Политическая деятельность Фотия

В 1821-1823 годах.

I

После войны 1812 года соперничество между Россией и Англией стремительно нарастало. Противоборство двух сильнейших государств Европы неуклонно раздвигало географические рамки, распространяясь на Америку и Ближний Восток. В свою очередь, Австрия и Пруссия не желали укрепления влияния России в европейских делах. Все это не могло не сказаться на прочности Священного Союза, подвергнутого проверке революциями двадцатых годов XIX века. С другой стороны, разложение Османской империи делало особо значимым для России Восточный вопрос.

В марте 1821 года отряд греческих патриотов, сформированный гетеристами в Бессарабии, перешел реку Прут и двинулся в глубь Молдавии с целью вызвать всеобщее восстание в Греции. Опасаясь вмешательства России в греческие дела, дипломатия Лондона и Вены объединила свои усилия. Меттерних уверял Александра I, что восставшие греки не что иное, как опасные бунтовщики, угрожающие союзу европейских стран. Ему вторил лорд Кэстльри, доказывающий, что греки являются носителями “духа мятежа”. И Александр I объявил, что он не принимает никакого участия в предприятии А.Ипсиланти, назвав греков мятежниками. Российская общественность, горячо поддерживавшая восставших единоверцев, приписывала невмешательство императора в греческие дела его слабости и безволию. Осторожность императора была вызвана неуверенностью в своих европейских союзниках, он, по-видимому, боялся оказаться во враждебном окружении, как это произошло в Крымскую войну, в 1850-х годах.

10 мая губернатор Одессы граф А.Ф.Ланжерон писал А.Н.Голицыну о том, что Константинопольский патриарх и семь греческих митрополитов и архиереев погибли на виселице, патриаршая церковь и шестнадцать других были поруганы и разрушены. Тело патриарха проволокли по городу и бросили в море. Труп был прибит волнами к русскому короблю и, поднятый на борт, доставлен в Одессу. Все участники дела дали подписку держать происшедшее в тайне.¹ Император распорядился о тайном погребении и выделил на него средства. 7 июня патриарх был захоронен, а 10 августа вышло высочайшее повеление об отпечатывании погребального слова на русском и греческом языках.² Какими бы ни были религиозные взгляды императора, такого оскорбления он снести не мог. Россия начала готовиться к войне. Дипломатия Англии и Австрии всеми силами пыталась предотвратить конфликт. В октябре в Ганновере состоялась встреча Меттерниха и Кэстльри, выработавших совместную линию по восточному вопросу. Она заключалась в том, чтобы не допустить распада Османской империи. Австро-английское соглашение охладило воинственный пыл царя, тем более что Австрия и Франция помощи также не обещали.

Таким образом, война, столь необходимая для интересов России на востоке, была отложена на неопределенное время. Итогом этих политических баталий стало полное разочарование императора в союзниках и, в особенности, в английском кабинете. 1821 год оказался роковым для отношений России и Англии, что в дальнейшем повлекло за собой пресечение всех проанглийских учреждений в империи. В новых условиях императору стала невыгодна протестантская ориентация лидеров Соединенного министерства.

А.Н.Голицын как ближайший сотрудник Александра I был полностью осведомлен об изменении его настроений. Несомненно, князь также знал об организованных действиях своих противников. Этим объясняется то, что при видимой прочности положения А.Н.Голицын начал проявлять беспокойство. 9 ноября 1821 года он писал к З.Я.Карнаеву: “В нынешние времена, где сражение тьмы со светом удивительно как становиться явно... Сатана старается и чувствует приближение кончины царствия своего на земле, то и употребляет последние усилия хитрейшие и покрывается даже личиною религиозную наружную, но воюет на внутренний ход [К.Ю.Е. – действует на души людей]”³. 19 марта 1821 года князь писал митрополиту Серафиму, что в Москве в Боровиковской церкви священник ведет проповеди революционного духа. Митрополит отвечал, что в проповедях не найдено отступления от религии, хотя есть некоторые вольности и иностранные слова⁴.

Объективные предпосылки будущего падения А.Н.Голицына проявили себя уже на рубеже двадцатых годов. Комплекс этих причин был очень сложен и имел свои слагаемые во всех сферах деятельности князя. Против А.Н.Голицына выступили православные оппозиционеры, его политика по ведомству народного просвещения не устраивала реформистки настроенные круги. Увольнения профессоров, состоявшиеся в Казанском, Харьковском и Санкт-Петербургском университетах, принесли А.Н.Голицыну прозвище “гаситель просвещения”. На рубеже 20-х годов с финансовыми трудностями столкнулось Российское Библейское Общество⁵, а российские подданные протестантского исповедания были недовольны попытками объединить их Церкви в единую евангелическую консисторию⁶. Князь был абсолютно прав, указывая в письме баронессе Крюденер в 1822 году: “Вам известно, сударыня, как этой зимой все было против меня; даже подчиненные мои старались интриговать против меня, и нападки, не переставая, следовали одна за другой”⁷.

