They said, “Come on if you think you can”.

- “Rock and Roll Made Me What I Am Today”

(Автор песни:Лита Форд)

 

Наверное, мне стоило бы начать свой рассказ с того, где я родилась или о моем первом концерте, или о том дне, когда я впервые взяла в руки гитару. В общем, что-то вроде того. Мы еще к этому вернемся. Однако, если вы хотите узнать о том, когда моя жизнь действительно начала претерпевать изменения, то начать нужно именно с вечеринки в честь моего шестнадцатилетия.

Сентябрь 1974 г., суббота, ночь. Через пару дней мне стукнет шестнадцать, и мама хочет устроить вечеринку у нас дома. Я была не из тех девчонок, которые празднуют подобное на всю катушку, поэтому я сказала ей, что приглашу всего парочку школьных друзей, и мы отметим в узком кругу. Мама пригласила тетю Розу и дядю Ваймана, которые планировали посидеть поиграть в карты, наблюдая за вечеринкой со двора. Отец уехал на рыбалку в Орегон и собирался вернуться только следующей ночью.

Мы жили в Лейквуд Виллидж, “безопасном районе” Лонг-Бич, штат Калифорния. Родители выбрали этот район, так как школы здесь были гораздо лучше, чем в центре Лонг-Бич, хотя я так не считала. Они были для меня слишком обычными. Когда пришло время переходить в 9 класс, я уговорила родителей не посылать меня в среднюю школу в Лейквуде. Там было слишком много футболистов и чирлидерш, и я понимала, что не впишусь в эту компанию. Я хотела поступить в политехнический колледж Лонг-Бич. Он соперничал со средней школой в Комптоне и являлся зоной военных действий. За железными стенами практически в 40 футов высотой нас обыскивали металлоискателями в поисках пушек и ножей. Это скорее напоминало тюрьму, чем среднюю школу. Колледж Лонг-Бич, находившийся от меня в 30 минутах езды на автобусе, был насквозь пропитан духом “Калек”, уличных драк, наркотиков, пушек, автомобильных перестрелок и дебоширства. Насилие здесь было в порядке вещей, и бывало, что директора надолго закрывали обе школы. Если они чувствовали, что в школах планируется крупная драка или предвидели надвигающийся бунт, мы все должны были быть в состоянии полной боевой готовности.

Именно в политехническом колледже я встретила трех парней, которым вкатывало играть рок так же, как и мне: это были Марк Сирайт, Энтони Бледсоу и Кент Тэйлор. Именно эти ребята показали мне, что для того, чтобы чертовски хорошо играть на гитаре, необходимо возродить огонь в душе. Мы частенько прогуливали школу и заваливались к кому-нибудь домой, чтобы поджемовать.

Марк Сирайт, наш басист и вокалист, был высоким, умным и привлекательным черным парнем, который помимо этого был еще и звездой футбола. Он носил вырвиглазную вязаную шапку с маленьким бубончиком и всегда напоминал мне Джимми Хендрикса. Энтони Бледсоу играл на гитаре. Нереально крутой засранец. Он играл большим пальцем вместо медиатора, что казалось мне чем-то сверхъестественным. В школе учились в основном черные. Я и мой друг Кент Тэйлор, барабанщик, были исключением. Кент был высоким и худым, как щепка, парнем с длинными черными как смоль волосами. На тот момент он практически жил в своей машине. Мы познакомились благодаря программе альтернативного образования. Ее специально разработали для детей с высоким уровнем IQ, но с низким средним баллом успеваемости. Учителя заявляли, что мы “не выкладываемся на полную катушку”. На самом деле причина проста – школа интересовала нас в последнюю очередь. Откровенно говоря, мы туда совершенно не вписывались. Несколько лет спустя один из моих школьных учителей увидел меня в рок-журнале на вечеринке Queen, а может Kiss, или Элиса Купера, а может, и Рода Стюарта. Он знал, что когда-нибудь я добьюсь успеха в этой жизни. Поэтому он закрывал глаза на мои промахи и ставил зачеты, необходимые для успешного окончания школы.

Бывало, я писала медсестре записки на себя, Марка и Энтони, благодаря которым нам давали освобождение от школы на день. Для меня до сих пор остается загадкой, почему эта хрень всегда срабатывала. Самым трудным было каждый раз придумывать для всех нас отмазки. Мне также постоянно приходилось менять почерк, ручки и бумагу. Марк, Энтони, Кент, и я обычно приходили на первые несколько уроков, иногда даже на один. Затем мы выдвигались в кафешку “У Нормы”, где мечтали о том, чем займемся, когда станем богатыми и знаменитыми рок-звездами. Завершалось все, как правило, посиделками у кого-нибудь дома, где была возможность поиграть в свое удовольствие. И было абсолютно пофиг, чей это был дом. Мы могли отрываться так долго и играть так громко, как сами того хотели. Очень большое влияние на нас оказал Джимми Хендрикс. Мы также без конца играли песни Sabbath и DeepPurple. Мы знали их назубок, и именно эти вещи вошли в плейлист к вечеринке в честь дня моего рождения.

