа. Во всяком случае, эти воспоминания будут крайне смутными и связанными с ощущением: «Это сделал не я».

Эпилептоиду, в точном соответствии с описанием характера третьей чакры, его гнев и ярость будут придавать силу, а сознание будет оставаться предельно ясным. Это разрушительная сила стихии Агни и богини Кали.

Если из происходящего с Позднышевым удалить убийство, то все происходящее с ним окажется достаточно знакомым и понятным. Здесь таится отличие сверхценности идей от бреда. Сверхценные идеи - это те самые «простые» слова и концепции, с помощью которых мы хотим… овладеть своим собственным сознанием.

Великий французский психиатр Пьер Жане заложил это понятие в основу своей модели психиатрии. Он считал, что именно человеческая попытка ограничиться элементарным набором идей и взглядов на мир ведет к возникновению всех психических болезней.

«Крейцерова Соната» - это повесть об отказе от чувств во имя элементарных концепций разума.

В основном подобные концепции мы выражаем языком долженствования. Когда муж раньше времени возвращается домой и видит остатки ужина на двоих на обеденном столе и пустую бутылку шампанского в мусорном ведре, он вполне «логично» предполагает, что у жены был любовник. Однако это понимание исходит из первичного предположения о том, что жена не должна общаться с кем-либо в отсутствии мужа.

Ясно, разумеется, что таинственный гость мог быть одноклассником, коллегой по работе, старинным другом семьи, двоюродным братом… и т.д. Дисфория возникает на основе простейшей мысли: «жена не должна ни с кем общаться в отсутствии мужа». Или: «жена должна преданно ждать мужа с работы с разогретым ужином».

Дальнейшее течение эмоциональных реакций зависит от того, насколько то, что вернувшийся с работы муж называет своим «ясным умом», состоит из простейших утверждений подобного рода, то есть от того, насколько они для него ценны. О сверхценности идей такого рода говорят тогда, когда человек именно их и считает… собой. Это значит, что в ситуациях, не совпадающих с утверждениями такого рода, человек всякий раз будет чувствовать себя в «неудобном положении», столь точно описанным Толстым.

 Система сверхценных идей такого рода настолько естественна для мужского мышления, что суд присяжных в повести Льва Толстого оправдывает Позднышева…

Наверное, стоит упомянуть об отличии сверхценных идеи и паранойяльного бреда ревности: бред придает деталям фантастические свойства, которые повседневное сознание представить себе не может.

Один из моих пациентов, увидев в мусорном ведре суповую голяшку, избил ею жену до полусмерти, поскольку сразу пришел к выводу, что эту кость «обглодал голодный огромный мужик, поэтому на ней нет мяса»…  

Получается, понятия «прямолинейности» взглядов и мыслей и их «сверхценности» отличаются друг от друга только… по авторам. Ясность мысли, теории или идеи для эпилептоида сводится к их простоте: «Все гениальное — просто!»; «Будьте проще, и люди к вам потянутся!».

Такой образ мысли не терпит указаний на внутренние противоречия и оставляет их за скобками как мелочи, не имеющие никакого отношения к делу.

«Прямолинейность, - пишет Павел Волков, - это склонность мысли, шествуя четко и уверенно, двигаться к намеченной цели по кратчайшему пути, то есть по прямой. Мысль не кружит закоулками сомнений, не громоздит витиеватых теоретических построений, не вдается в замысловатую игру парадоксов, а, упрощая и срезая углы, прямолинейно идет вперед, малоспособная к критике самой себя. Человек с таким мышлением плохо чувствует подтекст, у него неважно обстоят дела с юмором, иронией, самоанализом, компромиссами. Себе самой подобная манера мышления кажется четкой правильностью.

…Такое прямолинейное мышление не может остановиться, свернуть с пути, а может лишь неукоснительно идти вперед. Оно нетерпимо к инакомыслию, склонно к силовому решению проблемы, неспособно понять чужую правоту…»       

Такое, тяготеющее к лозунгам мышление, в области межчеловеческого общения называется «авторитарностью». В стремлении быть начальником (или по крайне мере «идеологом») на любом рабочем месте и любой компании, кроются корни дисфории: опасение за то, что кто-то может не принять начальствующей роли эпилептоида. Поэтому эпилептоид лучше всего чувствует себя в жестких системах социальной иерархии, - например, на военной службе, где табель о рангах четко определяет «кто - начальник, а кто - дурак».

Сразу вспоминаются характеры русских начальников, описанные у Салтыкова-Щедрина.

 

«Новый хозяин оказался молчалив и угрюм. Он безмолвно обошел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес:

- Не потерплю! - и скрылся в кабинет».

Подчиненные возмущены:

«…- Что ж это такое? Фыркнул и затылок показал! Нечто мы затылков не видали?! Ты по душам с нами поговори! Ты лаской-то, лаской-то нас пронимай! Ты пригрозить то пригрози, а потом и помилуй!».

 Но не в состоянии ослушаться. Чисто отечественная примета: раз орет и ругает, значит — право имеет. То есть, правда на стороне человека, который ведет себя абсолютно уверенно. Поэтому эпилептоидная личность сильна не разговорами, а приказами. Речь человека третьей чакры требует не ответа, а действия: «Кругом!», «Пшел вон!», «Всем встать!».

Градоначальник Угрюм-Бурчеев на протяжении нескольких страниц «Истории города Глупова», произносит только одно слово «Гони!», — непосредственное побуждение к действию.

«Гони!» - скомандовал он булочникам, вскидывая глаза на колышущуюся толпу. Сурово выслушивал Угрюм-Бурчеев ежедневные рапорта десятников о числе выбывших из строя рабочих и, не дрогнув ни одним мускулом, командовал: «Гони!»