Это тяжелое положение министра дореволюционные историки, на основании воспоминаний Ф.Ф.Вигеля⁸, связывали со смертью митрополита Михаила (Деснитский), заболевшего, якобы, после ссоры с А.Н.Голицыным и перед смертью пославшего жалобу императору в Лайбах. По словам Ф.Ф.Вигеля, это письмо произвело на Александра I сильное впечатление еще и потому, что через несколько дней он узнал, что писавший мертв. С этого момента началось падение князя. Такая трактовка событий не выдерживает критики. Митрополит Михаил, хотя и состоял директором Библейского Общества, но религиозных воззрений А.Н.Голицына не разделял. Священник Симеон Крылов, упоминавший в письме к Парфению Черткову о смерти Михаила, свидетельствовал, что тот умер мирно и тихо⁹.

Крах политической карьеры А.Н.Голицына был предрешен в 1817 году, когда в его руках оказалось управление фактически всей духовной сферой России. Сам князь вскоре начал понимать какую непосильную ношу возложил на себя. 19 августа 1819 года он писал М.М.Сперанскому: “Возложенное на меня бремя министерства внутренних дел по кончине Осипа Петровича отняло у меня много времени. Я надеюсь, что недолго сие мне останется, ибо по истине у меня три министерства, хотя словом Государя из двух сделано одно”¹⁰. Будучи обер-прокурором Св.Синода, друг царя легко мог подавить недовольство духовенства, но пришедший на его место П.С.Мещерский не только не мог столь эффективно контролировать членов Св.Синода, но и не хотел этого делать. Став министром Соединенного министерства, князь А.Н.Голицын приобрел неизмеримо более влиятельных противников, среди них были А.А.Аракчеев, В.П.Кочубей, императрица Мария Федоровна. Следы противостояния графа А.А.Аракчеева с князем А.Н.Голицыным можно найти в переписке М.М.Сперанского с различными лицами. В письме от 22 апреля 1819 года В.П.Кочубей сообщал М.М.Сперанскому о непримиримой вражде А.А.Аракчеева и Д.А.Гурьева (ближайшего друга А.Н.Голицына, у которого он почти ежедневно обедал)¹¹. В письме к А.А.Столыпину в 1819 году М.М.Сперанский указывал, что теперь ведет всю переписку через А.Н.Голицына, “прекратив всякое сношение с графом А.А.Аракчеевым, чего кажется он и желал”¹².

Вдовствующая императрица Мария Федоровна выступила против князя в связи с вмешательством того в подведомственную ей сферу. На Марию Федоровну уже давно делали ставку деятели, находящиеся в оппозиции к правительству. А.С.Шишков писал 25 мая 1816 года императрице: “Но я мню, что каждая нация должна иметь свое честолюбие, свою народную гордость, без чего не может быть ни любви к отечеству, ни твердого и благородного духа. Как может не упасть в уничижение дух того народа, который сам в себе отвергает возможность воспитывать своих детей. Я могу сказать смело, что намерение вашего величества приуготовить собственных своих дядек и нянек есть самое нужное и благотворительное для России. Оно поправит ошибку величайшего из монархов - Петра Великого. Он ввел науки и просвещение, но не взял осторожности не допустить вместе с ними уничижения. Отселе есть у нас науки, но нет их корня; есть просвещение, но не собственное свое, а потому не позволяющее быть нам самими нами”¹³. Мария Федоровна сочувственно относилась к таким взглядам, ей не нравилось вмешательство деятелей Библейского Общества в ее воспитательные заведения. Императрица покровительствовала профессорам, уволенным из петербургского педагогического училища и университета. У нее искал защиту К.А.Ливен, недовольный действиями князя по объединению протестантских Церквей.

Духовная сфера никогда не была основным направлением деятельности Александра I, и в любой момент император мог принести в жертву политическим выгодам проводника своей воли А.Н.Голицына. Князь оказался между “двух огней”. С одной стороны, реформы в духовной сфере были неприемлемы для консерваторов, а с другой стороны, эти мероприятия были недостаточны для реформаторов. В этот период появилась известная эпиграмма А.С.Пушкина “На кн. А.Н.Голицына”:

“Вот Хвостовой покровитель,

Просвещения губитель,

Покровитель Бантыша!