Около 8 вечера в день моего рождения мы с парнями подъезжали к моему дому, готовые зажечь. Как я и говорила, мама пригласила папину сестру тетю Розу и ее мужа, дядю Ваймана. Они играли в карты в доме. Со временем все больше и больше людей начали перемещаться на улицу. Мама вдруг кинулась делать для каждого из них сэндвичи. Я спросила: “Мам, ты чего творишь?”.

Она ответила мне с явным итальянским акцентом “Ах, Лита, они же пьют! Я не хочу, чтобы кто-нибудь напился в хлам”. Она действительно не понимала, что празднование вот-вот перерастет в уличную вечеринку. Прибывало все больше и больше народу. Наконец она сдалась, когда поняла, что у нее попросту не хватит на всех хлеба. Я вышла на улицу, и мы с группой начали джемовать. Мама распереживалась, что мы играем слишком громко. А играли мы действительно так громко, что гости не могли расслышать друг друга даже на кухне, а сам дом ходил ходуном. Предкам приходилось буквально орать, чтобы продолжать игру в карты.

“У тебя девятка червей?”

“Нет, Иза! Шестерка треф?”

Передний и задний дворы просто кишели подростками. Люди уже приносили бухло с собой.

Вечеринка окончательно переместилась на улицу и охватила даже соседний квартал. Все это было похоже на какой-то бал Сатаны. Мы продолжали играть. Над нами начали кружить полицейские вертолеты. В перерывах между песнями можно было услышать дикий вой сирен. Копы не сразу сообразили, где находился эпицентр этой адской пляски, так как повсюду были сумасшедшие толпы подростков и их тачек. Мама пробиралась на задний двор в отчаянной попытке отыскать меня. Когда ейэто наконец удалось, она сказала: “Лита, когда я прорывалась сквозь толпу, я заметила, что у одного из подростков есть полицейский значок. Меня осенило: это ведь офицер Стив”.

Моя мама работала в больнице Святой Марии, где она и познакомилась с ним. Почти все из Лонг-Бича знали мою мать. Офицер Стив прокричал ей: “Лиза, это твой дом?” (на самом деле ее звали Изабелла, или Иза, но люди звали ее просто Лиза).

“Да, мы тут празднуем шестнадцатилетие моей дочери!” - прокричала она в ответ.

“Ну, раз это твой дом, тогда ладно. Только ради Бога, разберитесь с этим до полуночи”. На часах было 10 вечера. Как раз в этот момент заявился мой отец, который должен был приехать только на следующий день. Как оказалось, он хотел мнесделать сюрприз ко дню рождения. Я тут же подумала, что влипла, но вместо этого он открыл бутылку пива и вышел к толпе, чтобы посмотреть, как мы играем. У меня был самый клевый в мире отец. Как и обещали, мы закончили все это безобразие к полуночи и потратили еще пару часов на то, чтобы отдраить весь квартал. Повсюду был жуткийсрач! Тонны пустых банок из-под газировки, пивные и винные бутылки, мусор и сигаретные окурки валялись на улице и плавали в сточной канаве, источая адскую вонь. Пострадали даже соседские машины и газоны нескольких соседних домов.

Думаю, теперь следует рассказать о девушке из Лонг-Бич, которая умела играть на гитаре. На следующих выходных собиралась выступать какая-то местная группа. Я знала этих музыкантов только по рассказам друзей. Так вот, в самый последний момент их кинул басист. Они позвонили мне и сказали: “Ты, конечно же, ничего про нас не знаешь, но может, подыграешь нам на басу?”

“Вообще-то я не умею играть на басу, только на электрогитаре” – ответила я.

“Научишься”.

Ну, с этим я не могла поспорить. В конце концов, я же как-то научилась играть на гитаре на слух. Про себя я подумала, справлюсь ли с этим, а вслух сказала: “Идет”.

Так я и оказалась на сцене маленького клуба Лонг-Бич. Я и не подозревала, что люди приходят туда в поисках талантливых музыкантов. На тот момент музыкальная сцена ЭлЭй была тесным мирком, где быстро распространялись слухи о твоем таланте. По всему Лос-Анжелесу прокатился слух о девушке, играющей на бас-гитаре. Люди были поражены тем, что какая-то девчонка играла настоящий хард-рок. По тем временам это было неслыханно.

Мне было десять лет, когда я уговорила маму купить мне мою первую гитару. Она подарила мне испанскую акустику с нейлоновыми струнами на мое 11-летие. Она также записала меня на уроки игры на гитаре к парню из маленькой студии на углу. Он научил меня брать первые аккорды. Конечно, мне нравились Creedence Clearwater Revival, но их музыка была для меня недостаточно тяжелой. Я мечтала играть тяжеляк наподобие Black Sabbath, Deep Purple, или Led Zeppelin. Через две недели я бросила ходить на занятия и твёрдо решила научиться играть на гитаре самостоятельно.