Напирайте, бога ради,

На него со всех сторон!

Не попробовать ли сзади?

Там всего слабее он.”¹⁴

Видя политические искания императора, А.Н.Голицын решил укрепить свое положение, заигрывая с консервативной партией. Но, как оказалось в дальнейшем, это не принесло ему успеха. Неудавшийся реформатор духовной сферы был, подобно М.М.Сперанскому, принесен в жертву высшей политики, но при этом сохранил доверие императора и все связанные с этим привилегии.

На рубеже 20-х годов XIX века в Россию вошли в моду проповедники, среди которых красноречием отличались Михаил (Деснитский) и Филарет (Дроздов). Руководители Соединенного министерства и Библейского Общества, не делавшие различия между христианскими исповеданиями, охотно посещали проповеди пасторов Линделя и Госснера. Оба они были активными членами Библейского Общества и проповедовали учение “внутренней Церкви”. Их приглашение в Россию было вызвано разногласиями Александра I с Римом, приведшее также к изгнанию иезуитов из России. Линдель проповедовал в Мюнхене, где навлёк на себя гнев католиков. В 1819 году он прибыл в Петербург и сразу был принят А.Н.Голицыным и императором. Даже в среде деятелей Библейского Общества не было единого мнения по поводу его проповедей, настолько явно виделся политический умысел в поддержке Линделя властями. А.Ф.Лабзин писал З.Я.Карнаеву: “Вы получали и читали проповеди ныне модного у нас проповедника Линделя. Я, несмотря на крики Голицыных, Кошелевых и компании, скажу не обинуясь, что он не заслуживает сей похвалы, и не с Филаретовыми, ни с Михаиловыми сравниться не может”¹⁵. Проповеди Линделя широко издавались. Даже человек новых взглядов В.Н.Каразин писал царю в 1820 году: “Покровительство, оказываемое отступникам от католичества Феслеру и Линделю, приводит в соблазн умы, удовлетворяет столь же мало благочестию господствующей Церкви, как и мистические празднества, совершаемые в Михайловском дворце”¹⁶.

В 1821 году в Петербург прибыла баронесса В.-Ю.Крюденер и, быстро завязав контакты в высшем свете столицы, сошлась с мистически настроенными С.С.Мещерской и А.Н.Голицыной (не родственницей А.Н.Голицына). Император на этот раз ей внимания не уделял, зато она тесно сошлась с министром духовных дел и народного просвещения. Между ними велась оживленная переписка. 1 января 1822 года князь писал В.-Ю.Крюденер: “У меня была потребность написать вам все, что чувствует мое сердце и, разумеется, если бы я мог быть у вас сегодня утром, я бы сделал это. Ах! Если бы вам дозволили приехать сегодня вечером к Кошелеву! Какое это было бы для нас счастье!”¹⁷. Таким образом, еще не потеряв кружок Михайловского замка, высокопоставленные мистики уже обрели новую привязанность.

Кроме духовных увлечений, А.Н.Голицына с В.-Ю.Крюденер в это время связывала общая забота о восставших греках. Они объявили подписку на выкуп греков из турецкого плена и за год собрали приличный капитал. Несомненно, эта акция проводилась по воле императора, желавшего хоть чем-то загладить в общественном мнении негодование, вызванное его нерешительностью в Восточном вопросе. Это подтверждает письмо А.Н.Голицына к В.С.Попову - 10 августа 1821 года. “Некоторые лица по внутреннему состраданию и любви к ближнему, - писал князь, - возымели мысль открыть вспомогательную подписку в пользу несчастных греческих семейств, изгнанных бедствием из отчизны. Государь император соизволил на сие, предоставил мне привести в действие таковое предприятие. Вы милостивый государь, по человеколюбию вашему, примете живейшее участие в бедствиях греков, тысячами скитающихся без призрения в тех самых местах, куда некогда принесен от предков их светильник истинной веры”¹⁸.

Сбор пожертвований продолжался несколько лет, в него были включены различные группы российских граждан. Первый департамент Римско-католической духовной коллегии 28 июня 1823 года рапортовал министру духовных дел и народного просвещения о сборе пожертвований на выкуп греков из турецкого плена. К отчету о собранных суммах (345 рублей) прикладывался лист подписки, где объяснялись мотивы этого мероприятия правительства: “Лист подписки, открытой с высочайшего дозволения государя императора, для желающих по гласу веры и человеколюбия принести пожертвования на искупление от плена жителей острова Хио, Кассандры и Сидонии”¹⁹.

Таким образом, новая ситуация во внешнеполитическом положении России незамедлительно отразилась на духовно-религиозной политике императора. По указу Александра I из России был выслан пастор Линдель, и в конце 1821 года вынуждена удалиться из Петербурга В.-Ю.Крюденер. Однако каких-либо действий в отношении Библейского Общества и Соединенного министерства император пока не принимал, сохраняя эти учреждения, как козырь во внешнеполитической игре.

К этому времени в составе Св.Синода произошли перемены. 21 марта 1821 года скончался митрополит Петербургский и Новгородский Михаил, но его преемник был назначен лишь 19 июня, по прибытии императора в столицу, что позволяет предположить о спорности кандидатуры. Новым первоприсутствующим членом Св.Синода стал митрополит Серафим (Глаголевский), по вступлении его в должность епископ Филарет отбыл в епархию, где находился в течение года. При митрополите Серафиме в состав Св.Синода входили митрополит Варлаам, Ярославский епископ Симеон, Тверской архиепископ Иона, обер-священник армии и флота Державин и духовник императора Криницкий. В исторической литературе существует мнение, что митрополит Серафим был ставленником А.А.Аракчеева. Этот факт ничем не подтвержден.

Серафим (Степан Васильевич Глаголевский) и Михаил (Матвей Михайлович Деснитский) по рождению принадлежали к Московской епархии. Они одновременно обучались в Троицкой семинарии и вместе поступили в Филологическую семинарию Ученого дружеского общества, основанную в Москве Новиковым и Шварцем. Серафим в 1787 году принимает монашество. С 1795 года - архимандрит, с 1799 - ректор академии и посвящен в епископы. В 1805 году назначен епископом Смоленским, в 1812 – Минским. 1 января 1813 года, в связи с захватом епархии врагами, вызван для присутствия в Св.Синод. В 1814 году стал одним из президентов Библейского Общества. Сменив за короткое время две важнейших в России епархии, Серафим пользовался доверием властей и не нуждался в рекомендациях. Однако он был сложной личностью. В мемуарах Фотия и В.И.Панаева митрополит даже объявлялся человеком недалекого ума²⁰; напротив, Парфений Чертков и князь А.Н.Голицын отзывались о нем с большим уважением²¹.

Деятели православной оппозиции не были осведомлены о политических проблемах, с которыми столкнулся Александр I в начале 20-х годов XIX века. В 1830-х годах Фотий так описывал положение Православной Церкви в тот период: “В сии время Церковь святая со всех сторон была обуреваема всеми противу ее вражьими кознями. Все раздирать усиливалось ее разными образами: лютеранство, католицизм, униатство, по смешению с разными языческими религиями и христианскими еретиками, вместе все имело то влияние, что православные христиане, даже некоторые духовные делом были за едини со всеми”²². Фотий писал, что постов в то время почти вовсе не соблюдали, в моде была веротерпимость, Библейские Общества и прочие заведения подрывали Православную Веру, церковная иерархия была нарушена, и всем управлял министр духовных дел, “зловерием было заражено руководство духовных училищ”.

До 1820-х годов роль Фотия в политической борьбе была малозаметна. Он собирал информацию для своего учителя Иннокентия и организовывал связь между участниками православной оппозиции. После удаления из Петербурга епископа Иннокентия и смерти митрополита Михаила православная оппозиция распалась и Фотий остался в изоляции. С назначением в Деревяницкий монастырь он на время выпал из политической жизни. Несмотря на изменение обстановки в 1821-23 годах, основными противниками Российской Православной Церкви Фотий продолжал считать масонов и сектантов. Борьбу с ними он видел основной задачей в этот период. Кроме того, чтобы продолжить дело Иннокентия, Фотию нужно было вернуться в столицу, а для этого требовались влиятельные покровители. Именно с поиска политических союзников и начался новый этап деятельности Фотия.

Деревяницкий монастырь Фотий застал в полном разорении. В кельях не было полов, дверей, печей, стекол в окнах. Главная церковь Воскресения Христова была испорчена протечками из дырявой крыши. По этому поводу Фотий писал А.А.Орловой-Чесменской: “Приехал в обитель, мне от Бога данную, как в место, после войны расхищенное, приехал почти в стены одни, кои и в церкви местами обветшали весьма от течи и худого покрова изгнившего; приехал я в обитель, и нет в ней ни хлеба куска, ни зерна крупы, ни елея, вина и прочего на потребы церковные, ни замка, ни ведра в кельях, а иные из братии от нищеты едва рубище на себе имеют разодранное”²³. В монастыре было всего двенадцать монахов, и их Фотий называл “апостольским числом”²⁴. Но при всем этом после суетной и шумной столичной жизни тихий и спокойный Деревяницкий монастырь показался Фотию “раем Божьим”.