Я обожала играть, но терпеть не могла свою гитару. Она подходила скорее для классического стиля игры и не выдавала нужные мне звуки. Мне было необходимо рок-н-ролльное звучание. Сколько себя помню, мне всегда жутко нравилась вся эта мощь и расщепление музыки хэви-метал, то, какие сильные эмоции она вызывает у людей, и какие сумасшедшие вещи заставляет их творить. Это было моей страстью, частью меня, и поэтому я любила такую музыку гораздо больше, чем другие стили. Мне хотелось чего-то дерзкого, агрессивного, и хард-рок любезно предлагал все это. Когда спустя несколько лет я побывала на концерте BlackSabbath, я поняла, что все мои ощущения от любимой музыки нашли свое подтверждение. Моя кровь кипела от переизбытка эмоций. Все это и правда было частью меня, и это было так же просто и так же естественно, как цвет моих глаз или кожи.

В конце концов я заявила матери, что мне нравится играть, но мне позарез нужна гитара со стальными струнами. После этого, благослови Господь мою маму, она подарила мне на Рождество акустику со стальными струнами. Конечно, это было совсем не то, что я хотела, но у меня не хватило духу сказать ей об этом. Я играла на этой гитаре два месяца, пока не устроилась на работу и не накопила достаточно денег для покупки заветной электрогитары.

Когда я училась играть, я обнаружила, что если вслушиваться в записи, то можно лучше расслышать ноты и даже какие-то косяки. В то время у родителей была старая стереосистема. Она была нереально огромной! Ручки регулировки располагались сверху справа, телевизор находился посередине, а вертак стоял слева. Вся эта система была выше меня ростом. Я могла запросто улизнуть с занятий обратно домой и весь день разучивать какое-нибудь соло. Я также частенько любила разбирать и анализировать песни. Мне нравился Джимми Пейдж, но, должна признаться, он косячил больше всех. Я разучивала его соло ноту за нотой. Если в каком-то моменте он играл его слишком быстро, я потихоньку отодвигала иголку на вертаке назад на дорожку винила, снова и снова до тех пор, пока кусочки паззла не соединялись в целое соло или песню. К тринадцати годам я освоила их все.

Друзья по соседству частенько приходили, чтобы просто посидеть и посмотреть, как я играю. Я не осознавала, насколько популярной личностью была. Они никак не могли понять, почему им не удавалось делать то, что могла я. Я никогда не заморачивалась на том, что я девчонка. Пока я росла, мне и в голову не приходило то, что я выхожу за какие-то рамки со своей любовью к подобной музыке. Никто не говорил мне, что девочкам нельзя этого делать. В то время никто об этом не думал. И даже отсутствие кумиров среди женщин не вызвало у меня мысли, что я делаю что-то, чего до меня не осмеливался делать никто.

Мне, конечно, нравилось, что все эти люди говорят о моих музыкальных способностях, но вскоре я столкнулась с тем, что было выше моего понимания. Некоторое время я встречалась с парнем по имени Дэйви, гитаристом, старше меня на пару лет. Клевый парень с длинной шевелюрой и кривыми зубами. Мы вместе играли на гитаре. Он знал гораздо больше меня, и я многому у него научилась. Именно он научил меня приему вибрато. Однако последствия этого знакомства были весьма печальны. Я узнала, что беременна. В шестнадцать-то лет! Дэйви был джентльменом, но я не хотела сообщать ему эту новость. Я боялась, что он будет уговаривать меня пожениться и оставить ребенка. Я была слишком молода для этого. Не было ни единого шанса на то, что я смогу воспитать ребенка. Я бы просто не смогла стать для него хорошей матерью в 16 лет. У меня была подруга, Карен, которая сделала аборт незадолго до этого. Я попросила у нее совета. Она посоветовала мне больницу, где делали аборт несовершеннолетним девушкам. Я не могла поверить, что они смогут сделать это без разрешения родителей, но они согласились, и я начала обдумывать план действий.

Я сказала родителям, что поеду кататься на лыжах в горы на день и вернусь поздно ночью. Это было ужасно. Одинокая, до смерти перепуганная маленькая девочка, носящая ребенка. У меня было так много вопросов, но никто не мог дать на них ответ. Что нужно надеть? Что если доктора окажутся шарлатанами? Что если они покалечат меня? Сколько мне придется приходить в себя и как объяснять прогулы в школе? Самое смешное, что в тех местах, где мы жили, попросту не было никаких гор. На самом деле, родители никогда не задавали мне лишних вопросов, так как полностью доверяли мне. Однако мне нужно было довести дело до конца. Мне пришлось предать их. Я думаю, в конце концов, они бы поняли меня и помогли, но я не хотела развозить из всего этого драму, поэтому решила справиться с этим сама.