В автобиографии описывается, что предшествующий игумен Иероним, о чьих недостатках отзывался митрополит Михаил в донесении Св.Синоду, был учителем и благодетелем Фотия в семинарии, и он, не забыв добра, заступился за предшественника и хорошо принял монастырь. Уже с первых шагов Фотий ощутил поддержку неизвестного доброжелателя, в монастырь прибыл корабль, груженый хлебом и крупой. Новый настоятель сразу стал вводить свои порядки в монастырском хозяйстве, он запретил делить полученную провизию на настоятельскую и братскую, как делалось прежде. Фотий сказал монахам: “На мою часть многие могут быть в обители сыты. Да будет все общие едино: буду брать из общего, сколько я могу съесть и пить един; а делить не хочу и свою часть вне обители давать: все будет в обители общее, да будет во всех сердце едино и душа едина”²⁵.

Время конца 1820 года и начала 1821 года Фотий проводит в трудах по благоустройству монастыря. Восстановить пришедшее в упадок хозяйство было не легко. 13 ноября 1820 года Фотий обращался к П.М.Толстой с просьбой о помощи: “Еще ты убогого иегумена Фотия помнишь? Вижу из твоих писем, что не только помнишь, но и любишь о Христе. Прояви усердие твое к убогому Фотию. Ныне время настало твоего человеколюбия. Хлеба кусок можешь прислать или рубище на тело по делам моим, - братьям и отцам моим убогим инокам, коим последние куски от уст моих отдаю”²⁶. Фотий обновил снаружи церковь Воскресенья, покрыл ее железом, исправил кельи, привел в порядок сады. Судя по автобиографии, монастырь получает в это время значительные пожертвования от различных лиц.

На исходе весны у Фотия открывается обширный нарыв груди и это требует нескольких операций. В послании А.А.Орловой-Чесменской он объяснял, что болезнь произошла от ношения вериг: “крестоношения многое, подъятое мной с начала пострижения в монашество, надело на меня по гроб знамение Креста, и того написание всегда на хребте моем имею”²⁷. Он пишет, что со дня принятия монашества носил власяницу и вериги, составленные из многих крестов. Описывая графине свою болезнь, Фотий указывал, что “правый сосец внутри весь от огня изгнил, и из правого бока яко из мешка гной изливаю”, а после операции вся грудь изрезана до кости и представляет собой одну большую рану, сочащуюся гноем.²⁸ 29 июля 1821 года Фотий писал к П.М.Толстой: “Грудь вершка на полтора распухла и не опадала... Лекарь, которого я призвал, мне сказал, что скрытый нарыв сильный уже давно сечь надобно, в двух местах прорезал и выпустил. Вот почему я не писал долго”²⁹.

Видимо пик болезни Фотия пришелся на июнь 1821 года. В июле нарыв начал заживать, и Фотий, вместе с местным викарным епископом Дамаскиным, смог принять участие в службе 10 июля, посвященной иконе Коневской Божьей Матери. Согласно автобиографии, последний разрез был сделан Фотию 18 июля 1821 года. Уже 30 июля он пишет П.М.Толстой, что совершенно излечился и здоров³⁰. Последствия этих операций Фотий ощущал всю жизнь, в 1823 году он писал А.А.Орловой-Чесменской: “Тебе известно, о чадо, что в 1820 году болезнью Бог меня искусил; в “21”[К.Ю.Е. – 1821 год] тебе ведомо, что всю грудь почти до сердца, попустил Бог дьяволу изгноить, почему было у меня все изрезано”³¹. Физическая слабость не замедлила сказаться на душевном состоянии Фотия. Летом 1821 года он неоднократно сообщал графине, что хочет принять схиму. А 21 августа, он даже просил владыку перевести его в Коневскую пустынь, “где желает со временем принять схиму”³².

Положение Фотия начинает меняться с переводом в Петербург митрополита Серафима. Новый владыка, прибыв в свою епархию, сразу вызвал Фотия служить вместе с собой в Софийском соборе. После службы Фотий был вместе с другими приглашен на трапезу к архиерею. Серафим, много слышавший о Фотии, но видевший его впервые, остался доволен настоятелем Деревяницкого монастыря.

С приездом нового владыки Фотий делает жизнь своего монастыря более строгой. Еще летом он принимал в монастыре Д.А.Державину, а уже осенью он писал своему брату: “и игумений, и княгинь, и графинь, и генеральш я не принимаю, как могу твою жену принять?”³³. Видевший старания Деревяницкого игумена по устройству монастыря, Серафим, однако, не хотел самостоятельно принять решение о его продвижении по службе. Осенью 1821 года Фотий совершает первый визит в Грузино - к графу А.А.Аракчееву — факт до сих пор неизвестный в исторической науке.

Следы данного визита находятся в неопубликованных письмах Фотия к протоиерею собора села Грузино Н.Ильинскому от 1 июля 1824 года: “В 1821 году был я в Грузино, и против всех слухов, - святая церковь в Грузине, - и устройство Грузина, - в сердце меня уверовали о благочестии и усердии к Господу - соседа”³⁴. Встреча Фотия с графом в 1821 году косвенно подтверждается неоднократным именованием А.А.Аракчеева “соседом” в переписке архимандрита. Использовать такую форму обращения к графу Фотий мог в бытность игуменом Деревяницкого монастыря, во владения которого некогда входило село Грузино. Поскольку весной и летом 1821 года Фотий болел и даже перенес три операции, посетить Грузино он мог лишь осенью, вероятнее всего, во время освящения храма Андрея Первозванного 21 ноября. Предположение о том, что Фотий сошелся с А.А.Аракчеевым в бытность игуменом Деревяницкого монастыря высказывалось биографом А.Н.Голицына – Н.Стеллецким³⁵.

Отношения Фотия с А.А.Аракчеевым на сегодняшний день совершенно не освещены, этот пробел не представляется возможным восполнить до тех пор, пока не будут обнаружены новые материалы. Граф А.А.Аракчеев был выдающийся государственный чиновник и администратор. К концу царствования Александра I в его руках сосредоточились нити различных частей государственного управления. Главной чертой графа, за которую его ценил император, была безмерная личная преданность. Но при этом А.А.Аракчеев был очень ревнив и готов был бороться за расположение Александра I даже при помощи интриг. В последние годы царствования Александра I партия, главой которой был А.А.Аракчеев, противостояла группировке, к которой примыкал А.Н.Голицын. А.А.Аракчеева ненавидели масоны и мистики, но при этом у нас нет оснований считать графа защитником Православной Церкви, каковым его представлял Фотий в своей автобиографии.

В личной жизни А.А.Аракчеев пытался копировать пороки императора. Он оставил жену и завел любовницу, дочь казака, Н.Ф.Минкину. Чтобы сильнее привязать к себе графа, Н.Ф.Минкина имитировала беременность и взяла себе чужого ребенка, которого А.А.Аракчеев в дальнейшем воспитывал, как своего. Н.Ф.Минкина имела самую неприятную репутацию у крестьян села Грузина. Ее считали ведьмой и пророчицей, она охотно подтверждала это, жестоко издеваясь над крепостными. Осенью 1825 года крепостные крестьяне, во главе с дворовыми девушками А.А.Аракчеева, зарезали Н.Ф.Минкину. Граф жестоко покарал всех причастных к убийству. Чтобы не отдавать дело в Сенат (из-за значительного числа преступников), обвиняемых разделили на группы и судили в местных судах, полностью послушных воле графа. Трое из приговоренных были осуждены фактически на смертную казнь (огромное число ударов плетью). Столичное общество было потрясено жестокостью приговора. Все эти обстоятельства, несомненно, были известны архимандриту Фотию. Но при этом он не переставал восторгаться благочестием А.А.Аракчеева, а на похоронах Н.Ф.Минкиной говорил об убитой, как о великомученице. Несомненно, превознося благочестие графа, Фотий имел в виду его выдающуюся роль в событиях 1824 года, а так же свои пророческие сны. Но при этом в преклонении Фотия перед А.А.Аракчеевым все же чувствуется некоторый политический оттенок.

Фотий продолжал поддерживать общение с окружением епископа Иннокентия. В письмах А.А.Орловой-Чесменской он отзывался о П.М.Толстой, как о “смирной и примерной в послушании” и жалел, что их личное общение прервалось.³⁶ В письме Д.А.Державиной 2 сентября 1821 года он превозносит А.А.Орлову-Чесменскую как “ангела чистоты”.³⁷ Из переписки видно, что будущие духовные дочери Фотия соперничали между собой за его внимание.

Осенью 1821 года Фотий вновь вернулся к общественной деятельности. Он стал выписывать книги и комментировать их в письмах своим корреспондентам. 19 октября Фотий писал П.М.Толстой: “Благодарю Бога нашего Христа, что от 3 числа июля до 19 числа октября рана моя на груди уже закрылась совсем, и скорбь прошла”. “Катехизис я почитаю пресвященного Филарета, о котором ты писала мне, он добрый и мудрый - чти его”³⁸. В это время Фотий работал над написанием книги “Сказание о житие и подвигах Блаженного Иннокентия епископа Пензенского и Саратовского, скончавшегося в Бозе 1819 года октября 10 дня”³⁹. Эта книга не предназначалась для издания. С рукописи было снято несколько копий для членов православной оппозиции. Фотий хотел показать своим соратникам, что он является продолжателем дела, начатого Иннокентием. Сведений о том, когда и кому вручал Фотий экземпляры “Сказания…”, нет, известно только, что в ноябре 1821 года он разослал послания о “Видениях”, вошедших в заключительную часть книги.