В то время общество пыталось полностью запретить аборты. Люди сплошь и рядом развешивали плакаты об абортах и скандировали “Остановите детоубийство”. Это было по всем новостям. Я чувствовала себя убийцей. Но я знала, что если оставлю ребенка, то его воспитание ляжет на плечи моих родителей, которые и так целыми днями пропадали на работе. Тогда мы просто не могли себе позволить иметь ребенка. Я взяла себя в руки и сделала аборт. В одиночку. После этого я стала избегать встречи с Дэйви.

Никто ничего не узнал. Доктора были замечательными и, слава Богу, все прошло довольно гладко. Однако после аборта я чувствовала себя ужасно расстроенной. Я не хотела повторения этой ситуации, поэтому сказала матери, что буду принимать противозачаточные таблетки. Она не спорила. Она знала о том, что я начала вести половую жизнь. Это было правильное решение.

Вскоре после этого на празднике в честь Хэллоуина я встретила женщину, гадающую по руке. Я рассказала ей про аборт. Карен и гадалка были единственными людьми, которые знали мою тайну. Все это время я хотела знать, кто бы мог у меня родиться, мальчик или девочка, поэтому спросила об этом у гадалки. Она сказала, что это был мальчик. Я до сих пор помню и люблю его и иногда проклинаю тот день, когда сделала аборт. Но все же я была оторвой. Когда в 13 лет я увидела Black Sabbath, я поняла, что хочу быть рок-звездой. Это стало моей мечтой, и я собиралась осуществить ее. Я видела свет в конце тоннеля, ведущий меня прямо к цели, и я знала, что все это реально. В своих фантазиях я мечтала стать королевой рока и хэви-метал. Единственной женщиной гитаристкой моего телосложения. Если бы у меня был ребенок, я бы не смогла преодолеть все препятствия на пути к своей мечте.

Давайте вернемся немного назад, во времена, когда я еще не успела окунуться во все безумие TheRunaways.

Я родилась в Лондоне. Мой папа Гарри Ленард Форд был британцем, однако все звали его просто Лен. Мою мать звали Изабелла Бенвенуто. Она была итальянкой. Когда папе исполнилось 20 лет, он пошел служить в британскую армию. Нацистская партия Гитлера вынудила Британию и Францию объявить войну Германии, и это положило начало одному из самых жестоких и всеобъемлющих вооруженных конфликтов в мире – Второй Мировой Войне. Четыре года войны мой отец провел в городе-курорте Анцио, Италия, и поэтому его батальон был одним из более двадцати принявших участие в сражении, получившем название Анцио-Неттунской операции. Из тысячи его сослуживцев в Анцио выжили только 9 человек, в том числе и мой отец.

К сожалению, во время сражения в него попала немецкая граната с рукояткой. Название гранаты полностью соответствовало ее внешнему виду: это была рукоятка примерно в 14 дюймов в длину с гранатой на конце. У нее был предохранитель с задержкой 4-5 секунд на срабатывание, а радиус поражения составлял около 12-14 ярдов. Отец выставил руку вперед, чтобы защитить себя от взрыва, и из-за этого лишился среднего и безымянного пальцев. Как ни странно, уцелевшая часть руки напоминала “козу”. Всю оставшуюся жизнь отец вытаскивал осколки из своего тела, когда те выходили на поверхность его кожи. Он хранил эти осколки в маленькой баночке в аптечке.

Когда он получил ранение, его доставили в ближайшую больницу, и во время лечения в итальянском госпитале он встретил мою маму Изабеллу Бенвенуто. “Бенвенуто” в переводе с итальянского означает “добро пожаловать”. Моя мама была очень любящей и заботливой женщиной. Это одна из причин, по которой она работала медсестрой во время войны. Я думаю, что если бы не карьера музыканта, я бы тоже стала медсестрой, потому что я так же, как и она люблю помогать людям и заботиться о них. Она ухаживала за ранеными солдатами в госпитале на добровольных началах, и мой отец был одним из них.

Отец услышал, как она говорит по-итальянски и сразу влюбился в ее глубокий, страстный и соблазнительный голос. Находясь на лечении, он научился бегло говорить по-итальянски и просто влюбился во всю итальянскую культуру: их язык, еду и даже оперу. Отец часто говорил, что итальянцы самые страстные и заботливые люди из тех, что он встречал. Первым, что привлекло маму в отце, было то, что он нуждался в помощи. Он также был выжившим героем, за которым нужно было ухаживать. А еще он обожал оружие и мотоциклы, и этим напоминал Джеймса Дина с британским акцентом. Отец и мама оба участвовали в войне, в одно и то же время проходили через весь этот ад. Они оказались здесь, чтобы спасти друг друга, протянуть руку помощи. Они выжили, чтобы рассказать об этом. Эта связь стала прочной основой для зарождения взаимной любви. Он вышел из боя без двух пальцев и с раненым лицом, но нашел в маме свою любовь и вскоре попросил у нее руки. Они поженились 19 января 1945 года в Триесте, Италия, в месте, где горы достигают моря.

После медового месяца в Триесте они переехали в Англию. Прошло совсем немного времени после свадьбы, когда у мамы случился выкидыш прямо на железнодорожном вокзале. Это был очень тяжелый удар для моих родителей, поэтому они решили подождать, прежде чем снова планировать детей. Потом мама снова забеременела и родила мальчика, который мог бы стать моим старшим братом. Когда ему было 9 месяцев, он заболел пневмонией. Родители отвезли его в госпиталь, но врачи уже ничем не смогли ему помочь. Им пришлось мириться с мыслью, что их первый ребенок мертв. Мама почти никогда не рассказывала об этом. Вероятно, это были слишком болезненные воспоминания.

Примерно спустя пару лет мама вновь забеременела. 19 сентября 1958 года родилась Лита Розанна Форд. Мой отец был одним из 11-ти детей в семье, 9 из которых были девочками. Скорее всего, он больше хотел мальчика, однако вместо него родилась я.

До тех пор, пока мне исполнилось четыре, мы жили в Стретеме, в рабочем квартале на юге Лондона. Мы были небогаты, поэтому снимали маленькую квартирку, стены которой были обклеены жуткими разноцветными выцветшими обоями. Мама часто приглашала парочку друзей на дни рождения или детские вечеринки, а я ждала, пока отец вернется домой с работы. Я садилась на свой красный трехколесный велосипед с белой полосой и крутила педали ему на встречу. Это был своеобразный ежедневный ритуал.

Помню, как я смотрела свои любимые передачи по телевизору, особенно диснеевские фильмы в субботу вечером и Шоу Эда Салливана. Мне очень нравилось, что он произносил слово “шоу” (show) как “шу” (shoe). “Сегодня будет поистине грандиозное “шу”!” Но больше всех мне нравился итальянский мышонок Топо Джиджио, которого я называла “Поподжиджио”. Он покорил мое маленькое сердечко своей безграничной любовью к каждому человеку. Никто из остальных героев детских мультиков не мог сравниться с Топо Джиджио! Я также помню, как мы ездили к Ла-Маншу на весь день. Это было очень увлекательное приключение. Мы бегали по пляжу, лазили по скалам и рыбачили. К концу дня я была совершенно измотана. По дороге домой мы частенько останавливались у ближайшей фермы, чтобы поесть свежей клубники.

Моя мама, к сожалению, была не в восторге от Англии. Она выросла на пляжах средиземноморья, и никак не могла выносить серую, промозглую английскую погоду. Ее всегда тянуло к местам, где много солнца и пляжей. Мамина младшая сестра Ливия жила в Бостоне, и, когда мне исполнилось 4 года, мы переехали туда в надежде на лучшие погодные условия. Летом там было очень хорошо и тепло, однако зима было очень суровой и снежной. Это было раз в десять хуже, чем в Англии! Отцу практически каждое утро приходилось раскапывать свой грузовик, в противном случае снег бы завалил дорогу. Совершенно очевидно, что мы не могли оставаться здесь еще одну зиму. Когда я пошла в детский сад, мы переехали в Даллас к моей тете Фло. Это была одна из девяти папиных сестер. Мы прожили там почти год, после чего мама все-таки уговорила отца переехать в южную Калифорнию, где жили еще две папиных сестры. Самое главное – там были очень теплые и солнечные пляжи. В это время я училась во втором классе.

Когда мы переехали в Калифорнию, мама была на седьмом небе от счастья. Она выросла на пляжах Италии, и очень любила загорать, поэтому ей просто былонеобходимо находиться рядом с океаном. Мы с ней могли бродить по пляжу до заката. Когда подросла, я часто ездила туда на велосипеде и проводила день наедине с собой, если мама работала в ночную смену или просто не могла поехать со мной.

Мой отец стал механиком в автомобилестроительной компании Ford. В конце концов он занялся недвижимостью, и работал на компанию “Century 21” в стильном блейзере горчичного цвета. У меня сохранился его блейзер. Сначала мы жили в маленькой квартире вЛонг-Бич, потом отец начал хорошо зарабатывать, и мы смогли купить дом с тремя спальнями в Лейквуд Виллидж, пригороде в пяти милях от севера Лонг-Бич. Предполагалось, что я буду ходить в лейквудскую школу, которая была более безопасной, нежели политехнический колледж Лонг-Бич. Наш дом был в деревенском стиле, и мои родители внесли в него много итальянского. Каждая комната была оформлена по-своему. Одна была вся в клеточку, в другой была куча зеркал, третья – в стиле лофт. У отца были просто золотые руки. Он самостоятельно сделал в кухне арку под кирпич и вырастил 280 кустов роз в саду для моей мамы. Эти розы были ее гордостью. Они росли по всему периметру заднего и переднего дворов. Отец также превратил гараж в домик с ванной, душем и маленькой кухней. Он заштукатурил и покрасил стены, разместил там спальный гарнитур вместе с катушечным магнитофоном Sony. Теперь это была мини-квартира, где я жила и училась играть на гитаре. Именно в этом доме я и выросла, и спустя годы, именно сюда я возвращалась каждый раз после неудач в музыкальной карьере.