Чтобы напомнить о себе единомышленникам, Фотий рассылает два послания: “Видение - о явлении во сне Господа” и “Видение бывшее о Блаженном Иннокентии Епископе Пензенском и Саратовском 1819 года 19 ноября”. В письме А.А.Орловой-Чесменском 19 ноября 1821 года Фотий пишет о “Видениях”, как о продолжении “Сказания…”⁴⁰. Эти послания не вошли в автобиографию, и их следов нет в переписке А.А.Орловой-Чесменской и Д.А.Державиной, хотя эти дамы, несомненно, получили экземпляры посланий. В послании “Видение бывшее о Блаженном Иннокентии...” Фотий пишет, что, узнав о смерти Иннокентия, он много молился, чтобы узнать, в радости или скорби находится душа его учителя: “И на сердце своем положил так: что ежели откроет Господь, что душа его в покое и радости по кончине, то буду держаться крепко до смерти всего священного, что содержал Иннокентий; а если в скорби душа Иннокентия, то не буду крепко стоять противу учений и заблуждений настоящего времени, против чего крепко блаженный отец, стоя, много потерпел скорби”⁴¹. Далее Фотий пишет, что на сороковой день совершил молитву и увидел Иннокентия в Петербурге и заговорил с ним, прося призвать к себе. Иннокентий обещал, что настанет время их встречи, затем Фотию было показано место в раю, где среди святых уготовлено место его учителю. Послание Фотия о “Божественных видениях” должно было служить своего рода рекламой “Сказания…”, еще окончательно не завершенного.

Стараниями митрополита Серафима Фотия делают архимандритом и переводят во второразрядный Сковордский монастырь, находящийся также невдалеке от Новгорода. 14 ноября 1821 года митрополит Серафим по существовавшему тогда порядку доносил Св.Синоду о представлении кандидатов на настоятельскую в Сковородском монастыре вакансию - иегумена Фотия и иеромонаха Транкквилина: “По случаю смерти Новгородского третьеклассного Сковородского монастыря архимандрита Павла, признаю я способным заступить его настоятельское место с произведением в архимандриты двух кандидатов: первый третьеклассного воскресенского Деревяницкого монастыря иегумена Фотия и второго Новгородского Архимандритческого Дома Казначея иеромонаха Транкквила, преимущество из них первого кандидата, который проходит служение по званию своему весьма честно и беспорочно”⁴². К докладу прикладывались послужные списки обоих кандидатов. Как и всегда в подобных случаях, выбор носил чисто формальный характер.

22 декабря 1821 года Св.Синод вынес решение назначить в Сковородский монастырь Фотия. Выдвигая его кандидатуру, митрополит, как указывал Н.Елагин, планировал на деньги покровителей Фотия восстановить бедный Сковородский монастырь, подобно тому как был обновлен Деревяницкий.⁴³ Сам Фотий в этом случае выигрывал очень мало, меняя третьеклассный монастырь хотя и на и второкласный, но не менее разоренный, и в сыром месте. Единственной выгодой было посвящение его в архимандриты, совершенное епископом Сильвестром 29 января 1822 года в Софийском соборе. Решение о посвящении Фотия в сан было принято, видимо, одновременно с решением о его назначении в Сковородский монастырь. В середине января 1822 года Фотий писал графине, что ему объявлено, что посвящение в архимандриты совершится тогда, когда в Новгород прибудет новый викарный епископ.⁴⁴ Он отмечал, что быть архимандритом ему “крайне не хочется”.

В этот период Фотий постоянно общался с А.А.Орловой-Чесменской, приложивший много усилий, чтобы устроить карьеру своего духовного руководителя. 11 января Фотий писал графине, что хочет видеть ее лично, чтобы сообщить “нечто важное”. После этого извещал, что подготовил место для их встреч и пребывания графини в монастыре. 21 января Фотий рассказывал в письме о трехдневной поездке брата Апполоса в Петербург к графине, видимо в поисках материальной поддержки.⁴⁵ Графиня сопровождала Фотия при переезде в новый монастырь 4 февраля 1822 года.