Когда я была маленькой, родители постоянно слушали музыку, особенно итальянскую оперу в исполнении Паваротти, Марио Ланца или Дина Мартина. Это было здорово. Я часто звала родителей к себе в домик, чтобы показать очередной запил на гитаре, и им всегда нравилось то, что я играла. “О, Лита, сыграй Black Sabbath еще раз” – просила мама с чудесным итальянским акцентом. “Сыграй Сантану”.

Родители были не единственными, кто поощрял мою любовь к музыке. Мой кузен Пол, будучи старшим из братьев в Лонг-Биче, был на шесть лет меня старше, и тоже знал о моем пристрастии к хэви-метал. Он и сам побывал на многих рок-концертах. 25 сентября 1971 года, спустя всего шесть дней с моего тринадцатого дня рождения, он позвал меня с собой на концерт Black Sabbath в Лонг-Бич.

Пол заехал за мной на своем Форде 1954 года. Городской концертный зал Лонг-Бич представлял собой зал на 8 тысяч мест, открывшийся во времена Великой депрессии рядом с Пайком, парком развлечений выше уровня океана. Это был замечательный парк, но к 1971 году Пайк совсем запустили и забросили. Использованные шприцы валялись по всему пляжу, а “американские горки” вообще следовало закрыть много лет назад. Когда мы вошли в зал, я была поражена этим огромным помещением с бесконечным балконом. Для кого-то это место знавало времена получше, но мне казалось, что я попала в сказку.

Арена Лонг-Бич, как мы называли это место, была насквозь пропитана дымом. В то время и я понятия не имела, что такое марихуана, но прикольный запах и дымка, исходившие от толпы, заинтересовали меня, и я поняла, что хочу знать об этом мире гораздо больше. Пол взял самые дешевые билеты на балкон, однако там мы пробыли совсем недолго. Мы спустились на площадку, где не было сидячих мест. Вместо этого, все стояли вокруг, окутанные сигаретным дымом и запахом марихуаны. Мы начали пробираться ближе к сцене.

В толпе были бешеные фанаты, которые свешивались с балкона и сваливались прямо на находящуюся под ними сцену. Темный зал едва освещался, создавая впечатление, что ребята на сцене всего лишь силуэты – полулюди, полутени. Все что можно было разглядеть, это вихри густых черных волос и, не так часто, отблеск света на крестах, висевших на их шеях.

Вся моя жизнь промелькнула перед глазами, когда я, наконец, разглядела гитариста Тони Айомми. Он не был похож на человека, он выглядел как сам Бог. Я никогда раньше не бывала на концертах подобного масштаба. Казалось, будто я открыла для себя целый новый мир, возвращаться обратно из которого уже не хотелось.

Когда концерт кончился, я уже знала, чем буду заниматься всю оставшуюся жизнь. Я хотела действовать на людей так же, как это делали Black Sabbath. И абсолютно неважно, что я была девчонкой. У меня и мысли не возникло, что девушки по каким-то причинам не могут творить то же, что и Black Sabbath.

Вскоре у меня появилось дикое желание купить гитару Gibson SG шоколадного цвета, как у Тони Айомми в ту ночь. Я хотела заработать на нее сама, поэтому решила, что весь следующий год буду работать в больнице Святой Марии в Лонг-Бич, где моя мама работала в отделе продовольствия. Там была свободна вакансия администратора продуктов питания. Мне было всего 14 лет, и я была слишком мала, чтобы работать. На собеседовании я соврала про свой возраст. У меня была большая грудь, и мама помогла мне ее увеличить с помощью бюстгальтера. Работодатель Джэйли спросил, сколько мне лет, и прежде чем мама смогла вставить хоть слово, я ответила “мне шестнадцать”, что означало, что я достаточно взрослая, чтобы работать. Я получила эту работу.

Это была полноценная работа, на которую я ходила каждый день после школы. Я перевозила тележку от палаты к палате и разносила еду. Все эти люди были очень больны, некоторые из них были на волосок от смерти. У каждого из них было особое питание и было очень важно не перепутать пациентов. Некоторым людям была нужна только жидкая пища. Другие ели запеченную курицу и картофельное пюре, которые я должна была разогреть и разнести. Эта работа на самом деле была не так легка для меня, потому что мне было очень жаль всех этих больных людей.

Я копила все заработанные деньги до тех пор, пока не смогла себе позволить купить заветную SG. Я пошла в местный магазин музыкальных инструментов и купила ее. Я точно знала, чего хотела. Я отдала 375 долларов за Gibson SG, что тогда было очень дешево для него. Я принесла гитару домой и подключила к папиному магнитофону Sony. Я настроила звук. Она зазвучала просто божественно.

В апреле 1974 года я увидела по телевизору рекламу музыкального фестиваля Cal Jam. Там должны были выступать несколько знакомых мне групп, среди которых также были Deep Purple. Я никогда не видела их выступление живьем, но соло-гитарист Ричи Блэкмор был одним из моих кумиров со своим коронным соло в технике “дабл-пикинг”. Я решила, что должна попасть туда во что бы то ни стало. Моя подруга Патти тоже хотела пойти туда, но было несколько трудностей. Во-первых, наши родители ни за что бы не допустили этого. Во-вторых, фестиваль проходил в 50 милях отсюда, в Онтарио, штат Калифорния. Нам было всего по 15 лет, и мы не могли вести машину. Единственный выход из ситуации – врать.

Патти сказала своим родителям, что проведет выходные у меня дома, а я в свою очередь сказала своим, что буду у нее. Мы обе одели потертые джинсы Levi’s и футболки и взяли несколько вещей для ночевки в Онтарио. Ранним утром мы встретились на автобусной остановке, так как это был лучший вариант для начала путешествия автостопом.

Мы понимали, что можем здорово влипнуть, но нам было пофиг. Какое бы дерьмо с нами ни случилось, это того стоило. Мы выставили вперед большие пальцы, и стали ждать, пока не остановится какая-нибудь машина. Спустя некоторое время на обочину свернул грузовик, и странный тип за рулем опустил стекло.

“Куда едем?”

“В Онтарио” - ответила я. “А ты?”

“В Аляску. Но могу остановиться в Онтарио. Запрыгивайте, девчонки”.

Аляска? Да ну? – спросила я себя, но мы должны были добраться до фестиваля во что бы то ни стало. Я была немного старше Патти, поэтому усадила ее на заднее сидение. Она была напугана. Тип в пикапе Калифорнию даже в глаза не видел. Тогда, в 74-м, это было действительно круто. Торговые центры еще не успели усеять собой ландшафт. Вместо них было бескрайнее пространство, горы и пальмы, терявшиеся где-то вдалеке. Тут мужику взбрело в голову записать происходящее на пленку, и, не отрываясь от вождения, он принялся искать свою камеру. Он копался в сумке, лежащей на заднем сидении, после чего выпустил руль из рук, что привело Патти в настоящий ужас. Я быстро перехватила руль и успела выровнять грузовик к тому времени, как он нашел камеру. Следующие несколько миль я вела пикап, пока этот тип снимал окрестности. Патти вжалась в сидение, уверенная в том, что мы разобьемся к чертям, но я не собиралась умирать, по крайней мере, до тех пор, пока своими глазами не увижу живого Ричи Блэкмора.

Наконец, мы приехали на автодром Спидвей. Нам пришлось столкнуться с еще одной проблемкой: мы не проходили на фестиваль по возрасту. Ну, и что теперь? Мы пролезли через дыру в заборе и нашли место, куда можно было скинуть свои вещи.Вокруг были обдолбанные люди, устраивающие оргию, ссущие в пивные бутылки и распевающие песни. Красота!

Сцена Cal Jam была построена специально для восьми величайших групп. Это была огромная штуковина из пятисот секций подмостков и 23 тысяч квадратных футов фанеры. 4 башни выдерживали мощность звука в 44 тысячи ватт, а осветительная система мощностью в миллион ватт ярко освещала всю сцену вплоть до парковки. Четверть миллиона человек заполнили трибуны и огромную площадь рейстрека. Патти и мне удалось отыскать путь внутрь.

Здесьбылилучшиеизлучших: Seals & Crofts, Earth, Wind & Fire, Rare Earth, the Eagles, Black Oak Arkansas, Black Sabbath, Deep Purple и Emerson, Lake & Palmer. Нам очень нравилась группа Black Oak Arkansas из-за нереально сексуального солиста Джима Дэнди.