Заявив в своих посланиях, что будет продолжать дело Иннокентия по борьбе с “учениями и заблуждениями века сего”, Фотий начал действовать. В автобиографии он указывал, что опаснее всего для Церкви Христовой в то время считал франкмасонов, Крюденер и Татаринову. Действительно, в письмах к П.М.Толстой зимой 1822 года он часто критиковал религиозные заблуждения вышеупомянутых дам: “Спасайся от Крюденер ради Духа Святого”⁴⁶; “Услышал весть об изгнании негодной змии от лица Царева - лукавых блудниц и прелестниц Крюденер и Татариновой, так обрадовался, что пал на колени перед Господом. О Прасковья! Как мне не радоваться, как мне не благодарить Господа. Я противу одной с 1818 года действовал, а противу другой около двух лет”⁴⁷.

В автобиографии Фотий плохо отзывался о действиях архиепископа Московского Филарета, занимавшегося переводом Библии на русский язык. Он писал, что Филарет не противился злу, распространяющемуся в обществе, и даже недоброжелательно смотрел на деятелей православной оппозиции. Это молчание Филарета расценивалось многими как причастность к “мудрованиям противохристианским”, что подтверждалось ошибками, содержащимися в его “Библейской истории”. Любимые ученики Филарета, первые выпускники академии, по мнению Фотия, “почти никакой веры и благочестия не содержали в себе”. С Герасимом (Павским) Фотий имел диспут о вере в Александро-Невской лавре, во время которого архимандриту казалось, что “сатана глаголит устами” Герасима. Можно предположить, что мнения Фотия по поводу деятельности Филарета в 1822 году, приведенные в автобиографии, были необъективны. В то время Фотий не мог себе позволить критиковать Московского владыку и даже рекомендовал П.М.Толстой его катехизис.

На этом этапе первостепенной по важности задачей Фотия было вернуться в столицу, для этого он должен был обратить на себя внимание высокопоставленных чиновников. О том, как далеко простирались честолюбивые планы Фотия, можно судить из его письма к графине 23 марта 1822 года, где описывалось очередное видение. Фотий писал, что в ночь с 17 на 18 марта видел сон, в котором кто-то докладывал о нем самому царю и ему предоставлялась аудиенция. Фотий думал, что смысл этого видения в том, что Александру I донесут о его действиях против Крюденер и Татариновой⁴⁸. Его желание вскоре осуществилось.

Новый этап политической деятельности Фотия начался с вызова его 28 апреля 1822 года в Александро-Невскую лавру. С начала апреля Фотий добивается вызова в Петербург. 13 апреля он пишет графине, что будет просить митрополита Серафима уволить его на две недели в столицу. 16 апреля это разрешение дается. ⁴⁹ Для поездки в столицу Фотию присылается экипаж, дорогой наперсный крест и солидная сумма денег. Из писем Фотия к П.М.Толстой видно, что он был в Петербурге уже 10 марта, но, возможно, это был эпизодический приезд. В автобиографии обращается внимание на совпадение дат последней проповеди Фотия в Казанском соборе перед высылкой и возвращения Фотия в Петербург. Это объясняется тем, что архимандрит приехал для совершения важной миссии, которой ее участники стремились придать особую торжественность: “По многой беседе и многократной о спасении души, девица просила отца Фотия принять ее в дщери себе, Фотий же сказал ей на сие: ежели архиерей Серафим даст благословение. Боярыня Дарья Державина, тако же, как и девица, Анна, по благословению Серафима митрополита, восхотела быть дщерью духовной аввы Фотия и в сие же время учинилось”⁵⁰. Из писем Фотия графине видно, что на этот важный шаг его вдохновил митрополит Серафим, учивший, как ему “действовать и руководить”⁵¹. С этого момента Фотий получил полную власть над своими духовными дочерьми, но действовал лишь во благо. Благодаря миллионам графини Анны Алексеевны, дружбы с архимандритом стали искать самые высокопоставленные чиновники государства, и среди них министр духовных дел и народного просвещения.

Изменения во внешнеполитической ориентации Александра I не могли не отразиться на судьбе Соединенного министерства. Противники князя А.Н.Голицына почувствовали ослабление интереса императора к его прошлым начинаниям и перешли в наступление: “Вам известно, сударыня, как этой зимой все было против меня, и нападки, не переставая, следовали одна за другой”⁵², — писал князь баронессе Крюденер 6 июля 1822 года. Одним из самых сильных противников князя была императрица Мария Федоровна, недовольная вмешательством мистиков во все благотворительные начинания и увольнением профессоров Петербургского университета. А.Н.Голицын хотел заручиться поддержкой графини А.А.Орловой-Чесменской, любимой камер-фрейлины императрицы, для чего им был использован Фотий. В исторической литературе неоднократно высказывалось мн<