Black Sabbath вышли еще до темноты. И вновь меня завораживало каждое движение Тони Айомми. Следующими были Deep Purple, и к этому времени уже стемнело. Вся атмосфера фестиваля изменилась в один миг. Включились огни рампы, и они просто захватывали дух. Очень завораживало то, как свет падал на Ричи Блэкмора. Захватывало то, как грациозно он держал свою гитару, как стоял, как двигались по грифу его пальцы. Это была самая настоящая битва между Джоном Лордом на клавишах и Ричи на гитаре. Я просто стояла с открытым ртом, наблюдая за этими двумя. Оператор, казалось, нарушил личное пространство Ричи, и Ричи был очень зол, потому что под конец выступления Deep Purple, бросил гитару в воздух и разбил ее оземь на мелкие кусочки. Затем он взял гриф гитары и толкнул ее прямо в дорогущий объектив телекамеры оператора. Он явно достал Ричи, и теперь настал час расплаты. Это самое клевое, что я видела. Той ночью Блэкмор просто гипнотизировал зрителей. Никто не в силах повторить подобное. Никто не сравнится с его яростью. Даже Emerson, Lake & Palmer, которые вышли последними с вращающимися клавишами Кита Эмерсона.

В течение недели мы подружились с некоторыми чуваками, и на следующий день они подвезли нас, поэтому не пришлось снова ехать автостопом. Весь путь до дома я думала о том, какие же все-таки крутые Ричи Блэкмор и Тони Айомми. Если бы я знала о существовании Сансет Стрип, я бы замахнулась на эти огни в тот же день.

Но Лонг-Бич не позволил мне уехать в Голливуд, пока я не научилась бороться, не давать никому спуску и не позволять на себе ездить. В тот момент я этого не понимала, но это была отличная тренировка для жизни в стиле рок-н-ролл. Мне было шестнадцать, когда состоялась моя первая крупная драка в 1975-ом. Мы с мамой поехали в Бостон навестить кузенов и тетушку Ливию. Нам пришлось лететь на самолете. Мама сказала: “Лита, у нас нет времени готовить обед перед полетом. Почему бы тебе не съездить вверх по улице на машине отца и не взять парочку сэндвичей в “У Эрби”?”

Через несколько кварталов от нашего дома находился большой торговый центр с парой закусочных. Я подъехала к “У Эрби”, и вошла внутрь, намереваясь заказать еду. Кроме меня в зале было еще четыре человека – две девушки и два парня. Они были в символике уличных банд, в банданах, а у девушек были огромные накладные ресницы. Весь их прикид словно кричал: не лезь к нам. В свою очередь на мне был верх от купального костюма, обрезанные джинсовые шорты и шлепанцы. Как только мне отдали заказ, один из парней сказал мне: “Эй, детка, дашь потрогать сиськи?”

Я посмотрела на него и ответила: “Ты просто полный придурок. Твоя девушка сидит рядом. Как у тебя язык повернулся говорить такое при ней?” Затем я развернулась и вышла из кафе.

Но тут какого-то черта его деваха словно с цепи сорвалась! Она пошла за мной на парковку и начала докапываться. Мы орали друг на друга. Она визжала: “Не смей так разговаривать со мной!”.

“Я не сказала тебе ни одного сраного слова. Я разговаривала с твоим долбаным дружком”.

“В таком случае, не смей с ним разговаривать!”

Я послала ее на хрен и ушла, решив не тратить на нее время. Следующее, что я помню, это банка колы, летящая прямо в папину машину. Эта выходка разозлила меня окончательно, но я не подала виду. Я спокойно положила еду в машину и уехала, не сказав ей ни слова. Но вместо того, чтобы поехать домой, я поехала к подруге Пегги и прямо с порога заявила: “Пегги, их четверо, я одна. Мне нужна твоя помощь”.

Она не стала вдаваться в детали. Единственным вопросом, который она задала, был: “Что нужно делать?”

“Просто веди машину”.

Она запрыгнула в машину своей матери, и мы направились к Макдональдсу, где купили большую бутылку колы. После этого мы поехали к “У Эрби”, но этих козлов там не оказалось, и мы принялись кружить по всей территории центра в поисках этих гадов. Мы прошерстили всю парковку, заглядывая между машин и ближе к обочине. Наконец, я увидела их возле JCPenney. Я сказала Пегги: “Паркуйся, они здесь”. Она осталась в машине, а я направилась к ним, крепко держа бутылку колы в руке. Деваха стояла ко мне спиной, поэтому не видела, как я подходила. Я похлопала ее по плечу. Она повернулась ко мне, и наши взгляды на секунду пересеклись перед тем, как я выплеснула колу ей в лицо. Моментально завязалась драка. Ее подруга вскочила на меня и схватила за волосы в попытке оттащить меня от нее. Я сидела на груди этой выскочки, прижимая ее к земле. Ее накладные ресницы уже начали отклеиваться из-за выплеснутой мною колы. Спустя несколько минут я пыталась отодрать ее уже от себя. Один из парней разнял нас. Мои колени истекали кровью от ерзаний на бетоне. Я сказала ей: “Все, я ухожу. С тебя хватит”, и быстро побежала обратно к Пегги. Она открыла мне левую дверь машины, но как только я начала залазить в нее, то услышала шаги этой сучки позади себя. Она стащила с себя ремень и хлестнула им мне по лицу. Его пряжка прошлась прямо